ЭНТУЗИАСТЫ

ЭНТУЗИАСТЫ

Грело и то, что в холодных залах Национальной галереи подвижник армянского искусства, известный искусствовед и директор этого музея Шаген Хачатрян умудрялся проводить выставки и готовить постоянные экспозиции к лучшим временам, когда они снова смогут стать достоянием широкой публики. Вслед за Сарьяном, Галенцем, Минасом ереванцы увидели в залах Национальной галереи весной 1993 года «Армению глазами русских художников», в мае – «Итальянский рисунок XVI – XIX веков», осенью – экспозицию из музея современного искусства, продолжавшего находиться на ремонте. В Доме-музее Сарьяна, директором которого тоже является Шаген Хачатрян, летом 1994 года была показана интереснейшая выставка «Иран в произведениях армянских художников». Наконец, в самой Галерее усилиями Шагена открылись вновь залы армянской живописи ХIХ века. Пишу и вижу все это перед глазами и удивляюсь, сколько чисто личного энтузиазма надо было, чтобы все это делать в тех условиях. И вижу заинтересованные и благодарные лица людей из публики.

Личная дружба Шагена с известными французскими художниками Гарзу (Гарник Зулумян, родился в 1907 году) и Жансемом (Жан Семерджян, родился в 1920 году) принесла Национальной галерее десятки работ этих признанных мастеров. И при том бесплатно. Шаген привез в Армению 20 Сарьянов, 7 Айвазовских, множество других картин и музейных редкостей, сотни метров багета, книги. И все тоже бесплатно, благодаря соотечественникам из диаспоры. Сам он и составитель, и автор текстов в изданных в Париже и Нью-Йорке в 1993 году отличного каталога Галереи и большого альбома армянской живописи ХГХ-ХХ веков, которым мог бы позавидовать любой московский музей. Эти книги продолжают с честью внушительный ряд его научно-художественных работ, выполненных после учебы в ленинградской Академии художеств, а среди них – альбомы таких мастеров, как Мартирос Сарьян, Ованес Айвазовский, Минас Аветисян, Акоп Акопян. Шаген и сам мастер на все руки: взял у меня гравюру с видом Венеции, подаренную мне в свое время ее мэром, и вставил в такую рамку, что хоть в музей вешать, так хорошо это у него получилось.

У него многое получается, дай Бог ему здоровья и сил! Одно из добрых дел Шагена – сохранение опекушинской статуи Екатерины Второй. А судьба у нее такая. Опекушин изваял императрицу в 1896 году. В сталинские времена статую отдали известному скульптору Сергею Меркурову, автору многих памятников Ленину, в том числе тому, что возвышался и на площади, где стоит Национальная галерея. Меркурову статую подарили просто как кусок мрамора, наверное, чтоб еще одного Ильича изваял. Но скульптор, уроженец города Ленинакана (ныне Гюмри), не стал глумиться над творением Опекушина, а отправил Екатерину в Ереван, где, спустя много лет, на каких-то задворках памятник обнаружил Шаген Хачатрян и поставил статую в трехметровую нишу у одного из входов в Национальную галерею, правда, со двора. А с улицы вроде бы и негде ее ставить. Так или иначе, но теперь ее могут видеть все, кто пожелает.

Музеев в Ереване много. Я имею в виду – хороших. Обо всех не расскажешь. Но о двух я хотя бы не упомянуть не могу.

На одной из улиц Еревана, в самом обычном многоэтажном доме, сделанном, как все дома этого города, из розового туфа, но похожем на крупнопанельное строение стандартного типа, есть квартира-музей Джотто. Нет, конечно, к итальянскому художнику раннего Возрождения этот музей отношения не имеет. Джотто – это прозвище, которое дал ироничный Ерванд Кочар, автор экспрессивного Давида Сасунского, что готов в любой момент повергнуть в прах врагов своего народа занесенным для сокрушительного удара мечом. Это, пожалуй, самый прекрасный памятник Еревана. Кочар любил молодого художника Геворга Григоряна (1898-1976), видел в нем фанатика живописи и дал ему имя великого падуанца, а оно так и пристало к нему на веки вечные. Наследницей полотен и графических работ армянского Джотто стала его вдова-грузинка (или абхазка?) Диана Нестеровна Уклеба, которая тоже в душе была художником и после смерти мужа начала писать портреты в его духе, несколько мрачноватые, но живые. Станковая живопись Джотто мне показалась как раз именно такой – мрачноватой, с преобладанием коричневого и черного. Зато работы малоформатные, выполненные в технике акварели, гуаши, темперы – полная противоположность, так и просятся в хороший альбом, чтобы можно было взять с собой на память. Но какие альбомы! Холод собачий и свету нет. Даже посмотреть толком все невозможно. И обидно становится за художника и его вдову, которая подарила все это богатство городу Еревану, а у Еревана руки не доходят и до этого музея.

На энтузиазме сотрудников держится музей Сергея Параджанова. Это прежде всего директор музея Завен Саркисян и его заместитель искусствовед Карен Микаэлян. Стоял я как-то у газетного киоска, что рядом с тамошней ЦКБ, разговаривал с лечившимся там в тот момент Фрунзиком Мкртчяном, который сменил свое советское имя на старинное армянское Мгер – был такой герой армянского эпоса, не менее знаменитый, чем сам Давид Сасунский. Мгер Мкртчян организовал свой театр. «Вот выйду из больницы, обязательно приходите, Владимир Петрович». Но тяжелая болезнь не отпустила Мгера, и он ушел от нас в конце 1993 года в возрасте 63 лет. Так вот, стояли мы с ним у киоска, и к нам подошли Завен и Карен и пригласили побывать в музее Параджанова, что, оказывается, совсем недалеко, надо только пройти по-над берегом Раздана к старым домам, прилепившимся, как ласточкины гнезда, над ущельем, тут он и будет, дом Параджанова. Ну мы в один прекрасный день туда и отправились, но без предупреждения. В музее не было никого, кроме женщины, занимавшейся уборкой. Оказалось, что она – безработная скрипачка, рада, что хоть такая работа нашлась, да еще в таком хорошем месте. Мы ей представились, и она отнеслась к нам очень приветливо, пустила ходить по музею, и мы с огромным интересом обошли все комнаты и зальца, заполненные массой вещей, живо напоминающих о художнике, который жил и работал в основном в Киеве и Тбилиси, был всемирно известным кинорежиссером («Тени забытых предков», «Цвет граната») и узником ГУЛАГА, куда его посадили явно ни за что. В своем творчестве Сергей Параджанов никогда не забывал традиций великих мастеров всех времен и народов, хорошо владел кистью, мог произвести на свет прекрасную «картину» из битой посуды, осколков цветного стекла и разных железок, любил делать шляпы, кукол, костюмы, коллажи, мозаичные панно, чудную (в смысле причудливую) мебель, всякую всячину, но при этом оставался еще и национальным армянским художником, может быть, сам того не сознавая и не стремясь к этому. В музее есть и семейные фотографии, письма из тюрьмы, интереснейшие альбомы и «Ника» за все его замечательное творчество и подвижничество. Но все это мы рассмотрели не сразу, а во время неоднократных посещений и чаепитий под коньячок с Кареном и Завеном, с которыми подружились. Мы очень благодарны им за то, что они помогли нам открыть для себя и полюбить Параджанова-художника.

И еще об одном замечательном человеке, спасавшем живопись и помогавшем выжить молодым талантам в годы советской реакции и турецкой блокады мне очень хочется рассказать. Имя Генриха Суреновича Игитяна прогремело в Москве в годы застоя, когда на страницах центральных газет вдруг появились сенсационные сообщения о каком-то дерзком армянине, который преодолел все препоны, какие только могли выставить невежественные чиновники, и создал в Ереване музей современной живописи. Музей открыл свои двери в 1972 году, когда в Москве и Питере авангард 20-30-х годов прятали в запасниках, а молодых художников стращали бульдозерами, загоняли в подполье и выталкивали за границу. Музей открылся в здании, выходящем одним боком на главный проспект Еревана. Тогда он носил имя Ленина, сейчас – Месропа Маштоца, творца армянского алфавита. И само это здание стало образчиком модернистской архитектуры, к которому приложил руку очень известный архитектор Джим Торосян. Специалисты называют это «неоконструктивизмом», кому-то он может и не понравиться, а вот живопись там размещалась великолепная – Гарзу, Жансем, Минас, Акоп Акопян, Джотто, Галенц, Элибекяны, Бажбеук-Меликян. Теперь это уже классика. Но когда мы приехали в Ереван и пошли в этот музей, он оказался закрытым на длительный ремонт, работали несколько залов в другом здании, рядом, но экспозиция не произвела на нас особого впечатления, не того ждали. Подписи к картинам были сделаны только на армянском, и я не преминул сказать музейным работникам:

– Вы, видимо, не стремитесь к тому, чтобы гости из-за рубежа знали хотя бы имена ваших художников.

Собеседники соглашались, что это глупость, вредная для любого музея, но преодолеть чиновничье усердие, демонстрирующее национализм там, где это просто вредит национальной культуре, им было не под силу. Но это уже, был не музей Генриха Игитяна и, чтобы увидеть замечательную коллекцию, пришлось ждать почти целый год: в сентябре 1993 года ее разместили под крылышком Шагена Хачатряна в Национальной галерее и открыли для широкой публики. В подготовке выставки «Армянское современное искусство» Генриху помогал Александр Михайлович Тер-Габриэлян. Показывая мне экспозицию накануне открытия, он рассказал любопытные вещи. От него я узнал, что в деле спасения живописи Генриху Игитяну в 60-е годы помогали тогдашний мэр Еревана Григор Иванович Асатрян и министр культуры Армении, а потом посол СССР в Люксембурге Камо Удумян. Выступая на открытии, я сказал, что хорошо бы снова сделать эту экспозицию постоянной, причем именно в том виде, как она организована в залах Национальной галереи, ибо это тоже сделано с большим вкусом и искусством. «Это и моя мечта», – признался Генрих. После открытия мы отправились в его Центр эстетического воспитания на улице Хачатура Абовяна, где, несмотря на все осложнения блокадного существования Еревана и скудость бюджетных средств, отпускаемых Центру, его сотрудники, практически без зарплаты, продолжали работать с детьми, чьи красочные творения, выставленные в Центре, радовали глаз и согревали душу не только родителей. Мы поехали туда, где вместе с друзьями Игитяна хорошо отметили открытие выставки, чем Бог послал. И всей компанией пели старые песни под потрясающий аккомпанемент великого джазмена, президента Армянского джаз-клуба, пианиста Левы Малхасяна и талантливого гитариста Акопа Тахруни.

С Генрихом Игитяном мы познакомились в декабре 1992 года в Доме дружбы Ассоциации обществ культурных связей (АОКС) на заседании Женсовета, которое вела Нора Липаритовна Акопян. Активно участвовали в дискуссии поэтесса Седа Вермишева и директор Брюсовского института русского языка Иветта Аракелян, директор Дома дружбы Георгий Закоян и многие другие, а среди них и Генрих. Обсуждали возможности создания в Доме дружбы Центра русской культуры и Общества культурных связей с Россией. Такое общество и было учреждено в те же дни. Его представили прессе в лице Армена Ханбабяна, корреспондента «Республики Армения» и московской «Независимой газеты», и Нелли Саакян из оппозиционного, но не связанного ни с какими партиями «Голоса Армении». Председателем Общества избрали доктора филологических наук Владимира Марковича Григоряна, через некоторое время ставшего главным редактором газеты «Свобода», издаваемой Партией национального самоопределения известного правозащитника Паруйра Айрикяна. Общество привлекало в свои ряды и на свои мероприятия людей самых разных взглядов и профессий, но всех их объединяла очень тесная связь с русской культурой и ностальгия по недавнему прошлому, когда Москва была рядом, доступна во всех отношениях, особенно деятелям культуры, а в гостях у ереванцев перебывало много известных писателей, композиторов, художников, артистов из России.

Генриха Игитяна я встречал практически на всех мероприятиях Общества Армения – Россия, проходивших в Доме дружбы, как правило, днем, чтобы не зависеть от подачи электричества и не сидеть при свечах, а зимой еще и вокруг непременной «буржуйки». Люди старшего поколения делились воспоминаниями о своих российских друзьях, композиторы играли свои сочинения, артисты устраивали небольшие концерты, ученые – семинары и конференции. Публика была внимательная и заинтересованная. Многие поругивали свое правительство, но не публично, а в кулуарах. И жаловались на Россию, которая не очень внимательно относится к своему армянскому союзнику.

Генрих Игитян был как раз среди тех, кто особенно остро переживал распад СССР, никак не мог смириться с этим и неоднократно говорил мне:

– Ну какие могут быть дипломатические отношения между нами, когда еще совсем недавно нас не разделяли государственные границы, и мы жили общей жизнью?

– Чувства твои, дорогой Генрих, мне понятны. Но раз уж мы из «коммуналки» разъехались, надо налаживать отношения на новых основах, а вот это мы, к сожалению, еще не очень умеем. Да еще и денег нет, чтобы преодолевать расстояния. И азеро-турецкая блокада нам мешает. И в Москве много умников развелось, которые непрочь покомандовать, как в былые времена, а если не выходит – то и обидеть могут того, кого совсем недавно за младшего брата принимали.

– Трудно возражать, но уж очень тяжко стало армянской интеллигенции без систематического общения с коллегами, как это было еще вчера.

В Генрихе Игитяне говорил отнюдь не только бывший депутат Верховного Совета СССР, который, кстати, осмеливался публично перечить и Горбачеву в бытность того номером один советской державы. В нем говорил человек искусства, глубоко опечаленный упадком и запустением, которые обрушились на культурные ценности Армении в результате прекращения финансовой помощи из Москвы, которая, оказывается, играла весьма существенную роль для ученых и деятелей литературы и искусства Армении. Об этом мне говорил не только Генрих. Об этом говорили представители всех творческих союзов, Университета и Академии наук. А зверская блокада оставила единственную ниточку прямых связей с бывшей метрополией – авиационную, но и та постоянно рвалась из-за нерегулярности рейсов и недоступности авиабилетов: они стали не по карману всем, редкому писателю удавалось попасть в Москву, а если все-таки попадали, то лишь благодаря меценатам вроде москвича Аркадия Аршавировича Вартаняна, организовавшего с помощью своего концерна «Империал» Центр русско-армянских инициатив, или ереванца Левона Николаевича Геворкяна из многопрофильного предприятия «Сигл». Кстати, оба помогали и карабахцам.

Генрих Игитян – взрывной характер, увлекающаяся натура, очень эмоциональный человек. И очень порядочный. Потому и смог стать подвижником на ниве искусств. Потому и не сломился под тяжестью блокадных невзгод, когда очень хочется плюнуть на все, особенно на дураков-чиновников, и удрать куда глаза глядят, лучше всего в Москву или Питер, где все тебя знают и где подходящую работу куда легче найти, чем в промерзшем и голодном Ереване. Удрать, как это сделали сотни тысяч его соотечественников, нашедших себе приют не в Америке или Европе, а в основном в России, от которой Армения начала отделяться еще в 1990 году. Хотя, по правде сказать, отделяться начала Россия, а вместе они отделялись от коммунистической империи, которая всем осточертела. Для армян же она стала злой мачехой, допустив резню в Сумгаите, Гяндже и Баку, а затем депортацию населения армянских деревень, волею несправедливой судьбы оказавшихся в пределах Советского Азербайджана. Кстати, этого предательства прежде всего не могут простить армяне Горбачеву, как и его проазерскую позицию в карабахском вопросе. Однако свои разочарования некоторыми личностями армяне на самое Россию переносить не стали, ибо, несмотря ни на что, всегда видели в ней своего естественного и вечного союзника. Туда и бежали. Не остановили этот поток даже притеснения «лиц кавказской национальности», которыми особенно прославился Краснодарский край. Тамошние казаки почему-то легко поддавались антиармянской пропаганде из Баку.

Генрих переболел ностальгией по недавнему прошлому физически (навещали мы его в ЦКБ) и морально, но не изменил своим российским привязанностям, остался верен своему великому делу художественного воспитания детей и не стал никуда уезжать.