«Мария Ивановна»
«Мария Ивановна»
Как рокот морского прибоя при сильном шторме, доносились издали непрекращающиеся грозные раскаты боев. Над Горюнами эскадрилья за эскадрильей шли наши самолеты. Шли низко, почти прижимаясь к лесу. Выше их, словно буревестники, носились в небе наши маленькие истребители, прикрывая боевые действия штурмовиков. Мы волновались, от души приветствовали наших воздушных бойцов...
— Ну и достанется теперь немчуре, товарищ комбат, — как ребенок, прыгал от радости Бозжанов. — Смотрите, пикирует, а отсюда еще идут, еще.
Меня вызвали к телефону.
— Товарищ Момыш-улы?
— Я вас слушаю, товарищ генерал.
— Где так долго были?
— Обходил позиции, товарищ генерал. Надо было кое-что уточнить.
— Хорошо, уточняйте. Я только что вернулся от хозяина. Он обещал кое-чем помочь нам. Пока он помогает птицами...
— Да, товарищ генерал, они пролетают над нами, — перебил я генерала.
— Хорошо, что вы видите их. Вот мне Виталий Иванович все о вас рассказывает. Я согласен с вами, но почему вы все сосредоточили только на юге? А если он вас обойдет и пожалует к вам с севера, со стороны Покровского, что тогда будете делать? Тыл-то у вас совсем голенький, выходит.
— Тянул, тянул, товарищ генерал, но никак не растягивается.
— Ишь вы какой! — послышался тихий смех в микрофон. — Говорите, «не растягивается?».
— Да, товарищ генерал.
— Вот что, вы не тяните, оставьте все так, как у вас расставлено, но готовьте запасные позиции и по другую сторону Горюнов.
— Есть, товарищ генерал, сейчас пойду...
— Нет, вы сами не ходите. Вы мне будете нужны. Растолкуйте и пошлите людей. К вам скоро красавица в гости приедет, примите ее как хороший хозяин.
— Какая красавица, товарищ...
— Хе-хе, — рассмеялся генерал. — Когда приедет — увидите. Как только она приедет, позвоните мне.
Я вызвал Рахимова, Бозжанова, Танкова. Иллюстрируя схемой, высказал им свои соображения. Если раньше наш огневой щит изо всех видов оружия был направлен на юг, в сторону Ядрова, откуда мы ждем противника, то теперь он должен быть готовым в нужный момент направиться на север, на Покровское, на случай, если противник ударит с тыла...
Когда я высказал товарищам недоумение по поводу приезда к нам какой-то красавицы, которую генерал приказал мне хорошо встретить, Танков неожиданно для всех расхохотался. Я хотел было на него прикрикнуть, но он так непосредственно смеялся, что я невольно сдержался. Его ранее строгие глаза теперь искрились. Лицо преобразилось в юношеском задоре.
— Да это же, товарищ комбат, «катюша»! — сказал он сквозь смех.
— Какая «катюша»? — строго спросил Рахимов.
— Это новый миномет с реактивными снарядами — PC. Почему-то его прозвали «катюшей».
Когда Танков рассказал об этом новом, ранее нам неизвестном миномете, мы тоже смеялись над своей наивностью.
Через час после звонка генерала ко мне вошел высокий капитан с квадратной курчавой черной бородой. Он был в новом полушубке с белым воротником. На голове кубанка из серого каракуля с бордовым суконным верхом. Обут он был в лохматые черные бурки, отделанные, светло-коричневой кожей. Я был изумлен резкой контрастностью во внешнем облике этого человека и не сразу встал. И лишь когда он недовольным голосом пробасил: «Кто тут командир батальона?», я вскочил и представился:
Капитан нахмурил густые брови, без приглашения опустился на табурет и, в свою очередь, как бы нехотя представился:
— Командир дивизиона гвардейских минометов капитан Кирсанов.
«Значит, не так его встретил», — промелькнуло у меня, и чтобы выйти из этого положения, я спросил его:
— Как ваше имя, отчество, товарищ капитан?
— Я вам, кажется, ясно сказал, что я — капитан Кирсанов, — рявкнул он на меня.
— Меня зовут Баурджаном.
— Нечего тут бурлыбуржунчикать! — оборвал он меня, — Давайте лучше делом займемся.
— Есть, товарищ капитан. Давайте займемся. Но я должен сначала доложить генералу о вашем прибытии.
— Докладывайте, — небрежно бросил он.
Я по телефону доложил генералу. Когда генерал приказал мне передать трубку «Марии Ивановне», я еле удержался от хохота, передавая трубку бородачу.
— Капитан Кирсанов у телефона, товарищ генерал... Здравствуйте... Порядок, товарищ генерал... Прибыл в ваше распоряжение... В этом районе, куда приказано прибыть... Двадцать пять. Пока связи нет, но через час наладим... Есть!.. Есть!.. Понял вас, товарищ генерал... Да, да... Сейчас... — Все это он говорил на два тона ниже, чем только что со мной. — Как прикажете... Слушаюсь.
Кирсанов передал трубку мне.
— Товарищ Момыш-улы, с «Марией Ивановной» я буду держать связь через вас. Дайте ему двух командиров. Людей, если можете, накормите. Связь со мной держите в исправности. Все делать только по моей команде. Я отсюда буду махать палочкой...
После того как я положил трубку, капитан, облокотясь на стол и подаваясь вперед, спросил:
— Ты что, старший лейтенант, у своего генерала вроде личного уполномоченного здесь сидишь?
— А что, товарищ капитан?
— Больно уж он о тебе уважительно говорил.
— Он у нас не грубиян, товарищ капитан.
— М-да-а, ты, вижу, парень из злопамятного десятка.
— Впрочем, я знаю ваше имя и отчество, товарищ капитан, — улыбаясь от удовольствия, что удачно съязвил, сказал я.
— Откуда знаешь?
— Генерал вас величал Марией Ивановной.
Кирсанов раскатисто засмеялся. В это время вошли Рахимов с Бозжановым. Отвечая на их приветствия, Кирсанов сказал, улыбаясь:
— Техника наша новая, специальная. Как только нас ни кличут: и «катюшей», и «Марией Ивановной», иные просто «рамой». А меня, коль хочешь знать, зовут Сергеем Ивановичем...
С Сергеем Ивановичем мы решили ряд неотложных дел: одного его наблюдателя отправили с нашим офицером к полковнику Капрову, другого — в район Ядрова, к майору Елину, командиру нашего полка, В комнату втащили радиостанцию Кирсанова. Рахимов пошел распорядиться насчет установления телефонной связи между нашим командным пунктом и позицией дивизиона PC, что стоял в лесу, севернее железнодорожной будки. Наш штаб превратился в узел не только проволочной, но и радиосвязи.
Кирсанов разделся, развернул свою карту и не торопясь вынул из планшета хорда-угломер, транспортир, целлулоидный артиллерийский круг, угольник, циркуль-измеритель, коробку остро отточенных цветных карандашей. Все это он расставил на столе по порядку, посмотрел и сказал:
— Кажется, мое рабочее место готово. Теперь можно приступить к подготовке данных для стрельбы хотя бы по карте. Как ты думаешь, — обратился он ко мне, — по какому району в первую очередь потребуется? У меня всего двадцать пять залпов. Ваш генерал приказал экономить.
Я пододвинулся к его карте, высказал свои соображения и указал ряд участков на переднем крае, где шли бои. Кирсанов внимательно выслушал меня, нанес на карту позицию дивизиона, пометил карандашом те участки, которые я указал, взял в руки угольник, измеритель и, склоняясь над картой, задумчиво сказал:
— А теперь, как говорят хохлы, треба трохи пидрахувати, — и начал производить расчеты.
Бозжанов, все это время безмолвно стоявший в стороне и следивший с явным любопытством за капитаном, незаметно вышел. Он вернулся на цыпочках, держа, к моему удивлению, в одной руке тарелку с закуской, а в другой — бутылку водки. Указывая глазами на сосредоточенного Кирсанова, он подмигивал мне, как бы объясняя: «Нужно попотчевать гостя». Я одобрительно кивнул. Джалмухаммет осторожно поставил тарелку на край стола и налил полстакана водки.
Кирсанов посмотрел исподлобья и, не отрываясь от работы, сказал:
— Полный!
Бозжанов хитро улыбнулся и налил полный стакан, а бутылку поставил рядом с ним.
Кирсанов отмеривал расстояние на карте, чертил множество треугольников, то транспортиром, то целлулоидным кругом измерял углы, записывал данные на полях карты, снова измерял, снова рассчитывал, проверяя свои записи, — он решал множество тригонометрических задач.
Я, как и час назад Бозжанов, с нескрываемым любопытством следил, как сосредоточенно и аккуратно работал капитан. Без ложной скромности скажу, что я, неплохой чертежник и артиллерист, Кирсанову завидовал: он работал вдумчиво и красиво.
Вдруг раздался зуммер полевого телефона. Я поднял трубку.
— Товарищ Момыш-улы?
— Слушаю вас, товарищ генерал.
— Как у вас там, с «Марией Ивановной» все улажено? Как со связью?
— Готово, товарищ генерал...
— Летуны сообщили, что на станции скопление войск, — видимо, это его второй эшелон по Капрову стукнуть собирается, дайте туда для начала два залпа.
Кирсанов, быстро проверив свои расчеты, взял трубку другого телефона.
— Огневая, цель номер... угломер... уровень... прицел... пока пристрелочный. Готовность доложить!
Затем он подошел к радиостанции, надел наушники и, держа в руке микрофон, начал:
— «Буря», я «Молния». Прием!.. Цель номер... Пристрелочные. Прием!.. Хорошо... Следите... Доложите... Я на приеме.
Отдав наушники и микрофон радисту, он сел на табурет и спросил телефониста:
— Огневая готова?
— Цель номер... угломер... уровень... прицел... готово! — повторил доклад огневой телефонист.
— Огонь! — приказал Кирсанов.
— Огонь! — повторил телефонист.
— Выстрел!
— Вправо ноль-ноль... ближе... — сказал радист. Кирсанов быстро произвел корректуру своих расчетов и, обращаясь к телефонисту, сказал:
— Левее ноль-ноль... уровень... прицел... Телефонист повторил команду капитана в микрофон.
— Готово!
— Огонь!
— Выстрел!
— В цель! — радостно кричит радист.
— Веер! — командует Кирсанов.
— Веер! — передает телефонист...
— Два залпа, дивизионом, огонь!
До нас доносятся один за другим два раската грома.
— В цель! — передает радист доклад наблюдателя.
— Огонь! — повторяет Кирсанов. Опять раздаются два громовых залпа.
— В цель! — говорит радист.
— Товарищ капитан, ведь генерал приказал два залпа, а вы четыре дали, — взволнованно говорю я.
— Да, малость ошибку дал, — отвечает Кирсанов и, как бы обозлившись на себя, орет телефонисту: — Стой! Цель номер... Записать установки! — Тот передает эту команду на огневую.
— Знаешь что, — виновато обращается ко мне Сергей Иванович, — если генерал сам не догадается, ты не говори ему, что дали четыре залпа. Он же приказал мне экономить...
— Как говорится, товарищ капитан, «кашу маслом не испортишь»: раз в цель, значит, на головы фашистов...
— Ай да молодец ты! — вскакивает он и со всей силой хлопает меня по плечу. Я чуть не приземлился, а он хохочет. — С тобой, я вижу, можно работать... Как тебя зовут-то? Что-то я не запомнил.
— Это неважно, товарищ капитан.
— Нет, ты мне скажи. Я же тебе сказал.
— Ба-ур-джан, — произнес я по слогам.
Капитан повторил мое имя и хлопнул меня по другому плечу. И опять я чуть не присел от его сильного удара.
Меня вызвал к телефону генерал и сказал:
— Летуны сообщают: «Мария Ивановна» удачно угодила по немчуре и наделала там переполоха. Пока не успели опомниться, повторите еще разик.
Пока я разговаривал с генералом, капитан, подобно провинившемуся шалуну, подмигивал мне, как бы напоминая о своей просьбе умолчать о тех двух залпах, данных в артиллерийском азарте.
Я передал ему приказание генерала. Он, серьезно задумавшись, сказал:
— А как же быть с теми двумя залпами, что мы дали без приказа генерала?
— Ничего, товарищ капитан, раз такое удачное попадание, уж не будем экономить немцев. Приказано повторить — надо повторить.
— А что, если генерал записывает все залпы? — спросил он с тревогой.
— Ну что же, тогда признаемся, что вместо двух дали четыре.
— Огонь! — скомандовал он.
— В цель! — доложил радист…
От генерала не было звонка в течение полутора часов... В ожидании звонка мы с капитаном просидели все это время в напряженном молчании. Вдруг раздался долгожданный зуммер. Телефонист протянул мне трубку. На сей раз генерал говорил, что Елин оставил Ядрово, а из Возмища вытягивается колонна, и приказал дать по обоим этим пунктам по два залпа дивизионом.
Опять расчеты, команды, доклады, пристрелки, как это было по станции, и наконец повелительное: «Огонь!»
Радист растерянно хлопает глазами и робко произносит: «Недолет».
Капитан вскакивает с места и с яростью обрушивается на радиста:
— Что-о-о? Что ты сказал?
Бедный юноша виновато пятится назад. Резко повернувшись к телефонисту, капитан вырывает у него трубку и кричит во все горло:
— Огневая!... Немедленно старшего на огневой!
Услышав голос старшего офицера, он багровеет, большие черные глаза наливаются кровью, он выпаливает:
— Почему недолет?.. Доложить установки!.. И какой только дурак выпустил тебя из артиллерийского училища?.. Уровень-то не тот. Ты еще оправдываешься?.. Эх, жаль, что ты не при мне... — а сам вцепился рукой в гущу своих курчавых волос. Мне казалось, что он вот-вот вырвет их вместе с кожей. Я подумал: «Этот человек в гневе может растерзать льва».
— Подойдя к нему, я сказал:
— Товарищ капитан, когда же будет огонь? Как бы опомнившись, он сочно выразился и продолжал в микрофон:
— Поправьте уровень! Огонь! — И, швырнув трубку, которую успел на лету поймать телефонист, он сел на табурет, обеими руками вцепился в свои волосы и в лихорадке все еще неугасшего гнева процедил сквозь стиснутые зубы: — Из-за таких вот недоучек сотни снарядов в белый свет пустишь... Э-э-эх! — стукнул он своим кулаком по столу! — Я тебе еще покажу!
Мне казалось, что он вот-вот разрыдается.
— В цель! — бодро крикнул радист.
— Что-о?! — недоуменно поворачивается капитан к радисту.
— В цель, товарищ капитан! — повторил радист.
— Огонь! Огонь! Огонь! Загрохотал залп за залпом.
Капитан, словно дирижер, отбивает кулаком по столу, захваченный ритмом залпов.
— В цель! В цель! В цель! — слышен голос радиста.
— Передать на огневую: трижды подлецы, трижды молодцы! Стой! Записать установки!
Весь обмякший, капитан грузным мешком опустился на табурет.
— Ну, что вы, товарищ капитан, стоит ли так сильно переживать один неудачный залп? — пытался я успокоить его...
Последующие залпы дивизиона по заявкам генерала прошли сравнительно удачно, без всяких стычек между капитаном и огневой.
...Небо затянула густая мгла. Хлопьями повалил снег... Позвонил Марков.
— Иван Васильевич поехал к Шехтману, — спокойно сказал он, — приказал ждать его сигналов. Пусть Кирсанов готовит расчеты по Строкову и Быкам. Немец свои усилия переносит туда. Хозяин хотел еще помочь ястребами, но, вы сами видите, как пухом сверху сыплется. Ах, какая досада!..
Мы ждали сигнала. Кирсанов потребовал поздний обед. Обедал он очень аппетитно и, насаживая на вилку кусок за куском мясо, со спокойной улыбкой рассказывал анекдоты с грубоватым украинским юмором. Бозжанов несколько раз выходил и возвращался с какой-нибудь едой.
Я смотрел на этих двух необыкновенных наших людей: один наслаждался едой и балагурил, а другой наслаждался тем, что обслуживал, и, видно, как заботливая мать, радовался, что «ее Сережа сегодня весел и хорошо поел».
Позвонил Марков. Приказал дать огонь по Строкову, по Быкам...
...Вечерело. Позвонил генерал.
— Я от Шехтмана говорю. Как у вас там?
— Раза три и нам досталось, товарищ генерал.
— Ничего, пока он вслепую бьет...
— Да, но кое-какие из его шальных задели...
— Как «Мария Ивановна»? Сколько у нее рублей осталось?
— Кажется, четыре или шесть.
— Говорите четыре! — крикнул мне Кирсанов. — Два мне нужны для самообороны...
— Что там, кто мешает?
— Никто не мешает, товарищ генерал. Просто уточняем. Оказывается, у «Марии Ивановны» не шесть, а четыре рубля.
— Четыре? Всего четыре? — недовольно повторил генерал — Елин оставил Рождественское и пошел на Шишкине Дайте по Рож... — голос генерала оборвался...
— Да, неважные у вас дела, — сказал Кирсанов. — Выходит, отовсюду вас жмут. Не совсем ладно получается. А я, дурак, по своей глупости три залпа без плана бабахнул...
— Давайте по Рождественскому, товарищ капитан...
...Звонил Марков. Он говорил, что генерал сожалеет о том, что между нами оборвалась связь. Он не смог поблагодарить лично Кирсанова и его людей за помощь. Кирсанову разрешается теперь уехать. Я передал все это Кирсанову.
— Значит, вы здесь остаетесь? — нахмурив брови, сказал он. — Генерал-то у вас, видно, человек старой закалки... Сам знаешь, техника у нас новая, пока секретная. Нам больше здесь нельзя оставаться. Я бы остался с вами и пошел бы в штыки, но приказ, как ты сам понимаешь, есть приказ... Вели всех твоих раненых ко мне нести — хоть их отвезу в госпиталь...
Кирсанов тепло и грубовато-просто попрощался со всеми нами, сел в свою машину и уехал. Бозжанов долго провожал его глазами и потом произнес немного с грустью:
— Хоть и медведь он, а хорош капитан! Побольше бы таких артиллеристов...
Когда стемнело, звуки боя несколько утихли. Приехал подполковник Марков. Он сориентировал меня в обстановке к исходу минувшего дня, разъяснил некоторые детали в полосе обороны нашей дивизии. По словам Маркова, соседи нашей дивизии тоже вели ожесточенные бои, и, благодаря их стойкости, противнику не удалось обойти оборону нашей дивизии с флангов. Со второй половины дня командующий сосредоточил основные усилия авиации и артиллерии на полосе обороны дивизии и вступил в бой частью сил из своего резерва. Дальнейшее продвижение вклинившихся частей противника было приостановлено. Нанесены удары авиацией и дальнобойной артиллерией по его резервам и тем самым предотвращен своевременный ввод их в бой для наращивания силы удара в глубину нашей обороны на главном направлении.
Таким образом, общими усилиями, во взаимодействии с соседями, авиацией и артиллерией, прорыв был предотвращен, хотя противнику местами удалось глубоко вклиниться в нашу оборону.
— Генерал считает, — говорил Марков, — исходя из оценки обстановки, что противник за два дня втянул в бой почти все свои силы и средства, и полагает, что без соответствующей перегруппировки он, по крайней мере сегодня ночью, каких-либо серьезных действий не предпримет. Поэтому генерал Панфилов решил воспользоваться этим, вывести за ночь полки из боя и к утру занять новый рубеж. Если командующий утвердит это решение, то полки немедленно начнут отход, — заключил Марков.
Далее он приказал мне установить связь с полковником Капровым, быть в боевой готовности, выставить вперед надежных людей, которые организованно и по безопасным местам провели бы отходящие группы через наши боевые порядки, а сам уехал на правый фланг дивизии, к полковнику Шехтману.
Оставшись один, я старался вновь понять то, что мне рассказал Марков, предупредив меня своим непременным «строго между нами», так как ранее мне ни разу не приходилось размышлять в таком масштабе, как это делал Марков. Признаюсь, единственное, что я тогда понял из всей этой сложной обстановки, — это то, что всем приходится трудно, включая и командующего. Полки собираются отводить не от хорошей жизни. Если уж один из первых помощников генерала — подполковник Марков за день дважды приезжал ко мне, значит, на нас возлагается ответственная боевая задача...
Вдруг меня охватило чувство тревоги, я бы сказал, даже чувство боязни. В растерянности, как бы в оправдание, я вспомнил вычитанные мною когда-то слова Дюма: «Как бы ни были люди закалены в тревогах, как бы ни были они готовы встретить грозящую опасность, они всегда чувствуют по ускоренному биению сердца и по легкой дрожи, какая огромная разница между воображением и действительностью, между замыслом и выполнением».
Именно такое состояние было сейчас у меня.
Мне мерещилось, что из полутемного угла высовывается голова генерала в ушанке, и он сердито смотрит на меня, как бы говоря: «А я-то вам доверял»...
Я вызвал командиров и отдал распоряжения. Бозжанов поехал к Краеву, Рахимов — к Филимонову. Танков пошел выполнять задания в районе Горюнов.
* * *
В сопровождении адъютанта вошел полковник Кап-ров. На нем был испачканный грязью полушубок, один валенок был в двух местах прорван осколками — из дыры виднелся край белой портянки. И без того худой, он еще больше осунулся и оброс, предложил ему табурет, но он, качаясь, пошел в угол, сел на пол, расстегнул пояс и, сказав: «Прямо ноги не держат», со вздохом повалился на спину. Стоявший рядом связист ловко подложил ему под голову свой противогаз.
— Спасибо, брат! — еле слышным от усталости голосом поблагодарил полковник бойца.
— Вы ранены, товарищ полковник? — спросил я его.
— Нет, дорогой, просто чертовски устал, — ответил он. — Минут через пять доложите генералу, что я здесь, у вас...
Мой ординарец Николай Синченко принес матрац, подушку, одеяло и, невзирая на протесты полковника, устроил ему постель, подал чаю.
Один за другим приходили запорошенные гарью боев офицеры штаба полка. Кратко доложив, получали указания и уходили. Вошел комиссар полка Ахметжан Мухамедьяров в испачканном кровью полушубке.
— Что с тобой? — с тревогой воскликнул Капров.
— Ничего, Илья Васильевич, гнедого убили, а я под ним минуты три барахтался...
Меня вызвали к телефону. Генерал приказал передать трубку Капрову.
— Я вас слушаю, това... Так, как было приказано... Да, да, прикрытие оставили... Тоже минируют... Завалы тоже... Сейчас, спрошу Мухамедьярова...
Закончив разговор с генералом, Капров сказал комиссару:
— Генерал посылает еще шесть машин за ранеными.
— А я у тебя, Баурджан, реквизировал пищу из трех кухонь для раненых, — дружески сказал Мухамедьяров.
— Как же они сами-то? — вырвалось у Капрова.
— И хорошо сделали, товарищ комиссар, — ответил я...
Капров развернул свою карту. Показал мне, где им оставлено прикрытие, где минировано, где устраиваются лесные завалы, и, подробно ознакомив меня с другими мерами по обеспечению отхода полка, передал мне приказание генерала — принять общее командование над подразделениями полка.
Ему же приказано с основными силами полка форсировать отход к правому берегу...
В темноте проходили через Горюны угрюмые ряды бойцов — рота за ротой, батальон за батальоном.
Я молча стоял рядом с Капровым и Мухамедьяровым и глазами провожал темные силуэты...
...Когда я пишу эти строки, мне вспоминаются слова Дениса Давыдова: «...отступление сие названо только славным... А сие прилагательное от частых употреблений обесславилось... Я помню, какими глазами мы увидели эту дивизию, подходившую к нам в облаках пыли и дыма, покрытую потом и кровью чести... Каждый штык ее горел лучом бессмертия!»