Глава 13. На Северном Кавказе

Глава 13. На Северном Кавказе

Как и два года назад, когда я направлялся в незнакомый мне Нижний Новгород, так теперь по дороге в Ростов я думал о том, что ждет меня здесь.

Юго-Восток России (иначе говоря, Северный Кавказ), где мне предстояло работать, был не только огромным, но и очень сложным краем, имеющим много особенностей, населен людьми разных национальностей: помимо русских и украинцев тут жили народности Дагестана — аварцы, лезгины, даргинцы, кумыки и другие, а также осетины, ингуши, чеченцы, адыгейцы, кабардинцы, балкарцы, карачаевцы, черкесы.

Современный читатель, наверное, с трудом сможет представить себе даже территориально Юго-Восточный край, потому что с тех пор районирование нашей страны несколько раз менялось, распадались старые и возникали новые области и республики, исчезло и само понятие «Юго-Восточный край».

А в те годы на территории этого края размещались нынешние Ставропольский и Краснодарский края (включая Карачаево-Черкесскую и Адыгейскую автономные области), Ростовская область, а также Дагестанская, Кабардино-Балкарская, Чечено-Ингушская и Северо-Осетинская АССР. Тогда это были: Донская и Кубано-Черноморская области, Ставропольская губерния, Терский округ, Дагестанская и Горская автономные республики, а также Кабардино-Балкарская и Карачаево-Черкесская автономные области.

Остановившись в ростовской гостинице, я в тот же день отправился в Югвостбюро ЦК.

Как я и ожидал, Нанейшвили принял меня очень радушно, по-дружески. Он уже знал о решении ЦК по поводу освобождения его от работы, но, будучи человеком дисциплинированным, сдержанным и хорошо воспитанным, никак и ничем не выразил своего неудовольствия по этому поводу. В откровенной беседе я сказал Нанейшвили, что неохотно согласился на перевод сюда из Нижнего и не уверен, что справлюсь с работой, которую он тут выполнял. Я не стал чрезмерно занимать его вопросами, решив для себя несколько иначе познакомиться с обстановкой. Только попросил его хотя бы ближайшую неделю продолжать выполнение обязанностей секретаря Югвостбюро ЦК, чтобы дать мне возможность познакомиться с жизнью города, с краевыми работниками, почитать протоколы, письма, поступающие с мест, а также директивы ЦК.

Общее впечатление от Ростова у меня осталось тогда довольно тяжелое. Бросалась в глаза общая запущенность и какая-то заброшенность. Всюду еще были видны последствия Гражданской войны: груды разрушенных домов, следы снарядов и пуль на многих стенах. Большинство домов, особенно муниципальных, давно уже не ремонтировались. На улицах было очень грязно.

Мне встретилось большое количество беспризорных, просящих милостыню. Кое-где, прямо на улицах, попадались даже трупы людей, умерших, как мне говорили, от голода: они прибыли сюда из голодающих районов края. Меня поразило, как люди спокойно проходили мимо трупов, — видимо, это стало для них привычным зрелищем. Глядя на все это, нетрудно было понять, что местные руководители не проявляют необходимой заботы о городе и его жителях.

Это было настолько явно, что в своем первом же выступлении на заседании Донского комитета партии я резко критиковал городские власти за эти упущения и потребовал от них немедленно навести в городе порядок, оказать помощь беспризорным, устроить их в детские дома, на работу, подкормить. Это было тогда вполне нам под силу: уже поступал хлеб нового урожая.

В течение недели я знакомился с делами, читал протоколы заседаний бюро ЦК и его переписку с местными организациями и центром, а главное, конечно, беседовал с партийными работниками, уполномоченными различных наркоматов РСФСР по Юго-Восточному краю, с руководителями и сотрудниками Крайэкономсовета и других организаций. Во время этих бесед присматривался к людям, старался выяснить их сильные и слабые стороны, знания, опыт, отношение к делу — ведь мне предстояло с ними работать.

Вместе с тем, не изучив еще как следует во всех деталях обстановку, я старался не спешить со своими советами или предложениями, понимая, что такие рекомендации могли быть слишком поспешными и могли принести делу скорее ущерб, нежели пользу. Одним словом, я не торопился «руководить», а больше прислушивался к тому, что мне говорили.

23 июня впервые был на заседании Югвостбюро ЦК. На этом заседании кроме меня, Нанейшвили и Лукоянова (члена Югвостбюро ЦК) присутствовали работники аппарата бюро, руководители Донского обкома партии и некоторые краевые советские работники. Вел заседание Нанейшвили. Я на этом заседании не выступал.

Вопросы, выдвигаемые на обсуждение Югвостбюро ЦК, нередко бывали случайными, в большинстве случаев плохо или совсем не подготовленными, а потому и решения, принимаемые по таким вопросам, имели слишком общий, декларативный характер. Помню, что все это произвело тогда на меня, как на работника, привыкшего к иным методам партийной работы, тягостное впечатление.

1 июля 1922 г. на заседании Югвостбюро ЦК мы распростились с Нанейшвили. Я поблагодарил его за оказанную помощь, и мы дружески расстались, после чего я уже непосредственно приступил к исполнению обязанностей секретаря бюро ЦК.

Наблюдая за работой аппарата и порядком проведения заседаний бюро, нельзя было не отметить низкую дисциплину среди краевых работников. На примере уже первых заседаний бюро, прошедших с моим участием, стало окончательно ясно, что готовились они наспех. Кроме того, очень возмутило отношение к этим заседаниям со стороны вызываемых на бюро краевых и местных работников. Многие из них являлись с большим опозданием, а иные и вообще не присутствовали, считая, видимо, эти заседания для себя необязательными.

На следующий день я вызвал к себе «нарушителей» и, побеседовав с каждым в отдельности, немногословно, но строго разъяснил им всю нетерпимость такого их отношения к партийной работе. Ограничившись на первый раз устным внушением, я предупредил их, что в случае повторения подобных фактов бюро вынуждено будет вынести им партийные взыскания. Надо сказать, что такой разговор принес большую пользу. С тех пор обстановка заметно изменилась и заседания бюро стали проходить нормально.

Обдумывая ближайшие задачи краевой партийной организации, мы понимали, что главное внимание надо обратить на ускоренное восстановление разрушенного сельского хозяйства края. Северному Кавказу, как одной из главных житниц страны, отводилась особенно большая роль. Из этой центральной задачи вырисовывались в основном три важнейших конкретных вопроса: проведение сбора продналога и организация свободной закупки у крестьян излишков хлеба, подготовка и проведение озимого сева, а также зябевая пахота, чтобы обеспечить урожай следующего года.

Кроме того, важной проблемой была борьба за ликвидацию бандитизма в крае, поскольку без этого нельзя было укрепить Советскую власть, успешно решить стоящие перед нами хозяйственные задачи и вообще оздоровить и стабилизировать политическую обстановку.

И без того напряженная обстановка в крае осложнилась в июле 1922 г. в связи со вспышкой холеры. Я впервые столкнулся с такой серьезной эпидемией. Из сообщений с мест вырисовывалась безотрадная картина. В крае, как я уже говорил, ожидался хороший урожай. Но его уборка только еще начиналась, поэтому последствия голода продолжали свое разрушительное действие. Люди были истощены, здоровье их подорвалось, они физически ослабли. А тут еще эта эпидемия.

Надо было срочно развертывать дополнительную сеть медицинских учреждений, набирать медицинских работников, закупать медикаменты. Борьба с холерой требовала мобилизации всех сил и средств.

Посоветовавшись с товарищами, я передал по прямому проводу в Москву записку на имя секретаря ЦК, в копии — Совнаркому, наркомам здравоохранения и финансов с просьбой разрешить использовать 25 процентов собранного в крае общегражданского денежного налога на борьбу с эпидемией холеры. В конце этой записки добавил, что «неполучение ответа в течение 48 часов будет считаться согласием».

Ни разрешения, ни отказа мы не получили. Подождав двое суток, мы приняли следующее решение: «Ввиду истечения срока ответа от ЦК РКП(б) на запрос бюро об использовании 25 процентов настоящее постановление провести в жизнь немедленно».

Конечно, мы понимали, что это шаг неправомерный. Но чувство ответственности за положение в крае взяло верх.

Видимо, поняли это и в Москве: никаких неприятностей не последовало. Необходимые меры на местах были приняты. Эпидемия холеры быстро пошла на убыль.

Через месяц после моего приезда декретом ВЦИК была образована Адыгейская автономная область. Из горских народов адыгейцы были наиболее экономически обеспеченными. С кубанскими казаками — жителями соседних станиц — они жили дружно. Не помню случая, чтобы мы когда-нибудь обсуждали вопрос о бандитизме среди адыгейцев. Во главе ревкома Адыгеи стал уважаемый адыгейцами Хакурате, серьезный, рассудительный коммунист. С руководством Адыгейской автономной области мы работали согласованно. Никаких трений у нас не было. Местонахождение ревкома было временно определено в Краснодаре. В последующем областным центром автономии стал Майкоп.

Организация сбора продналога являлась для нас важнейшей задачей наступавшей осени 1922 г. Она требовала особого внимания, осторожного подхода, чтобы какими-либо непродуманными или поспешными мерами не вызывать недовольства среди крестьян. Мы хорошо понимали, сколь трудным было положение крестьянства в нашем крае, но республике было тогда во много раз тяжелее: нужда в хлебе для рабочих, отдававших все силы, чтобы выбраться из разрухи, была поистине огромной.

Правительство обязало нас собрать по Юго-Восточному краю в качестве продналога 48 млн пудов хлеба. Цифра эта была по тем временам, прямо скажем, немалая, но вполне реальная. Размеры, или, как тогда говорили, ставки взимаемого налога, определенные заранее, исходили из так называемого среднего урожая. Но по многим районам края урожай ожидался значительно выше среднего, и поэтому крестьянство в своей массе восприняло налог благожелательно.

Однако враждебные элементы распускали слухи, что такие невысокие ставки даны только для начала и, как только крестьяне их выполнят, им предъявят дополнительный налог.

Правительство приняло в том году решение предоставлять крестьянам за досрочную сдачу продналога 10-процентную скидку. Это было большим стимулом для успешного выполнения государственного плана сбора продналога. Словом, сбор налога должен был идти более или менее нормально. Именно поэтому мы решили с самого начала кампании полностью отказаться от применения вооруженной силы, к чему до этого здесь приходилось, как говорят, нередко прибегать.

Мы считали возможным, и то лишь в самых крайних случаях, использовать отряды ЧОН (части особого назначения, состоявшие из вооруженных коммунистов и комсомольцев) для охраны хлебных складов, особенно в районах, подверженных налетам бандитов. Что же касается привлечения регулярных воинских частей, то мы заблаговременно предупреждали местные организации, чтобы они на них не рассчитывали.

Первые же дни проведения продкампании показали, что сбор налога проходит в общем нормально, хотя уже на первых порах мы столкнулись с технической неподготовленностью к приемке большого количества зерна: на ссыпных пунктах и элеваторах не хватало хлебохранилищ, трудно было с транспортом. Зерно зачастую складывалось буртами на землю и хранилось так под открытым небом из-за несвоевременной подачи вагонов и нехватки брезента. Крестьянам иногда приходилось по нескольку дней стоять в очередях около хлебоприемных пунктов, чтобы сдать налог.

Некоторые товарищи, ссылаясь на хороший урожай, предлагали ввести помимо основного продналога дополнительное налоговое обложение населения. Но это был уже явный перегиб. Пришлось мне выступить и сказать, что мы не имеем права самовольно устанавливать какие бы то ни было надбавки к общегосударственному налоговому обложению.

Бандитизм в крае тоже шел на убыль. Однако эти успехи явились результатом не только хорошей работы наших войск и органов ГПУ по ликвидации наиболее оголтелых банд. Первые ощутимые результаты новой экономической политики, реальная помощь нашего правительства, оказанная крестьянству во время весеннего сева, хорошие виды на урожай, укрепление на местах советского аппарата и законности, общее сужение их социальной базы — все это явилось причиной начинавшегося разложения ряда политических банд и перехода некоторых из них на путь обычного, уголовного бандитизма.

Но это никак не могло нас успокаивать. Предстояла еще упорная и длительная борьба с бандитизмом.

С отчетным докладом Юго-Восточного бюро на пленуме выступали двое: Лукоянов (о работе бюро с апреля по июнь 1922 г.) и я (о работе фактически за один месяц — июль). Я старался не только рассказать о том, что мы уже сделали, но и заглянуть вперед — поговорить о ближайших задачах краевой партийной организации.

«Нечего скрывать, — говорилось в моем докладе, — у многих жителей, даже у коммунистов, нет еще правильного понимания новой экономической политики. Еще не везде осуществляется революционная законность. Это приводит к тому, что у иных людей пропадает доверие к органам Советской власти. В Горской республике, например, под флагом «борьбы с проклятым капитализмом» в условиях новой экономической политики, что называется, душат мелких лавочников. В Дербенте наложили контрибуцию «на местную буржуазию» в размере 50 млрд рублей и сажают людей в тюрьму, потому что они не в силах справиться с таким обложением. В Ставрополе дело дошло до того, что руководители ГПУ не считаются с губкомом. Имеются случаи морального, бытового и политического разложения среди коммунистов. Все это ставит перед нами задачу всемерного укрепления партийных организаций и советского аппарата на местах».

В докладе большое место заняли вопросы агитационной, пропагандистской и просветительской работы. Горские народы, кроме осетин и кумыков, тогда еще не имели своей письменности. Процент неграмотных и малограмотных был у нас очень высок. Газет и журналов было мало. Читали их у нас тогда только в городах, в деревню они попадали редко, и то с большим опозданием.

В самых первых числах августа 1922 г. я выехал в Москву для участия в работе XII Всероссийской партийной конференции.

В конце мая 1922 г. у Ленина случился первый приступ болезни. Все мы, делегаты, собравшись в Кремле, с особым волнением ждали сообщения о здоровье Владимира Ильича.

В первый же день работы конференции, 4 августа 1922 г., делегатов проинформировали, что, по заключению авторитетнейших врачей, как русских, так и иностранных, здоровье и силы Владимира Ильича восстанавливаются. Все мы тогда облегченно вздохнули и с каким-то особенным подъемом, бурно и долго аплодировали по поводу этого радостного сообщения.

Во время конференции у меня, да и у ряда других делегатов, возникло недоумение, почему Сталин, в ту пору уже Генеральный секретарь ЦК партии, держался на этой конференции так подчеркнуто скромно. Кроме краткого внеочередного выступления — рассказа о посещении Ленина в связи с нашим приветствием, — он не сделал на конференции ни одного доклада, не выступил ни по одному из обсуждавшихся вопросов. Это не могло не броситься в глаза.

Зато Зиновьев держался на конференции чрезмерно активно, изображая из себя в отсутствие Ленина как бы руководителя партии. Он, например, выступал с двумя докладами — об антисоветских партиях и о предстоящем IV конгрессе Коминтерна.

Открыл конференцию Каменев. Казалось вполне естественным, чтобы с заключительной речью выступил Генеральный секретарь ЦК партии. Однако слово для закрытия конференции было предоставлено Ярославскому.

Ретивость Зиновьева я объяснил тогда его особой жадностью ко всяким публичным выступлениям и его стремлением непомерно выпячивать свою персону этим он уже «славился».

Никаких особых разногласий в руководстве тогда не было, и в связи с этим чувствовалась общая удовлетворенность делегатов от того, что они продолжают дружно работать и теперь, во время вынужденного отсутствия Ленина.

Особое внимание было уделено кооперации. Наиболее мощной у нас была тогда потребительская кооперация, объединявшая как крестьян, так и рабочих и выполнявшая задачи непосредственных торговых связей между городом и деревней. Членство рабочих в потребкооперации было тогда обязательным. Положение в потребительской кооперации, а также задачи партийных организаций в области ее дальнейшего укрепления были в общем ясны. Гораздо хуже было в сельскохозяйственной, промысловой и кредитной кооперациях. На конференции шла речь о том, чтобы уничтожить дух вражды, нездоровой конкуренции и разлада, который существовал тогда между этими видами кооперации.

Конференция определила ряд практических мер в этой области: допускалось добровольное слияние отдельных видов кооперации в смешанные кооперативы и союзы, намечалось создание совместных предприятий на акционерных или договорных началах, планировалась совместная торговая сеть и взаимное хозяйственное обслуживание на основах коммерческой целесообразности и организация совместных учебных курсов, издательств и т.п.

Партия подчеркивала роль кредитной кооперации, которая наряду с государственным сельскохозяйственным кредитованием приобретала особое значение для дальнейшего развития как сельскохозяйственной, так и промысловой кооперации.

Сразу же после XII партийной конференции, 8 августа, состоялся очередной (августовский) пленум ЦК партии.

Помню, что большой интерес на этом пленуме вызвал доклад о международном положении, с которым выступил Литвинов. Горячие споры развернулись о нашей внешней торговле, в частности о путях дальнейшего расширения ее оборота, что стало тогда одной из важнейших государственных задач, а также о монополии внешней торговли.

Нам было сообщено, что Политбюро ЦК еще в июне 1922 года образовало для решения этого важного вопроса специальную комиссию под председательством Каменева. Комиссия Политбюро предлагала разграничить в законодательном порядке регулирующие и чисто коммерческие функции Наркомвнешторга и предоставить ряду хозяйственных органов право самостоятельно вести торговые операции с внешним рынком «под общим контролем Наркомвнешторга».

Таким образом, центр тяжести осуществления внешнеторговых операций переносился на хозорганы других наркоматов и местные хозорганы, получившие для этого соответствующее разрешение СТО. Все эти предложения комиссии внешне выглядели безобидно, а по существу значительно ослабляли монополию внешней торговли.

В работе пленума принимал участие и нарком внешней торговли Красин. Он внес на рассмотрение свои поправки к проекту директив ЦК о торговых операциях наших хозяйственных органов за границей. Отстаивая в главном ленинскую линию монополии внешней торговли, Красин проявлял определенную гибкость. Однако, зная, что представители хозорганов за границей под влиянием местнических и ведомственных интересов или даже в силу своей малой компетенции в коммерческих делах могут совершать сделки, не соответствующие государственному плану или коммерчески невыгодные, Красин требовал предоставления полпредам и торгпредам права вето на такие сделки. В случае же особо грубых нарушений Красин предлагал лишать отдельные хозорганы права непосредственного ведения торговых операций за границей.

Против монополии внешней торговли на пленуме выступили Сокольников, Фрумкин, Пятаков, Бухарин, Зиновьев. Сталин высказался за то, чтобы предложения комиссии с некоторыми поправками Красина в основном принять.

Большинство присутствовавших на пленуме членов и кандидатов в члены ЦК, особенно работавшие на местах (в том числе и я), тогда еще плохо разбирались в тонкостях сложных внешнеторговых отношений, к тому же нам было заявлено, что предложения Красина не противоречат проекту директивы, который представила комиссия Политбюро. Предложения комиссии были одобрены.

Через день после августовского пленума состоялось заседание Оргбюро ЦК партии, где я выступил с докладом о положении на Юго-Востоке России. Рассказал, с чем столкнулся, приехав в Ростов, что успел узнать и увидеть за месяц работы.

Члены Оргбюро одобрительно отнеслись к нашим предложениям, внимательно и заинтересованно обсудили насущные нужды края. В результате было принято решение о мерах помощи Югвостбюро ЦК. В частности, и это было тогда для нас особенно важно, решили направить к нам в качестве председателя Крайэкономсовета и члена Югвостбюро ЦК Н.Б.Эйсмонта, работавшего до этого членом президиума ВСНХ. Кроме него для укрепления Донской партийной организации Оргбюро решило командировать в Ростов на должность председателя Донского облисполкома опытного советского работника Патрикеева.

ЦК принял также наше предложение утвердить членом Югвостбюро ЦК Гикало, одного из героев Гражданской войны на Северном Кавказе, пользующегося в крае большим влиянием и доверием. О подвигах Гикало в годы борьбы с деникинской контрреволюцией в Терской области и о том, какое огромное доверие питали к нему чеченские партизаны, ходили легенды.

Обстановка на Северном Кавказе была сложной. Уровень развития населения, особенно в горах, низкий. Иногда Гикало в интересах дела приходилось идти чуть ли не на авантюру.

Рассказывали, например, такой комический случай. Как-то в партизанском отряде, руководимом Гикало, среди чеченцев появились колебания. Гикало не смог убедить партизан и поднять их в наступление. Тогда он задумался и через некоторое время заявил: «Поскольку имеются разногласия, я спрошу у Ленина, как нам поступить». Он отошел в сторону, воткнул в землю большую палку, приставил к ней ухо и громко, чтобы было слышно отряду, говорит: «Москва, Москва, товарищ Ленин, это говорит Гикало. У нас разногласия: наступать или нет? Как быть? Дайте указания». Затем несколько раз повторил: «Да-да. Значит, товарищ Ленин, говорите, наступать? Понял, понял — наступать, так и скажу». Разногласия прекратились. Отряд пошел в наступление и добился успеха.

Я вернулся в Ростов окрыленный поддержкой ЦК, зная к тому же, что в составе Югвостбюро появились новые, так нужные нам тогда крепкие коммунисты, на которых можно было, как это выяснилось очень скоро, вполне положиться.

* * *

К тому времени произошло радостное событие у нас в семье: 12 июля 1922 г. в Тбилиси жена родила сына. Это был наш первенец. Ему дали имя Степан в честь Степана Шаумяна.

Я собрался ехать к жене. Наше бюро разрешило мне такую поездку, но она несколько раз откладывалась. Одним словом, выбрался я только в конце августа, имея в своем распоряжении всего пять-шесть дней, что было в обрез, если учесть, что почти все это время должно было уйти на дорогу туда и обратно.

Жена с радостью рассказала, что Серго Орджоникидзе, неизвестно откуда узнав, что она родила сына и должна выписываться из больницы, приехал, чтобы отвезти ее домой.

Ашхен впервые тогда встретилась с Серго, и он сразу поразил ее своей простотой, отзывчивостью и добротой. Из-за плохой дороги машина, на которой они ехали, не могла подъехать к дому и остановилась довольно далеко от него. Серго взял ребенка на руки и донес его до самой квартиры. Ашхен была этим очень тронута.

Мне тогда же хотелось увезти жену и сына в Ростов. Но мать Ашхен стала меня отговаривать, прося оставить их на время у нее, чтобы они как следует оправились под ее присмотром. Я стал колебаться.

Пошел к Серго. Произошла радостная, дружеская встреча. Я поблагодарил его за внимание и заботу о моей семье, рассказал ему о жизни в Ростове, о тамошней обстановке, о своих впечатлениях, о трудностях. Серго хорошо знал Северный Кавказ и дал мне несколько полезных советов, особенно в отношении северокавказских горских народов.

Узнав, что я собираюсь увезти в Ростов жену и сына, Серго говорит: «Зачем тебе в такую жару, да еще при плохом железнодорожном сообщении, везти сейчас с собой жену с маленьким ребенком? Есть лучшая возможность это сделать, и тебе надо ею воспользоваться. В Боржоми сейчас отдыхает Ворошилов. К концу сентября он должен вернуться в Ростов. Поедет он в служебном вагоне командующего округом. Места там достаточно, и он, конечно, с удовольствием возьмет с собой твою жену с ребенком. Я с ним договорюсь».

Перед отъездом в Ростов мне удалось выкроить один день для поездки в родное село Санаин, повидать мать и родных. Впервые моя нога ступила тогда на советскую армянскую землю. Сам по себе этот факт был уже очень радостным для меня.

Мать не ожидала меня, не знала, что делать от радости.

Прежде всего по традиции она пошла купить барашка, чтобы устроить настоящий шашлык для меня, родных, соседей и всех, кто зайдет в дом. Сказать правду, я не большой сторонник таких пиршеств. Но возражать не стал. Собралось много товарищей-ровесников.

В ожидании обеда мы решили пройтись по селу. Зашли во двор древнего монастыря, сооружение которого, как гласит история, длилось с середины Х по XIII столетие. Тысячу лет назад (в 972 г.) была создана Санаинская школа, а потом книгохранилище и академия, где помимо теологии изучались история, философия, естествознание и другие науки. Не случайно у нас в Санаине были впервые переведены на армянский язык произведения Платона, Аристотеля и других выдающихся деятелей древнегреческой культуры.

Наша Санаинская школа — одна из древнейших в Армении. По сохранившимся историческим данным, она была основана армянским ученым Диоскаросом Санаинским. Здесь учился родившийся в нашем селе в 1712 г. Саят-Нова, ставший потом знаменитым в Закавказье поэтом, писавшим на армянском, грузинском и азербайджанском языках. В начале XIX века в Санаинской школе преподавал великий просветитель армянского народа Хачатур Абовян.

Большое впечатление, как и в детстве, произвела на меня архитектура Санаинского монастыря.

Мать была очень рада, что хорошо всех угостила. Однако вечером нам пришлось с ней расстаться. Она была огорчена моим скорым отъездом. В сопровождении товарищей я отправился на железнодорожную станцию, чтобы вернуться в Тбилиси, а потом и в Ростов.

Орджоникидзе сдержал свое слово. Когда Ворошилов, возвращаясь из Боржоми, заехал в Тбилиси, Серго попросил его взять с собой мою жену и сына. Ворошилов охотно согласился. Мы с Буденным встречали их на ростовском вокзале, где и состоялось мое знакомство с Климентом Ефремовичем и его супругой Екатериной Давыдовной.

Помню, когда, вернувшись с вокзала, мы выходили из машины, Буденный бережно взял моего малыша на руки и понес его в квартиру; своих детей у него тогда не было, и видно было по всему, что делает он это с большим удовольствием. На второй или третий день после приезда Ворошилов пригласил меня и Ашхен к себе домой на обед. Я узнал от хозяйки много нужного и полезного для себя.

Уже первые встречи с Ворошиловым развеяли мои опасения насчет того, как сложатся у нас отношения. Я проникся к нему доверием и уважением как к хорошему товарищу, обаятельному человеку. Это отношение к нему я сохранил на всю жизнь.