Глава 2. В рядах революционеров Тифлиса и Баку

Глава 2. В рядах революционеров Тифлиса и Баку

В Тифлисе я сразу же пошел к Шавердяну, чтобы узнать у него все новости партийной жизни. Он сказал, что завтра должно состояться первое легальное собрание большевиков в Народном доме Зубалова.

На заседании присутствовало около 250 человек. В президиум были избраны Алеша Джапаридзе, Миша Окуджава и Амаяк Назаретян. Главной темой был вопрос об объединении большевиков с меньшевиками. В обоснование объединения приводили тот факт, что после свержения самодержавия создалась новая ситуация: ряд тактических разногласий был снят самой жизнью в результате завоевания народом широких демократических свобод и политических прав. После долгого обсуждения большинством голосов было принято решение об объединении.

Мне приходилось много раз выступать на собраниях тифлисских учащихся на армянском языке по проблемам мира и русской революции.

Тифлисский большевистский центр заседал и размещался тогда в здании городской управы; меньшевистский комитет — в бывшем дворце наместника. Наибольшей активностью выделялись Махарадзе (он вел заседания), Окуджава, Торошелидзе, Назаретян, Кавтарадзе, Мравян, Ханоян, Думбадзе и другие.

В конце марта 1917 г. на одном из заседаний, где я присутствовал, обсуждалось присланное из Баку письмо Шаумяна. Он сообщал об общей обстановке в Баку и в конце письма просил направить к ним нашего старого большевика Мравяна для усиления политической работы среди рабочих-армян. Однако Мравян сказал, что ехать в Баку не может.

После заседания я зашел к Шавердяну. «Дануш! Вы хорошо меня знаете, сказал я. — Как, по-вашему, смогу ли я справиться с той работой, о которой пишет Шаумян?» Подумав, Дануш ответил: «Если ты действительно хочешь поехать в Баку, это уже полдела. Обстановка там очень сложная. Но я уверен, что ты справишься». Я подтвердил свое желание. «Поезжай! — тогда уже твердо сказал мне Шавердян. — Я даже помогу тебе: Шаумян — мой близкий друг. Я дам к нему рекомендательную записку. Там тебя устроят на какую-нибудь службу, чтобы ты мог зарабатывать на жизнь и одновременно заниматься партийной работой».

И он тут же написал на своей визитной карточке несколько строк Шаумяну, запечатал карточку в конверт и передал мне.

* * *

Международное и внутреннее положение бакинского района было в те годы очень сложным. Бакинская нефть раньше, чем иранская, привлекла внимание мирового капитала: почти 15 процентов всей мировой добычи нефти падало на Баку. К 1917 г. здесь орудовали крупнейшие иностранные компании — Нобеля, Ротшильда и другие, а также русские, азербайджанские и армянские нефтепромышленники. Большие трудности возникали перед нашей партией в связи с национальными противоречиями, постоянно разжигаемыми и царизмом и шовинистами из армянской и азербайджанской буржуазии. Это ослабляло фронт борьбы рабочих против капитализма, расшатывало единство рядов бакинского пролетариата.

В начале Февральской революции, после свержения царя, Россия наконец получила политические свободы. Миллионы людей были вовлечены в активную политическую борьбу. Им не так легко было разобрать, какая партия и программа лучше. В Баку кроме общероссийских партий были и местные националистические партии: «мусават», имевшая влияние в азербайджанской части населения; «дашнакцутюн», действовавшая среди армянских рабочих; «гуммет» азербайджанская организация социал-демократов, примыкавшая к большевикам; «Адалет» работавшая среди тружеников-нефтяников из Персии. Однако наибольшее количество членов привлекли к себе эсеры. Этому способствовала прежде всего архиреволюционность этой партии.

В Баку я приехал в конце марта 1917 г. Я знал, что большевики пользовались большим доверием и авторитетом среди бакинских рабочих еще в дореволюционную пору. Когда 7 марта 1917 г. (сразу после Февральской революции) в Баку был образован Совет рабочих депутатов, на первом же его заседании возник вопрос о председателе Совета. Большевики составляли там явное меньшинство, и несмотря на это, председателем Бакинского совета был избран — и притом заочно большевик Степан Шаумян, находившийся в то время еще в пути из царской ссылки. Конечно, немалую роль здесь сыграл личный авторитет Шаумяна.

До этого я там никогда не бывал. Внешне город поразил меня своей хаотичной застройкой и запущенностью. Современный Баку — это большой индустриальный и портовый город. Таким величественным и благоустроенным, каким этот город стал за годы Советской власти, тогда, в 1917-1918 гг., он не мог грезиться нам даже в мечтах.

Сейчас, например, очень трудно представить себе Баку с допотопной конкой, в которую иной раз впрягались сами пассажиры, чтобы помочь лошади втащить вагон в горку, или с перезвоном колокольцев, прикрепленных к шеям верблюдов, лениво шествующих небольшими караванами по тогдашним пустырям. Трудно сегодня представить Баку и без зелени парков и садов, без самой обыкновенной канализации и водопровода. А именно таким захудалым, утопающим в пыли и мусоре городом и был Баку в годы моего первого с ним знакомства. Шагая по улицам и путаным переулкам этого старого города, я не мог даже и представить себе тогда, что вскоре мне придется пережить здесь один из самых ярких революционных периодов своей жизни.

Прямо с вокзала я отправился на Меркурьевскую улицу (ныне улица Шаумяна), где тогда помещался Бакинский комитет РСДРП. Там я представился секретарю комитета Котэ Цинцадзе. «Вам придется подождать, — ответил мне Цинцадзе. Обычно Шаумян днем работает в Совете и только к вечеру приходит сюда к нам». Я сел в угол и стал ждать.

Вскоре в комнату буквально ворвался человек средних лет, с портфелем и направился прямо к Цинцадзе. Я его сразу узнал. Это был Алеша Джапаридзе, которого я совсем недавно видел на легальном собрании большевиков в Тифлисе. Как сейчас помню его мужественное, волевое лицо с небольшой бородкой и усами.

Он поздоровался с Цинцадзе и стал ему говорить: «Понимаешь, Котэ, получается очень нескладно. На нефтепромысле Манташева подготовлено организационное собрание рабочих-армян для вовлечения их в профсоюз. Там на месте это собрание организует один наш хороший партиец, лезгин Мухтадир. А выступать на армянском языке некому».

Цинцадзе задумался и минуту спустя ответил, что такого товарища у него сейчас нет. Потом взгляд его упал на меня, и он совершенно неожиданно сказал: «Вот приехал товарищ из Тифлиса. Может быть, он подойдет?» Джапаридзе быстро подошел ко мне, поздоровался, расспросил, кто я, откуда и зачем приехал, а потом сказал: «А почему же не подойдет? Подойдет!»

Я стал возражать, говоря, что человек я новый, обстановки не знаю, вряд ли справлюсь, в профсоюзах никогда не работал. Но Алеша настаивал: «Справишься. Выступишь и скажешь об общих задачах революции, о значении организации рабочего класса, о роли профсоюзов, а Мухтадир завершит собрание и проведет запись рабочих в профсоюз. Собрание состоится в Забратах, во дворе школы Союза нефтепромышленников. Когда подойдешь к школе, найди Мухтадира и скажи, что ты от Джапаридзе».

Расспросив, как туда добраться, я сел в пригородный поезд и доехал до конечной станции Сабунчи. Оттуда пошел пешком и вскоре был уже в Забратах. Действительно, около школы я увидел толпу рабочих. Их было человек сто. Мухтадир открыл собрание и предоставил мне слово. Говорил я минут пятнадцать двадцать примерно по той программе, что мне подсказал Алеша. Потом призвал всех рабочих вступить в профсоюз. Мухтадир тут же стал записывать желающих, получать вступительные взносы и выдавать квитанции.

Так, с благословения Джапаридзе началась моя политическая работа в Баку, и я впервые выступил как профсоюзный деятель.

Поздно вечером я опять зашел в Бакинский комитет партии и на этот раз застал там Шаумяна. Рассказав ему о цели своего приезда, я передал ему конверт от Шавердяна. Тот написал Шаумяну на обороте своей визитной карточки следующее:

«Любимый Степан! Предъявитель сей записки — Анастас Микоян является новокрещеным эсдеком (социал-демократом. — А.М.), в достаточной степени подготовленным. Направляю его к тебе для борьбы против дашнаков. Он очень способный парень. Прошу уделить особое внимание. О здешнем положении дел он расскажет тебе.

Твой Дануш».

Шаумяна я раньше никогда не видел, но много слышал о нем и от Шавердяна, и от других старых большевиков. Я знал, что Степан — один из наших признанных большевистских лидеров, пользующийся безграничным доверием Ленина. Знал я также и то, что Шаумян стал на революционный путь еще в юные годы, когда учился в Тифлисском реальном училище.

В 1902 г. вместе с Кнунянцем Шаумян возглавил первую армянскую социал-демократическую организацию — «Союз армянских социал-демократов», сразу же вошедшую в состав РСДРП. Осенью того же года Шаумян поступил на философский факультет Берлинского университета. Он посещает партийные собрания немецких социал-демократов, знакомится с их видными деятелями. В 1903 г. Шаумян вместе с Лениным работал в Женеве по изданию марксистской литературы на армянском и грузинском языках, и здесь завязалась их прочная дружба.

До сих пор я нахожусь под огромным впечатлением, которое произвел на меня Шаумян в день нашего первого знакомства.

Это был мужчина роста немного выше среднего, стройный и очень красивый, с легко запоминающимся, умным, интеллигентным лицом, по которому часто пробегала добрая и, я бы даже сказал, нежная улыбка. Его несколько бледному лицу с голубыми глазами — что довольно редко встречается среди кавказцев — очень шли темные усики и аккуратно подстриженная маленькая бородка (между прочим, стараясь потом во всем подражать Шаумяну, которого очень уважал и любил, я в свои молодые годы даже и стригся довольно долго «под Шаумяна»).

Шаумян был человек очень спокойный и уравновешенный. Он не был многоречив: чувствовалось, что всегда тщательно обдумывал каждое слово. Все было взвешено, логично и убедительно.

Однако возвращаюсь к нашей первой встрече.

Прочитав записку Шавердяна, Шаумян сказал: «Ну вот и хорошо, что вы приехали! Нам сейчас очень нужны хорошие партийные пропагандисты, а Шавердян вас хвалит. Постараемся вас устроить и на какую-нибудь службу. На первое время хотя бы телефонистом. Работа эта немудреная, особых знаний и опыта не требует». И тут же написал письмо своему знакомому на промыслах Манташева, прося его устроить меня телефонистом в свою контору. Однако эта попытка, как и две последующие, не удалась. Денег на гостиницу у меня не было. Пришлось ночевать на столе, застеленном газетами, в Бакинском комитете партии.

Цинцадзе выдал мне из средств комитета небольшое денежное пособие на еду. Его мне хватило дней на десять. А тем временем я стал выполнять отдельные поручения комитета партии — ездить по районам, ходить на собрания, беседовать с рабочими, выступать с речами. Вскоре товарищи из комитета, видимо убедившись, что я могу быть полезным партийным работником, взяли меня на платную работу, и я стал пропагандистом Бакинского комитета партии.

Каждый день с раннего утра и до позднего вечера я находился в нефтепромысловых районах Сабунчи, Балаханы, Забрат, Биби-Эйбат. С промысла на промысел меня возил пожилой неграмотный дагестанец Казы Мамед, до фанатизма преданный делу революции.

Первое время собрания проводились нами главным образом среди рабочих-армян в помещении столовой, до и после обеда. Я был тогда очень загружен этой работой. Главной задачей выступлений было сплочение рабочих вокруг нашей партии, разъяснение необходимости борьбы за прекращение войны и заключение справедливого мира, за переход всех помещичьих земель в руки крестьян, за рабочий контроль над производством, за переход власти к Советам рабочих депутатов.

Ашхен сохранила несколько моих писем, написанных в тот период. Ниже привожу одно из них:

30.12. 1917 г.

Ашхен!

Пишу письмо... Правда, пишу с большим опозданием. Наверное, тетя беспокоится. Наши домашние тоже, конечно, беспокоятся. Сегодня им тоже напишу письмо. Я очень рад (и ты, наверное, рада?), что тебе дали достаточно длительный отпуск. Мне остается только пожелать (но, может, и напрасно?) весело провести время. Ты свое время старайся использовать и для чтения. Между прочим, я записан в Пушкинской библиотеке. Мой читательский билет, кажется, у Гайка или Маник. Прочитай «Историю Французской революции» Глоса. Некоторые книги Максима Горького мне здесь дадут и я пошлю тебе. Можешь пользоваться и книгами, которые лежат в моей корзине.

О чем еще написать? Да, не думай ради бога, что эти строки я пишу для наставления. Пишу, потому что тебе что-то другое не могу написать. Ну, а если это и наставление? Ведь у всех старых людей есть привычка и право наставлять других.

Так или иначе, верно, конечно, что я твой старик, и у меня появляется желание давать тебе наставления.

Передай привет тете Габо, Гайку и детям. Привет также Астхик и Арусяк. Им также я обещал написать письмо, но до сих пор не написал. Сейчас тем более не могу написать, поскольку в школах каникулы, а я знаю только школьный адрес Арусяк, и, к сожалению, не знаю домашнего адреса. Ничего, я сделаю так? Напишу тебе, а ты передашь им.

Я очень хорошо себя чувствую. Особенно после приезда Георгия. Целыми днями я занят, а если выдается свободное время (что очень редко бывает) проводим его с Георгием. Время, в отличие от Тифлиса, здесь проходит так, что забываешь себя, свое «я» сливается в общее с товарищами, живешь жизнью общего и забываешь личную жизнь. А это великое дело, особенно или только в те времена, когда личная жизнь не является утешительной, а скорее всего пустая, неопределенная и безнадежная.

Преимущество Баку для меня, по сравнению с Тифлисом, в том, что окружающая жизнь полностью захватывает. Днем до трех часов работаю в редакции газеты «Известия Советов рабочих и солдатских депутатов». После работы вместе с Георгием идем в кооперативную столовую обедать (должен сказать, что очень хороший, чистый и вкусный обед дают). После обеда сразу садимся на поезд, идущий в сторону рабочих поселков, которые иногда находятся на расстоянии 10-15 верст. Иногда приходится очень долго идти пешком. Например на этой неделе два дня назад, когда падали крупные хлопья снега и было достаточно холодно, а под ногами грязь, в сопровождении одного рабочего мы прошли по нескольким заводам и организовывали там лекции и митинги.

Впечатляюще смотрятся Балаханы. Этот огромный нефтяной мир, где возвышается лес черных огромных вышек, одна к другой, и многочисленные механизмы, грохочущие и свистящие. Нефтяным маслом окрашенный, странный, оригинальный, впечатляющий лес, с рабочими, также пропитанными нефтью, и составляет этот город нефтяных вышек. Город, в котором, кроме грязных рабочих, никого не встретишь. Пройдешь верст 10 и более, а кругом одни заводы и рабочие. Нет роскошных или нарядных домов, оранжерей, садов, парков, разукрашенных дам или толстопузых господ. Иногда только фаэтон промчится рядом, везущий управляющего или инженера, и внесет диссонанс в жизнь рабочего города. Шагаем по грязи. Валит снег. То бьет по лицу, то как бы нежно целует лицо, от нашего тепла тает, и вода медленно стекает с нас на землю. Шагаем по грязи, по мягкой смеси снега и грязи. Впереди шагает карабахский богатырь, рабочий Микаэл, который с 1905 г. работает в нашей партии. Работает без устали. Своей работой, энергией воодушевляет нас. Местные рабочие передают нам, внушают нам свои чувства и надежды, дают нам смысл жизни, а мы даем их чувствам содержание.

После того как мы прошли 4 версты, наконец дошли до нужной нам нефтяной вышки, ориентир которой нам был дан «Мирзоев 9-я группа». Рабочие сидят вокруг огромной нефтяной печи. Мы подходим, садимся с ними и греемся. Как хорошо после холода и снега посидеть у горячей печи, расслабиться от тепла и впасть в мир собственных романтических грез и размышлений. Постепенно подходят другие рабочие: измученные, в грязной и истрепанной одежде... Тут я начинаю выступать. В начале я не знаю, что буду говорить, и даже о чем. Но после того, как начинаю «Товарищи рабочие!», слова текут друг за другом сами. Говорю, говорю, выражая как бы за них их боль и протест, зародившиеся в их сердцах. Кажется тебе, что ничего еще и не сказал, что многое еще надо сказать, выразить наши общие чувства, идущие от души, высыпать огонь, который горит внутри тебя, чтобы зажечь этим огнем слушателей. Вдруг твой товарищ шепчет на ухо «заканчивай» и показывает на часы.

Рабочие окружают нас, задают вопросы, просят приходить еще. Угощают нас чаем и куском хлеба, не пожалев поделиться своим фунтом хлеба.

Довольные тем, что мы вдвоем, что делаем дело, которое дает нам ощущение радости жизни счастливых людей, снова направляемся в путь — на другой завод в трех верстах отсюда. Темнеет. Опять шагаем по грязи и лужам, уже ничего не видя из-за сумерек и крупного снега. Доходим до «5-й группы Мирзоева»...

Наконец возвращаемся на вокзал, садимся в вагон, в нем кроме нас — никого. Выбираем купе потемнее. От усталости растягиваемся на сидениях. Радостное и приподнятое настроение сменяется размышлениями — у каждого о своем. Мои мысли уносят меня далеко. Настроение становится неопределенным, иногда даже с мрачными нотками, иногда с нежными, но безнадежными мыслями.

Но, конечно, я пишу глупости. Когда на Кавказе яркие и светлые надежды покрываются черными тучами, как будто нагнетающие картину ада, то надо в это время думать, как прекратить сползание в ад — и больше ни о чем.

В Баку, как и в целом на Кавказе, сейчас очень тревожное положение. Баку это узел, где соединяются и борются друг с другом и ищут решения все национальные и классовые противоречия...

Обо всем этом я еще напишу тебе через несколько дней. Только скажи тете, что ничего опасного для меня нет и я чувствую себя хорошо.

Сегодня, вот прямо сейчас, я иду выступать с лекцией. Времени поэтому больше нет.

А.Микоян

Но по-прежнему денег у меня хватало еле-еле только на еду. О квартире нечего было и думать. Поздно вечером, когда работа в комитете кончалась, я расстилал на столе газеты, сооружал себе из кипы разных бумаг подобие подушки и ложился спать. Одеяло было не нужно: стояла жаркая погода, к тому же и спал я не раздеваясь. Было условлено, что вставать я должен рано, часов в шесть, приводить в порядок помещение, потому что утром в комитет по дороге на работу приходили рабочие-активисты, чтобы забрать по нескольку экземпляров газеты «Бакинский рабочий» — для распространения среди рабочих на промыслах. Я никогда не высыпался. И тем не менее с каким-то особым теплом всегда вспоминаю это время.

Как-то в мае 1917 г. меня пригласил к себе домой Шаумян. Жил он тогда на окраине города, в домике, который стоял на самом склоне горы. Тут я впервые увидел жену и детей Степана: у него было трое сыновей и одна дочь.

Шаумян и его семья очень тепло, по-дружески встретили меня. Он как-то сразу проявил ко мне доверие и расположение. Помню, он предложил включиться в работу редакции еженедельной газеты «Социал-демократ» на армянском языке. Степан был редактором этой газеты, но из-за большой нагрузки по основной работе не мог уделять газете должного внимания и времени. Поэтому он хотел, чтобы я, хорошо знавший армянский язык, помог ему в редактировании газеты. Так я начал работать в газете и впоследствии стал даже ее фактическим редактором, не прекращая, однако, вести и организационно-пропагандистскую работу.

В ту пору душой солдат, властителем их дум был военный комендант Баку прапорщик Авакян, смелый, самоотверженный человек. Помню, в июньские дни, когда спадала жара, на площади Свободы начинались бесконечные митинги. Солдаты соорудили на площади специальный деревянный помост, на нем трибуну, с которой Авакян и выступал иногда по два-три раза за вечер. Внешний вид у него был необычен: черный плащ, на голове какой-то странный убор — ни офицерский, ни солдатский. Он был высокого роста и очень худой. Мне он казался похожим на Мефистофеля.

И вот на одном из солдатских митингов я выступил и рассказал о позиции большевистской партии. Мои слова были выслушаны с напряженным вниманием. Потом раздались разные выкрики: одобрения и недовольства. К трибуне стала приближаться группа воинственно настроенных солдат. Поднялся шум. Но я уже закончил выступление, сошел с трибуны и, не задерживаясь, скрылся. Товарищ, который был вместе со мной, потом говорил, что я хорошо сделал, уйдя вовремя, так как со мной хотели расправиться.

В то время мы еще организационно не размежевались с меньшевиками: у нас была единая организация. Однако в самом составе Бакинского комитета партии большевики и численностью (из девяти членов комитета семь были большевиками), и влиянием были сильнее меньшевиков.

После первых же апрельских выступлений Ленина, вернувшегося в Россию из эмиграции, стало ясно, что задача перерастания буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую настоятельно требовала разрыва с меньшевиками. Но у нас это дело затянулось.

Помню, в начале мая из Петрограда приехали Миха Цхакая и Филипп Махарадзе. Они участвовали в VII (Апрельской) Всероссийской партийной конференции большевиков, проходившей под руководством Ленина.

Встреча с ними состоялась на квартире члена Бакинского комитета Виктора Нанейшвили. Миха Цхакая подробно рассказал, как был организован выезд из Швейцарии Ленина и группы большевиков, в которую входил и сам Миха Цхакая. Шаумян сообщил, что в ближайшее время большевики собираются отколоться от меньшевиков. Вскоре на объединенном заседании Бакинского комитета было принято решение о созыве Общебакинской партийной конференции.

На конференцию прибыла делегация от меньшевиков в составе Исидора Рамишвили и Богатурова. Исидор Рамишвили со своей белой бородой был похож на пророка. И говорил он, как пророк: «Товарищи, не уходите от нас, давайте оставаться вместе, в одних рядах марксистов. Если вы уйдете, то еще больше полевеете... а меньшевики еще больше поправеют... Если мы сегодня разойдемся, то никогда больше не сойдемся. Призываю вас, товарищи, восстановить единство наших рядов!» Речь Рамишвили, хотя он произнес ее очень вдохновенно и красиво, не была, однако, поддержана никем. Раскол был окончательно завершен.

К концу июля 1917 г. здоровье мое резко ухудшилось. Сказались перегрузка работой, постоянное недоедание и недосыпание. Как-то по приглашению Шаумяна я вновь зашел к нему на квартиру. Он подробно расспросил меня о работе, о моих впечатлениях, поинтересовался, почему я так плохо выгляжу. Выяснив, в каких условиях я живу и как приходится работать, он предложил мне немедленно уехать в деревню к родным, набраться сил, поправиться и только после этого вернуться вновь к работе. По совету Шаумяна, я и его сын Лева выехали к родным, в свои деревни, расположенные неподалеку в районе Лори, чтобы отдохнуть и окрепнуть.

Когда наш поезд въехал в узкое Лорийское ущелье реки Дебет, мы все время восхищались красотой дикой природы, гигантскими скалами, протянувшимися по обеим сторонам ущелья. На этих скалах каким-то чудом росли не только маленькие, но и большие деревья. Река Дебет — небольшая, но очень быстрая, на крутых порогах сплошь покрыта пеной. Воздух становился все свежее. Мне казалось, что в мире не может быть более красивого места. Я доехал до станции Алаверды, а Лева поехал дальше.

Мать, встретив меня, как всегда, с распростертыми объятиями, не знала, что ей делать от радости. Отец, конечно, радовался не меньше, но внешне был сдержан. Особенно были счастливы мои младшие сестра и брат. Младшему брату Анушавану вот-вот должно было исполниться 12 лет. Он вытянулся, был худой, щуплый, как и я в свое время, учился в школе.

Первое время я действительно набирался сил. Наслаждался чистым горным воздухом, теплыми, солнечными днями. Много спал, неплохо питался. Немного читал. Когда начал поправляться, стал все чаще беседовать с односельчанами. Они изменились. Раньше мысли о политике и не приходили им в голову. Теперь все их интересовало: что где происходит, что будет дальше? Я, конечно, связался с партийной организацией нашего завода, выступал на общих рабочих митингах с сообщениями о политической обстановке в стране.

После первых же моих выступлений вся деревня узнала, что я большевик. Узнала об этом и моя мать. Как-то она подсела ко мне и начала примерно такой разговор: «Ты такой у меня ученый, умный, а кругом говорят, что ты большевик. Есть же, как я слыхала, много хороших партий: дашнаки там, эсеры, меньшевики. Самые почтенные и уважаемые люди нашей деревни стали на сторону этих партий. А ты вступил, говорят, в самую плохую партию, стал большевиком. Ведь ты умный человек, брось большевиков, перейди в другую партию!»

Говорила она так просяще, что я стал обдумывать, как бы мне получше ответить, не обидев ее. «Майрик (мамочка), — сказал я, — ты можешь отказаться от христианской религии и стать мусульманкой?» Мать сразу встрепенулась, перекрестилась и взволнованно сказала: «Что ты, сынок, что ты говоришь, разве это можно! Скорее я умру, но никогда этого не сделаю». Тогда я ей сказал: «Я тебя понимаю. Пойми и ты меня. Большевики — это моя вера, такая же, как для тебя христианство. Я не могу от них отказаться». Это на нее повлияло, и она никогда больше к этому вопросу не возвращалась.

С 1923 г. она жила со мной в Ростове, а потом в Москве, в Кремле, очень довольная тем, что ее сын пользуется в стране большим уважением. В Москве в церковь она не ходила, разговоров о религии в семье вообще не велось. Я уж думал, что она вообще перестала верить в Бога.

Когда в январе 1959 г. я возвращался из поездки в США на самолете Скандинавской авиакомпании, над океаном отказали два мотора из четырех. Самолет едва не оказался в холодных водах Атлантики. Сведения об этом как-то дошли до моей матери. Вернувшись домой, я спросил у нее: «Ну, как ты живешь, майрик?» Как обычно, она ответила: «Хорошо. Я вот только очень беспокоилась о тебе и все время молилась Богу, чтобы ты живым вернулся из этой страны!»

Я удивленно посмотрел на нее и спросил: «Майрик, а разве ты еще веришь в Бога?» — «А как же без Бога?» — просто ответила она.

Отец мой в свои шестьдесят лет к революционным разговорам относился скептически. Как-то совершенно неожиданно он без подковырки сказал мне: «Знаешь, на заводе появились какие-то там социал-моциалы. Про тебя говорят, что и ты такой же. Одумайся! Ведь вы еще мальчишки, а хотите свергать таких почтенных, сильных хозяев. Ничего у вас из этого не получится!» Я ответил, что он глубоко ошибается, что хозяева — не такие уж почтенные люди, как ему кажется, все они живут за счет пота рабочих. А мы скоро станем гораздо сильнее их.

Отец умер в 1918 г. от воспаления легких в возрасте 62 лет.

* * *

В конце августа 1917 г., окрепший, полный сил и энергии, я приехал в Тифлис. К тому времени некоторые из моих школьных товарищей решили поступить в высшие учебные заведения. Они стали уговаривать и меня последовать их примеру, утверждая, что скоро пролетарская революция окончательно победит и для строительства социализма потребуются высокообразованные люди. Однако я отказался от идеи поступления в вуз, решив продолжать свое образование в «Университете Революции». И никогда потом об этом решении не жалел.

Товарищи по марксистским кружкам предложили мне взяться за создание большевистского Союза молодежи на Кавказе, куда могла войти молодежь любой национальности. Учредительное собрание Союза молодежи состоялось в клубе на Авлабаре. Собрание прошло на большом подъеме. После обсуждения Устав и Манифест, предложенные инициативной группой, были одобрены. Мы избрали временный комитет союза «Спартак». Название «Спартак» было заимствовано у революционного союза, созданного в Германии Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург. Слова в названии «социалисты-интернационалисты», а не «социал-демократы большевики» были тоже не случайны: такое название могло облегчить приток в союз тех левых элементов, которые еще не самоопределились как большевики, но склонялись к нашей тактике в революции. Грузинские же меньшевики приступили к организации общенационального Союза грузинской молодежи. То же самое сделали армянские националисты во главе с дашнаками.

Поселился я, как и в школьные годы, на квартире Лазаря и Вергинии Туманянов, и с радостью встретился с Ашхен.

Работа в Тифлисском комитете партии все разрасталась, а ни одного освобожденного руководящего работника в Комитете не было. С мест ежедневно приезжали представители низовых партийных организаций, но днем застать никого в Комитете не могли. В связи с таким ненормальным положением Тифлисский комитет партии принял в середине сентября 1917 г. решение, по которому я стал секретарем Тифлисского комитета партии и сразу же с головой окунулся в свои обязанности, связанные главным образом с решением многочисленных оперативных организационных вопросов. После Кавказского партийного съезда был избран новый состав бюро Тифлисского комитета партии, и я вновь был избран его секретарем.

Руководство работой Тифлисского комитета осуществляло бюро Комитета. Председательствовал обычно Филипп Махарадзе. Наше основное внимание было обращено на подготовку Общекавказского съезда партии. Открытие его состоялось 2 октября 1917 г. Я участвовал в работе съезда (он работал нелегально) как делегат от партийных организаций районов Алаверды, Манеса и Ахпата, где был избран местными большевиками.

Съезд уделил большое внимание докладам делегатов с мест. Так, Кавтарадзе выступил как делегат от Тифлиса. От Баку выступил Георгий Стуруа. Я выступал с докладом о положении в Алаверды, Манесе и Ахпате. Сообщение о положении во фронтовых частях сделал Корганов. С обстоятельным докладом на съезде выступил Дануш Шавердян. По национальному вопросу на съезде выступал Торошелидзе.

Шаумян прибыл на наш съезд с небольшим опозданием, но активно включился в работу. Он выступил по докладу Шавердяна, дав правильное направление его обсуждению. Шаумян подчеркнул, что «в нашей агитации мы должны указывать на то, что если до созыва Учредительного собрания не произойдет новая революция, то она может произойти после его созыва, если оно окажется не в силах разрешить задачи, поставленные революцией».

Шаумян выступил с критикой путаных и устаревших положений, содержащихся в выступлении Торошелидзе по вопросу о самоопределении наций. Предложив создать в Закавказье три территориальные национальные автономные области, он высказался за федеративный характер связи этих автономных областей с Россией.

К сожалению, большинство делегатов, догматически придерживаясь устаревших положений программы, не поддержали Шаумяна. Я тоже не понял и не поддержал его, хотя считал себя человеком, понимающим национальную политику нашей партии. Это было нашей политической ошибкой, как выяснилось позже.

Для работы нам, конечно, нужны были деньги. Наша партийная касса тогда находилась в трудном положении. Кроме членских взносов да кое-каких незначительных поступлений от платных лекций, никаких других доходов не было. В связи с такой бедностью партийной кассы вспоминается эпизод, связанный с Михой Цхакая. После возвращения из Швейцарии Цхакая приехал в Тифлис и устроился жить в доме для престарелых: там содержали бесплатно. Когда был поднят вопрос о назначении Цхакая хотя бы небольшого денежного пособия, скромный и невероятно щепетильный в денежных делах Цхакая категорически заявил, что «материально устроен вполне удовлетворительно». Так он и остался жить в доме для престарелых, пока в середине 1919 г. пришедшие к власти меньшевики не арестовали и не посадили его в Кутаисскую тюрьму — тоже на «бесплатное содержание».

* * *

В то время оборонческие настроения в солдатских массах стали ослабевать. Особенно после провозглашенного Керенским наступления, сразу же потерпевшего позорное поражение. Временное правительство ввело на фронтах смертную казнь, что не могло не вызвать всеобщего возмущения.

В сентябре-октябре почти на всех солдатских митингах нам, большевикам, удавалось одерживать верх в спорах с меньшевиками и правыми эсерами по вопросам войны и мира. К октябрю 1917 г. большинство солдат не только Тифлисского гарнизона, но и частей и гарнизонов всего Кавказского фронта встали на сторону большевиков. За эсерами оставались юнкерские и офицерские школы, служащие военного аппарата фронта, отдельные воинские подразделения и почти все офицерство.

Солдатская масса была готова с оружием в руках добиваться установления Советской власти на Кавказе. Что же касается местного населения, то здесь соотношение сил было далеко не в нашу пользу. Положение осложнилось тем, что через два дня после выстрела «Авроры» Кавказский краевой комитет партии в Тифлисе своим большинством без участия Шаумяна принял специальное обращение, в котором ориентировал партийные организации края не на завоевание власти, а на «безболезненный и мирный переход» ее к Советам, хотя условий для этого в крае не было.

Воспользовавшись ошибочным решением крайкома партии, меньшевики перешли к активным действиям. Они пытались вытеснить из Тифлиса некоторые большевистски настроенные войска, препятствовали вступлению в город новых революционных частей, возвращающихся с фронта, создавали в противовес им национальные полки и в союзе с помещиками и капиталистами укрепили силы контрреволюции.

Объявив военное положение в Тифлисе, меньшевики напали на арсенал, который охранялся большевистски настроенными солдатами, и овладели им. Захваченное оружие они использовали для вооружения своих воинских частей.

Прибыв в эти критические дни в Тифлис, Шаумян начал сразу же активно выступать за революционную тактику. Разногласия, возникшие в крайкоме партии, вынудили Шаумяна 23 ноября телеграфировать Ленину. Но телеграммы были перехвачены меньшевиками и до Ленина не дошли. Тогда Шаумян направил Камо с письмом к Ленину, а сам уехал в Баку. Спустя месяц Камо привез в Тифлис мандат о назначении Шаумяна чрезвычайным комиссаром Кавказа.

В конце ноября 1917 г., когда Шаумян собирался уехать в Баку, он посоветовал мне вернуться туда же, где Советская власть победила и где предстояла большая работа по ее укреплению. Я последовал его совету. Ашхен была, правда, недовольна моим отъездом.

Влияние большевиков среди бакинского пролетариата очень сильно возросло после всеобщей забастовки рабочих нефтепромыслов, удачно проведенной в сентябре 1917 г. под руководством Алеши Джапаридзе и Вани Фиолетова.

15 октября 1917 г. состоялось расширенное заседание Бакинского Совета совместно с представителями промыслово-заводских комиссий, полковых, судовых и ротных комитетов. Большинство участников заседания было уже на стороне большевиков и поддерживавших их левых эсеров. Шаумян предложил собранию объявить себя временным расширенным Бакинским Советом рабочих и солдатских депутатов.

26 октября 1917 г. в Баку пришло известие, что революционные силы Петрограда свергли Временное правительство и провозгласили в России власть Советов. Большевики встретили это известие общим ликованием. На заседании Бакинского Совета было принято постановление о том, что «высшей властью в городе Баку является Исполнительный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов». Так, без вооруженной борьбы в Баку был провозглашен переход власти в руки Бакинского Совета рабочих и солдатских депутатов.

После Октября главное внимание уделялось укреплению вооруженной опоры Совета. При Бакинском комитете была создана боевая партийная дружина, в промысловых районах организовывались отряды красногвардейцев. В Каспийской военной флотилии большинство матросов поддерживало Советскую власть.

Дело в том, что в связи с объявлением демобилизации и изданием Декрета о передаче земли крестьянам солдаты бакинского гарнизона, в большинстве своем состоявшие из крестьян Центральной России, стали уезжать на родину. Остатки старой армии, поддерживавшие Советскую власть, таяли изо дня в день и наконец совершенно распались. Встала задача создания новой революционной армии.

Работа по организации армии широко развернулась примерно в конце февраля начале марта 1918 г. Ее возглавил старый большевик Григорий Корганов, пользовавшийся огромным авторитетом среди солдат Кавказского фронта. Его заместителем стал Борис Шеболдаев, тоже большевик с дореволюционным стажем. Были созданы интернациональные батальоны, полки, вспомогательные войсковые части, сформировано три бронепоезда. К июню 1918 г. в районе Баку удалось собрать 13 тыс. красноармейцев, сформировать их в батальоны, объединить в четыре бригады и в основном закончить формирование штаба корпуса.

Для подготовки командных армейских кадров в Баку была создана инструкторская школа во главе с очень способным военным организатором, членом Военно-революционного комитета Солнцевым, прибывшим с турецкого фронта.

Войсковые части Красной Армии по своему составу до мая 1918 г. были интернациональными. Но в Баку существовали тогда и национальные советы армянский и азербайджанский. Из демобилизованных солдат и офицеров эти советы создали и свои собственные национальные воинские части. Азербайджанские национальные вооруженные силы были объединены в так называемую «Дикую дивизию». Опираясь на нее, азербайджанские буржуазно-помещичьи круги подняли в марте 1918 г. восстание против Бакинского Совета рабочих депутатов. Однако в ходе трехдневных уличных боев это восстание было подавлено.

В то же самое время реакционные банды имама Гоцинского из Дагестана пошли походом на Хачмас и придвинулись вплотную к Баку. В их составе был полк «Дикой дивизии», прошедший школу мировой войны. В день, когда восстание в Баку было подавлено, они находились еще в 15 км от города и соединиться с восставшими не успели. Части Красной Армии численностью около 2 тыс. человек отбросили их далеко от Баку, освободили районы Азербайджана, захваченные Гоцинским, а также дагестанские города Дербент и Петровск (ныне Махачкала). В результате этой победы было открыто сухопутное сообщение между Северным Кавказом и Баку, столь необходимое для доставки хлеба населению.

В уличных мартовских боях я был ранен и находился в военном госпитале. Шаумяну стало известно, что скоро я выхожу из госпиталя, но у меня по-прежнему нет квартиры. Он буквально потребовал, чтобы я поселился в его новой квартире, и я долгое время жил у Шаумяна фактически как член его семьи. Это дало мне возможность часто общаться с Шаумяном и с людьми, которые приходили к нему. В результате я оказался в курсе многих партийных и государственных дел, что, несомненно, способствовало моему политическому росту.

Среди писем, которые Ашхен удалось сохранить, есть два письма, которые здесь уместно привести.

8.3.1918

Баку

Ашхен!

Почему не пишешь, чтобы хотя бы письмами утешить меня. Или ты пишешь, но из-за отсутствия почтовой связи я не получаю. Ты знаешь, после приезда в Баку я получил всего 4 письма: одно от священника, одно из нашего дома, одно от Гранта и одно от тебя. Там ты писала, что скучаешь, что жалеешь о закрытии школ, что хотела бы работать. Если это так, почему не напишешь хотя бы одно письмо?

Я здесь не имею родственников, ни к кому не хожу. Имею несколько товарищей, с которыми работаем да работаем.

Ты знаешь как было бы здорово, если бы я получил вдруг от тебя письмо.

Если писание писем тебе не доставляет удовольствия, в чем я уже убежден, то пиши хотя бы для того, чтобы я получал от тебя информацию. Если ты все еще без работы и письма писать не удается, хотя бы напиши, о чем ты думаешь. Лениться не хорошо.

Передай привет всем, особенно Гайку (я понял, что его не взяли в армию), также Айказу, Маник. Как живет дядя Габо? Он много работает. Как двигается его дело?

Привет также Астхик. Пусть не сердятся, что я им писем не пишу. Они больше виноваты, ведь они намного младше меня. Очень благодарен, что ты взяла мои туфли у сапожника, я-то думал, что они уже пропали.

О положении в Баку вам, наверное, не так интересно знать. Напишу в другом письме. Сейчас должен заканчивать письмо, потому что спешу.

Остаюсь твой А.Микоян

* * *

Ашхен!

Ты видишь, как во мне сильно чувство предвидения. 10-15 марта я написал тебе письмо, в котором говорил, что скоро начнется война с контрреволюционерами. Действительно, не прошло 5-6 дней после написания того письма, как в Баку тюркские (азербайджанские. — Ред.) беки восстали против Советской власти. Еще за неделю до этого восстания я прекратил свою агитационную работу, перестал посещать рабочие собрания и целиком переключился на дела вооружения и создания боевых отрядов. Надо было организовать несколько отрядов, верных партии, которые смогли бы активно противостоять восставшим. Боевые действия начались вечером 19 марта (в субботу). В воскресенье они продолжались. С вечера субботы бои шли на берегу моря. «Дикая дивизия» со стороны моря стреляла в наших бойцов. Мы тоже вышли на морское побережье. С моим маленьким отрядом большевиков я тоже принимал участие в боях. В этот раз потерь с нашей стороны не было. Бой продолжался недолго. Но в воскресенье вечером бои возобновились, на этот раз в городе и фактически по всему городу. Были вырыты окопы. В этот вечер наш отряд находился в резерве. Я вместе с несколькими товарищами предприняли разведку, которая требовала смелости. Мы провели ее удачно.

На следующий день, в понедельник, уже с 5 часов утра по нашему приказу было начато наступление. Военные действия носили классовый характер, поскольку во главе с нашей стороны был Военно-революционный комитет. Однако неграмотная масса обывателей старалась придать всем этим событиям национальный характер. Между прочим, хочу уточнить, что до воскресного дня партия Дашнакцутюн и Армянский национальный комитет объявили о своем нейтралитете. Но многие их солдаты не остались нейтральными, а активно участвовали в боях.

Ты помнишь, я тебе писал, что все мои чувства были против военных действий прежде всего потому, что в здешних условиях гражданская война может приобрести национальный характер. В этом смысле до понедельника все шло нормально, особенно после того заявления Дашнакцутюна. Военные действия однозначно носили гражданский характер. Поэтому мы с энтузиазмом продолжали сражаться в понедельник. Мне дали отряд из 12 человек, и мы, с нашим партийным знаменем впереди, сумели выбить противника из окопов. Наш отряд бесстрашно продвигался вперед, хотя нас было всего несколько человек. В одной руке держали шапку, в другой винтовку, кричали «вперед!». Руководил бойцами я. Не хочу давать описания наших боев, потому что это будет звучать как хвастовство. Но товарищами своими я очень доволен. Пули угрожающе свистели вокруг нас. Мы брали одну позицию за другой. В моем отряде были жертвы. Например, когда мы, 4 человека, захватили ворота крепости, которые обстреливались с двух сторон. До вражеских позиций было 30-40 шагов. Мы просто целились в головы и стреляли, как и наши противники. В результате, до подхода подкрепления нам из нас 4-х двое были убиты выстрелами в лоб. Я был легко ранен в ногу, и еще какая-то шальная пуля попала мне в бок. Появилась кровь, но я еще час после этого участвовал в бою, поскольку санитарки не могли подойти так близко, было слишком опасно. В конце концов, я очень легко отделался. Со мной был также Петров, который очень хорошо сражался. С ним ничего не случилось. Мы наступали по всему фронту. Тюрки все время отступали и предлагали перемирие. В понедельник вечером мы согласились на перемирие. Наши условия, скорее наш ультиматум, тюрки полностью...

(Продолжение письма не сохранилось.)

В апреле 1918 г. Бакинский Совет рабочих и солдатских депутатов образовал Бакинский Совет Народных Комиссаров, куда вошли только большевики и несколько левых эсеров.

Председателем Совнаркома был утвержден Шаумян, народными комиссарами Джапаридзе, Нариманов, Фиолетов, Колесникова, Везиров, Зевин, Каринян и другие. На бакинского губернского комиссара Азизбекова была возложена труднейшая задача привлечения на сторону Советской власти основной массы азербайджанского крестьянства, находившегося в значительной степени под влиянием беков, ханов, мусаватистов и реакционного духовенства. Провозглашенный Лениным Декрет о передаче земли крестьянам взбудоражил и азербайджанские крестьянские массы.

В апреле 1918 г. Бакинский Совет Народных Комиссаров издал свой Декрет о передаче всех помещичьих земель крестьянам.

Вопрос о национализации банков встал в Бакинском Совнаркоме недели через три после мартовского восстания. Национализацию Русского банка для внешней торговли пришлось осуществлять мне, по мандату Совнаркома. В составе отряда, участвовавшего в этой операции, был второй сын Шаумяна — Лев, в то время 14-летний подросток (впоследствии — первый заместитель главного редактора Большой Советской Энциклопедии).

По совести говоря, до той поры о банках вообще у меня было весьма приблизительное представление, хотя я уже прочитал книгу известного немецкого экономиста Гильфердинга «Финансовый капитал». Сам я в банках не бывал — не было надобности.

Были национализированы и остальные банки, которых насчитывалось в городе что-то около десяти.

* * *

Встал вопрос о национализации нефтяной промышленности в Баку. Начиная с февраля 1918 г. этот вопрос был предметом неоднократных обсуждений. Некоторые руководящие работники высказывали опасение, как бы в результате национализации не сократилась добыча нефти, столь необходимой для Советской России: они считали, что инженерно-технический персонал и администрация нефтепромыслов, крепко держась за своих хозяев, пойдут против национализации и будут проводить саботаж; у нас же тогда своих инженерно-технических кадров почти не было.