БОИ НА УЛИЦАХ ГОРОДА 

Первый же бой, разыгравшийся на четвертый день, подтвердил наши предположения. Штаб отряда находился на окраине города, рядом с перекрестком шоссейных дорог, идущих из Бухареста и Ясс. В случае появления вражеского подкрепления из этих городов наш штаб окажется под огнем противника в первую очередь. Хазанович и Канабиевский установили пулеметы во дворе, замаскировали их кустами боярышника. На охрану штаба выделили взвод бойцов. Меры эти оказались не лишними.

В два часа дня, когда повара готовили к отправке горячую пищу бойцам, на бухарестском шоссе вдруг послышался нарастающий грохот и затем грянули орудийные выстрелы. Стоявшая на шоссе у штаба легковая автомашина, на которой мы с Хазановичем собирались выехать на передовую, вспыхнула.

«Очевидно, фашистам известно расположение штаба, — подумал я. Превозмогая боль, я со старшим лейтенантом Бучеком бросился тушить автомашину, но было поздно — прямо к штабу стремительно неслась колонна танков, видно было, как из пушек вырывались вспышки выстрелов.

— Уходите, товарищ комиссар! — Бучек схватил меня за рукав, потянул в укрытие. Едва успели мы вскочить в вестибюль штаба, как на нас из окон и дверей посыпались осколки стекла, рикошетом, сбивая известь со стен, по чугунной лестнице зацокали пули. Из окна были видны автоматчики, расположившиеся на танках. Машины одна за другой быстро пронеслись мимо штаба. Мы выскочили во двор.

— Танки! — кричали во дворе.

— Занять оборону! — приказал Бучек.

— Пулеметы давайте! — крикнул Канабиевский и бросился к пулеметным гнездам.

«Неужели не догадались перекрыть мост баррикадами?! — мелькнула тревожная мысль. — Танки могут прорваться на другую сторону».

По вражеским машинам били из автоматов и винтовок, но они проносились мимо, беспорядочно стреляя во все стороны. Вместе с танками шли самоходные пушки с солдатами. Одна машина оказалась в зоне огня нашего пулемета. Подпустив ее поближе, мы ударили из него по колесам. Она вильнула и перевернулась, солдаты вывалились в кювет и попали под прицел Канабиевского. Танки, отстреливаясь, мчались вперед, исчезая на поворотах улиц. Наши бойцы из укрытия бросали гранаты под их гусеницы.

Переползая по кювету, я неожиданно наткнулся на Хазановича. Он лежал у пулемета закопченный, пыльный. В это время показался бронетранспортер с солдатами. Хазанович открыл огонь.

— Ах, черт, ушла, — выкрикнул он с досадой. Но машина увозила только трупы солдат.

Когда окончился бой у штаба, мы с полковником решили, что теперь наше место в городе, там, где идет еще более ожесточенная схватка.

Хазанович со своим связным направился к Епифанову, державшему оборону правой стороны города, а я с лейтенантом Бучеком пошел к Коршунову и Коберидзе, занимавшим важные позиции у центральной площади города. В двух кварталах от тюрьмы Коршунов вел ожесточенный бой с гитлеровскими автоматчиками, оттуда доносился лязг гусениц и взрывы гранат.

У берега наших не оказалось. Все бойцы перешли под защиту каменного забора и вели огонь по танкам, рвавшимся к мосту. Били в упор, бросали гранаты, но танки, смяв бревенчатые нагромождения у моста, устремились на ту сторону реки. На площади собралось целое скопище подбитых танков и бронетранспортеров.

Танки, проскочившие через мост, остановились на высотке и открыли ошеломляющий огонь. Этот шквал свинца длился минут пятнадцать. Снаряды с корнем рвали деревья. Воздух наполнился резко–кислым, вяжущим рот запахом. В неистовом треске пулеметных очередей, реве машин, взрывах гранат то тут, то там поднимались фонтаны земли и щебня. И в этом огненном хаосе я видел своих закопченных товарищей. Прорвавшийся сквозь грохот боя выкрик: «Биться до конца! До последнего человека!» придал всем решимости.

… Из–за соседнего дома выскочили лейтенант Шинкаренко и красноармеец Печкин. Они швырнули под ближайший танк несколько гранат, и он загорелся. Из–за угла магазина показался красноармеец Корсун. Выпустив длинную очередь по автомашине, шедшей ему навстречу, он бросился за угол. Искрами брызнуло лобовое стекло. Корсун, схватившись рукой за бок, пробежал несколько шагов и свалился.

Между тем танки и машины, пытавшиеся прорваться к центру, рассредоточились по площади.

— Товарищ комиссар, — услышал я голос Коршунова. Худой, лицо возбужденное, он тяжело дышал. — Нас мало. Побьют всех, гады!

Вдруг на середине дороги показался тягач, а за ним большая группа гитлеровцев.

— Ура-а~а! — закричал Коршунов и с бойцами бросился вслед. На тягач напало несколько красноармейцев, полетели гранаты. От группы отделился красноармеец Говдесов и метнул гранату в кузов машины.

Площадь заволокло дымом. Стрельба, взрывы гранат слышались и в соседних переулках.

Группы Епифанова и Собецкого по приказанию полковника включились в бой на площади. Их помощь оказалась своевременной. Бой постепенно утихал, и только около подбитых машин еще продолжалась схватка: вытаскивали и разоружали гитлеровцев.

На углу площади, накренившись в кювет, застыл танк. Ствол орудия неестественно сполз в сторону. Вокруг машины толпились наши бойцы, среди которых выделялась высокая фигура Хазановича. Когда я подошел, полковник через Берковича говорил пленному офицеру:

— Пусть передаст экипажу: если сдадутся — останутся живыми, а будут сопротивляться — взорвем танк.

От танка несло смрадным жаром, и бойцы, тыкая автоматами в серо–зеленую гору металла, ворчали:

— Гад ползучий… тяжелый…

В это время из переулка под конвоем вышла большая группа гитлеровцев. Впереди шел лейтенант Добровольский.

— Товарищ полковник, — обратился он к Хазановичу, — пленено более сотни вражеских солдат. Куда прикажете направить?

Полковник посмотрел на пленных, улыбнулся.

— В тюрьму, к Шикину. Обыскивали? Документы — комиссару.

Вдруг в танке задвигалась крышка. Люк открылся, и оттуда вылетели один за другим три пистолета и автомат. Показались поднятые руки, а затем обшлага офицерского мундира. Это вызвало улыбку у собравшихся. Офицер с надменным выражением на лице вылез из танка, за ним на землю спрыгнули два танкиста.

— Обыскать, — коротко бросил полковник.

— Какой части танки?

Офицер с готовностью ответил:

— Тринадцатой дивизии, генерала Фишера.

— А где же сейчас находится ваш генерал?

— Наверное, первым танком проскочил…

Начало смеркаться. Кончался еще один день восстания.

* * *

На пути к штабу нам встретился Собецкий. Полчасо назад его послали к мэру города с приказанием: мобилизовать население и транспорт на уборку и похороны убитых гитлеровцев. Собецкий доложил, что приказ вручен лично мэру. Не успели мы пройти и полсотни шагов, как к нам подбежала медсестра и, обливаясь слезами, с трудом вымолвила:

-— Пожалуйста, товарищ комиссар, помогите… Березка тяжело ранена… Привезли в санчасть, врач разводит руками, не знает, как быть.

— Куда ранена?

— В грудь, сквозная.

Мы ускорили шаг.

У постели Шурочки хлопотали врач Гетман и медсестра. Они только что сделали перевязку. Березка лежала с закрытыми глазами, тихо стонала. Временами ее душил кашель, на губах выступала кровавая пена.

Гетман говорил:

— Пуля прошла со спины, ниже левой лопатки, вышла через грудь, едва не задев сердце. Делаем все возможное. Вероятно, обойдемся без хирургического вмешательства… если организм не подкачает…

Березка снова закашляла.

— Может, пригласить румынскую медицину? — предложил полковник.

— Пока не надо, обойдемся сами.

Вечером фашисты установили артиллерию на правом берегу Яломицы и всю ночь обстреливали город. От снарядов загорелся деревянный барак, была повреждена стена здания штаба, убит один боец.

Утром получили сводку о том, что взвод Добровольского прорвался через Яломицу, вытеснил противника с высоты и освободил заречную сторону города.

Неожиданно на участке Епифанова к нам перешли тридцать румынских солдат и один офицер и попросили отвести им огневую линию — бить гитлеровцев. Офицер заявил, что многие румынские солдаты хотят помогать русским.

Вместе с В. В. Хазановичем мы шли по главной улице города. На мостовой осколки кирпича, стекла, расщепленные доски. Чем дальше, тем больше разрушений. В воздухе еще носится удушливая гарь вчерашнего боя. Где–то на южной окраине города слышится перестрелка. Во дворах и домах загадочная тишина. Вчера, во время боя, румынские граждане помогали нам укреплять баррикады и некоторые даже брались за оружие. Мы знали, что в этих боях пострадало немало жителей города.

У моста через Яломицу стояли грязные, в копоти два танка. На камнях и бревнах, служивших баррикадами, пятна запекшейся черной крови. Здесь трупов фашистов не было, очевидно, мэрия города еще ночью выполнила наш приказ.

Коршунов, оседлав со своей группой берег Яломицы с левой стороны моста, был поистине воодушевлен вчерашним боем, на вопрос Хазановича: «Как дела?» — ответил оживленно: «Порядок, товарищ полковник!»

После того как обошли передовую и побеседовали с бойцами, присели с Коршуновым у стены дома. Я пытался вызвать его на разговор. Хотелось знать мнение майора об общей обстановке.

— Вот, толчемся на завоеванной земле, — скрывая улыбку, заговорил Федор Федорович. — Вы знаете, ощущается какая–то сила и правота в нашем деле… Люди, несмотря на необычность нашего положения, ведут себя легко и, я бы сказал, вдохйовенно. — Коршунов, улыбнувшись, продолжал: — Вот мы в ответ на жестокости врага должны бы мстить, убивать, жечь, не брать пленных. А вот этой злобы нет. Русские никогда не глумились над побежденными. Гуманные мы. Не мешает ли это?

— Это твоя личная философия, или люди об этом говорят? — спросил я.

Коршунов насторожился и посмотрел на нас в упор.

— Нет, бесед я не проводил, но вижу и знаю своих людей, — с обидой в тоне объяснил он, — люди говорят: «Все мы, в данном случае, не только себя освобождаем, но и являемся освободителями угнетенных».

На заречной стороне по бугру редкой цепью лежали наши бойцы, обратив оружие в сторону поля, уходящего к лесу.

— Где же твои трофеи, товарищ Добровольский? — обратились мы к лейтенанту, вошедшему из домика нам навстречу.

— А вон смотрите, — кивнул он в сторону, где, завалившись боком, стояла подбитая, покрытая копотью немецкая танкетка. — Испорченная… Некоторые механизмы сняли, — объяснял командир боевого подразделения. — Немцы отходили на юг, к Кэлэрашу… Но, видимо, задержались вот в тех лесах, потому что еще недавно оттуда стреляли минометы.

Добровольский–мой земляк, кубанец. До начала войны работал учителем в средней школе станицы Петропавловской. Встретившись в лагере, я сразу почувствовал в нем сильный характер, умение найти подход к любому человеку. Поэтому и привлек его к патриотической работе в одном из бараков. Так вот и сдружились.

К концу дня мы с полковником возвратились в штаб. Не успели войти в помещение, как в комнату вбежал Лев Беркович.

— Войне гата! Конец войне!

— Тише, тише, в чем дело? — не поняли мы.

— Капитуляция! Антонеску свергнут!.. Скорей к приемнику.

Мы пошли в комнату, где стоял немецкий радиоприемник, захваченный Шикиным на вокзале еще в первый день боев. Сели на стулья в ожидании, когда начнется повторная передача из Москвы.

— Когда же поступило сообщение? — спросил я.

Беркович, когда говорил о чем–нибудь важном, всегда левую руку прикладывал к груди. Так он сделал и теперь.

— Извините, товарищ комиссар, я стал крутить приемник, чтобы музыку послушать… Ведь давно не слушали, и вдруг: «Говорит Москва.;.» Слова: «Румыния», «восстание в Бухаресте» и так далее. Но я слышал только конец.

— Шляпа вы, Беркович. Как это такое прозевать? — серьезно заметил полковник.

— Сейчас передача будет повторена, товарищ полковник, — оправдывался Беркович.

Оказалось, что жители Слобозии тоже узнали о боевых действиях в столице и сообщили об этом нашим бойцам. Иа улицах города гремело наше русское «Ура!».

Вскоре с передовой в штаб прибежал посыльный, чтобы узнать, действительно ли Румыния вышла из войны?

Наконец настал час передачи, и мы услышали то, что всех волновало. Я быстро подготовил информацию и отправился на передовую, злясь, что о такой важной новости узнал слишком поздно. Трудно, почти невозможно передать настроение людей. Они преобразились.

Мы написали приказ по отряду. В нем указывалось, что в связи с выходом Румынии из войны против СССР и объявлением войны гитлеровской Германии советские люди переживают большую радость и готовность вместе с патриотами Румынии довершить разгром фашизма. В этот же день нам стало известно о воззвании ЦК Компартии Румынии к народу, в котором, в частности, говорилось: «Столкновение с гитлеровскими силами неизбежно. Коммунистическая партия Румынии призывает рабочий класс, крестьянство, интеллигенцию и всех граждан Румынии любыми средствами бороться против смертельного врага румынского народа, за свое будущее»[20].

В этот же день к нам прибыл мэр Слобозии. Он предложил свои услуги и заявил, что признает нашу военную власть.