НЕСБЫВШИЕСЯ МЕЧТЫ

Эшелон шел в Карпаты, к чехословацким зеленым долинам. В горах, в бескрайней синеве лесов, чувствовался дух партизанской вольницы, казалось, и грудь легче дышит. Нас везли в Румынию.

Бывший гитлеровский Слобозиевский коррекционный лагерь, расположенный на реке Яломице, на окраине небольшого городка, сохранил все порядки и режим, установленные немецким командованием.

Нашу колонну разместили в помещении бывшего табачного склада, крыша которого состояла из такого количества дыр, что их невозможно было пересчитать. Тут же мы познакомились с палкой — орудием наведения «порядка»: ею пользовались фашистски настроенные, отобранные из кулацкой среды румынские солдаты и офицеры.

В конце декабря 1942 года погода в Румынии оказалась на редкость суровой: морозы доходили до 30 градусов. Земля покрылась глубоким снегом, дул холодный, пронизывающий ветер. Нас, босых и полураздетых, снова погрузили в товарные вагоны для отправки в город Тимишоару, в другой концентрационный лагерь.

Как ни тяжелы были эти переезды, многим казалось, что каждый из них отдаляет от того рокового исхода, о котором не хотелось думать. Потому, въезжая в новый лагерь, мы ждали избавления от всевозможных мучений, надеялись на побег.

Неоднократные попытки организовать побег из Владимиро–Волынска и Ченстохова не увенчались успехом. Сорвались они и в Слобозии. Физическое бессилие дошло до предела. Я уже не мог сойти с нар, все чаще и чаще впадая в забытье. Пищу и воду мне приносили товарищи. От истощения умирали, как правило, без стонов и в полном сознании.

В один из этих, полных тоски и безысходности дней я лежал, сложив руки на груди. И вдруг услышал:

— Федя, — обратился Шевченко к Морозу, — посмотри, как там Алексей?..

Мороз наклонился надо мной, приложил ухо к груди, проверил пульс.

— Живой еще, дышит, — отозвался он.

Я открыл глаза:

— В чем дело?

— Да это мы так, Леня, спи!

Между тем группа советских патриотов, состоящая из двух десятков военнопленных, продолжала действовать. Они доставали газеты, фронтовые' сводки, организовывали побеги, оказывали помощь слабым, вели борьбу против фашистской пропаганды, власовцев, буржуазных националистов. Среди активистов особо выделялись севастопольцы: старший лейтенант Н. А. Шевченко, подполковник И. А. Пляко, военный журналист капитан И. Д. Денисов, старший лейтенант Ф. А. Мороз, инженер–связист В. М. Клименко, политработник В. М. Володаренко и другие. Они имели некоторый опыт массово–политической работы в лагерях, поэтому их инициатива находила горячую поддержку у большинства военнопленных.

С Никитой Алексеевичем Шевченко я познакомился в Слобозиевском лагере. Он был моим соседом по нарам. Высокий, синеглазый, лет пятидесяти, он много курил, все время покашливая. Первый разговор с ним подсказал мне, что он бывший партийный работник. Его не нужно было агитировать, что должен делать коммунист в условиях плена, он сам был отменным агитатором.

Не менее четко определился облик и второго активного пропагандиста. На него Я обратил внимание еще во дворе симферопольской тюрьмы, находясь в толпе пленных, собравшихся у вывешенной фашистской газеты на русском языке.

Газетка вещала победные дифирамбы генералу Манштейну и его головорезам, вступившим в Севастополь. Высокий блондин, окинув взглядом серый листок бумаги, язвительно бросил:

— Нашли чему верить! Фашистское вранье! — и, посмотрев на стоявших товарищей, закончил: — О том, как мы защищали Севастополь, чего это стоило фашистам, каждый хорошо знает… Они даже грамотно не могут написать свою брехню. Расходитесь.

Это был военный журналист Иван Дмитриевич Денисов, сотрудник нашей армейской газеты.

Что касается «власовцев», то их было лишь несколько человек. Эта почти незаметная в общей массе группа отщепенцев еще пока не служила у генерала–изменника. Окрестили их так потому, что эти люди, поддавшись вражеской пропаганде, агитировали и нас добровольно вступить в гитлеровскую или румынскую армии, пытаясь тем самым спасти свою шкуру.