ВЫСОТА 

Лагерь проснулся, когда утренний туман уже рассеялся. С трех сторон от нас, мы это знали, располагался враг, и нужно было быть настороже. Примерно в трехстах метрах впереди находилась высота 157,5.

Командиры батальонов и рот собрались на совещание. Майор В. И. Гальченко, суровый и малоразговорчивый офицер из старых кадровиков, смотрел в сторону «заветной» высоты и спокойно курил. Его комиссар, старший политрук П. В. Новиков, невысокий светловолосый весельчак, был на этот раз серьезным.

Рядом со мной стояли командиры рот второго батальона Н. Н. Свободный и В. И. Соляник, тут же находились и политруки подразделений. Эта встреча не была совещанием — просто заместитель командира полка Л. М. Субботин должен был объявить боевой приказ: перед решительным наступлением двумя ротами овладеть сначала стоящей на пути к высоте 157,5 возвышенностью, а затем с ходу захватить саму высоту.

Через пять минут командиры разошлись по своим подразделениям. Ко мне подошли Нина Онилова и Катя Коваль. Нина, съежившись от утренней прохлады и пряча в варежку вздернутый красный носик, посматривала настороженно по сторонам. Катя, молодая, стройная, общительная, независимо стояла рядом.

— Холодно, товарищ комиссар, — сказала она, потирая ладони.

— Чайку бы горячего сейчас...

— А я бы около печки погрелась, — шутливо добавила Нина. — Мы плохо спали в этих сырых и вонючих фрицевских блиндажах…

— Товарищ комиссар, сегодня, наверное, будет жарко? — неожиданно спросила Катя и добавила: — Мы что–то далеко залезли к фрицам.

Я вынужден был предупредить их о том, что день будет действительно тяжелым, что гитлеровцы должны быть сброшены с важной высоты, которая, очевидно, достанется нам дорогой ценой.

Я посмотрел на часы — нужно было торопиться.

— Товарищ комиссар! Алексей Ефремович! — неожиданно по–граждански, дрожащим голосом проговорила Коваль. — После этого увидимся ли еще… Давайте попрощаемся…

Сцена «прощания» со стороны показалась бы сентиментальной, может быть, вызвала бы и осуждение кого–то. Но через сутки стало ясно, что прощание наше было не напрасным…

Холм, с которого гитлеровцы вели ожесточенный пулеметно–автоматный огонь, ни с какой стороны обойти невозможно. Наши бойцы, пользуясь прошлогодней высокой травой, ползли, ведя огонь по высоте и блиндажам немцев.

Н. Н. Свободный

 Ф. А. Мороз

Я оказался у пулеметчиков, братьев Пшонкиных, моих земляков. В этот момент второй номер качнул головой и свалился навзничь. Из шеи пулеметчика фонтаном била кровь, Мне пришлось взяться за ленту с патронами и помогать первому номеру. Через минуту и он вскрикнул:

— Ой, плечо! — и упал.

Свистели пули.

— Гранаты! — закричал я, вскакивая на ноги.

Цепь бойцов поднялась и ринулась вперед, бросая гранаты, на ходу стреляя из автоматов и винтовок. Холм был занят с одного броска. Вокруг блиндажа и в окопчиках лежали убитые гитлеровцы. Один из них, повиснув на щитке пулемета, большими голубыми глазами с длинными рыжими ресницами глядел в небо. Из блиндажа упорно продолжали отстреливаться. Туда полетело несколько гранат. Все стихло.

Вокруг меня собрались командиры рот, политруки, командир минометной батареи капитан Нянько, старший лейтенант Попович, начальник штаба первого батальона. Но я не видел командиров батальонов.

Уже стало совсем светло, кое–где между гор еще держались сизые дымки. Высота 157,5, от подножия и до вершины одетая густым черным лесом, кажется неприступной. Подобраться к ней можно лишь через заросшую крупным кустарником балку. «Взять ее нужно с ходу, на одном дыхании, — думал я. — Но выше нас сидят с пулеметами и автоматами фашисты. И они понимают, что их позиция неуязвима…»

Кругом незнакомые горы, лес. Зона, несколько месяцев назад занятая врагом, нами еще не освоена. Сейчас мы ориентируемся только по карте.

Н. Н. Свободный, бросив окурок сигареты, посмотрел на В. И. Соляника:

— Что, Вася, смотришь на высоту? Думаешь одним махом оседлать?

— Одним рывком, Коля, — спокойно отвечает Соляник. — Видишь, какая она круглая, отдаленная от остальных гор, поэтому ее и выбрали для нас, как булочку. Колючая, как еж, не подступи, — как будто сам про себя рассуждал лейтенант. — А фрицам придется карабкаться вверх, вот тут–то мы их и того…

Я видел: бойцы передохнули, накурились, возбужденные первым успехом, оживленно шутили, как будто не замечая, что впереди их ждет самое трудное.

Это были минуты, когда душевный порыв бойцов еще не угас. Какой–то внутренний толчок, может быть как старшего по должности, заставил меня взять у Николая Мохова полуавтомат и тут же подать команду:

— Подготовиться к атаке! За мной, вперед, за Родину!

В траншеи ворвались по всей линии окопов. Гитлеровцы бежали, отстреливаясь, а тех, кто не успел уйти и пытался сопротивляться, уничтожали на месте. Как–то сразу роты и взводы заняли боевые участки.

Пройдя по линии захваченной нами обороны, следовавший со мной капитан Нянько заметил:

— Странные у фашистов окопы: до того мелкие, что и головы некуда спрятать, неужели лень лопатой поработать? Или понимают, что не вечно им тут сидеть.

Мы вошли в один из офицерских блиндажей. Укрытием в нем служил большой слой новых шинелей нашей морской пехоты.

— Сволочи, расстреливали моряков, а шинели использовали вместо бревен! — возмутился капитан.

Я приказал телефонисту связаться со штабом, хотел доложить о том, что полк выполнил боевое задание командования дивизии — высота 157,5 занята, роты закрепляют боевые позиции.

— Связь прервана, товарищ комиссар, — доложил телефонист.

Послал связистов для исправления линии. Прошло полчаса — связисты не возвращались, телефон не работал.

«Связистов могли перехватить гитлеровцы, — думал я. — Время идет».

Послал еще двух связистов с наказом во что бы то ни стало прорваться к КП полка. Но и после этого связь не восстановилась.

Между тем противник, придя в себя, начал обстреливать минами нашу площадку. Открыли огонь и автоматчики, приближаясь между деревьев к нашим окопам. Минометный огонь уплотнился, появились раненые.

— Видимо, фрицы нас окружают, — снова появился в блиндаже Нянько. — Они отрезали нам отход. Смотрите, поблескивают каски.

Взводный Бурнашев прислал донесение о том, что политрук роты убит, командир ранен. Иду в роты. Окопы мелкие и узкие, труднопроходимые, пули дзинькают со всех сторон. Лежит с окровавленной головой политрук. Здесь же среди бойцов находится комроты Свободный. На голове окровавленная повязка.

— Виноват, товарищ комиссар, — подскочил Свободный.

— В чем же ты виноват? Отправишься в тыл или останешься в роте? — спрашиваю его.

— Нет, нет! Я останусь… Патронов мало, вышел из строя «максим», — докладывает он.

Вижу настороженные беспокойные взгляды бойцов, пытаюсь подбодрить словами, успокоить тем, что скоро принесут патроны, подойдет заградотряд дивизии, что по соседству 31?й полк… А в голове таятся тревожные мысли: где же, в самом деле, 31?й полк? Неужели оторвался? Прошло достаточно времени, чтобы в штабе полка забеспокоились. А связи нет, нет и боеприпасов.

Устраиваюсь в одном из окопов. Вдруг около меня падает взводный Алиев.

— Помогите! — просит он.

Шинель распахнута. Я вижу большую рану на его груди, разрываю бинт, прикладываю вату, беру новый пакет, и все моментально утопает в крови. Зову санитаров и слышу:

— Товарищ комиссар, командир роты приказал доложить, что в роте нет патронов, просит помочь, выходят из строя винтовки.

Сам вижу, как растет число раненых. Бой уже перешел на вторую половину дня, но из тыла никаких вестей. Беспокоит мысль и о том, что, если не будет оказана помощь, две роты погибнут. Высоту, занятую с таким риском и жертвами, оставлять нельзя. Фашисты понимают наше положение и пойдут на штурм. Зачем же тогда огород городить? Что об этом думают в штабе дивизии, что предпринимает штаб полка, зная, в каком критическом положении оказались люди, честно выполнившие свой долг?

Огонь противника не прекращается. Иду снова по траншеям. Некоторые бойцы сидят, не стреляют, на мой вопрос: «Почему?» — отвечают: «Нет патронов…» Тревога охватила не только бойцов, но и командиров. Но по тому, как светятся надеждой их глаза, я чувствую, что они верят мне, знают, что патроны скоро будут доставлены.

Подбежал Нянько.

— На батарее кончились боеприпасы, — говорит он, тяжело дыша. — Мы уже обложены плотным вражеским кольцом.

Нянько — кадровый офицер, не раз бывал в боях. Рассудительный, исполнительный, на него можно положиться в любой обстановке. Но тут я подумал о лейтенантах В. И. Солянике и Н. Н. Свободном. Они одновременно прибыли в полк из Тбилисского военного училища, одногодки, веселые сильные парни. Соляник — румяный брюнет с пухлыми губами и детским выражением глаз. Он только начал учиться в художественном техникуме, и вот… Свободный рассказывал однажды, как его отец в 1917 году получил фамилию Свободный. Среднего роста, крепкий, рассудительный, он перед войной пытался поступить на юридический факультет в Ленинграде. Часто по–товарищески подтрунивал над Соляником, задавая один и тот же вопрос: большой ли город Кривой Рог?

День уходит к закату. Принял решение: спасать оставшихся бойцов. Созвал командиров и приказал: забрать раненых, роты отвести на кряж высоты.

На поляне, разместившейся на самом гребне высоты, все выстроились. Было видно: ряды поредели, не видно многих младших командиров. Закралось сомнение — всех ли вывели, все ли знали об отходе? Скомандовал: «За мной!» Бойцы снова бросились к окопам. Гитлеровцы уже заняли свои старые позиции и броска не ждали.

С разбега я не заметил вражеского автоматчика. Как назло, моя полуавтоматическая винтовка дала осечку. В это мгновение в глаза полыхнуло пламя. И вдруг между этой горячей трассой свинца и мной встал П. Г. Беда, мой земляк. Почти падая, он успел выстрелить в фашиста. Я почувствовал боль в плече…

— Зачем вы… — крикнул Беда, тяжело опускаясь на сухой и колкий валежник.

…Он лежал на спине, скрестив руки на груди, и трудно было определить: мертв ли, жив ли — лицо его улыбалось, как всегда, только в полуоткрытых глазах отражались облачные блики севастопольского неба. Я наклонился, потрогал холодеющие руки, они быстро покрывались желтизной. «Вот и кончились улыбки, шутки, доброта моего земляка. Погиб второй председатель сельсовета, привезенный мной к Севастополю. Упал, сраженный пулей, предназначавшейся мне». Тяжело было уходить, даже не предав земле погибшего бойца.

Собрали оставшихся раненых. Снова построились.

Надвигались вечерние сумерки. Надо вырываться из окружения через тылы фашистов, там, где они нас не ожидают.

Когда была подана команда к походу, в конце колонны вдруг раздался выстрел:

— В чем дело?

На склоне площадки лежал солдат. Ко мне подошел боец пятой роты Али Мамедов, бывший нефтяник из Баку.

— Я убил, товарищ комиссар, — сказал Али.

— За что?

— Он предатель, товарищ комиссар. Я давно за ним следил… Он бросил винтовку, противогаз и шапку и сказал: «Я не пойду, я останусь здесь!» И хотел бежать…

Спокойно выслушав Мамедова, я посмотрел на лежащий в стороне винтовку, противогаз и шапку убитого.

— Как его фамилия?

— У собаки нет фамилии, товарищ комиссар.

— Правильно, что Мамедов предателя застрелил, — отозвались несколько голосов.

…По пути уничтожили вражескую линию связи, нарвались на тыловое хозяйство неприятеля, дважды наталкивались на дзоты и, забросав их гранатами, шли дальше. И только когда в лесу наступила темь, по частой стрельбе поняли, что линия вражеской обороны где–то близко.

Возник план: неожиданно наброситься на врага с тыла, ошеломить его и вырваться из окружения.

Это решение было принято, когда мы стояли у края полянки, которую еще предстояло преодолеть. Вдруг раздался выстрел и выкрик: «Хальт!»

Наше местопребывание было обнаружено.

— Вперед! — крикнул изо всех сил и бросился через поляну. Почти на ее середине мои кирзовые сапоги запутались в какой–то проволоке и сейчас же кругом взорвались десятки вспышек. «Минное поле», — догадался я и закричал:

— Спасайте людей! — Ив этот миг какая–то сила бросила меня в сторону. Очнулся, когда прекратились взрывы мин, но из–за деревьев еще метались трассирующие разноцветные иглы, рядом доносился чей–то тяжелый стон. По груди и спине текло что–то теплое и липкое.

— Бурнашев, — кричу лежащему рядом комвзводу, — забросайте гранатами дзот!

— Гранат нет…

В карманах моей стеганки две гранаты Ф-1. Слабеющей рукой передаю их Бурнашеву. Раздается взрыв, и дзот замолкает.

Нас. преследуют фашисты. Взорвали еще один дзот. Люди устали. Во время одной из передышек под раскидистой кроной алычи я лег на живот и буквально под носом увидел мину.

— Товарищи, мины! — предупредил бойцов.

Соляник занялся исследованием поляны и нашел еще несколько хорошо замаскированных мин. Осмотрев их, он понял, что мины наши, советские. «Значит, мы на нейтральной полосе, вблизи своей передовой, — догадался я. — Надо быстрее выводить раненых, связаться с передовой, с боевым охранением полка».

Чувствую, как на теле стынет белье, пропитанное кровью, по спине и ногам пробегает неудержимая дрожь. Опускаюсь на колени, цепляясь за ствол дерева. Душит жажда…