Ценность науки[62]

Время от времени люди намекают мне, что ученые должны больше внимания уделять социальным проблемам – в частности, что они должны быть более ответственными, рассматривая воздействие науки на общество. Похоже, общепринятое мнение состоит в том, что если бы ученые занимались только этими весьма сложными социальными проблемами и не проводили бы так много времени в забавах, решая не столь жизненно важные научные проблемы, то тем самым достигли бы гигантских успехов.

Мне кажется, что мы действительно размышляем время от времени об этих проблемах, но не посвящаем этому все свое время и энергию – потому что знаем: у нас нет никакой магической формулы для решения социальных проблем, социальные проблемы намного сложнее естественно-научных, и размышления о них обычно так ни к чему и не приводят.

Я полагаю, что ученый, рассматривая ненаучные проблемы, разбирается в этом не лучше любого другого, – и, говоря о ненаучных материях, выглядит столь же наивным, как и всякий непрофессионал. Вопрос ценности науки не является научным предметом, а потому эта речь посвящена подтверждению моей точки зрения – на примерах.

Первое, в чем состоит ценность науки, знакомо каждому. Это те научные знания, благодаря которым мы можем совершать всевозможные действия и создавать всевозможные вещи. Конечно, если мы создаем что-то хорошее, это не только заслуга науки, но и нравственный выбор, следствием которого стала хорошая работа. Научные знания дают нам силу делать либо хорошее, либо дурное, но не содержат инструкции, как их использовать. Такая сила имеет безусловную ценность – даже при том, что может свестись на нет чьими-либо действиями с этой силой.

Я понял, как выразить эту общечеловеческую проблему, во время путешествия в Гонолулу. Там, в буддийском храме, экскурсовод немного объяснил туристам, что такое буддизм, и в самом конце добавил, что скажет сейчас то, что они никогда не забудут, – и я запомнил это навсегда. Это была буддистская притча:

Каждому человеку дается ключ к вратам небес;

тот же ключ открывает врата ада.

В чем же тогда ценность ключа к небесам? В самом деле – если нет четких инструкций, как нам определить, какие врата ведут на небеса, а какие в ад, то использовать ключ может быть опасно.

Но ключ явно обладает ценностью: как мы можем войти без него на небеса?

Без ключа инструкции не представляли бы никакой ценности. Таким образом, очевидно, что хотя наука и может сотворить в мире невообразимые ужасы, она обладает ценностью, потому что она может что-то сотворить.

Другая ценность науки – забава, называемая интеллектуальным удовольствием, которое одни люди получают от чтения, изучения и размышления о ней и которое другие получают, работая в науке. Это важный момент, и те, кто говорит нам, что размышлять над воздействием науки на общество – наша социальная ответственность, не уделяют ему должного внимания.

Важно ли это сугубо личное удовольствие для общества в целом? Нет! Но нам следует рассмотреть и цель общества как такового. Должно ли оно устроить все так, чтобы люди могли чему-то радоваться? Если да, то наслаждение наукой не менее важно, чем что-то другое.

Однако мне не хотелось бы недооценивать значение того мировоззрения, которое является результатом научных трудов. Мы пришли к тому, что представляем себе все на свете бесконечно более изумительным, чем грезы поэтов и мечтателей прошлого. Это показывает, что воображение природы весьма и весьма значительно превосходит воображение человека. К примеру, что может быть невообразимее: все мы – вместо того чтобы покоиться на спине слона, который опирается на панцирь черепахи, плавающей в безбрежном море, – «приклеены» загадочным притяжением (причем половина из нас вверх тормашками) к вращающемуся шару, который болтался в космосе миллиарды лет.

Я так много размышлял в одиночестве об этих вещах, что надеюсь, вы извините мне напоминание о том образе мышления, который, не сомневаюсь, присущ многим из вас и которого ни у кого и никогда не могло быть в прошлом, потому что люди тогда не имели той информации о мире, которая есть у нас сегодня.

Вот, например, я стою на берегу моря, один, и начинаю размышлять.

Волны плещут о берег

в них без счета молекул

каждая тупо занята своим делом

порознь их триллионы

вместе ж они прибой белопенный.

Века за веками

и никто их не видел

некому было

за годом годы

бились с грохотом они о берег

как и ныне.

Ради кого и чего ради?

На мертвой планете

где нет ничего живого.

Неустанно

терзаемые энергией

растраченной солнцем впустую

испущенной в космос.

Столь малое заставляет море реветь.

Глубоко в море

все молекулы повторяют

шаблоны друг друга

пока не образуются новые более сложные.

Они создают другие себе подобные

и начинается новый танец.

Усложняясь и вырастая

живые существа

множества атомов

ДНК, протеин

создают в хороводе все более сложный шаблон

Из колыбели

на твердую землю

вот оно

поднимается:

разумные атомы;

любознательная материя.

Стоит у моря,

дивится чуду: я

вселенная атомов

атом во вселенной.

Тот же трепет, те же благоговение и ощущение таинства возвращаются вновь и вновь, стоит только глубоко рассмотреть любой вопрос. С бо?льшим знанием приходит более глубокое, более чудесное таинство и манит проникнуть еще глубже. Никогда не заботясь о том, что ответ может вызвать разочарование, с наслаждением и уверенностью мы переворачиваем каждый новый камень, чтобы обнаружить невообразимое, странное, влекущее к еще более удивительным вопросам и тайнам, – конечно же, это великое приключение!

И в самом деле, немногие из тех, кто не является ученым, переживают этот особый вид религиозного опыта. Наши поэты об этом не пишут; наши художники не пытаются изобразить это чудо. Я не знаю почему. Неужели никого не вдохновляет наша нынешняя картина Вселенной? Эту ценность науки не замечают певцы: вам об этом приходится слушать не песню и не поэму, а всего лишь вечернюю лекцию. Это еще не научная эпоха.

Возможно, одна из причин такого безмолвия – то, что вы должны знать, как истолковать музыку. Например, в научной статье может быть сказано: «Содержание радиоактивного фосфора в головном мозге крысы уменьшается наполовину в течение двух недель». Итак, что это означает?

Это означает, что фосфор, который находится в мозге крысы – а также в моем, и вашем, – не тот же самый фосфор, который был две недели назад. Это означает, что атомы, которые находятся в мозге, сменяются: те, что были там прежде, ушли.

И тогда – что же такое наш мозг: что это за мыслящие атомы? Картофель за прошлую неделю! Теперь они могут помнить то, что делалось у меня в мозге год назад, – в мозге, который давно уже весь сменился.

Следует отметить, что то, что я называю своей личностью, – лишь шаблон, или танец, именно это оно означает, когда обнаруживаешь, сколько времени требуется на то, чтобы одни атомы мозга заместились другими. Атомы приходят в мой мозг, танцуют свой танец, а затем уходят, – атомы в нем всегда новые, но всегда исполняют тот же самый танец, помня, какой танец был вчера.

Когда мы читаем об этом в газете, там говорится: «Ученые утверждают, что это открытие может оказаться важным для поиска лекарства от рака». Статья придает значение лишь применению идеи, но не самой идее. Вряд ли кто-то может понять важность идеи, так это необычно. Разве только некоторые, быть может, улавливают смысл. И когда ребенок улавливает смысл подобной идеи, мы имеем ученого. Когда люди учатся в университетах, уже слишком поздно[63], чтобы они могли проникнуться духом, поэтому мы должны пытаться объяснить эти идеи детям.

А сейчас я хотел бы перейти к третьей ценности, которая есть у науки. Она чуть менее непосредственная, но не совсем. Ученый обладает огромным опытом неведения, сомнений и неуверенности, и этот опыт, по-моему, имеет очень большое значение. Когда ученый не знает ответа на задачу, он пребывает в неведении. Когда у него есть догадка относительно того, каков результат, он не уверен. И когда он уже практически уверен в том, каким должен быть результат, он по-прежнему пребывает в некотором сомнении. Мы придаем этому первостепенную важность, ведь, чтобы двигаться вперед, мы должны признать наше невежество и оставить место сомнениям. Научные знания – набор утверждений различной степени достоверности: одни более зыбкие, другие почти надежные, но нет ни одного абсолютно достоверного.

Так вот, мы, ученые, привыкли к этому, и мы принимаем как данность, что быть неуверенным – абсолютно нормально, что жить и не знать – возможно. Но я не знаю, все ли понимают, что это действительно так. Наша свобода сомневаться родилась из борьбы с авторитетами на заре науки. Это была очень серьезная и суровая борьба: позволить себе задаться вопросом – усомниться – не быть уверенным. Я думаю, важно, чтобы мы не забыли об этой борьбе, и тогда мы, возможно, не потеряем то, чего добились. И в этом – наша ответственность перед обществом.

Мы все расстраиваемся, когда думаем о тех поразительных потенциальных возможностях, которыми, судя по всему, наделен человек, в сравнении с тем, сколь мало они реализуются. Снова и снова люди думали о том, что? мы могли бы сделать гораздо лучше. Люди прошлого сквозь кошмары своего времени видели мечту о будущем. Мы, из их будущего, видим, что их мечты, в каком-то отношении превзойденные, во многих отношениях так и остались мечтами. Надежды на будущее сегодня в значительной степени те же, что и вчера.

Когда-то считалось, что возможности, которыми обладают люди, не развиваются, потому что большинство людей невежественны. Могут ли все люди быть вольтерами при всеобщем образовании? Дурному научить можно по крайней мере с не меньшим успехом, чем хорошему. Образование – великая сила, но как во благо, так и во зло.

Коммуникация между народами должна способствовать пониманию – так возникла еще одна мечта. Но механизмами коммуникации можно манипулировать. Сообщение может быть истинным или ложным. Коммуникация – великая сила, но и она тоже – как во благо, так и во зло.

Прикладные науки должны избавить людей по крайней мере от материальных проблем. Медицина властвует над заболеваниями. И результаты здесь на первый взгляд все во благо. Однако сегодня кто-то кропотливо работает над тем, чтобы создать страшные вирусы и яды для применения в завтрашней войне.

Войну не любит почти никто. Наша мечта сегодня – мир. В мирное время человек способен лучше всего развить те великие возможности, которыми он, вероятно, обладает. Но быть может, люди будущего сочтут, что и мир тоже может оказаться как во благо, так и во зло. Возможно, мирные люди запьют с тоски. Тогда, возможно, спиртное станет огромной проблемой, которая воспрепятствует человеку реализовать те свои способности, которые, по его мнению, он должен реализовать.

Очевидно, что мир – великая сила, как и трезвость, материальное производство, коммуникации, образование, честность и идеалы множества мечтателей. Мы вынуждены держать под контролем больше сил, чем приходилось людям в древности. И быть может, мы делаем это чуть лучше, чем могли сделать большинство из них. Но то, что мы должны еще суметь сделать, выглядит гигантским в сравнении с нашими сумбурными достижениями.

Почему так? Почему мы не можем преодолеть самих себя?

Потому что мы обнаруживаем, что даже к великим силам и возможностям, похоже, не прилагаются четкие инструкции о том, как ими пользоваться. Например, огромная база знаний о том, как ведет себя материальный мир, лишь убеждает, что этому поведению, похоже, свойственно своего рода отсутствие смысла. Естественные науки не изучают непосредственно добро и зло как таковые.

Во все эпохи нашего прошлого люди пытались постичь смысл жизни. Они пришли к выводу, что, если нашим действиям можно было бы придать некую направленность или смысл, высвободились бы великие человеческие силы. Таким образом, на вопрос о смысле всего этого давалось очень много ответов. Но ответы были все самые разные, и приверженцы одного ответа с ужасом смотрели на деяния приверженцев другого – с ужасом, потому что, с несовпадающей точки зрения, весь огромный потенциал гонки направлен в ошибочный глухой тупик. Фактически именно из истории жутких чудовищ, сотворенных ложными убеждениями, философы поняли бесконечные и поразительные, по всей видимости, способности человечества. Мечта должна найти открытый канал.

Каков тогда смысл всего этого? Что мы можем сказать, чтобы снять покров с тайны бытия?

Если мы учтем всё – не только то, что знали древние, но и всё то, что знаем сегодня мы и чего они не знали тогда, – то, полагаю, мы должны признаться честно: мы не знаем.

Но в этом признании мы, вероятно, и нашли открытый канал.

Эта идея не нова; это идея века разума. Это философия, которой руководствовались люди, создавшие демократию, при которой мы живем. Идея, что никто на самом деле не знает, как руководить правительством, привела к идее, что мы должны организовать систему, с помощью которой новые идеи можно разработать, испытать и в случае необходимости отбросить с появлением более новых идей, – система проб и ошибок. Этот метод стал результатом того, что в конце восемнадцатого столетия наука уже проявила себя как процветающее предприятие. Даже тогда людям с активной социальной позицией было ясно, что открытые возможности – благо и что сомнение и дискуссии необходимы для движения вперед, в неведомое. Если мы хотим решить задачу, которую никогда прежде не решали, нам следует оставить дверь в неведомое приоткрытой.

Мы находимся в самом начале эпохи рода человеческого. Нет ничего иррационального в том, что мы пытаемся решать проблемы. Но впереди десятки тысячелетий. Наша обязанность – делать то, что мы можем, изучать то, что мы можем, улучшать решения и передавать их дальше. Наша обязанность – оставить людям будущего свободу действий. В бурной молодости человечества мы можем совершить серьезные ошибки, которые способны надолго остановить наш рост. Именно это мы и сделаем, если скажем, что у нас уже есть ответы, – у нас, таких юных и невежественных. Если мы подавим все дискуссии, всю критику, объявив: «Вот ответ, друзья мои; человек спасен!» – то мы надолго обречем человечество на цепи авторитета, ограниченного пределами нашего нынешнего воображения. Такое делали уже и прежде, слишком много раз.

Наша ответственность – ответственность ученых, знающих, что великий прогресс рождается из соответствующей философии невежества, что великий прогресс является плодом свободы мысли, – провозглашать ценность этой свободы; учить тому, что сомнений нельзя бояться, их надо приветствовать и обсуждать; и требовать эту свободу – наш долг перед всеми грядущими поколениями.