Кореонсис из Михайловского
Давно предполагалось, что в Бродзянах хранились ранее альбом Александры Гончаровой с пушкинскими стихами и рисунками, ее дневники и, возможно, письма поэта к ней. В самом конце войны, в апреле 1945-го, Пушкинская комиссия Союза писателей СССР направила генерал-лейтенанту Тевченкову, члену военного совета второго Украинского фронта (в районе боевых действий фронта находились Бродзяны), письмо с просьбой: «Принять заблаговременные меры к сохранению находящихся в этом замке рукописей, книг и других культурных ценностей для того, чтобы обеспечить в дальнейшем возможность розысков среди них пушкинских материалов». Однако еще в начале 1945 года владелец Бродзян граф Георг Вельсбург отправил из имения в Вену все, что представляло собой фамильные ценности. Три товарных вагона с багажом до станции назначения так и не дошли…
Кто знает, где и когда отыщутся бесценные пушкинские автографы? Помимо Бродзян, исследователи называют имение герцога Ольденбургского Эрлаа, чешский город Теплице, Вену, имения Граупен и Винздорф в Богемии, Будапешт. Но и Бродзянский архив хранит еще немало загадок и тайн.
В замке непостижимым образом (в годы войны его занимали румынские солдаты) сохранились фамильные реликвии. Одна из самых диковинных – гербарий трав из Михайловских рощ и лугов, собранный в августе 1841 года.
Тем летом в Михайловском вместе с детьми и с сестрой Александрой жила вдова поэта Наталия Пушкина. Там же, в пушкинской усадьбе, гостила и чета Фризенгофов. «Мы связаны нежной дружбой с Натой, и Фризенгоф во всех отношениях заслуживает уважения и дружеских чувств, которые мы к нему питаем», – сообщала об их приезде Наталия Николаевна брату Дмитрию.
Неистощимая на выдумки Наталия Ивановна и предложила собрать гербарий, что считалось тогда модным увлечением. Собирали травы и цветы все: дети Пушкина, сестры Наталия и Александра, сама Наталия Фризенгоф. Под каждым гербарным листом, исполненным соразмерности и гармонии, сделана памятная надпись – когда и кто нашел цветок.
Цветок засохший, безуханный,
Забытый в книге вижу я;
И вот уже мечтою странной
Душа наполнилась моя:
Где цвел? когда? какой весною?
И долго ль цвел? и сорван кем…
Гербарий тот Наталия Фризенгоф увезла с собой в Бродзяны…
И спустя столетие именно по этому образцу, хранящему память о цветах, ныне почти позабытых – кореонсисе, гайлярдии, петунии, – восстановлены цветники в мемориальных пушкинских усадьбах: Тригорском, Петровском и Михайловском. Сберегли гербарные листы, своим изящным «рисунком» схожие со старинными гравюрами, лесные и полевые травы: вереск, тысячелистник, пижма, хвощ.
Исторический гербарий помещен ныне в особое хранилище – слишком хрупки и недолговечны цветы и травы, да и возраст у «михайловской реликвии» весьма почтенный – более полутора столетий!
Немало в бродзянском замке портретов друзей, родственников поэта, его детей. Любительские карандашные зарисовки – Александра, Марии, Григория и Наташи Пушкиных, сделанные Николаем Ланским, племянником Наталии Николаевны, донесли до нас облик детей поэта в годы их молодости.
В одной из мемориальных комнат замка, закрытой от губительных солнечных лучей особыми полотняными шторками, висит акварельный портрет Наталии Пушкиной работы Владимира Гау. Акварель запечатлела тридцатилетнюю Натали в горькую для нее пору вдовства – в строгом коричневом платье, с переброшенной через руку мантильей, отороченной соболем. И с неизбывной печалью в прекрасных зеленовато-карих глазах…
И еще одна, быть может, самая трогательная реликвия, уцелевшая в Бродзянах: в дверном проеме гостиной, на косяке, каким-то чудом сохранились отметки роста Наталии Николаевны, ее детей. Карандашная отметка удостоверяет: избранница поэта имела рост 173 сантиметра, удалась в мать и дочь Наташа – у нее был точно такой же рост.
Наверное, это одно из немногих мест в мире, где старый паркет хранит легкие следы божественно прекрасной Натали. В мире, где ей пришлось претерпеть самую тонкую лесть и самую низкую хулу. Последний раз она, страдавшая уже неизлечимым недугом, навестила Бродзяны за год до кончины.
Из воспоминаний Александры Араповой:
«Успешное лечение в Вилдбаде, осень в Женеве и первая зима в Ницце оказали на здоровье матери самое благоприятное влияние. Силы восстановились, кашель почти исчез… Отец со спокойным сердцем мог вернуться на службу в Россию, оставив нас на лето в Венгрии, у тетушки Фризенгоф…
Но за период этой разлуки случилось обстоятельство, сведшее на нет с таким трудом достигнутый результат. Дурные отношения между моей сестрой (Наталией Дубельт) и ее мужем достигли кульминационного пункта; они окончательно разошлись, и, заручившись его согласием на развод, она с двумя старшими детьми приехала приютиться к матери.
Религиозные понятия последней страдали от этого решения, но, считая себя виноватой перед дочерью, она не пыталась даже отговорить ее.
Летние месяцы прошли в постоянных передрягах и нескончаемых волнениях. Дубельт, подавший первый эту мысль жене, вскоре передумал, отказался от данного слова, сам приехал в Венгрию, сперва с повинной, а когда она оказалась безуспешной, то он дал полную волю своему необузданному, бешеному характеру…
Целыми днями бродила она (Наталия Николаевна) по комнате, словно пытаясь заглушить гнетущее горе физической усталостью, и часто, когда взор ее останавливался на Таше, влажная пелена отуманивала его. Под напором неотвязчивых мыслей, она снова стала таять как свеча, и отец, вернувшийся к нам осенью, с понятной тревогой должен был признать происшедшую перемену».
Путь Наталии Николаевны вновь лежал в Ниццу, на прежнюю виллу, оставленную за ней и ее семейством с минувшей весны.
…Я уезжала из Словакии в Москву, чтобы успеть на «Натальин день» – праздник, посвященный дню рождения Наталии Гончаровой, самой очаровательной и загадочной женщины девятнадцатого столетия. Этот день – 8 сентября 1992 года – отмечался в России впервые после долгих-долгих лет забвения.
И вновь белоснежная «Шкода» мчалась по автострадам, оставляя позади словацкие, а потом чешские города и селения. И Бродзяны, как прежде, казались мне чем-то далеким и недоступным…