Христианка
Истоки глубокой веры Наталии Николаевны – в ее детских годах.
Рядом с усадебным домом в Полотняном Заводе возвышалась фамильная церковь во имя Спаса Преображения, возведенная еще заботами старейшины гончаровского рода.
А в самом гончаровском дворце была устроена особая молельня, «образная», как ее называли.
В нескольких верстах от усадьбы находилась Тихонова пустынь, основанная старцем Тихоном. Святые, намоленные места… И еще стоял старый-престарый дуб, огромное дупло которого стало жилищем для святого отшельника. По роковому стечению обстоятельств дуб-великан сгорел в 1837-м (в год гибели поэта!) от удара молнии…
Матушка Наталия Ивановна воспитывала своих дочерей в строгости (подчас излишней, но не нам судить!), как монастырских послушниц, и в согласии с православной верой. Более всего пеклась о том, «чтобы сделать своих детей достойными Божьего милосердия».
Из записной книжки «Правила жизни» для молодых девушек (из архива Гончаровых):
«Никогда не иметь тайны от той, кого Господь дал тебе вместо матери и друга теперь, а со временем, если будет муж, то от него».
«Старайся до последней крайности не верить злу или что кто-нибудь желает тебе зла».
«Не осуждай никогда никого ни голословно, ни мысленно…»
«Никогда никому не отказывать в просьбе, если только она не противна твоему понятию о долге».
Из воспоминаний Александры Араповой:
«Сильное негодование вызывало в Наталье Ивановне малейшая небрежность и рассеянность в церкви: пропуск установленного поклона или коленопреклонения не проходили даром. “На что это похоже?! – журила она провинившуюся; – одному святому моргнешь, другому мигнешь, а третий пускай и сам догадается! Разве так молятся православные?” – и, чувствуя себя под ее строгим оком, зачастую юношеская пламенная молитва застывала под покровом обрядности».
Лишь одна Наташа из трех ее дочерей (старшая, Екатерина, перед кончиной во Франции фактически приняла католичество, средняя, Александра, живя в Австро-Венгрии, отошла от православия: служба в греческой церкви на чуждом языке ее тяготила; порой она даже посещала лютеранский храм) не изменила вере, впитанной с младенчества, до своего смертного часа.
Наталия Николаевна и жила как христианка.
Любила детей, и не только своих: «Положительно, мое призвание – быть директрисой детского приюта: Бог посылает мне детей со всех сторон…»
Трепетно относилась к своим близким, заботилась об отце, братьях и сестрах, хоть и была младшей в семье.
Скрашивала заботами старость дальнего родственника, писателя и художника графа Ксавье де Местра, умершего на ее руках.
Навещала бывшую гувернантку детей и, когда та болела, привозила ей доктора.
Беспокоилась о старом слуге, прежде служившем в ее доме.
Хлопотала об освобождении из ссылки писателя Салтыкова-Щедрина (с ним она познакомилась в Вятке); ей жаль было его загубленной молодости и таланта, увядавшего в вятской глуши. (Да и помнилось по рассказам Пушкина о невольной его жизни в Михайловском.) Она буквально одолевала просьбами кузена мужа Сергея Степановича Ланского, министра внутренних дел, пока не добилась помилования писателя.
Помогала и своим новым вятским знакомым: хлопотала то о помещении чьей-то дочери в институт, то об определении молодого человека на службу, то о выслуженной пенсии, то о смягчении сурового наказания!
Ты говорил со мной в тиши,
Когда я бедным помогала,
Или молитвой услаждала
Тоску волнуемой души?
«Я была бы в отчаянии, если бы кто-нибудь мог считать себя несчастным из-за меня», – говорила она. Истинные христианские добродетели – не показные. Гениальная пушкинская строка: «В молчании должно добро твориться».
В свете молчаливость Наталии Николаевны принимали за холодность и высокомерие. Ей ведомо было о том: «Несмотря на то, что я окружена заботами и привязанностью всей моей семьи, иногда такая тоска охватывает меня, что я чувствую потребность в молитве. Эти минуты сосредоточенности перед иконой, в самом уединенном уголке дома, приносят мне облегчение. Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое часто раньше принимали за холодность и в ней меня упрекали. Что поделаешь? У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства мне кажется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца».
И редкостной красотой своей не возгордилась, искренне считая ее не собственной заслугой, но даром Божьим. Значит, зачем-то дана была она ей. За красоту свою и претерпела.
Таков Вышний промысел: вся ее жизнь – испытание. Наталия-мученица.
Ею восхищались, ею любовались. Даже там, где суетные мысли о женских прелестях непозволительны. Долгое время из уст в уста в Яропольце, гончаровской вотчине, передавалось давнишнее воспоминание: «Когда Наталия Николаевна приходила в церковь к обедне, никто уже не мог молиться: все любовались ее необыкновенной красотой».
А вот и письмо Александра Тургенева от 7декабря 1836 года, бывшего накануне в церкви Зимнего дворца, где служили молебен по случаю тезоименитства императора Николая I:
«Пение в церкви восхитительное! Я не знал, слушать или смотреть на Пушкину и ей подобных? – подобных! но много ли их? жена умного поэта и убранством затмевала других…»
Сколь много было красавиц в Москве и Петербурге! Сколь много блистательных имен, ныне безвестных и давно канувших в Лету! Но её имя осталось. В истории России, в антологии мировой поэзии, в памяти потомков… Промелькнул краткий век Наталии Гончаровой-Пушкиной, земной, робкой, грешной и святой.
«Кто без греха, бросьте в нее камень!» Библейская притча, памятная всякому, не уберегла вдову поэта от горьких и неправедных упреков!
Наталия Николаевна переносила их с кротостью и смирением, и лишь однажды, во время заграничного путешествия, когда дочь Александра нашла в гостинице якобы забытую на столе книгу и, не подозревая дурного, начала читать матери статью о Пушкине и его роковой встрече с Наталией Гончаровой, «той бессердечной женщиной», погубившей поэта, она, помертвев, воскликнула: «Никогда меня не пощадят, и вдобавок перед детьми!»
Из воспоминаний Александры Араповой:
«Веселой я ее никогда не видала. Мягкий ее голос никогда порывом смеха не прозвучал в моих ушах; тихая, затаённая грусть всегда витала над ней. В зловещие январские дни она сказалась нагляднее; она удалялась от всякого развлечения, и только в усугубленной молитве искала облегчения страдающей душе».
Одна из икон, перед которой молилась Наталия Николаевна – образ Спаса Нерукотворного, – некогда принадлежала пращуру гетману Петру Дорошенко и дана была ей в приданое.
Сохранилась еще одна фамильная икона – «Воскресение Христа» (ныне она – в музее-заповеднике «Михайловское»). На ее обратной стороне Наталия Николаевна сделала памятную надпись: «Благословила Надежда Пушкина при смерти своей внучку Марию Пушкину». Есть в том поистине божественные сближения: мать поэта, ее свекровь умерла 29 марта 1836 года, в день светлого праздника Пасхи – Воскресения Христова…
Наталия Николаевна дожила до грустного юбилея – минуло двадцать пять лет со дня смерти Пушкина. Всю свою жизнь по пятницам (день смерти мужа) она постилась и молилась… В молитвах черпала она силы, молитвы спасли от безумия, – в первые дни после кончины поэта близкие всерьез опасались за ее рассудок.
Там день и ночь горит лампада
Пред ликом девы пресвятой;
Души тоскующей отрада…
В том великом горе дано было Наталии Пушкиной и утешение: ее муж не стал убийцей! Но жертвой. Великой искупительной жертвой. Бог отвел его руку от тяжкого преступления. Пушкин умер как христианин, исповедавшись и причастившись святых тайн. И всех простив.
И еще одно утешение было ниспослано ей в те горькие февральские дни. Беседы со священником Василием Бажановым.
П.А. Вяземский – А.Я. Булгакову (10 февраля):
«Пушкина еще слаба, но тише и спокойнее. Она говела, исповедовалась и причастилась и каждый день беседует со священником Бажановым, которого рекомендовал ей Жуковский. Эти беседы очень умирили ее и, так сказать, смягчили ее скорбь. Священник очень тронут расположением души ея и также убежден в непорочности ее».
Свидетельство поистине бесценное! Но, к несчастью, не расслышанное в хоре голосов родных, друзей, приятелей, недругов поэта, – судивших молодую вдову или пытавшихся ее оправдать.
О чем на исповеди рассказывала она духовнику? Что за тяжкий груз лежал на ее сердце? В чем корила себя? В чем раскаивалась? Не могла она утаить о роковом свидании с Дантесом в ноябре 1836-го. То был тайный сговор, обман, ловушка. И она попала в нее. Идалия Полетика, ее кузина, пригласила к себе. Но в комнате ждал Дантес. Он упал перед ней на колени, умолял о любви. И даже угрожал застрелиться, если она не станет его. Свидание длилось всего несколько минут: воспользовавшись тем, что в комнату вбежала дочь Идалии, она спешно покинула дом приятельницы.
Все начиналось легко и беззаботно: красавец балагур Дантес, его ухаживания, комплименты, которые так приятно было ей слышать, верховые прогулки вместе с Катрин – сестра так просила о них! Потом такая скорая свадьба Екатерины. И после на балу у Воронцовых-Дашковых Дантес как ни в чем не бывало продолжил свои преследования: эти страстные взгляды, горячечные признания… Тогда ей стало страшно. Так же, как в минувшем ноябре…
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре…
Много позже Наталия Николаевна признавалась: «Я слишком много страдала и вполне искупила ошибки, которые могла совершить в молодости…»
И сам Дантес, один из главных действующих лиц кровавой драмы, сделал необычное признание. И ему можно верить, так как писалось оно не для публики: «…Она была столь прекрасна, что казалась ангелом, сошедшим с небес. В мире не нашлось бы мужчины, который не уступил бы ей в это мгновение, такое огромное уважение она внушала; так что она осталась чиста и может высоко держать голову, не опуская ее ни перед кем в целом свете. Нет другой женщины, которая повела бы себя так же».
Но вот еще одно удивительное свидетельство. За честь Наталии Пушкиной вступилась и княгиня Вера Вяземская:
«В защиту жены я только напомню вам то, что сказал отец Бажанов, который видел ее каждый день после катастрофы… ее тете (Екатерине Загряжской. – Л.Ч.): «Для меня мучение оставить ее наедине с очищающим чувством собственной вины, потому что в моих глазах – она ангел чистоты».