«Души доверчивой признанье»
Сохранились письма жены поэта к брату Дмитрию, сестрам. И теперь они действительно бесценны, ведь в них слышен голос Натали, мягкий и любящий, безыскусная мелодика ее речи.
Поистине гражданский подвиг совершили писатели, ныне уже почившие, И.М. Ободовская и М.А. Дементьев, подготовившие к печати письма Наталии Николаевны. Подобно реставраторам удалось пожилой писательской чете снять многолетние аляповатые наслоения. И вот проглянул милый образ, робко заговорила сама Наташа, – ведь ее надолго лишили права голоса.
«Я тебе откровенно признаюсь, – пишет она брату Дмитрию в июле 1836-го, – что мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю как вести дом, голова у меня идет кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам, и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того, чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна… Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение…»
Это письмо, как и другие письма Натали (почти все они на французском), ныне – в Российском Государственном архиве древних актов.
Кажется, что эти торопливо исписанные листы фамильной гончаровской бумаги, с вензелями и водяными знаками, и по сей день хранят ее усталость и сердечную тоску. Две строки из послания к брату, написанные по-русски, могут сказать больше, чем тома биографических исследований о жене поэта: «Мочи нет, устала…» Вечный женский вздох! Так могла вымолвить и крестьянка, утирая рукой пот со лба, и блистательная красавица, обремененная иными заботами: вечными долгами, бесконечными переездами, родами и болезнями – своими и детей, перепиской рукописей мужа и хлопотами по его издательским делам.
Много-много позже, уже в другой своей жизни, будучи госпожой Ланской, Наталия Николаевна в шутку признавалась:
«…Я очень много болтаю в письмах и… марать бумагу одна из моих непризнанных страстей». Письма ее к поэту, надо полагать, были обстоятельны и подробны, нежны и трогательны, полны любопытных суждений и признаний – ведь порой месяцами у нее не было иного способа разговаривать с мужем, откровенничать с ним.
Но писала Натали супругу не только о домашних делах, но и о вопросах, весьма далеких от чисто житейских. Об этом говорят ответные пушкинские письма:
«…Впрочем, твое замечание о просвещении русского народа очень справедливо и делает тебе честь, а мне удовольствие».
«Ты спрашиваешь меня о Петре? идет помаленьку; скопляю матерьялы – привожу в порядок – и вдруг вылью медный памятник…»
Пушкину всегда, с первых дней семейной жизни, хотелось ввести Натали в круг своих интересов, приобщить ее к высоким духовным сферам – литературе, живописи, театру. И к политике.
Так, в одном из писем он делится с ней предположением:
«Мы без европейской войны не обойдемся…»
В другом просит:
«Пиши мне также новости политические. Я здесь газет не читаю – в Английский Клоб не езжу и Хитрову не вижу. Не знаю, что делается на белом свете. Когда будут цари? и не слышно ли чего про войну?..»
Что отвечала Пушкину его Наташа? Верно, добросовестно стараясь исполнить наказ мужа, писала о своем разумении злободневных вопросов – тех, что занимали тогда общество. И как любопытно сопоставить необычную просьбу поэта и ответные строки Наталии Николаевны, обращенные уже… к Ланскому, второму супругу:
«Ты совершенно прав, что смеешься над тем, как я говорю о политике, ты знаешь, что этот предмет мне совершенно чужд».
А ведь Пушкин не потешался над неискушенностью своей молоденькой супруги в вопросах, ей несвойственных – напротив, поощрял ее, не желая ограничить Натали привычным семейным кругом. И как опытный учитель наставлял, развивал любознательность, с радостью отмечая робкие движения ее души. С юной женой, которую сам же называл порой «совершенным ребенком», поэт разговаривал на равных.
И вот любопытная деталь: Пушкин жалеет, когда что-либо интересное видит без своей Наташи. Будто это чувство не дает ему сполна насладиться удивительным зрелищем.
Пушкин – жене из Петербурга (18 мая 1834):
«Вчера я был в концерте, данном для бедных в великолепной зале Нарышкина, в самом деле, великолепной. Как жаль, что ты ее не видала».
И вновь, в следующем письме, сообщая жене о приезде известного чревовещателя, «который смешил меня до слез», тут же добавляет: «мне право жаль, что ты его не услышишь».
Пушкин – жене из Михайловского (14 сентября 1835):
«Писать не начинал, и не знаю, когда начну. Зато беспрестанно думаю о тебе, и ничего путного не надумаю. Жаль мне, что я тебя с собою не взял».
Без нее он чувствовал пустоту. Скучал. И столько раз признавался ей в том. Ему, великому и прославленному поэту, так не хватало его Наташи, ее голоса, ее милых писем…
«Прощай, жена. У меня на душе просветлело. Я два дня сряду получил от тебя письма и помирился от души с почтою и полицией»;
«Жду от тебя писем порядочных, где бы я слышал тебя и твой голос…»
(Лишь одно упоминание современников о голосе Натали – его назвали волшебным).
«…Перечел твое письмо и ложусь спать».
Ведь не просто прочитал, а перечитал! Как целительны были ее послания, словно бальзам для души…
«В его (Пушкина) переписке так мучительно трогательно и так чудесно раскрыта его семейная жизнь, его любовь к жене, что почти нельзя читать это без умиления, – восхищался Александр Куприн. – Сколько пленительной ласки в его словах и прозвищах, с какими он обращается к жене! Сколько заботы о том, чтобы она не оступилась, беременная, – была бы здорова, счастлива! Мне хотелось бы когда-нибудь написать об этом… Ведь надо только представить себе, какая бездна красоты была в его чувстве, которым он мог согревать любимую женщину, как он при своем мастерстве слова мог быть нежен, ласков, обаятелен в шутке, трогателен в признаниях!..»