ПОТОМСТВЕННЫЙ ЗЕМЛЕПАШЕЦ, ГОРНЯК И МЕТАЛЛУРГ

Детские годы Николая Анисимовича прошли среди прекрасных дубовых рощ, прудов, вблизи шума завода Южно-Донецкого металлургического общества и железнодорожной станции. Его семья жила плохо, родители трудились тяжело и много.

Отец — Анисим Митрофанович — всю жизнь проработал на металлургическом заводе. Как и большинство рабочих, он имел крестьянские корни. В русско-японскую войну в 1905 году ушел на фронт. Пока плыл океаном к месту сражения — война бесславно закончилась поражением России. Как знать, но, может, этому факту истории Николай Щелоков был обязан своим рождением.

Анисим Митрофанович трудился по 12, а при пересменке по 24 часа в сутки, не выходя из завода. Доменная печь не останавливалась 5–7 лет и работала непрерывно.

Рабочим на заводе приходилось работать в очень тяжелых условиях. Газета «Искра» так описывала каторжный труд коксохимов и металлургов: «За один рубль рабочие должны в течение 12 часов работать в адской атмосфере, температура которой доходит до 60 градусов. Многие не выдерживают и падают в обморок. Их обливают водой и заставляют опять работать. При коксовых печах приходится работать в вечном огне. Жара и пыль невыносимые»[2].

Как вспоминал об отце Николай Анисимович: «Ласковая рука матери часто ложилась на наши детские головы, реже это делал отец. Гораздо чаще суровым взглядом порицали его строгие глаза наши детские шалости. Отец был строгим, но добрым и стремился все сделать для своих детей».

Многие рабочие, у кого были большие семьи, держали корову, свинью и десяток кур. Это хоть и требовало труда, но зато было подспорьем для семьи. Такое хозяйство было у семьи Щелоковых до революции, оставалось долго и после, вплоть до того, как повзрослели сыновья.

Несмотря на тяжелый труд на заводе, Анисим Митрофанович сам брался косить сено. Иногда оно покупалось за деньги. Но он любил сенокос. Видно, сказывалась привычка детства тех, кто, как и сам он, вышел из крестьянской семьи. Он хорошо отбивал косы, видно, помогала кроме деревенской привычки еще и рабочая сноровка металлиста. В доме Анисим Митрофанович без работы никогда не сидел: мастерил детям санки, то забор или сарай чинил.

То, что отец передал сыну, не охватить никаким исследованием. Трудолюбие. Любовь к родной земле. Терпение.

Однако лучше всего об этом сказал сам Николай Анисимович: «Труд дедов и прадедов, землепашцев и мастеровых дошел и до нас, их кровь течет и во мне. Добротная сила отца-кузнеца, горняка и металлурга, этого бога огня, оставила мне крепкое сердце. Часто еще в детстве смотрел я на огнедышащее пламя у домны, на струи огненных дождей и зарево чугунных леток, где стоят у печей металлурги, как гуси, вытянув шеи, закрывая от жара лицо руками».

В своих воспоминаниях Николай Анисимович часто обращался к образу матери — Марии Ивановны. Он и внешне похож на нее. Мария Ивановна была душой семьи, неутомимая и деятельная женщина. Она не только вела домашнее хозяйство, но и занималась врачеванием. Не без успеха лечила животных и людей. Как говорил Николай Щелоков, о ней можно написать целую книгу: «Мама простая женщина, которую природа наградила незаурядной народной мудростью, добротой и доброжелательностью к людям. Ее трудолюбию не было границ. Самая сильная сторона наших родителей — это самоотверженная их любовь».

Хозяевами завода в Алмазной были французы. Управляющим был француз Гольм, и основные служащие были также французы или бельгийцы. Вся эта «чистая публика» жила в стороне от завода и жилых колоний.

Семья Щелоковых жила в рабочей колонии, непосредственно у завода в восьмисемейном бараке. Так строились тогда все металлургические заводы — рядом с ними были жилые дома. Все барачного типа. Основная масса рабочих жила в одно- и двухкомнатных квартирах: если одна комната, то она же и кухня, если две — то одна из них была кухней, независимо от количества детей.

Но, что это были за помещения! Пол земляной, утрамбованный, смазанный глиной и усыпанный мелким песком. В редких случаях его выстилали каменными плитами. Еще реже он бывал деревянным. Стены высотой 2–2,3 метра — из штучного или плитового камня, на извести. Известь же шла на побелку стен снаружи и внутри. Только некоторые жилища имели потолки. В других случаях поверх стропил настилали доски, подмазывали их глиной и белили известью.

Барак имел восемь окон, внутренние дощатые перегородки и примитивное приспособление для проветривания. Его разгораживали обычно на две половины. В каждой половине — русская печь, плита, еще ода печь, предназначенная для отопления жилища в зимнее время, нары и два стола. В углу — особые нары для хранения посуды и продуктов.

В коридоре между двумя жилыми отделениями — деревянные бочки с питьевой водой. Вечерами отделения освещались керосиновыми лампами, которые висели под потолками. Свет был тусклый — читать или писать едва удавалось. Метрах в тридцати от помещения находились ямы отхожих мест, обнесенные частоколом.

Щелоковым полагалась одна комната (она же и кухня). В семье было трое сыновей, все спали на полу. Рядом, через дом, была церковь, куда маленького Николая с братьями Филиппом и Сергеем мама приучала ходить. С этим связаны и его первые детские впечатления. Особенно от долгих богослужений под Рождество и Пасху.

Рано входят в жизнь Николая народные предания, сказки. Больше всего мальчишки набирались страха, когда приходилось пройти от церкви к колокольне через кладбище, которое и днем пугает детей своей таинственностью загробной жизни, могилами мертвецов. Забраться же на колокольню им хотелось потому, что там собирались более взрослые ребята и рассказывали всякие небылицы и страхи: о чертях с рожками и ведьмах, верхом ездивших на метле, — об этом же рассказывали Николаю бабушка и дедушка, будто бы они сами видели и только своим умом перехитрили и выгнали из сарая ведьму. Сказкам этим, как можно себе представить, не было конца до самого утра.

Рядом с восьмисемейными бараками, в одном из которых жили Щелоковы, располагались холерные бараки, куда в 1910 году свозили больных холерой. После эпидемии там жили рабочие-сезонники из Курской и Тамбовской областей. Нищета и малоземелье гнали их в город на заработки.

Тяжелый труд металлургов оплачивался весьма низко. За месяц даже квалифицированный рабочий зарабатывал не более 30–35 рублей. К тому же, выдавалась заработная плата, как правило, неаккуратно, задерживалась на длительное время. Зачастую вместо выдачи денег рабочих понуждали брать в счет зарплаты продукты и товары из заводских лавок по ценам, значительно превышавшим рыночные. Значительная часть заработка возвращалась к хозяевам завода через систему различных штрафов.

Рабочие спали на нарах, в душных казармах, в получку пили водку. Вот одна из повседневных картин маленького Николая: «Рабочие сквернословили и играли в карты. Кухарка варила щи. Дым от махорки стоял коромыслом. То была категория низкооплачиваемых рабочих. Грамотных среди них было мало, да и те, что были, еле читали по складам. Здесь была нищая, темная, грязная жизнь, жизнь надеждами заработать рубль и отослать жене в деревню на пропитание»[3].

«Отдыхал» трудовой люд за выпивкой в трактирах и кабаках. Потом продолжали в бараках. Если это был престольный праздник, то пьянка продолжалась три дня; первый день — легкая выпивка, второй — побольше, третий — похмелье. Зачастую такое «веселье» заканчивалось дракой. Ни увещеванья, ни угрозы не помогали. Дрались остервенело, били друг друга тем, что попадалось под руку. Ломались ребра. Трещали черепа. Вылетали вон окна и двери. Дрались артелями. Раздор вызывали какие-нибудь пустяки: почему кухарка одному дала больше мяса, другому меньше…

По праздникам, в качестве разрядки, администрация завода устраивала для рабочих и их семей гулянья с балаганом, со столбом, смазанным мылом и с подвешенными к нему хромовыми сапогами или часами (требовалось на него забраться и снять их). Заканчивались такие праздники всегда одинаково — массовой попойкой.

Плохо было с медицинским обслуживанием. При колонии имелась крохотная больница на 12 человек. Ее обслуживали врач, два фельдшера и акушерка. Четыре медработника на 3 тысячи населения! (А люди болели в среднем через три-четыре дня каждый). Единственную школу посещали лишь немногие дети — сто мальчиков и девочек из тысячи.

Завод и рабочая колония находились на окраине густой дубовой рощи и трех замечательных прудов, где мальчишки обычно пропадали целыми днями. Николай любил бывать в весеннем лесу, вдыхать полной грудью благоухание фиалок и ландышей, слушать неумолкаемые трели соловья в балках.

Детство проходило в постоянном общении с природой, которая необычайно завораживала его душу. Без преувеличения, она оказала на него огромное воздействие. Именно в этом весеннем лесу зародился так отличавший его позже тонкий эстетический вкус, любовь к прекрасному: особенно к музыке и живописи.

«Как милы и дороги мне поля и леса, восходы и закаты, грозовые тучи и голубое небо. И разве можно забыть нежный шелест камышей и ужение рыбы, постоянный гул доменных печей завода и медленно затихающий шум колес уходящего поезда. Все это не мешало, не раздражало, а слышалось мне, как поэзия, как музыка. И теперь мне кажется, четко слышу эту музыку, музыку далекого прошлого», — запишет он в своем дневнике 10 мая 1979 года.

Наверняка Николаю была уготована судьба его отца — он бы тяжело, много работал и воспитывал детей в бедности и постоянной нужде. Но в его судьбу вмешалась история.