Придворный случай, сотворивший Завадовских

Василий Петрович Завадовский был сыном фаворита Екатерины II — Петра Васильевича (1738—1812), кабинет-секретаря, действительного тайного советника, главного директора двух банков — Государственного заёмного банка и Дворянского. Павел I вначале благоволил к Завадовскому, осыпал его своими милостями и даже возложил на него руководство начатым ещё при Екатерине строительством первого Исаакиевского собора по проекту А. Ринальди. Но после смерти своего ближайшего друга, государственного канцлера светлейшего князя А. А. Безбородко, граф Пётр Васильевич впал в немилость и безвыездно жил в украинском имении. Император Александр, как известно, даровал прощение опальным подданным своего отца. Был возвращён ко двору и Завадовский. Назначен членом Императорского совета, сенатором, председателем Департамента законов. С 1802 г. — министром народного просвещения и председателем Государственного совета, а также председателем Цензурного комитета. Он не относился к тем фаворитам, которым давали отставку с Александровской звездой и белорусскими душами, — писал о нём автор книги о Разумовских А. А. Васильчиков. — Граф Пётр Васильевич Завадовский имел государственное значение до своего придворного случая и удерживал его после выхода из фаворитов. Он принадлежал к сонму тех талантливых людей, которых орлиный взгляд Екатерины умел отыскивать в толпе, которых великая царица ценила и направляла именно на то дело, к которому каждый был пригоден, — образованный, умный, деятельный[143].

Завадовские, подобно Разумовским, Меншиковым, Полторацким, Безбородко, принадлежали к той новоявленной российской аристократии — без корней и исторического прошлого, — над кичливостью которой безустально издевался Пушкин. Их родословная в лучшем случае восходила к царствованию Петра I. А после него, когда на российском престоле восседали женщины, как правило, начиналась с ложа императрицы. Малороссийский губернатор граф П. А. Румянцев обратил внимание на чудесный голос семинариста киевской духовной академии Петра Завадовского и доставил его в придворную капеллу Елизаветы. Затем Завадовский вместе с другим своим земляком, Безбородко, служил в армии под началом Румянцева. Придворный случай возвёл его в звание аристократа в царствование Екатерины. Начиналось это вот как, по сведениям выходца из России французского писателя Анри Труайя[144].

Потёмкин удерживал постоянное внимание императрицы сочетанием страстного желания и пренебрежения, нежности и грубости. Даже когда со временем стал угасать огонь их плотской страсти, он стремился быть её последним прибежищем. То ли он первым почувствовал усталость рядом со стареющей женщиной. То ли её отягчили внезапные перемены в настроении «Гяура», и она стала искать более обыкновенных и свежих впечатлений. Так или иначе, после двухлетней близости он начал украдкой заглядываться на молодых женщин, а она интересоваться молодыми мужчинами. Ни один из них не драматизировал взаимного разочарования. Плотское влечение ослабло, но ничто не смогло помешать их взаимной любви и восхищению друг другом. Главной заботой Потёмкина, когда он установил, что их отношения изменились, стало желание сохранить своё влияние на Екатерину с помощью им самим же избранного заместителя. Она будет принадлежать другому, но он не перестанет обладать ею. Этим «другим» должен был стать молодой и очаровательный украинец Пётр Завадовский. Как только он был представлен императрице в качестве заместителя и одобрен ею, тут же подвергнут испытанию (официально эту роль исполняла графиня Брюс, её вещее заключение было своеобразной визой для допуска в спальню императрицы. — С. Б.). Результат оказался внушающим. Когда придворные прослышали о перемене на ложе Екатерины, все разом порешили, что Потёмкин впал в немилость. Некоторые торжествовали: «Своим высокомерным поведением, пока пребывал в фаворе, он приобрёл много недругов и мог с основанием ожидать, что теперь, когда отвергнут, ему будут мстить, — писал сэр Ричард Оутс в своём шифрованном донесении. — Ничего удивительного, если совсем неожиданно закончит свою карьеру в каком-нибудь монастыре. Он всегда выказывал предпочтение к такому образу жизни»[145].

Но сэр Ричард плохо знал Потёмкина. После краткого пребывания в Новгородской губернии он возвратился в Санкт-Петербург и уступил свой «служебный» апартамент Завадовскому за сто тысяч рублей. Кроме этого своеобразного откупа, новый фаворит купил также право доступа в спальню императрицы. Выплачивал бывшему фавориту таксу за переход. Но Потёмкин и не думал навсегда устраниться от своей возлюбленной. В сущности, у него ни на миг не возникала мысль о возвращении места в постели Екатерины, но никакому домогателю он не позволит завладеть императрицей на более длительный срок, чем продолжается один каприз. Он перестал быть любовником императрицы, но останется её посредником. Чем мимолётней будет её благосклонность к новому, тем сильнее станет его власть над Екатериной. Он должен подталкивать её к переменам, к разнообразию. И странно, чем больше ревновала императрица, тем последовательнее был он и тем сильнее желал, чтоб молодые мужчины почаще сменялись на ложе женщины, которую он любил. До тех пор пока она не будет искать в своих партнёрах ничего иного, кроме плотского наслаждения, он будет оставаться её властелином. Расчёт оказался точным. Он обосновался во дворце, связанном с императорским галереей. Императрица в любой момент могла посещать его, не возбуждая ни в ком любопытства. И она воспользовалась этим преимуществом. Никогда ещё не испытывала она столь острой потребности в советах своего Гриши. Её жизнь как бы состояла из двух частей. Буйные ночные оргии с очередным фигурантом, и столь полезная дружба с человеком, кого она считала своим супругом. Отныне Потёмкин будет определять «избранников» императрицы. Их господство не будет продолжаться более нескольких месяцев. Завадовский был устранён в июне 1776 года. «Он получил в дар от неё пятьдесят тысяч рублей, пять тысяч годовой ренты и четыре тысячи крестьян на Украине, где они стоят дорого», — писал своему брату кавалер де Корберон, новый управляющий посольством Франции в России. И добавил: «Согласись, мой друг, что это ремесло здесь очень доходно».

От себя присовокуплю — через своё ремесло добыл он также и графский титул — Екатерина пожаловала его Завадовскому в начале фавора в 1774 году. Унизительно же было для императрицы всея Руси спать с бывшим певчим-семинаристом! Вот каким образом добывались в России знатность, богатство и титулы. Вот почему представители старейшего боярско-царского рода Нарышкины так упорно отказывались от постоянно предлагаемых им российскими императорами княжеских и графских титулов.

Потёмкин заменил Завадовского красивым, как Адонис, сербом Семёном Зоричем — Симой, как нежно называла его Екатерина. На седьмом небе от счастья Адонис подарил своему благодетелю 100 тысяч рублей. Потёмкин по праву сутенёра в законе без угрызения совести положил эти деньги в свой кошелёк. Место Зорича скоро занял сержант гусарского полка Иван Николаевич Римский-Корсаков. Императрица по какой-то странной иронии Провидения наградила нового любовника прозвищем Пирр — царь Эпира. Своему душеприказчику Гримму писала: Когда Пирр играет на скрипке, и собаки впадают в транс; когда поёт, птицы прилетают послушать его песни, как в легенде об Орфее. Любой жест и движение Пирра исполнен благородства и грации, он лучезарен, как солнце, источает вокруг себя сияние; в нём нет ничего женственного, напротив, он мужественен, как вам бы того хотелось. Всё в нём — полная гармония. Молодому красавчику Пирру казалось, что он безгранично завладел императрицей. Но на самом деле это завоевание оказалось пирровой победой. Опьянев от успеха, он позволил себе любовную интрижку с графиней Строгановой, а потом, совсем забывшись, вступил в связь с графиней Брюсс, той самой, которая подвергла его первому испытанию. И однажды императрица застала своих должностных лиц — любовника и личного «дегустатора» — при исполнении на сей раз отнюдь не служебных обязанностей. Графиня была выслана из столицы, а превосходно исполнявший пятнадцать месяцев свою роль Римский-Корсаков устранён с щедрым вознаграждением.

Свято место долго не пустует! Вскорости его занял молодой Александр Ланской — интеллигентный, соблазнительный и ласковый «Саша». Неожиданно Саша в расцвете молодости и очаровательной мужественности умирает от дифтерита на руках Екатерины. А. О. Смирнова-Россет указывает иную, более романтическую версию гибели Ланского: на норовистом коне хотел перескочить скульптуру «Лебедь» в Царскосельском парке, лошадь споткнулась, он свалился наземь, ударившись о каменное изваяние, и умер на месте… После его смерти сокрушённая от скорби императрица две недели находилась между жизнью и смертью. Опасались кровоизлияния в мозг. Я надеялась, что он будет мне опорой в старости. Он старался, он рос, он знал мои вкусы. Он был юношей, кого я воспитывала, признательный, милый, честный, сопереживал мои горести, радовался моими радостями. Одним словом, имею вам сообщить, что генерала Ланского уже нет среди живых. Моя спальня, в которой я испытала столько блаженства, превратилась в чёрную бездну, где я теперь едва влачусь, как тень… Как только начинаю говорить перед людьми, всхлипыванья заглушают мои слова. Не могу ни спать, ни есть. Чтение меня отягчает, попытка писать отнимает последние силы. Не знаю, что будет со мной, знаю только, что ещё никогда в жизни не была столь несчастной, как сейчас, когда мой самый лучший и милый друг меня покинул. Бедная Екатерина! Наимогущественная владычица мира была столь несчастна в любви! Выручил верный друг Потёмкин. В эти трудные минуты он был возле своей повелительницы, вместе с ней «выл» от горя. Как только императрица немного пришла в себя после потери, фельдмаршал представил ей нового кандидата — Александра Ермолова — тридцати одного года, крупного, русого, с миндалевидными глазами и немного сплюснутым носом. За что Потёмкин наградил его прозвищем «белый негр». Он был старшим братом известного полководца александровской и николаевской эпох Алексея Петровича Ермолова. Ни умом, ни весёлым нравом не отличался очередной фаворит, взамен этого был серьёзным и хорошо воспитанным. Зато Екатерина находила его очень способным и очень достойным другом. «Достойный друг» повёл себя недостойно по отношению к своему покровителю Потёмкину — уличил его перед императрицей в присвоении огромной суммы из казённых средств. Неблагодарный вскоре был жестоко наказан всесильным светлейшим князем и удалён из покоев государыни с откупом в сто тридцать тысяч рублей и четырьмя тысячами крепостных душ. За ним пришел черёд Александру Дмитриеву-Мамонову, братьям Валериану и Платону Зубовым. Смерть императрицы оборвала эту бесконечную вереницу так дорого обходившихся российской казне любовников. Французский дипломат Ж. Кастер, в силу национальной склонности считать каждую копейку, на досуге произвёл расчёт (ах эта иноземная привычка считать чужие деньги!). Оказалось, что 16 официальных фаворитов Екатерины обошлись государству (дотошный счетовод конвертировал в рубли крепостных крестьян, земли, дворцы, драгоценности, пожизненную ренту) в 92 820 000 рублей! При этом дороже всех — в 50 миллионов — стоил могущественный светлейший князь Потёмкин. Но доходное ремесло для самих фаворитов было чревато опасными издержками — Ланской употреблял допинги перед каждым восхождением на ложе престарелой матушки-царицы из страха не опростоволоситься перед неистощимой Мессалиной, Платон Зубов в старости признавался, что каждый раз при исполнении своих обязанностей у него дрожали поджилки, сводило ноги, от отвращения он покрывался испариной. Мамонов сошёл с ума и в 36 лет покинул сей грешный мир.

Злой рок довлел над Екатериной и её любовниками! А наш герой Василий Петрович Завадовский заплатил за фаворитизм бездетностью. Ему уже перевалило за пятьдесят, когда в 1887 г. он женился на двадцатилетней графине Вере Николаевне Апраксиной. Столь неразумный поступок и растраченные в молодости силы привели к тому, что молодая графиня (прабабка Софьи Андреевны Толстой) завела себе любовника — князя Ивана Ивановича Барятинского, и прижила от него троих детей — двух сыновей, Александра и Василия, и дочь Татьяну.^{1} Так утверждал составитель «Российской родословной книги» наш злоязычный знакомец князь Пётр Долгоруков. Граф Завадовский смиренно и благоразумно признал незаконнорождённых своими детьми и не отказал им в чести носить своё столь славное имя! Современники утверждали, что из всех временщиков Екатерины он был самым умным человеком. Признавал это даже злопыхатель Вигель:

Украинец, умная голова, когда-то любимый секретарь Румянцева-Задунайского, некогда славился красотою столько же, как и умом, и не одним «последним умел нравиться Екатерине», который, не зная опалы, видел множество перемен при её дворе; осторожно и спокойно прожил бурные годы царствования Павла; при Александре I принимал участие в новообразуемом министерстве. Он один только, исключая Сперанского, знал по-латыни — это учёность, «кому же приличнее его поручить» министерство просвещения?[146]

Старший брат Василия Петровича — Александр (1794—1856), был поручиком Александрийского гусарского полка, затем камер-юнкером, с 1817 г. чиновником Коллегии иностранных дел, куда после окончания Лицея был определён и Пушкин. Они вместе кутили, картёжничали, волочились за актрисами. Завадовский разгульно, бесшабашно проматывал огромное батюшкино состояние, умноженное рачительностью Петра Васильевича и дальнейшими щедротами императоров Павла и Александра. В 1817 г. в Петербурге состоялся первый тур знаменитой четверной дуэли. Её участники, Завадовский, Шереметев, Якубович и Грибоедов. Завадовский и Шереметев стрелялись из-за балерины Истоминой. Грибоедов был секундантом Завадовского, Якубович — Шереметева. Завадовский убил Шереметева наповал. Графу Александру убийство сошло с рук. Якубовича же, как секунданта, сослали на Кавказ. Там в октябре 1818 г. состоялся второй тур дуэли — стрелялись секунданты — Якубович и Грибоедов. Якубович прострелил Грибоедову руку. Выстрел — неслучайный, преднамеренный, злоумышленный. Грибоедов был прекрасным музыкантом и композитором. Прострелянная рука лишила его дальнейшей возможности музицировать. Она же — как ни прискорбно это звучит — помогла после убийства Грибоедова в Тегеране опознать его изувеченный труп!

Участники этой дуэли, как и сама дуэль, отражены в планах будущего романа Пушкина «Русский Пелам». В намеченной канве к истории другого действующего лица, Фёдора Орлова, Пушкин отметил: Франт, вроде Завадовского, шалопай, любовницы, долги. Я уже сетовала о том, какой потерей не только для русской литературы, не только для истории эпохи, но и для обогащения и расширения биографии Поэта стало это ненаписанное произведение. Оно должно было явиться доподлинным эпическим слепком александровско-николаевской эпохи. План «Русского Пелама» позволяет проникнуть — простите за избитое выражение, но точнее не подберёшь! — в творческую лабораторию Поэта. Вместе с тем план — прекрасная иллюстрация уже не раз повторенной мысли — Пушкин лепил образы героев из характеров нескольких своих знакомцев. Внимательное прочтение убеждает в этом. Вот Фёдор Орлов. Но он же и Завадовский. Через несколько строк они сливаются, синтезируются в один образ. Намечая схему главного героя — Пелама, Пушкин записал: Светская жизнь. Петербургская (получаю часть моей матери), балы, скука большого света, происходящая от бранчливости женщин; он, по примеру молодёжи, удаляется в холостую компанию; дружится с Zavadovski (Ф. Орловым). Но обратите внимание — Пелам — это же и сам Поэт. Вместе с тем и Грибоедов: меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки… — всё в нём необыкновенно привлекательно — пушкинские слова о реальном Грибоедове. Но и ещё кто-то. Возможно, граф Александр Григорьевич Строганов, муж Натальи Кочубей. Ибо и она, и её отец фигурируют под очень прозрачной фамилией Чоколей в запутанной коллизии вокруг Истоминой и дуэли. Продолжает (Пелам) свою беспутную жизнь. Связь его с танцоркой, за счёт графа Завадовского. Дуэль Фёдора Орлова с двоюродным братом Пелама.

Но сейчас не место выяснять — кто есть кто. Важно другое — Завадовский, Якубович, Ф. Орлов, В. В. Шереметев, актрисы и танцовщицы, вся золотая петербургская молодёжь начала двадцатых годов живо волновали воображение Поэта и просились на страницы будущего романа.