Увлечение, стоившее пощёчины

Жил-был принц. Прекрасный, умный и добрый.

Ну словно принц из сказки. И любил он красивую принцессу Зиси. Она тоже любила его. Эти два существа были созданы друг для друга. Но её выдали замуж за другого. Ведь так часто бывает на свете. Особенно среди коронованных особ. И стала она женой Франца Йозефа — императора могущественной тогда Австро-Венгерской империи. Эта красавица императрица была очень несчастной и одинокой. Спасалась от одиночества в путешествиях по белу свету. И в путешествии, на берегу Женевского озера, погибла от пули анархиста — не ей предназначенной, но роком посланной ей навстречу. Её кузен-принц после смерти отца стал королём Людвигом II Баварского королевства. Он тоже женился на другой, на родной сестре красивой королевы. Но не смог её полюбить. Жил отдельно. Скрывался в своих замках, построенных по его фантазии — таких же странных и причудливых, как он сам. Стоят они и поныне, будто волшебные миражи из небытия. Один из них, «Neuschwanstein»[155], был возведён в Лебединой долине у озера на высокой скале. Вокруг непроходимые леса и острые пики альпийских предгорий. Этот замок со множеством башен — узких, вонзённых в небо, соединённых друг с другом и с дворцом переходами, лестницами, подземными ходами — был поистине волшебным чертогом: резные дубовые потолки, двери, колонны, зеркальный наборный паркет из редчайших древесных пород, полы, изукрашенные мозаичными панно в роскошном огромном тронном зале, причудливой вязью расписанные стены, прихотливо узорчатая мебель, драгоценные гобелены, драпировки, замечательная коллекция картин. Замок стал последним прибежищем загадочного короля. Сам будто из сказки, он и жил, как в сказке, так и не пробудившись от сна далёких отзвучавших веков… Тихо и странно, словно растворившийся мираж, исчез из жизни в сорок лет. Это произошло в соседнем замке «Берг», куда он уехал, чтобы умереть. Вечером спустился к берегу Штанбергского озера. Оглянулся — не упускавшие его из виду телохранители немного отстали. Он быстро вошёл в воду и продвигался вперёд до тех пор, пока волны не поглотили его. На месте его гибели посреди озера стоит простой морёного дуба крест с надписью: Король Людвиг II Баварский… Любопытные туристы со всех концов света приезжают в Нёйшванштайн подивиться на последнюю причуду заколдованного принца Лебедя. Возможно, во время своих путешествий по Германии здесь, в Лебединой долине, побывал такой же загадочный и такой же не от мира сего человек — П. И. Чайковский. И среди этой дикой заколдованной природы на берегу озера у подножия тогда ещё недостроенного замка родились первые мелодии будущего балета…

Людвиг Баварский страстно любил искусство. Вагнер был его идолом. Принц ставил у себя в замках его оперы, опекал композитора до самой своей смерти. Он продолжал пополнять отцовскую коллекцию портретов красивейших женщин мира, знаменитую ныне галерею Мюнхенского королевского дворца «Нимфенбург». Там я впервые увидела изображение прекрасной, как ангел, Амалии Крюднер…

В библиотеке Пушкина обнаружена книга «Gedichte des Königs Ludvig von Bayern»[156], изданная в Мюнхене в 1829 году. На ней надпись: «A. Lerchenfeld». Это были стихи деда принца — Людвига I, подаренные Амалией Лерхенфельд-Крюднер Поэту.

Она была внебрачной дочерью баварского графа Максимилиана Лерхенфельда и немецкой принцессы Тур-и-Таксис. Великосветские сплетники утверждали, что принцесса прижила дочь вовсе не от графа, а от самого прусского короля Фридриха-Вильгельма III. Ежели это правда, Амалия приходилась сводной сестрой русской императрице. По-видимому, сия тайна была известна русскому двору. Александр Иванович Тургенев записал в своём дневнике 29 января 1834 г. после посещения князя И. Гагарина в Мюнхене: Обедал у него, подле Крюднерши-красавицы; сходство с имп<ератрицей> — но не хуже её. Муж поглядывал.[157]

Пятнадцатилетняя Амалия в 1825 г. вышла замуж за барона А. С. Крюднера. Что заставило юную красавицу стать женой безрукого, не очень знатного и не столь сановного первого секретаря в русском посольстве в Мюнхене? Возможно, подчинилась воле названого отца графа Лерхенфельда? А им двигало желание поскорее пристроить незаконнорождённую дочь? Или сама Амалия стремилась вырваться из-под его опеки? А может, расчёт, деньги? Позднее Смирнова-Россет скажет о ней: Она точно скверная немка, у ней, как говорил мне раз человек мой Григорий, жадность к деньгам непомерная[158].

Дневник Фикельмон свидетельствует, что и после замужества дочь сохранила тёплые отношения с отцом. Вместе с ним и матерью летом 1833 года она приехала в Петербург, сопровождала посланника на все приёмы и балы, загородные прогулки. Юную графиню привечали и в русском посольстве в Мюнхене. Не только из-за красоты, но, наверное, из-за родства с русской царицей. Прелестная Амалия покорила не одного барона Крюднера. Она воспламенила сердце молодого дипломата-поэта Ф. И. Тютчева. И, кажется, не без взаимности.

Я помню время золотое,

Я помню сердцу милый край.

День вечерел; мы были двое;

Внизу, в тени, шумел Дунай.

И на холму, там, где, белея,

Руина замка вдаль глядит,

Стояла ты, младая фея,

На мшистый опершись гранит, —

Ногой младенческой касаясь

Обломков груды вековой;

И солнце медлило, прощаясь

С холмом, и замком, и тобой.

И ветер тихий мимолётом

Твоей одеждою играл

И с диких яблонь цвет за цветом

На плечи юные свевал.

Ты беззаботно вдаль глядела…

Край неба дымно гас в лучах;

День догорал; звучнее пела

Река в померкших берегах.

И ты с весёлостью беспечной

Счастливый провожала день;

И сладко жизни быстротечной

Над нами пролетала тень.

Это стихотворение датируется по-разному — в одних изданиях 1836 годом, в других — серединой двадцатых годов. Бесспорно одно — оно навеяно воспоминанием о том золотом времени, когда молодой поэт вместе с Амалией совершил путешествие по Дунаю на корабле. Я уже говорила, Тютчев редко датировал свои стихотворения. Сейчас трудно решить, была ли уже в то время младая фея замужем за Крюднером или эта прогулка состоялась раньше, до обручения с бароном. Для раскрепощённых европейских нравов не было ничего предосудительного в путешествии молодой девушки вдвоём с галантным кавалером. Недавно прибывший из России второй секретарь русского посольства взволновал своей поэтическо-пылкой душой юную баронессу. И она, вероятно не без согласия отца, вызвалась показать ему старинные, овеянные жгучими легендами замки-крепости на скалистых берегах верхнего Дуная. Корабль медленно плыл по петлявшей средь горного ущелья реке. За Злой Излучиной у деревни Готсдорф открывалась долина Нибелунгов. Тютчев, увлекавшийся в студенческие годы немецкими поэтами и философами, декламировал своей спутнице отрывки из средневековой саги — «Песня о Нибелунгах»…

Описанный в стихотворении замок — Мекка для туристов. Возле городка Дюрнштайн, на двухсотметровой высоте лежат развалины крепости, в которой был заточён знаменитый английский король Ричард Львиное Сердце. Легенда рассказывает, что он был пленён австрийским герцогом Леопольдом VI, когда в 1192 году возвращался на родину после Третьего Крестового похода. Более двух лет томился король в плену, пока не был выкуплен англичанами за 100 тысяч серебряных марок…

Молодость, красота молодой феи, волшебство окрестной природы, древние камни, хранящие тайны минувших веков, — родили это одно из самых лирических стихотворений поэта.

Тютчев пребывал в русской дипломатической миссии в Баварии до 1837 года. После трёхлетней службы в Турине вновь вернулся в Мюнхен частным лицом. Все эти годы он постоянно встречался с баронессой Крюднер. Прежнее чувство сменилось дружескими отношениями. По настоянию Амалии Тютчев решился наконец в 1836 г. прислать Пушкину для публикации свою подборку стихов. Как я уже упоминала, сама Крюднер привезла их в Петербург.

Потом они надолго расстались. Промелькнула быстротечная жизнь. И однажды судьба вновь столкнула 67-летнего поэта с 62-летней баронессой. Встреча всколыхнула воспоминания об их романтической прогулке по Дунаю, нежной голубоглазой Лорелай на вершине дунайской скалы, пылком юношеском чувстве…

Как поздней осени порою

Бывают дни, бывает час,

Когда повеет вдруг весною

И что-то встрепенется в нас, —

Так, весь обвеян дуновеньем

Тех лет душевной полноты,

С давно забытым упоеньем

Смотрю на милые черты…

Это строки из стихотворения, известного многим как популярный романс «Я встретил вас — и всё былое…».

Можно определённо сказать — брак красавицы с бароном Крюднером не был любовным союзом. У Тютчева есть стихотворение «К N.N.», по всей вероятности, относящееся к Амалии Крюднер. Его героиня — уже не та младая фея, вдохновившая поэта на романтическое, нежное и восторженное послание. Не тот и поэт — разочарованный в жизни, в людях, в прежде любимой женщине. Стихи полны горечи и даже презрения к ней.

Ты любишь, ты притворствовать умеешь, —

Когда в толпе, украдкой от людей,

Моя нога касается твоей,

Ты мне ответ даёшь и не краснеешь!

Всё тот же вид рассеянный, бездушный,

Движенье персей, взор, улыбка та ж…

Меж тем твой муж, сей ненавистный страж,

Любуется твоей красой послушной.

Благодаря и людям и судьбе,

Ты тайным радостям узнала цену,

Узнала свет: он ставит нам в измену

Все радости… Измена льстит тебе.

Стыдливости румянец невозвратный,

Он улетел с твоих младых ланит —

Так с юных роз Авроры луч бежит

С их чистою душою ароматной…

Прекрасная возлюбленная, некогда божественное создание Амалия, опошленная фальшью брака, превратилась в хитрую, опасную кокетку. Именно таковой предстаёт мадам Крюднер, любовница Николая I, из воспоминаний Смирновой-Россет…

Итак, в 1833 году двадцатитрёхлетняя Амалия вместе со своим отцом баварским посланником Лерхенфельдом появилась в Петербурге. В мае этого года в здании Петербургской биржи открылась русская промышленная выставка. Графиня Фикельмон проявляла живейший интерес к зарождающейся в России промышленности — посещала фабрики, заводы, интересовалась устройством производства, бытом рабочих.

Сейчас на Бирже выставка русской промышленности, в которой в последние годы замечается огромный прогресс. Представлены поистине весьма прекрасные вещи. Прежде всего, восхищают станки, инструменты, оружие, всевозможные изделия из металла и пр. <…> Ткани также стали изготовляться лучше и красивее. Выставка хорошо оформлена в прекрасном зале; целая толпа посетителей. Позавчера мы там застали императрицу, очень весёлую и счастливую от той радости, которую выказывает народ при её появлении. Там также впервые увидела только что прибывшую мадам Крюднер, дочь Лерхенфельда и принцессы Тур-и-Таксис и, стало быть, двоюродную сестру императрицы. Видела её мельком, но она мне показалась очаровательной, — записала Долли 18 мая 1833 г.

Через месяц Фикельмон уже определила своё отношение к Крюднер. Запись 15 июня 1833:

Мадам Крюднер — очень мила; кроме красоты, в ней столько простоты, весёлости и естественности! Она мне нравится и занимает меня!

Амалия вошла в компанию Фикельмон. Долли описывает совместные прогулки в окрестностях Петербурга, пикники, путешествие на яхте в открытом море, где они наблюдают рыбную ловлю, посещение военных парадов. Вокруг них толпа поклонников — братья Виельгорские, Василий Долгоруков, князь Четвертинский, Марцелин Любомирский, Адам Ленский, Григорий Скарятин, Василий Кутузов. Иногда к ним присоединяются Вяземский, супруги Гогенлое, Меджнис[159]. Особенно бесценный в подобных случаях Михаил Виельгорский — он сочетает ум и поэтичное воображение с чрезвычайной и милой весёлостью. Все эти господа в той или иной степени у ног Крюднер. Я и Текла (Шувалова) добродушно сердимся, что все наши поклонники забыли нас ради Крюднер. Она в самом деле очаровательная, красивая, очень непосредственная и весёлая. — Запись 7 июля 1833 г.

В суматохе непрерывных балов, раутов, оживлённой светской жизни Долли не отметила в дневнике день своего приёма. А на нём произошло весьма любопытное событие, связанное с Пушкиным. Об этом сообщает Вяземский в письме к жене от 25 июля.

Вчера вечер у Фикельмон вместо пятницы, потому что в субботу большой парад на заключение в Красном Селе. Вчера было довольно вяло. Один Пушкин palpitoit de l'interet du moment [160] , краснея взглядывал на Крюднершу и несколько увиваясь вокруг неё.

Для Пушкина это даром не прошло. Наталья Николаевна, как всякая красавица, приходила в негодование, когда муж в её присутствии обращал внимание на других красивых женщин. Возмущённая его «увиванием» вокруг Крюднер, она демонстративно уехала домой. Пушкин спохватился и вдогонку за ней. Он застал Натали в спальне — она стояла перед трюмо и снимала с себя украшения.

— Что с тобой? Почему уехала без меня? — прикидываясь удивлённым, спросил Пушкин.

Вместо ответа Наталья Николаевна залепила ему увесистую пощёчину. Пушкин расхохотался. Он радовался, как ребёнок, что жена ревнует его. На другой день с гордостью рассказывал всем подряд об устроенной ему Натали сцене ревности.

Петербургские мужчины захлёбывались от восторга перед прелестями обворожительной немки. Вяземский — вечный поклонник красоты — писал А. И. Тургеневу:

У нас здесь мюнхенская красавица Крюднерша. Она очень мила, жива и красива, но что-то слишком белокура лицом, духом, разговором и кокетством; всё это молочного цвета и вкуса.

И вновь о ней в письме к жене после вечера у Бобринских:

Была тут приезжая Саксонка, очень мила, молода, бела, стыдлива. Я обещал Люцероде [161] сказать тебе, что он её не казал людям из ревности, а выпустил в свет только перед самым её отъездом.

29 июля Вяземский сообщает Вере Фёдоровне, что Пушкин отбывает в дальний путь, сперва к себе в деревню, там в Казань и в Оренбург. Очарованный Амалией, князь не смог и на сей раз удержаться, чтоб не выложить терпеливой и мудро не ревнивой княгине свои последние впечатления о красавице:

Вчера Крюднерша была очень мила, бела, плечиста. Весь вечер пела с Вьелгорским немецкие штучки. Голос её очень хорош [162] .

В начале сентября Амалия и оба Лерхенфельды — посланник с матерью — вернулись в Баварию.

О них многие горюют, особенно оплакивает их отъезд Марцелин, совсем обезумевший от любви к Крюднер. Всё же его мне не так жаль, несмотря на его нынешнее отчаяние, чем её, даже если она совсем немножко была тронута его чувством! Что касается меня, я до глубины сердца огорчена расставанием с ней; она, прежде всего, была прекрасным украшением нашего общества, кроме того, очень добра, непосредственна — совершенно бесценное качество в этой стране — и непретенциозна, — записала Фикельмон 4 сентября 1833 г.

В 1835 г. супруги Фикельмон более чем на полгода уезжают в Австрию. В отпуск, но главное — для подготовки австрийского двора к прибытию русского императора. В конце сентября этого года в Чехию для закладки памятника под Кульмом приехали три императора бывшего Священного союза — Николай I, прусский кайзер Фридрих-Вильгельм III и австрийский Фердинанд. Здесь в 1813 году союзнические войска под командованием Барклая-де-Толли разгромили французский корпус генерала Д. Вандама. Вот как описывает это торжество Фикельмон:

29-го (сентября) мы отбыли в Кульм. Три государя заложили первый камень памятника, который будет сооружён в честь русской гвардии в память о славной победе под Кульмом. Император Николай пригласил шесть гренадеров — участников в этой битве. Их поставили вокруг обозначенного для памятника места, и эти добрые люди плакали. Король Пруссии, принявший 22 года назад, точно в день сегодняшнего торжества, решение, которое обеспечило победу, тоже был глубоко взволнован. Его вид растрогал всех присутствовавших. После церемонии освящения выстроенные на площади в каре войска дали трёхкратный залп. Одновременно далёким эхом раскатился выстрел орудия, расположенного возле прусского и австрийского памятников. Это был салют от мёртвых для живых!

Баронесса Крюднер также приехала в Чехию из Мюнхена.

Я встретилась с Клазин и её дочерьми, с графиней Лерхенфельд и Амалией Крюднер, которая приехала повидаться с русской императрицей. Она по-прежнему хороша, как ангел, простая и естественная, — записала Фикельмон 3 октября 1835 г.

Вскоре граф Лерхенфельд получил постоянное назначение посланником в Петербург. Вероятно, не без содействия русской императрицы. Для Амалии это стало поводом для частых наездов в русскую столицу. На беду Александре Фёдоровне — именно в ту пору император стал оказывать высочайшее внимание мюнхенской красавице.

Воспоминания А. О. Смирновой о зиме 1838 г.:

В Аничковом дворце танцевали всякую неделю в белой гостиной; не приглашалось более ста человек. Государь занимался в особенности бар. Крюднер, но кокетствовал, как молоденькая бабёнка, со всеми и радовался соперничеством Бутурлиной и Крюднер. Я была свободна как птица и смотрела на все эти проделки как на театральное представление, не подозревая, что тут развивалось драматическое чувство зависти, ненависти, неудовлетворённой страсти, которая не переступала границ единственно оттого, что было сознание неискренности государя. Он ещё тогда так любил свою жену, что пересказывал ей все разговоры с дамами, которых обнадёживал и словами, и взглядами, не всегда прилично красноречивыми. Однажды в конце бала, когда пара за парой быстро и весело скользили в мазурке, усталые, мы присели в уголке за камином с бар. Крюднер; она была в белом платье, зелёные листья обвивали её белокурые локоны; она была блистательно хороша, но не весела. Наискось в дверях стоял царь с Е. М. Бутурлиной, которая беспечной своей весёлостью, более чем красотой, всех привлекала, и, казалось, с ней живо говорил; она отворачивалась, играла веером, смеялась иногда и показывала ряд прекрасных своих жемчугов; потом, по своей привычке, складывала, протягивая, свои руки — словом, была в весьма большом malà son aise.[163] Я сказала т-те Krudener: «Vous avez soupè, mais aujourd'hui les derniers honneurs sont pour elle». — «C'est un homme étrange, — dit elle, — il faut pourtant que ces choses ayent un résultat, avec lui il n'y a point de fin, il n'en a pas le courage, il attache une singulière idée à la fidélité. Tous ces manèges avec elle ne prouvent rien».[164]

Всю эту зиму он ужинал между Крюднер и Mary Пашковой, которой эта роль вовсе не нравилась. Обыкновенно в уголке, в длинной зале, где гора, ставили стол на четыре прибора; Орлов и Адлерберг садились с ними. После покойный Бенкендорф заступил место Адлерберга, а потом и место государя при Крюднерше. Государь нынешнюю зиму мне сказал: «Я уступил после своё место другому» — и говорил о ней с неудовольствием, жаловался на её неблагодарность и ненавистное чувство к России[165].

Была ли искренна со Смирновой скрытная и весьма хитрая немка, когда ей признавалась, что у царя на это нет мужества и он придаёт огромное значение верности? В мемуарах Александра Осиповна идеализирует личность Николая. Пригретая, обласканная их величествами, она не беспристрастна была к ним обоим. Так что нельзя особенно доверять её словам о верности императора супруге. Причина драматического чувства зависти, ненависти, неудовлетворённой страсти была в ином. При всей своей разнузданности царь, вероятно, не мог допустить кровосмешения. Он не переступил границ не из-за отсутствия мужества или чрезмерной верности супруге, а оттого, что Амалия была сводной сестрой императрицы.

В 1852 г. скончался барон Крюднер. Сорокадвухлетняя вдова снова вскоре вышла замуж, за графа Н. В. Адлерберга, сына вышеупомянутого В. Ф. Адлерберга — начальника Военно-походной канцелярии. Будущий свёкор Амалии после смерти в 1852 году министра двора и уделов П. Волконского занял его место. Это обстоятельство оказалось весьма немаловажным для выбора второго супруга всё ещё не поблекшей красавицей. У нового мужа были и свои преимущества — генерал-адъютант, военный губернатор Симферополя. Этот брак для Амалии оказался более удачным во всех отношениях — от титула, именитости, чинов, особой благосклонности двора ко всей семье Адлербергов до возраста второго супруга — он был моложе её на 9 лет. Карьера молодого Адлерберга после женитьбы на Крюднер стремительно пошла вверх. Привыкшая блистать в дипломатических салонах, Крюднер выторговала для мужа должность в русском посольстве в Берлине. В 1857 году через вдовствующую императрицу и нового императора Александра II она стала добиваться назначения его послом в Дрезден. Но всесильный министр иностранных дел и канцлер А. М. Горчаков воспротивился желанию двора. Честолюбие Крюднер-Адлерберг было удовлетворено более выгодной синекурой — она стала генерал-губернаторшей Великого княжества Финляндского.

В экспозиции теплицского дворца находится копия знаменитого портрета Амалии Крюднер кисти А. Флайшмана. Того самого, что я видела в мюнхенской галерее красавиц. Как он оказался в замке Клари-Альдрингенов, мне неизвестно. Возможно, портрет был присовокуплён к собранию «Пушкинских друзей в Теплице» позднее из какого-нибудь чешского замка. Но вполне вероятно, что его получила в подарок от Амалии поклонница её красоты графиня Фикельмон. Как бы то ни было, портрет красавицы уместен среди изображений тех, кто разными путями вошёл в жизнь Поэта.

Амалия Крюднер по праву занимает в ней своё место. Известное стихотворение Пушкина 1832 г. «К **» — «Нет, нет, не должен я, не смею, не могу…» — посвящено не ей. Но разве не мог сказать скованный узами брака Поэт то же самое и о Крюднер: …но почему ж порой / Не погружуся я в минутное мечтанье, / Когда нечаянно пройдёт передо мной / Младое, чистое, небесное созданье… Среди стихотворных набросков тридцатых годов имеется одно, которое можно попробовать отнести к Крюднер. Вспомним письмо Вяземского к жене от 29 июля 1833 г. с сообщением об отъезде Пушкина в дальний путь и о прелестях Крюднерши. Припомним строки из, возможно, ей посвящённого стихотворения Тютчева: Когда в толпе, украдкой от людей, / Моя нога касается твоей, / Ты мне ответ даёшь и не краснеешь! Наконец, черты Крюднер из воспоминаний современников — весёлая, нежная, естественная, смелая, мило щебечущая… Не является ли всё это ключиком к размышлению Пушкина о какой-то молодой женщине, набросанному второпях, незавершённому в спешке перед отъездом из Петербурга:

Зачем я ею очарован?

Зачем расстаться должен с ней?

Когда б я не был избалован

Цыганской жизнию моей. <…>

Она глядит на вас так нежно,

Она лепечет так небрежно,

Она так тонко весела,

Её глаза так полны чувством,

Вечор она с таким искусством

Из-под накрытого стола

Свою мне ножку подала!

Конечно, это всего лишь предположение. Оно вызвано сопричастностью к Музе Пушкина. Трудно представить, что она молчала, когда Поэт трепетал и краснел в восторге перед божественным явлением красоты.