ГЛАВА 4. УХТИНСКАЯ КАМПАНИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Аванпосты противника уже устранила наша головная группа, захватившая Подужемье — деревню, находившуюся у подножья водопада. Там мы устроили первый склад. В это же время наша рота на левом фланге очистила Половину. Мы обнаружили, что противник оккупировал все деревни к западу, разместив там маленькие гарнизоны численностью от десяти до восьмидесяти человек, и построил несколько блокгаузов. Методы, которые использовал Карельский полк для борьбы с вражескими гарнизонами, были практически идентичны и различались лишь мелочами, обусловленными географическими условиями или случайностями. Описания одной операции будет вполне достаточно, чтобы стал понятным весь наш образ действий и составилось представление обо всей компании, закончившейся последним сражением и изгнанием захватчиков. Для этого необходимо рассказать о солдатах, противостоявших друг другу. С одной стороны были карелы, умелые охотники и следопыты, которые могли точно прочитать сообщение, оставленное парой сломанных камышей на берегу реки, погнутой веточкой или пучком травы, плывущим по воде. Возмужав на Северном полярном круге, где жизнь была трудной и приходилось бороться даже за такие основные потребности, как еда, одежда и крыша над головой, они стали крепкими и упорными. Они использовали дымовые сигналы и передавали военные сообщения с помощью маленьких веточек, которые укладывали в определенные фигуры на лесные тропинки или рядом с ними. Они не брали пленных, так как их пришлось бы кормить, а их этика не позволяла отдавать врагу такую ценность, как пища. Более того, карелы воевали за свои дома и за своих женщин.

Целый ряд запросов, отправленных в наше Военное министерство по поводу немцев и финнов, пропавших во время боевых действий в Карелии, позволяет составить представление о качестве противостоявших нам войск. Как оказалось, в их штаб-квартире в Ухте находилось несколько немецких офицеров, кроме того, несколько сержантов-немцев были разбросаны по разным частям. Финны же были в большинстве горожанами. Умелые солдаты, они плохо разбирались в лесу и были посредственными стрелками, однако их пулеметчики действовали чрезвычайно эффективно, до последнего удерживая любую позицию. Их замечательные качества могли бы завоевать им большее уважение, не используй они разрывные пули.

Когда мы принимали решение атаковать какую-либо деревню, мы консультировались с теми солдатами нашего полка, кто был из нее родом. С их помощью составлялась карта подходов, улиц, домов и доступных прикрытий. Разведчики снабжали нас полной информацией о численности и диспозиции противника, и вместе со знанием местности, которым обладали наши солдаты, это позволяло нам относительно легко составить план нападения. Нашим лучшим союзником была внезапность, с которой мы всегда старались атаковать, создавая численное превосходство над противником, наблюдая за выходами, перекрывая пути отступления и не позволяя бежать ни одному человеку, чтобы не выдать наше присутствие. Благодаря этим методам нам всегда удавалось избегать больших потерь.

В нескольких случаях нашу обычную схему атаки приходилось подстраивать под местные условия. Операции в Половине, Гайколе, Панозере, Соповараке, Маслозере и Сопасалме отличались друг от друга лишь в мелочах, но в Юшкозере нам пришлось действовать совсем по-другому. Эта деревня растянулась на три версты вдоль берега реки и была разделена еще несколькими речками и ручьями, что делало внезапную атаку нашими силами почти невозможной. Поздно вечером 27 августа карелы вошли в деревню из леса и окружили вражеские казармы, где к своему удивлению обнаружили лишь десять человек вместо ожидаемых семидесяти. Оказалось, что как раз было время смены, и сорок человек недавно ушли в Ухту, а оставшаяся часть гарнизона была рассредоточена по деревне. Первый выстрел выдал наше присутствие финнам на другом конце деревни, и двое из них помчались вверх по реке за подкреплением. Карелы избавились от примерно тридцати врагов (всех, кого они смогли найти) и бросились в погоню за группой, ушедшей вверх по реке. Тем временем эта группа сама повернула обратно и встретилась с карелами в лесу, в восьми верстах от деревни, где финны оказались в уязвимом положении и после двух часов боя, потеряв часть своих людей, отошли обратно к лодкам, которые находились в верхней части речных порогов. Здесь они угодили в засаду, и лишь немногие сумели спастись на противоположном берегу. Река приняла свою дань ранеными и теми, кто не умел плавать.

С помощью веток, которые складывались в знаки в тех местах, где тропинки делали поворот, разведчики могли передавать следующую информацию:

Дымовые сигналы

Подавались с помощью одеяла, которым накрывали костер из зеленых веток.

1. Много больших клубов дыма — Наступайте

2. Много маленьких клубов дыма — Опасность

3. Один большой клуб дыма — Оставайтесь на месте

4. Два больших клуба дыма — Нужна помощь

5.Три больших клуба дыма — Выдвигайтесь сюда

6. Четыре больших клуба дыма — Все в порядке

Система карельских сигналов и наземных знаков

На следующий день группа противника численностью примерно 250 человек столкнулась с нашей заставой, расположенной на южном берегу у речных порогов, и попыталась выдавить ее в реку. Мы предусмотрели такое развитие событий и разместили мощные подкрепления на обоих берегах реки. Карелы на дальнем берегу зашли в тыл атакующим, в то время как наша южная группа сдерживала их натиск с помощью пулеметов и одновременно обходила их справа. Когда окружение было завершено, пороги оставались единственным направлением отступления. Бой был жестоким, в районе порогов он вылился во множество яростных рукопашных схваток, где каждый боролся до конца. Наш полк захватил три пулемета с лентами и патронами, много автоматических пистолетов и несколько лодок.

Возглавлял «Белую гвардию», как называли себя финны, германский офицер, который погиб у реки вместе с большинством своих подчиненных. У него нашли интересный памфлет, напечатанный на карельском языке и озаглавленный «Почему Англия хочет Карелию». Позднее мы обнаружили, что этот документ распространялся здесь повсеместно, что, без сомнения, стало одной из основных причин, позже толкнувших карелов на определенные предложения. Это также произвело определенное впечатление на Батаяра, офицера французской военной разведки, уже упоминавшегося выше, которому мы переслали этот документ в Кемь.

Захват Лусалмы был ужасающим примером того, насколько безжалостно карелы вели войну. Нельзя не отдать должное блестящему военному таланту карельского офицера, проведшего эту операцию, однако в самом бою совершенно не признавались гуманные принципы ведения войны, за исключением одного, и то сомнительного, но применяемого обеими сторонами: когда быстрая смерть предпочиталась краткому и чрезвычайно мучительному плену. Стороннему наблюдателю, не прошедшему через подобные страдания, сложно оценить чувство, которое испытывал к противнику солдат, чей дом сгорел, а женщины были уведены; также невозможно применить просвещенные стандарты Европы к людям, столь сильно отставшим от нас в социальном развитии, но не менее сложно забыть резню в Лусалме, где враг был окружен, вытеснен на узкий песчаный берег и перебит до последнего человека, причем никто не предлагал и не просил пощады.

Лейтенант Кемпуев, командовавший этой атакой и захвативший два пулемета и довольно много разрывных патронов, вне службы был добрейшим человеком. Помню, как он нес раненого ребенка своего соседа много миль через лес, чтобы того осмотрел доктор Гаррисон. За Ухту он получил Военный крест, но там же был тяжело ранен пулей и желудок, и его в бессознательном состоянии отвезли по реке в наш временный госпиталь, которым заведовала известная акушерка. Она была первой, кого увидел Кемпуев, придя в сознание, и, несмотря на свою слабость, он не мог не пошутить с ней: «Принесите мне новорожденного! Это мальчик или девочка?» Лишь через пять или шесть дней его смог осмотреть сам доктор. Он был очень обеспокоен тяжестью ранения и дал сестре подробные указания по лечению, диете и так далее. Кемпуев слушал все это с интересом, так как ему переводили слова доктора, и потом спросил: «А не вредно ли мне будет съесть “Маконаки”?» Гаррисон ужаснулся такому абсурдному заявлению и прочел пациенту целую лекцию о том, как серьезны ранения в желудок и как глупо нагружать воспаленный орган жесткими галетами, овощами и мясом. Терпеливо выслушав его, Кемпуев заметил: «Я поинтересовался, потому что после ранения съедаю по две штуки каждый день». Через две недели пациент уже ходил, а еще через шесть вернулся к своей любимой винтовке. Доктор всегда считал этот случай неудачной шуткой над медицинской профессией.

По мере нашего продвижения к нам присоединялось все больше и больше добровольцев из деревень, лежавших по обе стороны фронта на расстоянии до ста верст. Мы послали гонца в штаб-квартиру, чтобы доложить об этом. Эти пополнения были весьма кстати, так как, согласно нашим сведениям, численность противника в Карелии превышала нашу в пропорции четыре к одному. Неудивительно наше изумление, когда мы получили срочное донесение, требующее послать всех новобранцев в Колу, чтобы строить для генерала бараки! Мы знали, что генерал делал все возможное, чтобы помочь нам, так откуда мог возникнуть подобный приказ? Мы приписали его штабному офицеру, но нужно было решить срочный вопрос: как обойти его? Можно было, конечно, утопить курьера и сказать, что мы никогда не получали этого сообщения, однако он показался нам хорошим парнем, и, в конце концов, мы нашли компромисс, написав полковнику Маршу, который переслал нам сообщение, что мы не смогли его прочесть и не может ли он послать его заново? Мы знали, что сможем сделать очень многое с помощью наших новобранцев, пока будет идти ответ. Одновременно личное письмо Маршу, который был понимающим человеком и отличным солдатом и мог разобраться в ситуации, сотворило чудеса: он проделал всю работу так эффективно, что нам, в конце концов, разрешили оставить себе всех новобранцев — к нашему огромному облегчению.

Мы организовывали «марши» таким образом, чтобы к началу обеденного времени оказаться в нижней части порогов, и, пока одни перетаскивали грузы и с помощью шеста или каната проводили лодки через пороги, несколько мужчин оставались, чтобы развести костры, и к тому времени, как вся тяжелая работа была закончена, женщины успевали приготовить пищу. Все это делалось удивительно быстро — каждый досконально знал свои обязанности, и никто ни у кого не путался под ногами. Большинство волоков были короткими, некоторые всего 200 ярдов, но два были по миле длиной, а еще один тянулся на три мили. Пороги представляли собой незабываемое зрелище: вода, пенясь, неслась на огромной скорости и разбивалась о скалы, образуя несколько потоков, над которыми поднималось облако водяной пыли с радугой на фоне темно-зеленого леса. У каждого порога мы оставляли охрану и несколько лодок, чтобы ускорить подвоз припасов. Это помогало сэкономить силы и время и не сказывалось на темпе наступления наших войск благодаря лодкам, захваченным у противника или предоставленным нам ликующим населением освобожденных деревень. Наша численность росла с каждым днем.

Из-за необходимости расширять фронт операции по мере нашего наступления мы были вынуждены замедлить продвижение вперед; мы также должны были не отрываться от наших фланговых отрядов, которые уничтожали вражеские блокпосты и гарнизоны в деревнях и действовали на территории в 60 миль по обе стороны от нашего основного направления удара. Между прочим, обнаружилось, что карты, предоставленные нам русскими чиновниками, были крайне неточны: создавалось впечатление, будто топографы не выезжали из Кеми и составляли карту на основе слухов. Во многих случаях города были отмечены миль на пятьдесят в стороне от их реального местоположения, русла же рек рисовались исключительно силой воображения, возможно, основываясь на послеобеденных сплетнях, и лишь изредка — и то случайно — соответствуя действительности.

Мы не могли позволить врагу ударить в наше самое слабое место — растянутую линию коммуникаций и снабжения, поэтому наши фланговые роты проявляли особую бдительность. В этом они были столь усердны, что однажды захватили разведчика — красного финна из отделения майора Бертона; по счастью, они доставили его живым, и мы смогли войти в контакт с его колонной, которая двигалась из Кандалакши к финской границе со стороны нашего правого фланга на расстоянии примерно 75 верст. Похожую ошибку совершили и люди Бертона, захватив одного из наших курьеров, которому из-за этого не удалось добраться до места назначения. Это вызвало сильное беспокойство у генерала Мейнарда, так как он не получал от меня известий и течение семи дней, и, чтобы определить наше местонахождение, он отправил вверх по реке гидроплан.

Самолет прилетел после того, как мы захватили Лусалму, и, согласно сигналам, о которых мы условились перед выходом из Кеми, на иоле на окраине деревни мы разложили простыни, чтобы пилоты могли нас обнаружить. Жители, словно зачарованные, наблюдали за появившимся в небе самолетом, а когда он скользнул на поверхность реки и причалил к нашей посадочной площадке, их эмоции били через край. Многие женщины вышли на улицу, опустились на колени и начали креститься. Я никогда не видел пилотов более смущенных, чем эти два молодых человека, когда они спустились на берег и старухи начали хватать и целовать их руки, очевидно, считая их посланцами с небес. Пилот и его штурман пережили эту встречу вполне благополучно, и я даже думаю, что сильные чувства, проявленные жителями деревни, усилили их энтузиазм по отношению к нашему карельскому предприятию.

Мы были уже готовы покинуть Лусалму, как лейтенант Фрайер доставил документ, который меня сильно расстроил. Чтобы нагнать меня, лейтенант передвигался со средней скоростью 40 миль в сутки, меняя гидов, через реки и болота, по лесным тропинкам — все это в течение трех дней и ночей: весьма выдающееся проявление настойчивости и выносливости. В этом донесении содержалось подробное описание военного положения мурманских сил и, в частности, очень опасное положение Карельского полка <см. Приложение А>. Излагая свои доводы — они были очень убедительны в свете новых тревожных вестей о численности и планах противника — генерал сообщал, что, согласно разведке генштаба, в Финляндии находилось 70 тыс. немцев, и половина от этого числа угрожала Мурманским силам именно через Карелию! Поэтому предполагалось отвести почти все войска к северу, оставив Кемь и железную дорогу к югу от Кандалакши. С теми карелами, которых удалось бы убедить, нужно было отступить к Кандалакше; в случае их отказа генерал мог предоставить нам продовольствие на зиму на 800 человек, однако не мог гарантировать зимнего обмундирования. Британскому составу Карельского полка была дана полная свобода действий в соответствии с их собственным выбором, я не должен был давить на своих подчиненных, чтобы убедить их принять то или иное решение. Однако всем британским офицерам было рекомендовано вернуться в Кемь до конца сентября — по крайней мере, если я не желал остаться здесь в качестве «Короля Карелии». При любом нашем решении генерал обещал оказать всю возможную помощь.

Я был крайне разочарован, более того, на мои плечи был возложен необычайно большой груз ответственности — либо бросить эту землю и ее людей на произвол безжалостного врага, который бы, несомненно, вернулся, или форсировать наступление и постараться закончить за две недели кампанию, которая вполне могла растянуться на полгода. Я всегда был готов выполнять приказы начальства, но я также знал, что бесполезно даже пытаться убедить карелов оставить свою столицу в руках противника, бросив жен, семьи и все имущество. Трудно было представить, что могло подвигнуть их на подобные действия, к тому же приказ исходил от представителей государства, которому они не приносили формальной присяги на верность. Также возникал вопрос о судьбе наших русских друзей и лояльных нам кемских чиновников, беззащитным положением которых не преминул бы воспользоваться Спиридонов со своими большевиками. Мне казалось, что, если мы будем следовать той политике, к которой склонялся наш штаб, это нанесет урон доброму имени Британии, так как местные жители воспримут наше отступление как самое настоящее предательство. Мы обсудили этот вопрос с карельскими офицерами, и они согласились частично выполнить инструкции генерала — после освобождения Карелии послать от 400 до 600 неженатых мужчин в Кандалакшу. После этого я написал полковнику Маршу о решении карелов, а также о моем собственном — оставаться с ними до тех пор, пока не будет закончена эта работа.

В донесении полковнику Маршу я также высказал свое мнение о предложении эвакуировать гарнизон Кеми и о неминуемых последствиях и предложил, чтобы эвакуацию отложили на максимально поздний срок, а также чтобы карелам была предоставлена возможность обеспечить требуемую защиту города. Я добавил, что разведданные, полученные в нашей штаб-квартире, были, без сомнения, подстроены врагом — столь большая численность войск могла существовать разве что в воображении вражеского штаба, — и что в данных карельской разведки нет ни малейшего подтверждения новостей и слухов, получаемых из Швеции и других мест.

У нас имелось несколько хороших агентов — родственников офицеров нашего штаба — которые собирали для нас информацию в Финляндии и в чьей достоверности и лояльности у нас была полная уверенность. По последним данным, полученным от них, вражеские войска в Карелии насчитывали три тысячи человек, практически без резервов.

Через несколько дней нас посетил майор Бертон, преодолевший примерно 100 верст по труднопроходимой местности, чтобы проконсультироваться с нами по вопросу продолжения нашей маленькой войны. Сказать, что он был возмущен, значит передать лишь небольшую часть его чувств. Во время войны офицеры имеют обыкновение меньше сдерживаться в выражениях по раздражающим их вопросам, но Бертон с легкостью превзошел всё то, что я слышал до сих пор; его обороты были настолько витиеваты, что пехотинцы пришли в восторг, а доктор от смущения покраснел. Из того, что нам удалось понять, Гнило ясно его недовольство новыми приказами. Он остался на одну ночь, и на следующий день отбыл в весьма довольном расположении духа, вернувшись к нормальному английскому языку, чему способствовали наши договоренности о дальнейших совместных действиях. Бертон во всех отношениях был большим человеком — храбрый, одаренный и жизнерадостный, он вызывал в людях исключительно симпатию. С того дня мы действовали совместно, в совершенной гармонии, преодолевая все те трудности, что возникали во время нашего пребывания в России.

Карельский полк убедился в настоятельной необходимости изгнать врага за наиболее короткое время. Поэтому мы решили действовать с большим риском, чем в обычных условиях, что неминуемо вело к лишним потерям, которых удалось бы избежать в другой ситуации. На самом деле, эта гонка со временем стала для нас новым стимулом, все выражали большое удовлетворение отменой приказа оставить Карелию и Кемь и разрешением нам с Бертоном продолжить кампанию. Это внесло изменения в наши планы, так как теперь нам не было необходимости защищать нашу базу в Кеми от другого врага <большевиков>, в то же время продолжая сражаться с немцами и финнами.

Время от времени вражеские разведчики пытались проникнуть в тыл нашей главной колонны, но с ними разбирались либо наши речные заставы, либо конвои, сопровождавшие припасы. С одной из этих разведгрупп был связан случай, который в популярной прессе назвали бы «эпическим» и который поднял боевой дух карелов на необычайную высоту. Две девушки из наших женских вспомогательных сил, плывшие на одной из небольших лодок с припасами, оторвались от своего конвоя, чтобы решить какие-то личные и домашние дела в следующей деревне. Трое финских шпионов, которые лежали в лодке, скрытой за тростниками и нависавшими ветвями деревьев, издалека наблюдали за приближением их суденышка. Они дождались наиболее, как им казалось, удачного момента и затем резко выплыли на середину реки: двое на веслах, а третий, балансируя на носу и держа винтовку наизготове, приказал девушкам остановиться. Этот приказ был проигнорирован, и финн выстрелил в них, но из-за своей позиции и раскачивания лодки промахнулся. Он выстрелил еще несколько раз с расстояния чуть менее 100 ярдов — но пуля лишь пробила одну коробку с сухарями. После этого карельские девушки замерли в кажущейся нерешительности и, обменявшись парой слов, развернули лодку и начали грести по направлению к финнам. Эти воины остановились, чтобы наблюдать за приближением своих жертв; один из них всё кричал о карах, которые обрушатся на их головы, и при этом размахивал немецкой гранатой. Девушки гребли изо всех сил, как будто хотели быстрее покончить с этой ситуацией. Когда они приблизились к финнам на расстояние корпуса лодки, те начали выкрикивать указания, проклиная их за неуклюжесть, но вместо того, чтобы послушаться, они резко повернули, направив свою лодку на полной скорости в лодку противника, и ударили ее точно посередине. От удара мужчина, который отложил свою винтовку и наклонился, чтобы схватить планшир другой лодки, потерял равновесие и рухнул за борт. Двое гребцов вскочили, но один от мощного и точного удара веслом тут же последовал за своим товарищем в воду, а третьего навечно успокоило весло с правого борта, которое, описав широкую дугу, ударило его со всего размаха в шею. Девушки нанесли еще несколько ударов веслами, но это уже не играло роли: мужчины не умели плавать. Они исчезли под водой, и позже их тела были найдены в нижней части порогов. Охрана конвоя захватила первого человека и лодку. Акулине и Саше Никулиным[24] была присуждена Военная медаль — думаю, они были первыми женщинами, получившими эту награду.

Карельским девушкам повезло, что они так удачно вышли из этой ситуации, поскольку их судьбе в случае поимки едва ли можно было позавидовать. Обе стороны не отличались милосердием, часто проявляя необыкновенную жестокость. Приведу пример в качестве иллюстрации отношений между завоевателями и завоеванными. Однажды мы продвигались по лесной тропинке, ведущей в обход порогов, и я заметил нечто похожее на старый ободранный мешок, из которого во все стороны торчали лохмотья; он висел на нижней ветке сосны, покачиваясь на ветру. Рядом свисал оборванный кусок веревки. Я спросил Григория, который шел рядом: «Что это, Григорий? Наши разведчики оставили знак?»

Он ответил: «Нет, веревка осталась после того, как мы сняли с нее Бориса Богданова. Финны отрезали ему уши, пальцы на руках и ногах и гениталии перед тем, как повесить его. А предмет рядом — это убитый финн, с которого сняли кожу и набили ее листвой. Он здесь в качестве предупреждения. Карелы — хорошие охотники и могут освежевать все, что угодно, но это не самый лучший пример, так как кожу снимали в спешке, и к тому же он провисел здесь все лето».

Другой раз я спросил карельского офицера: «Почему вы все время носите за поясом топор, Николай?»

«Видите ли, — тут же последовал ответ, — это хорошее и бесшумное оружие для внезапного нападения, к тому же оно очень полезно — если его правильно применять — для выбивания информации из противника». Он улыбнулся и проиллюстрировал свои слова, подсунув кончик лезвия под ноготь большого пальца.

Любое возражение против этих обычаев воспринималось здесь как проявление слабости, поэтому единственное, на чем я решительно настоял, — это отказаться от подобной практики, пока я командую ими. Карелы согласились, но, как я подозреваю, для них это означало лишь то, что я просто не должен слышать о подобных жестокостях. Во всяком случае, больше я с этим не сталкивался, и все остальные шедевры таксидермии, попадавшиеся мне, были старыми и потрепанными погодой.

Но по одному вопросу оказалось сложно достичь согласия. Мне были необходимы пленные, чтобы допросить их и составить более точное представление о силах нашего противника; я был осведомлен об их численности, но оказалось почти невозможным узнать их качество и опыт боевых действий — информацию, которая для меня была крайне важной. Когда я спрашивал о пленных, ответы не отличались разнообразием: «Я прибыл слишком поздно, чтобы спасти кого-нибудь из них…» или «Все погибли в первой же атаке». Генерал Мейнард в каждом сообщении просил прислать пленных, и мне становилось все труднее находить оправдания их отсутствию. Наконец, мне пришла идея — купить одного. Я предложил фунт табака за пленного, если его доставят живым и невредимым. Карелы решили, что я сошел с ума. Предлагать настоящий табак в таких количествах за бесполезного финна, которого придется кормить и которому, что хуже, придется оставить его сапоги! (Стоит отметить, что к этому времени почти весь личный состав Карельского полка носил финские сапоги.) Таким способом я сумел заполучить одного пленного — однако, поскольку больше табака у меня не было, он так и остался единственным. Мне пришлось отправить его под конвоем вниз по реке Кемь, не из опасения, что он сбежит, а чтобы сохранить его жизнь… и сапоги. Он был неплохим парнем, каким-то духовным лицом, однако здесь занимался совсем не своей профессией. Он даже не пытался дезинформировать или лгать нам, и, хотя его информация оказалась бесполезной, его пораженческие настроения и рассказы о Финляндии нас очень ободрили.