Снова Харьков

Взвод встретил меня не очень приветливо. Подобных случаев у них ещё не было, и у всех возникали вопросы:

— Как ты служил? Бывали увольнительные, хозработы, наряды? Переводили ли тебя каждые полгода…?

— Жил в казарме, три раза в день тренировался, питался в курсантской столовке по солдатскому пайку, два раза в неделю наряды, комната на четырёх.

Этому завидовали. Многие стали вспоминать, что у них есть спортивные разряды и просили оказать содействие.

Утром было построение. Расход личного состава на работы. Командир взвода прапорщик Колесник зачитывал фамилии на наряды.

— Стройка… Пять человек… Мусорка — три человека… Дача… два человека… Вещевые склады… два человека… Кухня… три…

Ничего не изменилось. Когда очередь дошла до меня, кто-то из строя сказал, что ему требуется помощник каптёрщика в спортзал. Это оказался Геворг. Так я оказался помощником каптёрщика спортзала. Конечно, от нарядов по взводу меня не удалось освободить, но зато остальное время у меня было занято работой в спортзале, которая оказалась довольно интересной. Накачать тёплым воздухом брезентовые ангары, убрать, подчинить-покрасить, перенести. Два шефа, бывшие военные: Филиппыч и Васильевич, которые и направляли нас в нужное русло. Самое главное, — появился свой угол. Это была маленькая комнатка под лестницей, она же столярно-токарная мастерская. Утром, когда работодателей ещё не было, мы по очереди: Геворг на кушетке, я на столе продолжали свой сон. По вечерам мы устраивали застолья и чаепития.

Я научился премудростям солдатского быта. Сварить суп кипятильником, смастерить бульбулятор (электрический кипятильник из двух лезвий для бритья), пожарить яичницу на утюге, изготовить самодельные конфеты (вареный яичный желток, сливочное масло, сахар, сухари).

Одно из ноу-хау — это роспись «золотинкой». Выбирается открытка. Вначале каллиграфическим почерком простым карандашом пишется текст. Затем ушком швейной иглы, макая в клей ПВА, он обводится. Когда клей высохнет, лезвием бритвы аккуратно снимаются его излишки. Потом берется «золотинка». Так называю тонкую типографскую фольгу. На подошве утюга нагревается ластик. К букве прикладывается «золотинка» и припечатывается нагретым ластиком. Излишки «золотинки» счищаются лезвием. Процесс кропотливый и на одну открытку уходит два-три дня.

Начал конструировать свой дембельский фотоальбом. И хоть фотографий ещё не было, сам фотоальбом был запланирован на сорок восемь страниц. Он включал в себя аппликации из бархатной бумаги, оттиснённые по канту «золотинкой», перемежающиеся с калькой. Калька передавалась из рук в руки, старательно перерисовывалась, заштриховывалась цветными карандашами и фломастерами. На ней были изображены сцены из армейской жизни в юмористическом контексте. Поверхность фотоальбома отделывалась раскроенной тканью от курсантской шинели, которая отличалась по качеству от солдатской более мягким ворсом и синеватым отливом. Буквы и цифры на лицевую сторону альбома выпиливались из латуни от бляхи солдатского ремня, начищались до блеска пастой ГОИ (Государственный оптический институт). Особое внимание уделялось солдатскому эпосу, который заносился, как в дембельский фотоальбом, так и в солдатский блокнот с адресами сослуживцев.

Прапорщик Колесник был достаточно «благосклонен» ко мне, и часто я ходил по пять суток нарядов через день. Как говорили: «Через день на ремень». Так же, как и раньше, когда я спал, он воровал из-под подушки штык-нож. Но заканчивалось сейчас это либо купонами на продукты, которые выдавались нам вместе с денежным довольствием, либо бутылкой водки.

Он питался в солдатской столовой и видел, что я не посещал её. Типичное меню: жареная селёдка на ужин, отварное сало на обед, перловка, «ячка» на завтрак, плюс кофейно-овсяный напиток «Арктика». Всё это щедро приправлено комбижиром, от которого разгоралась изжога (некоторые глотали пепел от сигарет, чтобы справиться с ней).

Как-то в декабре я дежурил на КПП-2. К воротам подошёл мужчина средних лет. Представился начинающим предпринимателем, попросил рабочую команду. Он строил дом на соседней улице. Трактор вырыл котлован для закладки фундамента. Необходимо было вывезти грунт за пределы дома на тележках. Требовалось пять человек. За работу платил пятьдесят рублей. После ужина я нашёл желающих трудиться и лопаты. Решено идти после отбоя. Ближе к самоволке все отказались, сославшись на усталость и возможность ночной проверки.

Бабушка коммерсанта удивилась, увидев меня одного с лопатой. Показала участок, тележку и ушла спать. Дом был большим. Горы свежего грунта грозно возвышались возле котлована. Постепенно работа заладилась. Что придавало мне силы в тот момент? Возможно, просмотренный накануне фильм «Коммунист», где главный герой пилил деревья. Подпевая себе под нос патриотические песни, я перевозил землю.

В шесть утра меня напоили крепким чаем, накормили, дали обещанную купюру, и я довольный ушёл в казарму. На лицах саботажников читалось изумление. Всю неделю я завтракал, обедал и ужинал в офицерской столовой, а воскресенье подарил другу обед на его день рождения в привокзальном ресторане. Зарабатывать подобным образом мне понравилось. Денежное довольствие рядового советской армии четыре рубля в месяц, а на «шабашке» меньше десяти рублей не платили, к тому же работа, как правило, заканчивалась домашним обедом. Так я стал подсобным рабочим: строил, красил, копал огороды, ставил заборы, вывозил цемент. Во взводе нашёл двух проверенных ребят, так как в компании работалось веселее.

Между работой и нарядами дважды побывал в КПЗ (камере предварительного заключения) за «неудовлетворительное несение службы в наряде».

Сначала за невыполнение приказа дежурного по КПП-2. Приказ прапорщика состоял в том, чтобы открыть КПП в шесть утра и осуществлять пропускной режим на улице. Все мои заверения о том, что раньше семи тридцати никто не приходит на службу, ни к чему не привели. А за «разглагольствование» мне объявили пять суток ареста с отбыванием на гауптвахте. Прапорщик был боевым, прошёл Афганистан и пользовался уважением в училище.

Так я впервые очутился в КПЗ. На запястьях щелкнули наручники, разводящий курсант забрал у меня все острые предметы, ремень, и меня посадили в камеру. Я ощутил себя политзаключенным, осужденным без суда и следствия.

Но, в общем, здесь оказалось не так плохо, как я себе представлял. Тёплая чистая комнатка два на три метра, деревянные нары с небольшим изголовьем. По часам кормят и выводят в туалет. Самое главное — работать не заставляют.

Первые трое суток я отсыпался. Потом пришёл прапорщик Колесник и сказал, что во взводе некому наряды нести, так как многие болеют. В казарме я чувствовал себя героем, так как оказаться на «губе» удавалось не каждому солдату. Этим гордились и долго вспоминали.

Второй раз это случилось на первом КПП. Я также нес службу помощником дежурного. Ожидали приход генерала — начальника училища. И что-то не понравилось в моём поведении или во внешнем виде прапорщику — дежурному. Он заметил, что я тайком почитываю Драйзера и между делом проверяю пропуска. Тогда он приказал снять шапку-ушанку и выровнять кокарду. Своей кокарде я придавал большое значение. Так как её изгиб свидетельствовал о том, к какой касте по сроку службы принадлежит солдат. Я сказал, что я уже не дух и ещё не дембель, чтобы носить ровные кокарды. Но услышан им не был.

Моя шапка полетела на землю, и, когда он намеревался наступить на кокарду каблуком, я легонько подтолкнул его в сугроб. Это происходило у стен штаба на глазах начальника училища.

— Пять суток ареста, товарищ рядовой! — без лишних слов выпалил усатый генерал.

— Есть, пять суток ареста! — так же сухо ответил я ему.

— Вызовите командира взвода. Пусть пришлёт вам замену и отведёт вас в карцер.

Удалось отсидеть два дня по причине дефицита кадров во взводе (многие болели). Хотя, если быть объективным, восемь дембелей с кроватей не вставали. Они курили, умывались, столовались в постели и выходили лишь в туалет и вечером в каптёрку, чтобы попить пива.

В январе я решил поступать на факультет подготовки врачей Военно-медицинской академии, о котором узнал от бегуна из Белой Церкви.

Внезапно у меня появился выбор. Начальник медицинской службы училища пригласил служить в медпункте, но с условием, что поступать в Военно-медицинскую академию я не стану. Заходя в медпункт к киевскому земляку и однокашнику по медицинскому училищу, я видел, что в свободе он проигрывает мне. Перспектива стать санитарным инструктором не прельщала. К тому же, слова «Ленинград», ВМедА, «Белые ночи» казались загадочными, манящими и отдавали волшебством, так что я отказался от перехода и написал рапорт на поступление в академию. Через неделю меня вызвал замполит училища и сказал, что такого негодяя, как я, не могут отпустить в академию: «чтобы вы ещё там опозорили честь нашего училища». Камнем преткновения оказались мои аресты.

— Почему ты не выполнил боевой приказ боевого прапорщика? У тебя ещё молоко на губах не обсохло, а ты уже рассуждаешь! Если прапорщик простит, — подам рапорт наверх. Нет, — служи у нас до дембеля, — отрезал рыжий краснолицый полковник.

Созвонился с мамой. Она удивилась моему выбору, но поддержала:

— Не поможет, — расскажи о нашей тяжёлой семейной жизни… Я одна, трое детей… Не поможет — поплачь… Не поможет, — перезвони мне… я приеду…

И вот я в мастерской прапорщика. Извинения приняты… и прощение выпрошено.

Медкомиссия, ВВК, тесты на проверку знаний по математике, химии, физике. Оставалось только ждать. Меня предупредили, что в академии проводится конкурс личных дел, которых ежегодно присылается до двадцати тысяч. Из них отбирают тысячу счастливчиков, которых приглашают для сдачи вступительных экзаменов. Из приехавших поступает две-три сотни человек.

Набрал книг и учебников из библиотеки и усилил тренировки. Несмотря на то, что профессиональный спорт отвернулся от меня, я не перестал тренироваться. В спортивном костюме, кроссовках наматывал километровые круги вокруг корпусов училища. По трассе трусили офицеры-курсанты, сдавались всевозможные зачёты и проводились соревнования.

Познакомился с курсантом Сашей. Он был из Ленинграда и «строил тело». Из спортивного зала он уходил последним, порой закрывал его нашими ключами. На совместных чаепитиях угощал балтийскими сладостями: лукумом, нугой, шоколадными конфетами, приправляя это рассказами о городе с прямоугольными, как в Европе, кварталами, чистым воздухом, и в котором летом не бывает темно. Мне не верилось, но конфеты и сладости нравились. Он научил меня азам тренировки бодибилдера, а я его стайерскому бегу.

В марте попросил меня сдать зачёт по кроссу на три километра. Сказал, что внешне мы похожи, хотя весил центнер.

— Оденемся одинаково в мою белуху. Ты натянешь её на ватник… Я начну дистанцию. Преподаватель слеп… Ты возьмёшь середину… Пару километров… больше не надо… Затем я финиширую.

Я согласился. Саша пообещал накормить щербетом и шоколадными батончиками. Соревнования проводились по тому же километровому кругу. После половины круга он бежал предпоследним. За два километра я вышел в лидеры, и Саша прибежал к финишу третьим. Но обман наш раскрылся. В итоге ему поставили тройку за кроссовую смекалку и «сообразительность», а большего и не требовалось.

После этого случая меня пригласили к участию в ежегодных курсантских соревнованиях по кроссу на три километра, посвящённых Дню рождения комсомола. По секундомеру отслеживая финишное время финиширующих курсантов, я понял, что могу рассчитывать на главный приз. За первое место полагалась премия — пятьдесят рублей. Моё время десять минут двенадцать секунд, и я был первым после десяти забегов.

В одиннадцатом забеге участвовал потенциальный соперник — курсант четвёртого курса. Первый круг у него три тридцать, второй три сорок два. Облегчённо вздохнул. «Парень выдохся, скорость падает…» — подумал про себя. Но на финиш он прибежал со временем десять ноль восемь. «Это два пятьдесят километр. Так не бывает у любителей! И ни у кого никаких подозрений!» — внутри кипели страсти. Лишь вечером солдаты из наряда по столовой рассказали мне, что видели, как он срезал дистанцию. «Его смекалка сработала!» — подумал про себя.

В понедельник на всеобщем построении училища мне было приятно получать из рук генерал-майора грамоту за второе место с добрыми пожеланиями стать военным врачом.

В марте к нам во взвод перевели отчисленного третьекурсника. Тихий, спокойный, интеллигентное выражение лица, правильная речь. Причина: конфликт с однокурсниками и болезнь. Мы сразу нашли общий язык и устраивали самоходы в город. Он философствовал по поводу гармонии на Земле, рассказывал о гороскопах и астрологии. Через месяц за ним приехал отец, и оставил мне их домашний адрес и телефон.

Увлёкшись бегом, чтением, заработками и нарядами, я позабыл о том, что зимой отправлял документы. Но в мае пришёл вызов на сдачу вступительных экзаменов.

— Жаль, Славянка, что тебя не будет на стодневке, — с печалью в голосе говорил Геворг, — я хотел в лесу шашлык приготовить, Ахтамара попить с тобой.

— Не переживай. Встретимся. На день ВВС я уже вернусь в Харьков, — утешал я его.

Стодневка — сто дней до приказа Министра Обороны об очередном увольнении в запас солдат. В этот праздник дед становится дембелем и отказывается в пользу духов от своей порции сливочного масла, демонстративно подбрасывая кружок с маслом в потолок столовой.

Ночь перед отъездом из ХВВАИУ выдалась бурной.

— Ты опять сваливаешь от нас… Мы тут службу тащим, а ты себе халяву находишь!

— Тебе кто мешает? — парировал я и получил удар в грудь. Пьяный земляк был выше на голову, но у меня в руках оказалась металлическая швабра, которая уравняла наши шансы. Подбежавшие армянские друзья разняли нас.

Утром мы обнаружили, что замки спортзала, взломаны, также как и дипломат Геворга, где тот хранил гражданку. Он расстроился за сломанный чемодан и украденные деньги. Я предложил выкупить его, так как считал, что все курсанты ходят на занятия с дипломатами.

Друзья провожали до поезда, просили привезти фотографии, сладости и сувениры.