Чэнь Бо-чуань Дни и ночи в Сибири

Перевод Н. Мункуева

В 1910 году, когда мне было двадцать семь лет, я покинул семью и родину и отправился в Россию на заработки. Пойти на это меня заставили голод и лишения.

Сперва мне пришлось работать кули на пристани в Благовещенске. Целыми днями я таскал на себе тяжелые грузы и уставал так, что к вечеру отнимались руки и ноги, а прокормить не мог даже самого себя. К тому же я ни слова не понимал по-русски.

Недалеко ушли друг от друга царская Россия и Китай, где господствовала маньчжурская династия: и там и здесь богачи жили припеваючи, а бедные — в голоде и холоде. Проработал я на пристани год, больше не смог и, расставшись со своими русскими товарищами — такими же, как я, тружениками, — пошел батрачить на кулака в деревню Чуевка, расположенную юго-восточнее Благовещенска. Там пробыл до 1918 года.

Трудный это был год. Тогда объединились враги новой власти — международный империализм и остатки свергнутых враждебных классов внутри России — и, развязав гражданскую войну, попытались задушить в колыбели молодую Советскую республику.

На Дальнем Востоке в разное время высадились войска японских и американских империалистов численностью свыше ста тысяч человек. Они, действуя в сговоре с бандами Семенова и Калмыкова, развернули бешеное наступление против Советской власти. Советские люди все как один поднялись на самоотверженную борьбу с белогвардейцами и интервентами. И в рядах борцов вместе с советскими людьми было много их китайских братьев, полных решимости драться с врагом не на жизнь, а на смерть.

Помню, однажды после полудня в мае или июне 1918 года в деревне Чуевка неожиданно появились партизаны. Их было много, они заполнили все дома деревни, которых насчитывалось около двухсот.

В доме кулака Кусцова, у которого я батрачил, остановилось свыше двадцати человек. Среди них был один лет сорока, рыжий, круглолицый и на вид строгий и суровый. Он был в черной кожанке, не расставался с трубкой и все ходил по комнате взад и вперед.

Я поинтересовался, кто он, и мне ответили, что это товарищ Мухин[6] — командир партизанского отряда.

Вечером Мухин позвал меня к себе в комнату, пригласил сесть, угостил табаком и чаем, словом, обошелся со мною, как со старым другом. Я же терялся в догадках, чего он хочет от меня, и ерзал на стуле, охваченный беспокойством.

Он интересовался, где моя семья, сколько мне лет и как я работаю. Я все рассказал. Когда же он спросил, почему я не иду в революцию, мне нечего было ответить, и я пробормотал что-то невразумительное. А потом Мухин, что называется, пронял меня. Вдруг спросил, сколько мне удается заработать в месяц. Отвечаю: «Сорок, иногда сорок с лишним рублей». — «Подумай, — говорит он. — Ты в день работаешь пятнадцать — шестнадцать часов. Это только в поле. А в доме у хозяина? Намаешься за день в поле, придешь вечером усталый, измученный — тут надо напоить и накормить лошадей. А получаешь только сорок рублей. Это не более как месячный заработок при шести часах работы в день. Выходит, ты каждый божий день десять часов трудишься на дядю. Целых десять часов!»

Я призадумался. «Да, куда ни верти, а получается именно так, как говорит этот русский. Маюсь от зари до зари и дома, и в поле: работу у богача никогда не переделаешь, как никогда не заполнишь бездонной ямы! А ради чего стараюсь? Ой, сколько шкур с меня содрал хозяин за эти годы!»

— Помещики, кулаки и капиталисты, — продолжал Мухин, — всегда эксплуатировали нас, трудящихся. Свергнуть их — вот (наша задача.

Опять я призадумался. «Резонно, — думаю. — Я проработал у чужих людей более двадцати лет, а все такой же голодранец, каким всегда был. А сколько на свете таких, как я. Без революции не наступит новая жизнь. Значит, надо идти в революцию».

Мы проговорили целых три часа. Я был так взволнован, что всю ночь не сомкнул глаз.

На другой день отправился я в окрестные деревни к друзьям и знакомым и рассказал им о том, что услышал от Мухина. В партизанский отряд вступило более пятидесяти моих соотечественников. Мухин сформировал из нас взвод и выдал каждому по винтовке. Я был назначен командиром взвода.

На третий день мы вместе с партизанским отрядом выступили в поход.

В отряде Мухина насчитывалось свыше десяти тысяч человек, все пехотинцы, на вооружении имелись пушки и пулеметы. Бойцы же были вооружены русскими трехлинейками, японскими винтовками и даже охотничьими ружьями; обмундирование. — самое разнообразное: кто в чем пришел. Одни были в чехословацкой военной форме, другие носили японское обмундирование.

Мы целыми днями бродили по тайге, то уходя от преследования японцев и белых, то нанося им удары. Иногда нам приходилось скрываться в дневное время, тогда по ночам мы совершали вылазки; порой действовали небольшими группами и уничтожали отдельные мелкие группы или объекты противника. Если условия не благоприятствовали, мы уходили в глубь тайги.

Зимой 1918 года наш отряд одержал победу в бою у большой железнодорожной станции Лидино в ста километрах северо-западнее города Серышево. Но потом положение стало ухудшаться. Подули северные ветры, начались снежные бураны. Не хватало продовольствия, не было зимнего обмундирования. Было мало и боеприпасов. Снег выпал по пояс, и люди не могли тащить на себе тяжелое вооружение. Перед нами встал вопрос: как быть дальше? Мухин приказал в целях сохранения живой силы разбить отряд на мелкие группы: одним продолжать боевые действия, а другим разойтись по домам, с тем чтобы с наступлением весны снова собраться вместе. Двадцать семь человек — командиры рот и выше — уходили в горы. Они должны были с наступлением весны сформировать кавалерийский отряд. Мухин после расформирования отряда уехал в Благовещенск.

В числе двадцати семи только я был китаец. Народ был очень дружный, все как родные братья. Этой зимой мы по указанию партии расположились в тайге в двухстах с лишним километрах восточнее Благовещенска. Пищу добывали только охотой.

Весной 1919 года, когда мы собирались возобновить боевые действия, пришла тяжелая весть: во время пасхальных праздников был схвачен и расстрелян наш любимый командир товарищ Мухин.

Это известие потрясло нас. Но мы не впали в уныние, а прониклись еще большей ненавистью к врагу и решимостью отомстить за смерть боевого командира. Товарищ Мухин пал, но тысячи других встали на его место!

Мы пробыли в сопках около пяти месяцев и теперь спустились в долины, как говорят в Китае, для «вербовки солдат и покупки лошадей». Мы брали к себе молодежь из деревень и призывали своих бойцов, которые зимой разошлись по домам… Так, отряд за отрядом у нас вскоре сформировалось новое партизанское соединение.

Командиром этого соединения стал Юшкевич, худощавый человек высокого роста лет тридцати с лишним, политическим комиссаром — Шилов, здоровяк лет за сорок.

По указанию партии мы создали шесть или семь партизанских отрядов. Насколько я помню, у нас были отряды Юшкевича, «Черный ворон», «Красных орлов», Архаро-Буреинский, а также 4-й отряд и отряд «Старика». Все отряды были конными, за исключением 4-го отряда, состоявшего исключительно из стрелков. Именно таким хотел товарищ Мухин сделать партизанское соединение.

В отряде «Старика» и в 4-м отряде насчитывалось по тысяче с лишним человек, а в остальных — по триста-пятьсот. Впоследствии численность нашего соединения достигла десяти тысяч с лишним.

Я попал в отряд «Старика». Командиром бойцы выбрали товарища Антонова, а я стал его заместителем. Антонову было лет сорок, он носил усы, отчего выглядел старше. Кажется, именно поэтому и отряд его был назван «стариковским».

После переформирования наши отряды, действуя мелкими группами, вели бои с противником в таежных районах между Читой и Хабаровском.

Сначала в нашей группе было только немногим более ста бойцов. Она действовала по реке Бурея восточнее Благовещенска. Вскоре мы захватили у белых маленький пароход и весь груз. Рис, муку, мануфактуру, масло и другие товары раздали местному населению. Под влиянием наших успехов молодежь стала вступать в нашу группу, и ее численность быстро увеличилась до двухсот-трехсот бойцов. Из них человек семьдесят-восемьдесят были китайцами.

Как и раньше в отряде Мухина, мы все время маневрировали: если враг превосходил нас своей численностью, мы уходили, а когда видели, что он слабее нас, били его.

Наши враги были разных национальностей: и японцы с длинными винтовками, одетые в желтые куртки, и американцы в белых войлочных беретках, с пистолетами на боку, и белобандиты, и китайские разбойники «командира бригады» Ханя… Словом, подонки общества из многих стран, все вместе развернувшие бешеное наступление против нас.

Враг занимал важнейшие линии коммуникаций, а мы, находясь в сопках и тайге, вели маневренную войну. Где появлялись, там и наносили удары; снабжались тем, что удавалось захватывать в боях. Иногда по нескольку дней не имели пищи. В таких случаях нам приходилось резать лошадей и есть конину. Боеприпасов также не хватало. На бойца приходилось всего по нескольку патронов, и зря тратить их не разрешалось. Каждый боец, истратив патрон, обязательно должен был вывести из строя солдата или офицера противника. Стреляные гильзы мы собирали и брали с собой.

Я никогда не забуду наших советских друзей из местных жителей, которые поддерживали партизан, помогая им во всем. Они передавали наши донесения, переносили раненых и добывали боеприпасы… Несмотря на то что людям самим жилось голодно, они всегда делились с партизанами тем, что имели. Нам, китайцам, они часто отдавали последнее из припрятанных скудных запасов.

— Китайцы здесь далеко от своих, больше всех страдают, а они ведь для нас это делают, — говорили наши друзья.

Но встречались и другие, враждебно настроенные к нам люди.

Однажды в мае 1919 года мы с Антоновым во главе двухсот с лишним бойцов, уходя с запада на восток, прибыли в село Тарбогатай.

Видно было, что это богатое село с большими деревянными постройками, озелененное японскими березами. Слева начинались бесконечные сопки, а сзади — густой лес.

Я во главе шести бойцов въехал в село на своем сером коне. За плечами у меня была винтовка, саблю держал в руке. Антонов с отрядом остался позади.

Все дома и ворота были закрыты. На улице — ни души. Тишину нарушал только топот конских копыт. Мы сняли винтовки с плеч и осторожно стали продвигаться по селу.

В центре села протекала речка шириной метра четыре. Над ней висел деревянный мост, за которым начинался перекресток двух дорог, одна шла параллельно речке, другая (по обеим сторонам ее сплошь стояли дома и постройки) вела к восточной окраине села.

На мосту мы наткнулись на старика лет шестидесяти с маленькими злыми глазками и седой прокуренной бороденкой.

Я прямо спросил его:

— Белые есть в селе?

— Нет, здесь все свои, — ответил старик.

— Как проехать в Круглое? — задаю я второй вопрос.

— Переедете мост и повернете налево, — ответил старик и поспешил уйти.

Он обманул нас. Не успели мы перейти мост, как из ворот домов у перекрестка выбежали белые и открыли огонь. Вокруг нас засвистели пули, выстрелы мгновенно слились в сплошной гул.

Один из наших бойцов, русский по национальности, скомандовал: «За мной!» — и, пришпорив коня, стрелой помчался направо. Я последовал за ним. Мы проскочили начало улицы у перекрестка и, отстреливаясь на ходу, помчались дальше. Я заметил только, как один белогвардеец, не успев выстрелить, распростерся у ворот, сраженный нашей пулей.

Когда мы были уже на окраине села, наш русский товарищ схватился за сердце и, вскрикнув, тяжело свалился на землю. Я даже не успел натянуть поводья, как мой серый конь перепрыгнул через него.

На этот раз причиной нашей потери была неосторожность. Случай в селе Тарбогатай лишний раз показал, насколько коварен и хитер враг, и напомнил о необходимости быть бдительным везде и всегда.

К началу зимы 1919 года наша группа, снова названная отрядом «Старика», увеличилась до пятисот с лишним бойцов, половину из которых уже составляли китайцы.

Хотя враг еще располагал большими силами, он к этому времени уже «выдыхался» и не был таким грозным, как раньше, и партизаны развернули мощное контрнаступление.

Однажды, когда свирепствовали западные ветры и бушевала метель, отряд «Старика» в бою у Семеновки уничтожил свыше двухсот японцев, потеряв убитыми и ранеными четырех человек, захватил полевое орудие, тяжелый пулемет и много другого вооружения.

Затем в горах, в ста с лишним километрах северо-восточнее Благовещенска, отряд «Старика» провел несколько крупных боев и в каждом одержал победу. В деревнях Николаево и Белогорка мы уничтожили пятьсот солдат и офицеров противника, а в деревне Медведево — целый батальон японцев. После этого японцы стали отсиживаться в своих логовах, не высовывая головы.

— Ну и нагнали же партизаны страха на японцев. Те даже выходить не осмеливаются! — говорили про нас в пароде.

В ходе боев отряд «Старика», в котором было много смелых, бесстрашных бойцов, накопил боевой опыт и закалился. Однажды мы решили нанести удар по опорной базе японцев в деревне Николаево.

Николаево — это маленькая деревушка, в пятьдесят-шестьдесят дворов, севернее Бочкареве (ныне Куйбышевка-Восточная). Здесь находился батальон японцев численностью приблизительно двести-триста человек.

Южнее этой деревни на мосту через маленькую извилистую речку, уже скованную льдом, японцы расставили пулеметные огневые точки, откуда простреливали дорогу, ведущую в деревню. Сразу за мостом находился штаб японского батальона.

Ночью отряд «Старика», действуя с большой осторожностью, окружил деревню.

Стояла пасмурная погода. Было темно хоть глаз выколи. Сильный северный ветер хлестал по лицу. Мы с Антоновым решили изнурить противника, ведя огонь отдельными взводами, и нанести удар сперва по пулеметным точкам на мосту, а затем с моста ударить всем отрядом по штабу батальона, захватить его и ликвидировать.

Ровно в двенадцать часов ночи открыли огонь партизаны, которые залегли в районе речки. В ответ застрочили пулеметы японцев. По приказу командира отряда при нанесении фронтального удара через каждые десять минут давался один взводный залп, причем бойцы производили только по пять выстрелов. Взводы менялись через каждые пятьдесят минут. Свободные бойцы грелись в укрытиях, готовясь к атаке.

Через три часа такой стрельбы уже почти не было слышно выстрелов со стороны противника. Мы решили атаковать, рассчитав, что противник теперь уже не сможет долго продержаться.

Ровно в три часа ночи был подан сигнал атаки. Бойцы с криком «ура» преодолели речку и ворвались на огневые позиции противника. У японцев поднялась паника. Мы уничтожали их целыми группами. Повесив винтовки за ремни на шею, они с поднятыми руками выбегали из домов и дзотов, моля о пощаде. На этот раз ни одному из них не удалось бежать. Трофеи мы вывезли на нескольких больших повозках. Тут было все: и пушки, и пулеметы, и патроны, и консервы.

Вскоре мы таким же образом уничтожили четыреста — пятьсот солдат и офицеров в деревнях Белогорка и Медведево.

В конце 1920 года была окончательно разгромлена позорная интервенция четырнадцати империалистических держав. Полностью были уничтожены и банды Колчака, Деникина, Юденича, опиравшиеся на поддержку империалистов. Американцы убрались восвояси, когда Красная Армия приблизилась к Благовещенску. Поспешил удрать со своими отрядами и «командир бригады» Хань. Японцы же вместе с бандами Семенова в начале лета 1920 года бежали из Благовещенска в направлении Читы.

Новая обстановка, когда всюду одерживались победы над врагом, принесла с собой и новые боевые задачи. Мне пришлось расстаться с моим боевым другом Антоновым: он во главе русских бойцов из отряда «Старика» выступил в поход на Читу, а я во главе своих китайских товарищей вместе с частями Красной Армии вошел в Благовещенск.

Тяжело было расставаться с Антоновым и другими русскими друзьями. Мы провоевали с ними вместе в течение нескольких лет и были дружны, как родные братья. Накануне боя Антонов и я, как правило, верхом ездили осматривать позиции противника и расставляли свои силы. Он очень внимательно прислушивался к моему мнению. Бывало, начну я высказывать свои соображения, он выслушает и обязательно повторит несколько раз: «Молодец, молодец!», а потом слегка поправит или дополнит, если в этом была необходимость. Когда нам приходилось распределять между собой обязанности в предстоящем бою, он всегда старался взять на себя самые трудные задачи, это было единственным, что вызывало спор между нами.

Антонов как-то особенно хорошо относился к китайским бойцам. Он заботился, чтобы у нас были и предметы первой необходимости: мыло, полотенца и т. п. Бойцы китайцы уважали его не меньше, чем меня, а русские товарищи питали ко мне такие же дружеские чувства, как к своему командиру Антонову. Вот почему нам так трудно было расставаться.

Когда наши войска входили в Благовещенск, народ высыпал на улицы и встречал нас с цветами и знаменами. Командующим частями Красной Армии здесь был Серышев, комиссаром — Шилов. Нас, китайских бойцов из отряда «Старика», официально включили в ряды Красной Армии; мы составили роту 1-го полка особого назначения, находившегося в непосредственном подчинении штаба частей Красной Армии. После нескольких лет партизанской войны мы только теперь сменили свою рваную одежду на новую строгую форму бойцов Красной Армии, а свое трофейное оружие различных образцов — на советские винтовки. Нечего и говорить о том, как было это приятно нашим бойцам.

1-й полк особого назначения, насчитывавший в своих рядах свыше двух тысяч бойцов и командиров, был хорошо вооружен: у нас были не только пулеметы и орудия, но и два танка, а главное, все виды вооружения были новейшего образца.

Пробыв некоторое время в Благовещенске, мы вместе с другими частями Красной Армии погрузились в эшелон и выехали в Читу. Перед нами стояла задача изгнать японцев из пределов Советской России.

На разъезде вблизи станции Карымская эшелон остановился, мы выгрузились и пошли маршем на юг. Несмотря на сильный зной и нехватку продовольствия и воды, бойцы неуклонно продвигались вперед по бескрайней безлюдной степи, обожженной солнцем.

Тогда японцы и банды семеновцев концентрировались в районе Борзи. Они упорно цеплялись за эту советскую землю, но в конце концов не выдержали нашего натиска. В августе месяце мы освободили от них обширный район к востоку от Борзи. В сентябре враг был изгнан с советской территории.

В январе 1930 года командование направило меня из Читы в Москву на учебу в военную школу.

После окончания военной школы весной 1932 года я был послан на работу в Хабаровск, затем служил в Ташкенте и других местах.

Я прожил в Советском Союзе много лет, и все эти годы меня тянуло на родину. Когда в 1937 году в Китае началась антияпонская война, мое стремление вернуться домой стало неудержимым.

В мае 1939 года я прибыл в Китай, в город Яньань, и снова участвовал в боях.

Теперь мои мечты о новой жизни сбылись, и я все свои силы отдаю великому делу социалистического строительства в нашей стране.

Я и моя супруга Мальва Моисеевна Алова живем спокойно и счастливо. Наши дети радуют нас своими успехами. Сын Петя — летчик, он отличился в Великой Отечественной войне. Участвуя в одном из воздушных боев над Берлином, Петя сумел привести на аэродром свой горящий самолет, подбитый противником. Дочь наша работает в Хабаровске бухгалтером. Мой единственный внук, которому в этом году исполнилось восемнадцать лет, стал бойцом героической Народно-освободительной армии Китая.

Не счесть, пожалуй, сколько прошли дорог и сколько провели боев мы, партизаны из отряда «Старика», в первые годы после Октябрьской революции. С тех пор прошло сорок лет, но многие люди и эпизоды до сих пор живо представляются мне. Моя родина обрела свое счастье, она процветает. Видя вокруг новую жизнь, я тем более не могу забыть своих старых боевых друзей суровых лет гражданской войны, полных лишений и испытаний. Мне часто вспоминаются дни и ночи, проведенные в Сибири, и пышные сибирские травы и густые леса. Мы побывали почти всюду на пути от Хабаровска до Иркутска. Даже теперь я без карты сумею добраться с Дальнего Востока до Иркутска через все горы и леса. Если на этом обширном пространстве я остановлюсь хотя бы по одному дню у каждого моего старого друга, то, наверное, не вернусь домой в течение многих лет.

Мои старые боевые друзья! В эти дни, когда приближается сорокалетие Октябрьской революции, я шлю вам пожелания счастья из далекого Китая!

Литературная запись Лю Чжана.