Яо Синь-чэн Я — боец Красной Армии

Перевод Д. Поспелова

Я родился в семье крестьянина в уезде Жунчэн провинции Шаньдун. Когда мне было три года, умерла моя мать, и меня воспитывала бабушка. Семья наша, состоявшая из пяти человек, кормилась за счет пяти му[7]тощей земли; жить было очень трудно, и, конечно, об учебе и думать не приходилось. Я, видя, как другие дети идут в школу, всегда испытывал чувство глубокой зависти. Когда мне исполнилось двенадцать лет, отец, уступив моим настойчивым просьбам, разрешил мне полдня учиться в школе, а полдня собирать траву и хворост на топливо.

Чтобы больше нарвать травы, иногда приходилось заходить далеко в горы или углубляться в густой лес. А когда найти траву не удавалось, я тайком пробирался в угодья помещика, стараясь нарубить дров. В этих случаях нужно было остерегаться не только нападения зверей, но и встречи с кем-нибудь из семьи помещика. А если попадешься им в руки, тебя обругают и изобьют. К тому же по возвращении домой еще накажет отец. Но если не нарвешь травы и не наберешь дров, то вечером семья не сможет приготовить себе пищу, и опять тебе не избежать ругани и побоев.

В такой обстановке учиться было, конечно, очень трудно. Бывало, только ночью выберешь немного времени для подготовки уроков, или во время короткого отдыха после сбора травы возьмешься за книгу. Но и такая учеба продолжалась недолго — два с небольшим года.

Когда мне исполнилось пятнадцать лет, материальное положение семьи настолько ухудшилось, что пришлось оставить школу и помогать отцу обрабатывать поле. Однако те несколько му земли не могли прокормить нашу семью, поэтому в следующем году я покинул родную деревню и уехал в Яньтай[8], где поступил учеником на шелкомотальную фабрику. В первый год работы почти весь мой заработок забирал мастер, и я на оставшиеся деньги смог купить лишь несколько пар матерчатых тапочек. На второй год, хотя я и получал по три тысячи медных чохов[9] в месяц, по-прежнему не мог помочь своей семье и над ней нависла угроза голодной смерти.

В девятнадцать лет, то есть на третий год моего ученичества, я вместе со своим старшим братом отправился в город Аньдун[10] искать работу. По приезде в Аньдун брат работы так и не нашел, а я поступил на шелкомотальную фабрику, где проработал начиная с 1908 года в течение восьми лет. Вдосталь натерпелся я всевозможных обид, оскорблений и притеснений от капиталистов, а помочь семье по-прежнему не мог.

Вот почему я постоянно думал о том дне, когда представится возможность покинуть Китай и уехать в такую страну, где можно будет жить и работать в сравнительно сносных условиях. И как раз в апреле 1916 года правительство царской России направило своих людей в различные места Северо-Восточного Китая вербовать китайских рабочих для работы на строительстве и ремонте железных дорог, в каменноугольных шахтах и рудниках, на лесоразработках, рытье окопов и т. п. Вербовщики гарантировали ежемесячный заработок в пять цяньте (так китайские рабочие называли царский рубль), бесплатный железнодорожный билет и оплату других расходов при проезде туда и обратно. Услышав об этом, я очень обрадовался и сразу заявил о своем желании поехать в Россию.

В нашей партии завербованных китайских рабочих было примерно 2500 человек. Ее разбили на группы по 100 человек в каждой. Я попал в пятую группу.

29 апреля мы в вагонах четвертого класса товаро-пассажирского поезда выехали в Россию, а 15 мая прибыли в Калино, расположенное между Екатеринбургом (ныне Свердловск) и Пермью. Это была очень маленькая железнодорожная станция, и мы стояли на ней всего лишь пять минут. Вокруг сплошной стеной росли огромные деревья. Меня в числе двухсот человек отправили на лесозаготовки. Жили мы в большом деревянном бараке, в страшной тесноте и духоте. Лес наводил на нас ужас. По рассказам, в этих местах часто появлялись волки, рыси и прочие звери, которые нападали на людей. Но еще больше мы боялись комаров. Крупные и в несметном количестве, они сильно кусались. Рабочие, измучившись за день на тяжелой работе, ночью не могли спокойно заснуть. А тут еще постоянно приходилось опасаться ядовитых змей.

Наша партия приступила к работе 18 мая. Мы валили деревья и рубили их на дрова, которыми обеспечивали железнодорожную станцию. За каждую сажень нарубленных дров рабочим полагалось восемь рублей, однако подрядчики выплачивали нам лишь по пять. Работали мы группами по три человека и за день изнурительного труда едва нарубали по одной сажени. Бездельничавшие подрядчики и посредники-капиталисты забирали из нашею дневного заработка по три рубля, 50 копеек удерживал дагуй (главный подрядчик-китаец) и 25 копеек — эргуй (нижестоящий подрядчик). Конторщик, непосредственно ведающий рабочими, также требовал по десять копеек с сажени; эти деньги назывались «расходами на переводчика». Кроме того, нужно было делать подношения приемщику по десять копеек с сажени или ставить ему магарыч водкой, в противном случае он без конца придирался к рабочим. В результате этих поборов рабочие получали всего лишь по 1 рублю 90 копеек в день.

Тем не менее у рабочего за вычетом расходов на питание ежемесячно могло остаться десять с лишним рублей. В действительности же такой случай, когда у рабочего оставалось в месяц десять рублей, был исключительным. Капиталисты, чтобы выманить наши сбережения, сговаривались с подрядчиками и «старшинками» и в конце каждого месяца организовывали азартные игры, удерживая с играющих большой процент в пользу хозяина заведения; обманывали и дурачили людей и другими способами и добивались того, что в кармане у рабочих не оставалось ни гроша. Рабочий, оставшийся без денег, вынужден был снова продаваться капиталисту и работать на него.

Бессмысленная и затянувшаяся империалистическая война все больше и больше ухудшала положение трудящихся. Много русских крестьян было угнано на фронт, и поэтому огромные площади земли оставались необработанными и заброшенными; с каждым днем все острее ощущался недостаток в продовольствии.

Нам в первое время случалось даже есть белый хлеб, а потом мы питались лишь черным, из муки грубого помола. Со временем и такой хлеб стал редкостью; цены на него день ото дня росли. В то же время капиталисты все больше и больше обирали рабочих. Например, за каждый комплект выдаваемой спецодежды они удерживали из зарплаты по восемь рублей. Жизнь рабочих становилась все труднее и труднее.

Постепенно мы начали осознавать, что капиталисты везде одинаковы, что русские буржуи ничуть не лучше китайских. К тому же мы, китайские рабочие, помимо эксплуатации, подвергались в России еще и национальному гнету. Так, проезд по железной дороге китайским рабочим разрешался только в вагонах четвертого класса. Служащие железнодорожных вокзалов выгоняли нас из залов ожидания второго класса. Во время работы то и дело происходили несчастные случаи, а судьба пострадавшего рабочего хозяев не трогала. Более того, его могли немедленно выпроводить за пределы страны. В общем, наша жизнь совершенно не гарантировалась.

Однако и простым русским людям жилось не лучше нашего. За время работы на станции Калино мы своими глазами наблюдали, как многих крестьян окрестных деревень насильно забирали в солдаты и с этой станции отправляли на фронт. Родители провожали своих сыновей, жены — мужей, подростки — старших братьев, девушки — женихов, парни — друзей. И все они безудержно плакали.

Однажды я был свидетелем трагических проводов на фронт. Рекруты и провожавшие их родственники не могли оторваться друг от друга. Приближалось время отправления эшелона. Когда поезд должен был тронуться, многие провожающие стали на рельсы перед паровозом; они громко плакали и что-то кричали. Тогда из помещения станции вышел большой отряд полицейских; они начали грубо стаскивать людей с железнодорожного пути и избивать их ременными плетками. Однако некоторые, наиболее упрямые, легли на рельсы и отказались уходить, заявив, что лучше умрут. Поднялся невообразимый гвалт. Тогда явился начальник станции. Он с важным видом прошел на перрон, стал перед паровозом и, взмахнув флажком, дал машинисту сигнал отправления. Раздался гудок паровоза, и эшелон тронулся. В этот момент послышался душераздирающий крик. Это две женщины были сбиты и тяжело ранены. Такую трагическую картину я наблюдал первый раз в жизни, и она вызвала у меня негодование.

Когда я возвратился к себе в барак и рассказал товарищам, что видел, все они взволновались и начали горячо обсуждать происшедшее. Один рабочий сказал: «В России тоже надо совершить такую революцию, какую провел у нас Сунь Ят-сен, и свергнуть самодержавие. И только тогда народ может свободно вздохнуть, обрести хорошую жизнь»[11].

Эти слова взволновали меня, и я подумал про себя: «Если в будущем в России действительно произойдет революция, непременно окажу ей посильную помощь».

Наступил 1917 год. Однажды в феврале или марте на станции Калино появилась толпа демонстрантов. Некоторые были вооружены топорами, косами, вилами и дубинками, другие несли плакаты с надписями: «Долой самодержавие!», «Свободу и хлеба народу!», «Долой кулаков-мироедов!». Эта демонстрация снова возбудила у меня горячее стремление принять участие в революции. Однако в то время я еще не видел великой силы народа и подумал про себя, что царские войска одним ударом подавят и разгонят демонстрантов, вооруженных таким примитивным оружием. И я испытывал глубокое беспокойство за судьбу этих людей.

Вскоре наш подрядчик поехал в Лысьву в главную контору получать продукты и деньги. Но в конторе, кроме сторожа, никого не оказалось. Сторож сказал подрядчику, что чиновники главной конторы уже давно сбежали, что никаких денег и продовольствия он не получит. Когда подрядчик возвратился и рассказал нам об этом, мы были потрясены и напуганы, и каждый из нас задумался над тем, что делать дальше. Поскольку продовольствия и денег нам не выдали, то, конечно, никто из нас на работу не вышел. Спустя несколько дней мы все разъехались. Я вместе с одним товарищем отправился в Екатеринбург разыскивать своего друга Цзяо Лань-тина, уроженца города Цзинани провинции Шаньдун. Мы познакомились с ним в поезде. Когда нас везли в Россию, товаро-пассажирский поезд, в котором мы ехали, останавливался на всех больших и малых станциях, где часто стоял по полдня. Однажды мы вышли из вагонов и разбрелись в разные стороны. Проходя мимо эшелона, я увидел у одного из вагонов толпу людей, которые внимательно слушали человека, стоявшего в середине толпы. Это и был Цзяо Лань-тин. Говорил он очень складно и умно, производил впечатление грамотного и культурного человека, и я постарался завязать с ним разговор. Потом мы часто встречались с ним, много беседовали и в конце концов стали хорошими друзьями. В Екатеринбурге он сошел с поезда, и мы расстались.

Когда я разыскал Цзяо Лань-тина, он сказал мне, что я нигде не смогу найти для себя подходящей работы, так как все заводы и фабрики остановлены, а магазины закрыты. Я спросил Цзяо Лань-тина, чем он занимается. Он ответил, что торгует папиросами и этим кое-как зарабатывает себе на хлеб. Когда же я спросил Цзяо Лань-тина, почему он не включается в революционное движение, мой друг ответил, что плохо понимает русский язык и это очень мешает ему. Но в будущем он обязательно примет участие в революции. Затем Цзяо Лань-тин стал рассказывать мне о строительстве нового социалистического общества. Я чувствовал в его словах глубокий смысл и очень беспокоился, что восставший народ плохо вооружен, что революция не сможет победить. Не найдя никакой другой работы, я вместе с Цзяо Лань-тином занялся торговлей папиросами.

К весне 1918 года в Екатеринбурге начала ощущаться острая нехватка табака и дальнейшая торговля папиросами стала почти невозможной. Поэтому я отправился в Петроград за табаком. На пути в Петроград я увидел, что повсюду царит невообразимый хаос, почти все заводы и фабрики были остановлены, магазины — закрыты.

Одним из самых серьезных вопросов был острый недостаток в хлебе и других продуктах питания. В Петрограде многие люди одевались очень красиво, но у всех были желтые, изможденные лица, ибо по карточкам выдавали всего лишь по сто граммов хлеба в день на человека. По городу носились тревожные слухи о грабеже продовольствия. Многие люди на ночь прятали свой хлебный паек под подушку, чтобы кто-нибудь тайком не съел его.

Мне хорошо запомнился такой случай. Я пил чай в одном из петроградских трактиров. В трактир вошел довольно прилично одетый старик. Он спросил у трактирщика что-либо поесть. Трактирщик ответил: «У нас нет ничего, кроме чая и селедки». Услыхав это, старик ударил ножом по столу и разразился страшными ругательствами. Однако что было толку сердиться? Ведь тогда во всем Петрограде почти невозможно было достать что-либо из продуктов, кроме чая и селедки.

На главных улицах Петрограда больше половины магазинов было закрыто. Оживление царило только в тех торговых рядах, где скупали старые, поношенные вещи. Каждый старался продать ненужное и набрать денег на покупку продуктов или на выезд из голодного города. Однако сделать это было очень трудно.

Вскоре я получил письмо от Цзяо Лань-тина. Он просил быстрее возвращаться в Екатеринбург, откуда мы с ним поедем в Алапаевск, где Жэнь Фу-чэнь[12] организовал китайский отряд Красной Армии. Цзяо Лань-тин писал также, что табак покупать не надо, а если я его уже купил, то захватить с собой и потом отвезти в отряд. Я быстро собрал свой товар и приготовился ехать обратно, но потерял целую неделю на то, чтобы приобрести железнодорожный билет.

В Перми совершенно неожиданно для меня все мои товары были конфискованы, и я остался с 40 рублями в старых ассигнациях, на которые можно было лишь один раз поесть. Оказавшись в таком безвыходном положении, я пошел к переводчику по фамилии Ли Сю-фын и попросил его помочь мне устроиться на работу.

Ли Сю-фын в то время руководил группой китайских рабочих, занятых на ремонте железнодорожного пути недалеко от Перми. Он был порядочным человеком, очень хорошо относился к рабочим и ненавидел белогвардейцев за убийство своего названного брата Ло Фын-туна. С помощью Ли Сю-фына и другого китайца по фамилии Ван Юй-сю я поступил на конный завод ухаживать за лошадьми. Этот конный завод поставлял боевых коней для Красной Армии, поэтому рабочие завода были на положении бойцов. На заводе я работал до конца 1918 года, руководил бригадой из 18 китайских рабочих.

Тогда контрреволюционная белая армия Колчака, белогвардейские части Хорвата, Семенова и других с помощью так называемых союзников — Японии, Англии, США — и китайских милитаристов начали продвигаться на запад вдоль Сибирской железнодорожной магистрали. В авангарде у них был поднявший мятеж чехословацкий корпус[13]. Вскоре передовые части белой армии приблизились к Перми. Конный завод получил приказ эвакуироваться в Вятку (ныне Киров). Я подумал: «Неужели всю жизнь быть конюхом, какой в этом смысл? Лучше последовать совету Цзяо Лань-тина, отправиться в Алапаевск и вступить в регулярную часть Жэнь Фу-чэня». Я оставил конный завод и временно поселился в бараке, где жил Ли Сю-фын.

Захватив Пермь, части белой армии пытались продолжать наступление на запад. Они рвались к Вятке, намереваясь соединиться с интервентами и белогвардейцами, действовавшими на Севере. Вятка являлась восточными воротами Москвы, и ее падение создало бы крайне напряженное и опасное положение на Восточном фронте. Поэтому товарищ Ленин подписал декрет о всеобщей и немедленной мобилизации всего народа, в том числе служащих учреждений, студентов и преподавателей, на борьбу с Колчаком. Бойцы Красной Армии воспрянули духом, и началось всеобщее контрнаступление. Контратакующие части Красной Армии, действуя из района Вятки, завязали с врагом ожесточенные бои, которые вначале шли с переменным успехом. Но белогвардейцы не выдержали могучего натиска частей Красной Армии и начали беспорядочно отступать на восток, к Уральскому хребту.

Я узнал, что отряд Жэнь Фу-чэня по-прежнему находится в Алапаевске, охраняет рудник. И я направился в Алапаевск. В Алапаевске я встретился с Цзяо Лань-тином и вместе с ним вступил в отряд Жэнь Фу-чэня, состоявший из 800 бойцов, в основном шахтеров-китайцев.

В то время в районе Алапаевска бродили вооруженные банды — остатки разбитых контрреволюционных частей. Бандиты, рассчитывая на отсутствие у нас, рабочих, боевого опыта, постоянно пытались прорваться на рудник на автомашинах, захватить ценное имущество и разрушить оборудование. Однажды на рассвете небольшой белогвардейский отряд незаметно подошел к городку и пытался неожиданно напасть на рудник. Налетчики не предполагали, что мы имеем вокруг рудника плотное кольцо охранения, а в наиболее важных пунктах вырыли окопы и выставили дозоры. У нас были установлены сигналы: один выстрел — появление небольшой группы противника, два — кавалерия противника, три — приближение крупных сил. Поэтому как только белобандиты появились в полосе охранения, мы сразу же обнаружили их и своевременно приготовились к отражению нападения. Когда отряд белогвардейцев приблизился к руднику, мы, применив тактику охвата с флангов, одним ударом полностью уничтожили бело-бандитов. За эту победу командование наградило наш отряд и присвоило ему наименование «Красный отряд китайских героев».

Вскоре Колчак, перегруппировав части белой армии, начал новое наступление из Сибири на запад. Неожиданно одно из соединений белой армии прорвалось в район между Пермью и Екатеринбургом и захватило в тылу Красной Армии станцию Чусовскую (в 100 км северо-восточнее Перми), от которой шла железная дорога на Нижний Тагил. В этом районе находился железнодорожный мост, имеющий важное стратегическое значение; захват его белогвардейцами создал исключительно неблагоприятную обстановку для Красной Армии. Поэтому командование Красной Армии немедленно сосредоточило в этом районе свои подразделения, имевшие задачей отбить мост. Несколько атак не дали нужного результата. Тогда командование решило поручить выполнение этой задачи «Красному отряду китайских героев». Как только был получен приказ, наш отряд в составе 800 с лишним бойцов выступил в указанный район. Приближаясь к мосту, мы обнаружили, что белогвардейцы для его охраны выставили два станковых пулемета. Ураганный огонь вражеских пулеметов прижал наших бойцов к земле, невозможно было поднять головы. Ползком мы с большим трудом продвигались вперед. Каждый шаг приносил нам большие потери; многие наши товарищи пали на подступах к мосту. Однако, несмотря ни на что, мы упорно продвигались вперед. Когда первые группы наших бойцов достигли середины моста, огонь вражеских пулеметов достиг предельной плотности и продвигаться вперед стало еще труднее: мост был буквально устлан убитыми и ранеными бойцами. Многие наши товарищи, вступив на мост, сразу же падали в реку, сраженные вражескими пулями.

Я дополз до середины моста и на какой-то момент заколебался, не зная что делать: продвигаться вперед или отступать. Вдруг я увидал, как находившийся впереди меня боец, крепко сжав руками винтовку, бросился вперед. Я немедленно последовал его примеру: крепче сжал в руках винтовку, перебежал оставшийся участок моста и устремился на вражеские окопы. Враг, охваченный паникой, ослабил огонь. Наши бойцы, воспользовавшись тем, что вражеские пулеметы умолкли, поднялись во весь рост и с криком «в атаку!», быстро преодолев оставшееся расстояние, устремились на врага. Позиции противника были захвачены.

Когда бой закончился и мы проверили наличие людей, то оказалось, что из 800 с лишним бойцов было убито и ранено более 600, живых и не имеющих ранений осталось 160 человек. Хотя наши потери были очень велики, этот бой принес нам славу. Белогвардейцы начали бояться китайских красноармейцев; стоило им только услышать, что поблизости китайское подразделение, как они в панике разбегались. А местное население после этого боя стало называть нас не иначе, как «китайскими героями».

Командование Красной Армии предоставило нам время для отдыха и переформирования, а затем перебросило наш отряд в степь близ города Кургана (в то время это была маленькая железнодорожная станция). Вместе с другими частями Красной Армии мы преследовали отступающие белогвардейские войска. Рота, в которой я служил, была в авангарде. Когда она в погоне за врагом зашла далеко в степь, отступающие белогвардейцы внезапно остановились и повернули против нас оружие. Командир роты приказал немедленно окопаться. Сделать это оказалось невозможным, так как стояло самое холодное время года и земля промерзла почти на метр. Тогда командир приказал вырыть в снегу временные укрытия. В то время, когда бойцы были заняты сооружением укрытий, дозоры внезапно обнаружили, что с обоих флангов нас окружают вражеские кавалеристы. Командир роты, человек очень умный и находчивый, понял, что наше положение становится трудным, и приказал немедленно отступать.

Почти все бойцы роты благополучно отступили, а я и еще один товарищ оказались окруженными вражескими кавалеристами. Со всех сторон надвигались белогвардейцы с саблями наголо; отступать было некуда. В этот критический момент мы мгновенно сообразили, что надо спрятаться в снегу. Очень кстати поднялась сильная метель, и через каких-нибудь 10–15 минут нас покрыло толстым слоем снега. Так мы остались незамеченными.

Над степью опустилась ночь, подул холодный северный ветер. Мы промерзли до костей и страдали от голода, но боялись пошевельнуться. Невозможно выразить словами безвыходность положения, в котором мы тогда находились. Даже сейчас, вспоминая этот случай, я не могу удержаться от дрожи. Мы лежали и думали про себя: «Наверное, замерзнем». Смерти мы не боялись, страшнее был плен. Белогвардейцы люто ненавидели красноармейцев-китайцев. Если китайские бойцы попадали им в руки, с ними зверски расправлялись: отрезали уши, выкалывали глаза, после жестоких пыток их расстреливали. Поэтому мы твердо решили, что если враги обнаружат нас, будем биться до конца.

Так мы лежали в снегу в течение полутора суток. К утру третьего дня наши руки и ноги совсем одеревенели, глаза не видели, мы были совершенно беспомощны.

К счастью, в это время части Красной Армии начали контрнаступление. Нас обнаружили и отправили в тыловой госпиталь. Если бы приход наших задержался еще немного, мы, безусловно, замерзли бы в этой бескрайней степи.

После выздоровления я вернулся в свой отряд, он в то время находился в тылу на отдыхе. Однажды бойцы, собравшись вместе, вспоминали прошедшие бои. Все сошлись на том, что презрение к смерти — гарантия победы и что именно благодаря этому мы завоевали почетное название «китайские герои». Такие беседы воодушевляли бойцов.

Случай в Курганской степи подорвал мое здоровье, и я не мог больше участвовать в трудной боевой жизни отряда.

Меня направили в Омск на работу в органы ВЧК. Я думал, что буду выслеживать и вылавливать бандитов и шпионов, а мне поручили сопровождать эшелоны с каменным углем на линии Омск — Ново-Николаевск (ныне Новосибирск).

Однажды я случайно встретил на улице в Омске товарища Гао Хай-фына — командира батальона одной китайской части Красной Армии и рассказал ему о себе. Гао пообещал попросить Управление ВЧК перевести меня к нему писарем. Его батальон целиком состоял из рабочих, грамотных не было, а я умел читать и писать. Здоровье мое к тому времени несколько улучшилось, и я справился бы с этой работой. Тогда существовало такое положение, что учреждение не должно задерживать человека, которого запрашивает воинская часть, и меня откомандировали в батальон Гао Хай-фьгна.

Вскоре командование Красной Армии отдало приказ сосредоточить в Иркутске все китайские подразделения, находившиеся в Сибири, привести их в порядок и сформировать из них 3-й интернациональный полк под командованием Сунь Фу-жэня. Сформированный полк сразу же начал преследование белогвардейских войск, отступавших на восток, освободил Верхнеудинск (ныне Улан-Удэ), где и был расквартирован.

Когда наша часть двигалась на Верхнеудинск, у меня неожиданно обострилась старая болезнь, и я попал в Беляшинский военный госпиталь. Болезнь протекала тяжело, температура доходила до 40°. Я думал, что не избегу смерти, однако через некоторое время начал поправляться. После госпиталя я подал рапорт о демобилизации из армии по состоянию здоровья и вскоре получил согласие командования.

Мне выдали на полгода бесплатный проездной билет, по которому я мог съездить в любой уголок Советской России. Я по-прежнему получал денежное и провиантское довольствие. Оставив Сибирь, я отправился в Москву, затем на Украину, в общем, поездил много.

Шел 1920 год. Затянувшаяся война поставила молодую Советскую республику в крайне тяжелое положение. Народ бедствовал. Например, на Украине, житнице страны, основным продуктом питания была свекла.

Но несмотря на все эти трудности, новое утверждалось в сознании народа. Люди ощущали, как после революции совершенно изменились отношения между национальностями. Помню, в царской России мне приходилось наблюдать множество фактов угнетения нерусских национальностей, например, татарам и евреям запрещалось говорить на своем родном языке; нарушители установленного царскими властями порядка имели дело с полицией, подвергались оскорблениям и даже избиениям. В городах им запрещалось жить в больших домах. Даже богатые евреи и татары селились в маленьких деревянных домиках или землянках. И только после победы революции исчезла всякая дискриминация в отношении нерусских национальностей.

Что касается нас, китайцев, то в прошлом дворяне и помещики именовали нас не иначе, как «темными людьми». После революции отношение к нам совершенно изменилось. Многие китайцы, проживающие в СССР, женились на русских девушках, что до революции было неслыханно. Я растрогался до слез, когда увидал на выпущенных Советским правительством денежных знаках несколько китайских иероглифов, обозначающих лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Такие, как я, китайцы, служившие в Красной Армии, повсюду пользовались огромным уважением.

Во время поездок по стране я слышал много рассказов о китайских красноармейцах. Особенно мне запомнился один — о том, как под Пермью рука об руку сражались с врагом китайский боец по фамилии Нин и шестнадцатилетний русский красноармеец. Этот красноармеец отличался большой храбростью. Как-то во время боя он, невзирая на смертельную опасность, выскочил из окопа и открыл стрельбу по белогвардейцам. Китайский боец Нин, имеющий больший боевой опыт, увидев, в каком опасном положении оказался его товарищ, тотчас же выскочил из окопа и прикрыл красноармейца собой. Русский юноша остался невредим, а китайский боец был тяжело ранен в правый глаз осколком вражеского снаряда. Этот случай в те годы был широко известен русским и китайцам.

Многие из китайских добровольцев боролись против иностранных интервентов и белогвардейцев на Украине. В свое время мне пришлось побывать в украинской деревне Олисяны, в которой, по рассказам жителей, неоднократно останавливались китайские красноармейцы. Все жители деревни, кроме кулаков, ненавидевших китайские красные отряды, с восхищением отзывались о храбрости и дисциплинированности китайских бойцов.

Мне рассказывали также об участии китайцев в боях за освобождение Одессы. В город вошли части Красной Армии, но не успели они закрепиться, как превосходящие силы белых ночью внезапно начали наступление на Одессу. Части Красной Армии, в составе которых было много китайских бойцов, понеся тяжелые потери, временно оставили город. Китайские красноармейцы, попавшие в плен, были зверски убиты. Их товарищи поклялись отомстить врагу за мученическую гибель своих братьев.

Вскоре, несмотря на ожесточенный огонь противника, Красная Армия начала решительное контрнаступление на Одессу. В результате упорных боев город был взят, более 70–80 процентов оборонявших его белогвардейцев — уничтожено. В боях за взятие Одессы китайские бойцы проявили высокий героизм и отвагу, заслужив уважение и любовь украинского народа.

В 1921 году я приехал в Читу и шесть месяцев прожил у своего названного брата, потом в Иркутске в течение года учился в вечерней школе. В конце 1924 года я приехал в Москву, где неожиданно заболел. Врачи посоветовали мне поехать в район с теплым климатом и некоторое время не работать. Поэтому я отправился в Харьков, где после короткого отдыха вступил в созданный китайцами кооператив, занимающийся чисткой и окраской одежды, и находился там на административной работе. По вечерам я изучал русский язык, а также учился водить и ремонтировать автомашины. Затем я перешел в налоговое управление при Народном Комиссариате финансов и работал там налоговым инспектором вплоть до 1933 года, когда вернулся на родину.

За этот короткий период я своими глазами видел, как советские люди в очень трудных условиях настойчиво строили новую, социалистическую жизнь, при этом они работали не покладая рук, с большим энтузиазмом. В стране ощущался острый недостаток сырья и материалов, и многие юноши и девушки по собственной инициативе начали собирать повсюду утиль, который можно было использовать для переработки. С мешками они обходили дворы и квартиры, собирая у жителей самые различные негодные к употреблению вещи, затем сдавали собранный утиль и снова отправлялись по дворам и квартирам. Такая забота этих юношей и девушек о будущем своей страны трогала до глубины души.

К тому времени, когда я возвращался к себе на родину, в Харькове и других местах появилось очень мною новых заводов и фабрик. Существовавшее ранее весьма напряженное положение с продуктами питания и предметами первой необходимости значительно изменилось к лучшему, за большинством необходимых вещей уже не стало очередей; с каждым днем оживленнее становилось на рынках, значительно повысился жизненный уровень народа.

В Китае я стал коммунистом и работал в шанхайской подпольной организации. После освобождения Шанхая от гоминьдановцев меня направили на работу в управление общественной безопасности, откуда я недавно ушел на пенсию по старости.

В 1950 году в Шанхай приезжала группа советских товарищей, и меня прикрепили к ней переводчиком. Один из них, Саша Аксенов, однажды спросил меня:

— Товарищ Яо, где вы научились говорить по-русски?

— В Советском Союзе, — ответил я.

— Вы были в Советском Союзе?! А чем вы там занимались?

Я коротко рассказал историю своей жизни. Саша Аксенов был очень взволнован, он схватил меня за руки, крепко сжал их и возбужденно проговорил:

— О, так вы старый боец Красной Армии! Я тоже служил в Советской Армии и горячо приветствую вас, дорогой товарищ!

Он поинтересовался, сколько мне лет, и, получив ответ, сказал, что я гожусь ему в отцы. И он стал звать меня отцом. Всякий раз, когда он называл меня так, я испытывал глубокое волнение.

Во время гражданской войны в СССР я внес, конечно, очень небольшой вклад в дело победы революции. Но главное здесь заключается в том, что еще несколько десятков лет назад китайский и советский народы совместно проливали кровь за освобождение пролетариата всего мира.

Литературная запись Вэн Хэн-шэна.