Го Юй-чэн На Дальнем Востоке

Перевод Б. Мудрова

В Никольск-Уссурийском

Наша семья всегда жила в бедности, и уже лет с восьми — девяти мне пришлось работать на шахте. Шахта эта находилась в Ляояне и принадлежала одному японцу. Не вынеся притеснений хозяина, я вместе с несколькими земляками отправился на советскую сторону, в Никольск-Уссурийский. Помнится, это было в 1919 году, когда мне едва исполнилось десять лет.

Прибыли мы туда как раз в то время, когда империалисты вели вооруженную интервенцию против Советской республики. Как только наш поезд остановился, я перепугался: на станции вдоль составов — видимо-невидимо всяких войск; тут и английские интервенты со своими флагами, на которых изображен крест; и американцы со звездным флагом; и японцы с маленькими бородками, а на флагах у них— солнце; много было и пленных чехов, и русских белогвардейцев. Все они с винтовками, на которых поблескивали штыки, стояли у входов и выходов станции, проверяли, нет ли у пассажиров, то есть у нас, оружия, боеприпасов или листовок. Обнаружат что-нибудь хоть чуть-чуть подозрительное, сразу приговор — «красный», и, ни о чем больше не спрашивая, — к стенке.

Эта «проверка» была сплошным издевательством. Все узелки, что у нас с собой были, они развязали, одежду и белье кидали прямо под ноги, сундучки наши чуть ли не наизнанку выворачивали. Но самым унизительным был, конечно, личный обыск. Я уж не говорю, что японцы шарили в карманах, во всех складках одежды — это еще куда ни шло, но они раздевали людей, дескать, оружие и листовки ищут. Одна молодая русская женщина отказалась раздеваться, так они ее в кровь избили и все-таки утащили обыскивать.

В то время Никольск-Уссурийский состоял из двух частей — большого города и малого города. На пути от станции к городу — мост, который круглосуточно охранялся японцами. Так этот мост для нас был, как говорится, «мостом на гнилых сваях», и ходить мы по нему решались, только если другого выхода не было. А японцы, что мост охраняли, всех прохожих обыскивали. Над стариками и старухами издевались, ребятишек обижали, молодым женщинам вообще проходу не давали, парням кричали «бакаяру» (сволочь). А если кто из молодежи покажется им подозрительным или, не вытерпев, ответит парой фраз, — тут же стреляли в него, а труп бросали с моста в речку. Так и унесет его водой. Большой должок оставили интервенты на этом мосту.

Разгул интервентов во Владивостоке

В Никольск-Уссурийском я провел несколько месяцев, стараясь быть незаметным. Потом там стало слишком опасно, и я отправился во Владивосток. Было это летом 1919 года.

Если бы знать, что и во Владивостоке такое же творится! День и ночь лилась кровь русских и китайцев. Владивосток — город большой, интервентов собралось там больше, чем где-либо, поэтому и пролилось крови наших братьев не меньше, чем воды в Уссури.

Я, как только приехал во Владивосток, сразу понял (хоть и маленький был), что здесь тоже террор господствует. Пристани, основные магистрали, мосты, вокзал, арсенал, большие здания — все заняли интервенты. Повсюду шагали вооруженные патрули, везде висели флаги иностранных держав; там и сям орудовали какие-то шайки, то и дело слышалась пальба.

Все время на Владивосток совершали налеты партизанские отряды, в которых были русские и китайцы. В отместку интервенты расправлялись с рабочими-китайцами. Наибольшей жестокостью отличались японцы. Они разъезжали по городу на грузовиках. Стоит, бывало, в грузовике с десяток широкоскулых япошек, одетых во все белое, с марлевыми повязками на рту, с большими железными крючьями в руках, увидят китайца-рабочего в рваной или грязной одежде, хватают его крючьями, втаскивают в кузов и заявляют, что, поскольку он заразный, его сейчас увезут и закопают живым. И верно — так целыми грузовиками и увозили за город, а там действительно закапывали. А некоторых обливали нефтью и сжигали. Однажды я сам видел такой грузовик, в кузове которого китайцы-рабочие лежали друг на друге, словно поленья. Грузовик проехал, из него неслись душераздирающие крики, а на дорогу капала кровь.

На какое-то время Владивосток словно замер, никто не решался выходить на улицу без крайней надобности. Тогда эти дьяволы пустились на другое. Видя, что ловить китайцев на улицах больше не удается, они каждое утро, как только занимался рассвет, приезжали на грузовиках прямо к общежитию китайских рабочих. Взламывали двери, пускали в ход крючья и снова тащили китайцев к грузовикам.

Во Владивостоке интервенты расправлялись не только с китайцами. Они убили много и корейских рабочих. Расправы с корейцами тоже были жестокими.

Корейцы жили главным образом в пригороде Владивостока. Японцы приезжали на грузовиках, окружали дома корейцев, хватали людей, связывали их одной проволокой, продевая ее в ключицу прямо сквозь живое тело, и расстреливали из пулеметов.

Чтобы защитить молодую Советскую республику, свои семьи и себя, многие китайские и корейские рабочие уходили в партизанские отряды или же боролись самостоятельно.

Мне в то время было лет одиннадцать-двенадцать, и в партизаны я, конечно, не годился. По ночам я часто просыпался от выстрелов, днем то здесь, то там видел толпы взволнованных людей и не совсем понимал, что все это означало. Прислушиваюсь — оказывается, снова дали знать о своем существовании наши русско-китайские партизанские отряды. Ох, и радовались же люди от таких известий! На вокзале чехословаки сдались нашим партизанам. Наши убили японских часовых на пристани. А английские и американские вояки — те просто на колени упали и пощады запросили, когда наши партизаны окружили их.

Оборона Третьей Речки

Во Владивостоке я работал учеником в обувной лавке. Прожил я там год, и все эти триста шестьдесят пять дней дрожал от страха за свою жизнь, знал, что железные крюки японских дьяволов могут вцепиться и в меня. Потом, когда русско-китайские партизанские отряды стали все чаще тревожить интервентов в нашем городе, а у тех в свою очередь возросла жестокость по отношению к китайским рабочим, жить во Владивостоке стало просто невозможно, и я вслед за своим хозяином перебрался на Третью Речку. Это было весной 1921 года, когда мне было двенадцать лет.

На Третьей Речке японцев оставалось еще немало. Английские и американские интервенты, а также чехословацкий корпус к тому времени уже ушли с Дальнего Востока. Неподалеку от Третьей Речки начинался большой лес, откуда партизаны совершали налеты. Японцы, уже достаточно к этому времени наученные, все время отсиживались в гарнизоне на Третьей Речке, не рискуя бесчинствовать так открыто, как в Никольск-Уссурийском и Владивостоке.

В доме своего хозяина на Третьей Речке я прожил недолго и ушел к китайским рабочим. И только через несколько дней я обнаружил, что живу-то, оказывается, чуть ли не в самой штаб-квартире партизан. Дело в том, что на Третьей Речке существовал союз китайских торговцев, а у них было и вооружение, и боеприпасы. Японцы боялись только партизан и китайцев-рабочих, а в дела торговцев не вмешивались, считая, что те «сильно хорошие люди». Партизаны узнали об этом и однажды вечером окружили помещение союза, предварительно нарушив связь. Командир партизанского отряда заявил старшине союза, что отныне союз должен помогать партизанам. Китайские торговцы и сами-то давно уже ненавидели японцев, а тут, видя, что среди партизан тоже есть китайцы, не раздумывая, согласились. Охрана союза в основном состояла из бывших кули или бедняков, которые всегда симпатизировали партизанам, и поэтому долго убеждать их не пришлось — они сразу же подчинились распоряжениям партизан. Впоследствии многие из них ушли к партизанам.

Как только партизаны обосновались в помещении союза, большой дом рядом, а также улица перед зданием союза оказались под их контролем. Днем и ночью стояли партизанские посты, и, как только приближались японцы, в здании союза немедленно узнавали об этом. Если японцы собирались что-либо предпринять и приходили в здание союза позвонить по телефону, партизаны, разумеется, перехватывали их разговор. Не раз заместитель командира партизанского отряда под видом японца присутствовал даже на их совещаниях. Японцы и шагу не могли ступить без того, чтобы партизаны об этом немедленно не узнали.

В целях безопасности наших советских товарищей-партизан мы поместили их в самой потайной комнатке союза. Там они всегда проводили совещания с командиром отряда, намечали планы действий, руководили борьбой против японцев на Третьей Речке. Давали поручения и мне. Я часто передавал распоряжения командира отряда партизанским связным в лесу. Проходя мимо японских часовых, кланялся им как можно ниже, а сам думал: «Не пыжтесь особенно! Скоро улепетывать придется!»

В то время силы у партизан были еще небольшие, поэтому на Третьей Речке партизаны занимались лишь сбором информации о положении японцев, копили силы и руководили налетами других партизанских отрядов, действовавших в тайге, на японские гарнизоны, а сами в открытые схватки не вступали. Зато когда осенью 1922 года части Красной Армии начали штурм Третьей Речки, тут уж и наш отряд показал себя как следует. Вместе с регулярными частями Красной Армии мы вышибли японцев с Дальнего Востока.

Комсомольцы из Лесозаводска

В 1927 году я приехал в Лесозаводск. Этот не очень большой городок расположен недалеко от реки Уссури. Там работало много китайцев: лесорубы, кузнецы, официанты, портные, сапожники. В Лесозаводске я вступил в комсомол.

Это было время, когда партия большевиков начала борьбу за социалистическую индустриализацию страны, повсюду строились заводы и везде требовались технические кадры. Как нуждалась тогда Советская страна в специалистах! Только где же сразу найдешь столько? Разве можно было построить в Сибири заводы, восстановить во всей стране разрушенную промышленность и создать новые индустриальные центры без огромной армии строителей? Надо было растить свою интеллигенцию из рядов рабочего класса. И комсомольцы нашего городка под руководством большевиков горячо взялись за учебу.

Чтобы помочь им овладеть специальностями, горком комсомола создал краткосрочные курсы, куда набирались молодые рабочие, не сумевшие окончить школу или оставшиеся без работы. На курсах можно было встретить рабочих разных специальностей: портных, грузчиков, матросов, лесорубов, торговых работников, в основном это были парни лет восемнадцати. Только из нашего района пришли учиться более полутора тысяч человек, а уж со всего города и не знаю сколько!

На курсах были промышленные, технические, политические группы, группы культуры и искусства и многие другие. В каждой группе был специальный читчик, который читал газеты, после чего начиналось обсуждение. Кроме того, раз в неделю для нас устраивались доклады о современном положении, лекции по вопросам ленинизма, доклады о строительстве в СССР. Лекторами и докладчиками были руководители городских учреждений. А в воскресенье все делали вместе: пели, плясали, участвовали в субботниках, гуляли за городом. Словом, весело было. Дружно жили!

Но самое оживленное время наступало по вечерам, на занятиях. Поскольку наши курсы были вечерними, то, понятно, и занятия проводились по вечерам. Как только начинало темнеть, улицы и переулки заполнялись молодежью: с книжками под мышкой китайцы и русские — все вместе спешат на занятия. Народу было очень много, и поэтому аудитории для нас найти было трудно; приходилось использовать кабинеты горкома партии и разных учреждений. Каждый вечер мебель в этих кабинетах сдвигалась в один угол, на стену вешалась доска — кабинеты превращались в аудитории. Мест для всех не хватало, поэтому уже с первым звонком у дверей начиналась давка. Попробуй опоздать хоть на полминуты — придется сидеть у самых дверей!

И вот люди, которые в старом обществе были лишены возможности учиться, которые испытывали только гнет и нужду, теперь стали разбираться в событиях государственной важности, их кругозор расширился, они научились управлять машинами и станками, стали слесарями, токарями, сварщиками, из темных и неграмотных превратились в культурных рабочих, из лачуг пошли на заводы, вырвались из-под гнета капиталистов и стали строителями-энтузиастами своей молодой Родины!

Студенческая дружба

В 1929 году меня направили на учебу в Дальневосточный политехнический институт. Я занимался, на Восточном факультете.

Директором института был русский, а из двух его заместителей один был китайцем, другой — корейцем. Нам преподавали математику, физику, химию, обществоведение, русский язык, а также специальные технические дисциплины. Лекции по физике, химии, промышленной технике читали русские товарищи. Ввиду того что в наших группах было много китайцев, которые плохо понимали по-русски, при каждом русском преподавателе был переводчик. Политзанятия, математику и русский язык вели китайцы. Нашим преподавателем на политзанятиях был товарищ Линь Бо-цзюй[17], а русским языком с нами занимался товарищ У Юй-чжан[18].

Учился я в институте как раз в то время, когда в Советском Союзе особенно остро стоял вопрос о продовольствии: в том году западные районы России и Белоруссия пострадали от засухи, а в Сибири и в житнице Советского Союза — на Украине был недород. Положение было тяжелым. В день на человека полагалось полфунта черного хлеба. Черный хлеб ели и наши советские товарищи по институту. Администрация института проявила по отношению к нам, китайским студентам, особую заботу: она добилась, чтобы нам давали пшеничную муку, из которой мы могли бы печь себе пампушки.

Кроме того, советские товарищи каждый месяц выдавали нам свинину, зная, что мы очень любим ее. Но мы подумали: «А ведь так мы оторвемся от масс!» — и послали к администрации делегацию для переговоров, чтобы нам разрешили питаться вместе с советскими товарищами. После неоднократных требований с нашей стороны администрация, наконец, согласилась выдавать нам черный хлеб. Но все же паек у нас остался — побольше.

Жили мы в одном из лучших зданий Владивостока, светлом и чистом. Сначала администрация института, учитывая наши обычаи, поселила всех китайских студентов вместе. Но потом мы поняли, что при таком размещении мы русский язык как следует не выучим, а это значит — труднее будет достичь взаимопонимания. После того как мы обсудили этот вопрос с администрацией, она согласилась расселить нас вместе с советскими товарищами — в каждой комнате поровну. Советские товарищи помогали нам в изучении русского языка, а мы помогали им понять положение в Китае. Через полтора года мы уже обходились на лекциях без помощи переводчика. Много друзей среди русских приобрели мы за время учебы!

Во многом помогли нам товарищи Линь Бо-цзюй и У Юй-чжан. Хотя мы и были вдали от родины, все же могли систематически изучать вопросы китайской революции, новейшую историю Китая, вопросы крестьянского движения. Мы лучше понимали историю нашей родины и ее будущее. Товарищ У Юй-чжан рассказывал нам о проблемах реформы китайской письменности, говорил, почему нужно заменить иероглифическую письменность, рассказывал о латинизации письма. Иногда советские товарищи читали нам доклады по вопросам ленинизма, о партийном строительстве, о диктатуре пролетариата. Это нам очень помогало в работе.

Весьма насыщенным было наше время и после занятий. По вечерам у нас было кино, иногда мы вместе — русские, китайцы и корейцы — ставили пьесы. Правда, бывало, что русские и корейские товарищи кое-что в них не понимали, так как мы в своих постановках использовали что кто знал: и отрывки из классических пьес, и хэнаньские песни, и шаньдунские скороговорки. Один из советских товарищей даже как-то спросил меня: «Почему это они говорят так быстро? Неужели нельзя помедленнее?»

Самым интересным из нашей внеучебной деятельности было, пожалуй, участие в субботниках. Мы ходили на станцию разгружать вагоны с прибывшей из Сибири картошкой, которая от жестоких холодов смерзалась в огромные глыбы. Мороженую картошку нам, китайцам, не давали. Администрация института заключала контракты с местными крестьянами, и те сохраняли для нас хорошие овощи. Иногда мы ходили и на пристань помогать в разгрузке барж. Узнав, что мы китайские студенты, советские товарищи с барж старались выбирать нам для переноски грузы полегче, а тяжелые не давали. Если же нам очень уж не терпелось нести что-нибудь потяжелее, то они грузили эту вещь не иначе как на несколько человек, а иногда и сами тащили вместе с нами. После разгрузки нас угощали конфетами, совали нам в карман лепешки. На прощанье горячо жали руки и говорили по-китайски: «Сесе!»[19], а мы им по-русски: «До свидания!»

В 1932 году многие из моих товарищей после окончания института вернулись на родину, а я остался в Советском Союзе и принимал участие в ликвидации кулачества, в конфискации имущества капиталистов, служил в органах государственной безопасности.

Вернулся я в Китай в 1953 году.

Литературная запись Хуан И.