Директору киностудии «Ленфильм» Блинову В. В.

Многоуважаемый Виктор Викторович!

Вы, конечно, не хуже меня помните, как все мы, причастные к работе над фильмом «Двадцать дней без войны», внимательно отнеслись к замечаниям и предложениям, высказанным нам в Москве и высказанным в Ленинграде в период завершения фильма. Почти всё мы учли, и думаю, что не без пользы для фильма.

По правде сказать, после всей этой очень большой работы, проделанной с максимальным вниманием ко всем критическим замечаниям и предложениям, и после того, как, увидев результаты этой работы, Госкино приняло фильм, я не ожидал, что возникнут какие-то новые замечания и предложения.

Однако они возникли, и те из них, которые режиссер фильма мог практически выполнить, — он выполнил. При этом он, разумеется, поставил в известность меня, да иначе и не имел права сделать, ибо я все-таки как-никак автор сценария и повести, по которой он написан, и было бы просто прямым неуважением ко мне вносить поправки в фильм без моего на то согласия.

С поправками, сделанными режиссером, я согласился.

Сегодня режиссер поставил меня в известность, что главный редактор студии настаивает на новых поправках, ссылаясь при этом на новые пожелания, высказанные ему товарищами из Ленинградского горкома партии.

Поправки эти, так же как и сделанные раньше, снова связаны со сценой митинга на заводе в Ташкенте и сводятся к тому, чтобы еще сократить эпизод пребывания на митинге секретаря ЦК и еще сократить кадры работающих на заводе подростков.

Я не считаю это возможным сделать и очень прошу Вас передать товарищам из горкома, что я просил их оставить весь этот эпизод на моей совести писателя, много работавшего над этой темой и хорошо знающего, как выглядело в действительности то, что изображено в этом эпизоде фильма.

Обо всем этом было написано в моей документальной книге «Штрихи эпопеи», вышедшей в Ташкенте и переизданной в Москве в издательстве «Правда». Обо всем этом написано в моей повести «Двадцать дней без войны», вышедшей полуторамиллионным тиражом в «Роман-газете». И вся эта сцена, по моему глубокому убеждению, — сцена глубоко патриотическая и отвечающая правде истории. Новые поправки и сокращения ослабят эту сцену, и согласиться на это я не могу.

Да, именно так и, добавлю, гораздо непригляднее выглядели тогда цеха эвакуированных заводов. Да, именно вот такие, именно так выглядевшие подростки делали тогда снаряды для катюш. Да, именно так вот, без микрофонов, напрягая голос до предела, выступал на этих заводах тогдашний секретарь ЦК Узбекистана, замечательный человек, самоучка, в прошлом чернорабочий хлопкозавода, Усман Юсупов.

Именно так он был одет тогда, как одет сейчас в фильме, и говорил по-русски именно с таким узбекским акцентом, с которым говорит в фильме играющий его роль его земляк из Ферганы.

И я хотел бы, чтобы и Вы, и товарищи, с которыми Вы будете говорить, поняли, насколько для меня все это важно и дорого.

Я отношусь с большим уважением к товарищам, выдвигавшим свои предложения и замечания по фильму. Свидетельство моего уважения к их мнению — все те многочисленные поправки, которые внесены в фильм. И мне хотелось бы, чтобы ко мне, в свою очередь, отнеслись с уважением и не требовали от меня поправок, которые я не могу принять ни как писатель, ни как участник Великой Отечественной войны, видевший своими глазами все то, о чем идет речь в фильме.

Мне хотелось бы верить, что сказанное в моем письме покажется достаточно убедительным.

Если же — нет, то, думаю, остается один выход — прошу пригласить меня в Ленинград для прямого разговора с теми, кого я не убедил этим своим письмом.

Глубоко уважающий Вас Константин Симонов.

P. S. Во-первых, простите за машинку — лежу больной. Во-вторых, может быть, для большей ясности назвать в фильме Юсупова не секретарем ЦК, а прямо Усманом Юсуповым, как это стоит в повести, чтобы было еще ясней, что за этим стоит определенная историческая фигура с ее обликом и портретным сходством? Может быть, так даже лучше будет?

1976 г.