Рифкат Исрафилов

Бог ты мой! Неужели Рифкату-60? Ведь совсем еще недавно… Но какое там «недавно» – целая историческая эпоха пролетела с тех пор, как мы, узнав, что новый режиссерский курс в ГИТИСе набирает Анатолий Эфрос, съехались в 1968 году в Москву. Мы все были влюблены в Эфроса-режиссера, создавшего по тем временам самый серьезный, самый глубокий, самый объемный театр, и были уверены, что Анатолий Васильевич и есть самый лучший педагог. В последнем, впрочем, мы ошибались. Единственный режиссерский курс, выпущенный Эфросом еще до нас, оказался очень слабым. Я, во всяком случае, не знаю ни одного его ученика. Так или иначе, но руководителем нового набранного курса он не стал.

Долго нам искали другого руководителя, среди многих кандидатур был Б.И. Равенских. Но (счастливая наша судьба!) в один прекрасный день Мария Осиповна Кнебель, принимавшая у нас экзамены и бывшая тогда заведующей кафедрой, привела и представила Андрея Алексеевича Попова. Ее, преподававшую теорию режиссуры, и его, занимавшегося с нами практически, мы и считаем своими учителями. А ученики известны. Все – состоявшиеся режиссеры. Почти все – руководители театров в обеих столицах, в Туле, Шауляе, Оренбурге, в Испании, Вьетнаме, Мексике, Болгарии (половина курса была из других стран), все мы преподаем, почти все – профессора, все в званиях, премиях, лауреатствах и причем, что когда-то считалось нами чем-то очень важным, но о чем, достигнув, уже стесняемся оповещать зрителей в афишах. Имена сами за себя говорят. Говорю не в качестве хвастовства, это о судьбе, соединившей нас с Поповым, с Учителем. А ведь были мы далеко не юнцами. Режиссерский факультет ГИТИСа собирает людей уже образованных, с жизненным опытом. Тот же Анатолий Васильев, окончивший Ростовский университет, химик-органик по первой профессии. Борис Морозов преподавал теорию машин и механизмов в Челябинском политехническом институте. У нас был врач, и филолог, и профессиональный переводчик, Андрей Андреев. Рифат Исрафилов уже получил высшее театральное образование в Башкирии, работал актером в театре имени М. Гафури. Многие из нас имели режиссерский опыт в студенческих театрах. Казалось, по молодости, что получи мы только диплом, и тогда уж всем покажем, что такое настоящий современный театр. И тем более, так казалось Рифкату, который был, кажется, старше нас всех, выделялся на курсе какой-то особой самодостаточностью профессионала, он твердо знал, как нужно ставить и играть.

Но учиться, слава богу, пришлось, а Рифкату в чем-то и переучиваться. Учителями стали не только наши профессора. М.М. Будкевич – замечательный режиссер, который очень много дал. Они с Рифкатом дружили. Учила вся театральная Москва. Которую мы, приезжие из других городов и стран, жадно впитывали. Рифкат, кажется, больше всех нас бегал на репетиции и спектакли Эфроса, к Любимову, к раннему Фоменко в университетский театр на Ленинских горах.

Мы вместе смотрели самые известные московские спектакли, бывали на всяких литературных, музыкальных, художественных, как тогда говорили, мероприятиях («тусовках» по – нынешнему). При этом, будучи в большинстве своем из бедных семей, все мы где-то подрабатывали. Но все успевали. Учились серьезно. В том числе – друг у друга. Как нам повезло с компанией. Прежде, чем показать что-то Андрею Алексеевичу Попову, было очень важно, чтобы наши работы увидели однокурсники – Толя Васильев, Боря Морозов, Регина Степановичуте, Рифкат Исрафилов. Мы, естественно, очень жестко друг друга критиковали, предъявляли высочайшие творческие требования. Мало того, мы много играли друг у друга как актеры, и это тоже во многом помогало.

Помню очень интересную режиссуру Исрафилова в пьесе Радзинского «Снимается кино», которую поставил в театре Ленинского комсомола Эфрос. Мы ведь тогда считали своим долгом поспорить с крупными мастерами. И ту роль, которую играл в театре Ширвиндт, он поручил мне, а роль Ольги Яковлевой нашей сокурснице – обаятельнейшей и красивейшей девочке Ирочке Алферовой. Ирина Ивановна играет сейчас в «Школе», и мы нет-нет, да и вспомним нашу первую совместную работу у Исрафилова.

В то время все, что мы делали, казалось противопоставлением современному советскому театру. Мы рвались к постановке Ионеско, Мрожека, инсценировали прозу Солженицына. Даже какая-то «Дума про Опанаса» Э. Багрицкого считалась опасным взрывом. Время-то такое было!

В год нашего поступления – танки в Чехословакии, разгромы «Нового мира», журнала «Театр», идеологические комиссии, собрания, чистки, проверки, в том числе и в ГИТИСе, разборки с Эфросом, Любимовым, «Современником», Захаровым, травля Володина, Солженицына, Ростроповича, художников-конформистов… Этот мрак и кошмар – на протяжении всей нашей учебы. А мы собрались открытые, вольнолюбивые, наглые, никто не хотел вступать в партию (когда один наш сокурсник вступил, мы все были в шоке). И если бы не Андрей Алексеевич Попов, который нас очень любил и прикрывал, нас бы просто разогнали, а, глядишь, и посадили бы. Все то советское пространство, советская реальность, в которой мы существовали, была конфликтна; постоянно нами обсуждаемая, отрицаемая, она была той средой, в которой мы росли, которой питались, и которая провоцировала нашу энергию, как пружина, держала в форме и напряжении. Это, безусловно, сказалось и на процессе учебы и на дальнейшей работе.

Я помню студенческие показы Исрафилова, видел спектакли Уфимского театра во время частых гастролей в Москве. Это были мощные, серьезные, профессиональные работы. Думаю, если бы Рифкат жил и работал в Москве, то уверенно выдержал бы столичный уровень соревновательности или конкуренции, как мы это ощущаем сегодня. Он высокий профессионал, замечательный организатор, умеет собрать команду. И даже потерпев такое, я бы сказал, крушение, связанное с советскими традициями, с национализмом, практически возродился на новом месте и поднял оренбургский театр, который прекрасно функционирует, опять слышен в России, и не только слышен, но и занимает весьма достойное место. Россия ведь держава супертеатральная. Я это хорошо понимаю теперь, объездив весь мир. И то, что кроме столичных существуют такие провинциальные театры, как Омский, Самарский, Томский, Липецкий, Орловский, тот же Оренбургский, как мощные структурно-художественные организмы, наглядное тому свидетельство. Потому мы и гордимся нашим русским театром. Исрафилов – один из его столпов. Русского театра – я не оговорился. Все мы, независимо от национальности, представители русской театральной школы, тем и сильны.

А еще я горжусь, что Рифкат – мой однокурсник и замечательный товарищ не только по искусству, но и в жизни. Когда он приезжает в Москву, мы всегда видимся, общаемся. Еще во время учебы, возвращаясь с каникул из Уфы, он всякий раз привозил нам – Толе Васильеву, Боре Морозову и мне – по баночке башкирского меда. Так продолжается и по сей день, 33 года. Сколько же меду мы с ним съели? И без единой ложки дегтя за всю жизнь.

Встреча с ним, с нашей компанией – один из самых больших подарков судьбы. Уже потому, что я знаю: есть Исрафилов. Совершенно уверен, случись что, могу позвонить Рифкату, приехать к нему, поставить спектакль, могу послать своего ученика, могу попросить о чем угодно. То же самое знает и он. Может позвонить мне, Васильеву, Морозову, в Питер – Андрееву, Регине Степанавичуте в Шауляй, в любой город, где есть наши сокурсники. И услышать в ответ: «Конечно, Рифкат! Приезжай! Жду, обнимаю. Целую! Жду!»