Глава пятнадцатая
Двадцать седьмого января Пушкин встал рано. Истопник только затапливал печи. Александр Сергеевич прошел в кабинет. Где его, секунданта, взять? Сам не ожидал, каким трудным окажется это пустяковое дело. Перебирал в памяти знакомых и, сколько ни перебирал, ничего решить не мог; где его взять, такого секунданта, который не затеял бы бессмысленных переговоров?
Бодрствовал в это необычно раннее время и виконт д'Аршиак. Он не может больше терпеть непонятную медлительность Пушкина. Его молчание становится неслыханным нарушением законов дуэли. А виконт д'Аршиак до сих пор не может сообщить ничего определенного своим доверителям, баронам Геккеренам.
Непримиримо щепетильный в вопросах чести, виконт д'Аршиак приписывал своим доверителям мысли, прямо противоположные тем, которые они таили про себя.
Барон Луи все больше склонялся к тому, что письмо Пушкина, написанное в выражениях неслыханно дерзких, должно привлечь внимание русских властей как одна из новых страниц его сомнительной биографии. Пушкина именуют главарем либералов. И вот этот же самый Пушкин грозит, что он может обесчестить барона Геккерена в глазах императора России и короля Голландии! Не много ли берет на себя безумец, полагая, что он может диктовать свою волю монархам?
Одним словом, письмо Пушкина может стать неопровержимой уликой, если сделать наилучший ход и, главное, вовремя. От д'Аршиака нет никаких известий? Очень хорошо!
Виконт д'Аршиак, встав в этот день в совсем непоказанное для молодого дипломата раннее время, трудился при свечах за письменным столом:
«Я ожидаю, – снова писал он Пушкину, – сегодня же утром ответа на мою записку, которую я имел честь послать вам вчера вечером. Мне необходимо переговорить с секундантом, которого вы выберете, притом в возможно скором времени. До полудня я буду дома; надеюсь еще до этого времени увидеться с тем, кого вам будет угодно прислать ко мне».
Писано столь же решительно, сколь и безукоризненно вежливо.
Но что мог ответить Пушкин? Никакие настояния не могли заставить его обратиться к кому-нибудь из близких людей, в которых он безошибочно видел непрошеных миротворцев. Он хорошо знал, как охочи на переговоры оказались Геккерены осенью. Лучше драться вовсе без секундантов, чем дать почву для проволочек и разглашений.
Александр Сергеевич немедленно ответил д'Аршиаку:
«Я отнюдь не желаю посвящать досужих людей Петербурга в мои семейные дела; итак, я отказываюсь от всяких переговоров между секундантами. Я приведу моего лишь на место условленной встречи. Поскольку господин Геккерен вызывает меня и поскольку он является оскорбленным, он может выбрать для меня секунданта, если это ему угодно; я принимаю его заранее, хотя бы то был его егерь. Что касается времени и места, то я всецело к его услугам. По нашим обычаям, у нас, русских, этого достаточно. Прошу верить, виконт, что это мое последнее слово и что я ничего более не имею ответить касательно этого дела, и тронусь из дома лишь для того, чтобы отправиться на место поединка. Благоволите принять уверение в моем совершенном почтении.
А. П у ш к и н. 27 января»
Виконт д'Аршиак терял последнее терпение. Прежде всего он пометил на письме Пушкина, что получил его «между 9? и 10 часами утра». Пусть каждая новая минута затяжки падет на голову Пушкина.
Виконт поехал в голландское посольство. Он озадачен, он встревожен! Так могут пройти все приличные сроки. Поведение Пушкина беспримерно! Он отказывается его понимать! (Где же д'Аршиаку знать, какая простая причина руководит действиями Пушкина…)
Дантес перечитывает письмо Пушкина, привезенное д'Аршиаком.
– Спокойствие, мой дорогой д'Аршиак! Если дело пойдет и дальше так, моего противника встретят в свете взрывами смеха. Сначала он сам отказался от дуэли, а теперь, набиваясь на нее вторично, не может назвать секунданта! Но не наша забота ему помогать.
– О, нет! – возражает непреклонный д'Аршиак. – Мы заставим господина Пушкина прекратить маневры, которых, признаюсь, я никак от него не ожидал.
– Я еще раз повторю вам, мой дорогой д'Аршиак: если наш противник хочет удивить порядочных людей своими выходками, то предоставим ему для этого и возможность и время.
Виконт д'Аршиак улыбнулся шутке. Однако, какие же могут быть шутки в вопросах чести? Он уехал, чтобы продолжать с Пушкиным битву, на которую вдохновляли его попранные дуэльные обычаи.
Барон Луи немедленно пришел к сыну:
– Как идут дела, Жорж?
– Как нельзя лучше. Д'Аршиак лезет вон из кожи.
– Кто его об этом просил?
– Мы с вами, дорогой родитель. Разве вы забыли? Но представьте, когда д'Аршиак считает каждый час просрочки, господин Пушкин нашел новую лазейку: он не хочет назвать секунданта. Боюсь, что бедному д'Аршиаку предстоят не часы, а целые дни волнений…
– У меня рождаются кое-какие надежды, Жорж! Что бы ты сказал о тактичном вмешательстве графа Бенкендорфа?..
…Пушкин в это время ходил по своему кабинету и стал весело напевать. Это была та минута, когда люди, пораженные неожиданной мыслью, вдруг восклицают: «Эврика! Нашел!»
Он нашел наконец-то наилучшего из секундантов! Просто удивительно, почему он до сих пор о нем не вспомнил…
Короткая записка была тотчас отправлена с слугой.
Александр Сергеевич еще походил по кабинету, напевая. Потом взял с полки «Историю» Ишимовой и снова зачитался.
Пришла Наталья Николаевна, готовая к выезду.
– Уже едешь? – встретил ее Пушкин. – Разве катание начинается так рано?
Речь шла о катании с ледяных гор, вошедших в ту зиму в большую моду у представительниц и представителей большого света.
– А коли время, – продолжал Пушкин, – так и поезжай с богом! Только смотри, мой ангел, не в свои сани не садись… Азинька едет с тобой?
– Нет, она уже уехала.
– Куда? – удивился Пушкин.
Наталья Николаевна пожала плечами и подставила губы для поцелуя. Пушкин поцеловал ее в губы и в лоб. Смотрел вслед, пока за ней не закрылась дверь, и снова взялся было за «Историю» Ишимовой… Но полно!
Надобно ответить на письмо Ишимовой. Пушкин заходил к ней на днях и не застал; теперь Ишимова просит навестить ее сегодня, во время обычной прогулки поэта. Но сегодня не будет у него времени для прогулок. Взял перо, старательно очинил.
«Милостивая государыня Александра Осиповна, крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на Ваше приглашение. Покаместь честь имею препроводить Вам Barry Cornwall[12]. Вы найдете в конце книги пьесы, отмеченные карандашом; переведите их, как умеете – уверяю Вас, что переведете, как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно открыл Вашу Историю в рассказах, и поневоле зачитался. Вот как надобно писать! С глубочайшим почтением и совершенной преданностию честь имею быть, милостивая государыня, Вашим покорнейшим слугою.
А. П у ш к и н»
Тщательно упаковал книгу Корнуэла вместе с письмом. Сделано еще одно необходимое дело для «Современника».
Куда, однако, могла поехать Азинька? Лучше бы ничего ей вчера не говорить… Впрочем, никто, пожалуй, не умеет так молчать, как она.
Азинька сидела у тетушки Екатерины Ивановны. Даже растрогала тетку своей непривычной ласковостью. Терпеливо слушала ее рассказы. Ни о чем не спрашивала. Все ждала с замиранием сердца, что проговорится фрейлина Загряжская: был, мол, у меня барон Луи Геккерен…
Азиньке казалось, что, если дело опять дошло до дуэли, непременно бросится старый барон по испытанному пути.
Но тетушка словно забыла о существовании голландского посланника. Неужто хитрит? Да нет, где ей перехитрить племянницу! Значит, даже Геккерены еще не торопятся… Успокоенная, поднялась Александра Николаевна с кресла.
– Мне еще нужно заехать к Екатерине… – Бросила последний, испытующий взгляд на тетушку, а та и глазом не моргнула.
Азинька поехала на разведку к Геккеренам. А надо бы ей повернуть домой!
…В кабинет к Пушкину только что вошел его старый лицейский товарищ, подполковник Данзас, далекий от большого света и не очень близкий Пушкину человек. Знал, конечно, Константин Карлович Данзас, что бывший лицеист по прозвищу «Француз» стал первым поэтом России, но редко с ним встречался.
Пушкин страшно ему обрадовался.
– Прости, брат, что обеспокоил тебя своей запиской… Поверь – имею крайнюю, неотложную нужду. Единственно ты можешь оказать мне услугу, о которой едва решаюсь просить.
Через несколько минут Константин Карлович Данзас узнал историю столь неожиданную, исполненную таких коварных умыслов против Пушкина, что всех корней и подробностей ее не мог обнять прямой, но негибкий ум военного служаки.
– А теперь прости меня, Данзас, – закончил Александр Сергеевич, – что прошу у тебя услуги, которая, знаю, может вовлечь тебя во многие неприятности…
– Ты можешь располагать мною по своей воле, – – не колеблясь ответил Данзас. – Не все ли равно, где коптить небо старому холостяку! Хотя бы и в ссылке!
Пушкин крепко его обнял.
Константин Карлович служил по инженерной части, участвовал в военных походах, слыл по праву добрым, верным товарищем. Но никогда не приходилось ему участвовать в дуэльных историях. Пушкин говорит о том, что поединок должен состояться непременно сегодня, и просит немедленно ехать к секунданту противника, во французское посольство.
Стремителен становится отныне поэт. Он посылает за пистолетами. Он дает Данзасу всего один час для неотложной отлучки. Условился с ним о скорой встрече вне дома и, оставшись один, стал одеваться на выход. Теперь Александр Сергеевич будет сам считать минуты до встречи с противником. Нет больше нужды беспокоиться виконту д'Аршиаку.
Но виконт напоминает о себе новым письмом.
«Оскорбивши честь барона Геккерена, – пишет д'Аршиак, – вы обязаны дать ему удовлетворение. Вы обязаны найти своего секунданта. Речи не может быть о том, чтобы вам его доставили. Готовый со своей стороны явиться в условленное место, барон Жорж Геккерен настаивает на том, чтобы вы соблюдали узаконенные формы…»
Пушкин читает рассеянно, бегло. Ништо ему все настояния виконта д'Аршиака, когда вот-вот явится к нему славный Данзас!
Д'Аршиак считает, что пора прибегнуть к прямой угрозе, чтобы защитить честь барона Жоржа Геккерена.
«Всякое промедление, – значится в письме, – будет рассматриваться им как отказ в том удовлетворении, которое вы обещали ему дать, и как намерение оглаской этого дела помешать его окончанию…»
Вот до чего дошел изысканно вежливый виконт д'Аршиак.
Пушкин дочитывает запоздалое письмо и отбрасывает его в сторону. Скорее одеваться!
Тщательно вымылся. Оделся во все чистое. Приказал подать бекешу. Выйдя на лестницу, решил, что лучше надеть шубу. Вернулся. («Эх, не надо бы возвращаться: дурная примета!») Надел шубу и снова вышел из дома.
Был час дня. День хмурый, ветреный.