Глава шестая

На рауте у саксонского посланника Лютцероде Александру Ивановичу Тургеневу посчастливилось приблизиться к Наталье Николаевне Пушкиной в малой гостиной.

Наталья Николаевна искренне обрадовалась встрече и усадила своего неизменного поклонника рядом с собою. Она подарила его ласковой улыбкой и призналась, что начинает ревновать к нему мужа – Александр Иванович завладел им совершенно единовластно. Не так ли?..

Последовала новая улыбка. Тургенев тотчас растаял и, может быть, совсем забыл бы о своем намерении повести доверительный разговор, если бы не начала его сама Наталья Николаевна.

– Вы бываете всюду, – тихо, словно уединяясь со своим собеседником от всего мира, начала она. – Вы первый и, надеюсь, добрый для меня вестник. Скажите, что говорят о нас в свете? – ожидая ответа, Наталья Николаевна чуть скосила на Тургенева глаза.

– А чем же и заниматься пустомелям, если не перемывать косточки ближним?

– Значит, я угадала? – Наталья Николаевна вздохнула. – Если бы вы знали, как много и долго мы с мужем страдали из-за вздорных нелепостей и клеветы! Страшно об этом вспомнить. Неужто и сейчас еще продолжаются сплетни, от которых нам нет житья? Прошу вас, не скрывайте от меня ничего – этим вы окажете большую услугу мужу и мне.

Александр Иванович собрал все свое мужество. Он начал издалека. Он прежде всего отверг те низкие клеветы, которые не хочет перед ней повторять.

– Бог им судья! – откликнулась Наталья Николаевна. В голосе ее Александр Иванович уловил покорность красавицы, которой люди никогда не простят того, что ее так вдохновенно щедро наделила природа. А она, созданная на радость людям, безропотно несет свой крест.

Александр Иванович с тревогой подтвердил, что в Петербурге нет дома, где бы не говорили о Пушкиных. О нем и о ней. Он сам видит, в какой гнев и раздражение приходит Александр Сергеевич каждый раз, когда встречает в обществе барона Жоржа Геккерена. Тут, приступая к предмету весьма тонкому, Тургенев остановился.

Наталья Николаевна подняла на него глаза, исполненные печали, словно соглашаясь и спрашивая: как устранить этот гнев и раздражение?

Александр Иванович тотчас разделил ее печаль. Да, Пушкина не переделаешь. Таков родился, таков умрет. Тем больше ответственности лежит на ней, особенно теперь, в сложных обстоятельствах, возникших после брака Екатерины Николаевны.

– Муж что-нибудь вам говорил? – с живым любопытством перебила Наталья Николаевна.

Александр Иванович уклонился от прямого ответа. Может быть, не хотел упустить важную свою мысль. А мысль эта заключалась в том, что сама Наталья Николаевна должна положить конец всем слухам, связывающим ее имя с именем барона Геккерена.

– Господи! Но что я могу? – она начинала терять спокойствие. – Ведь сами вы говорите, что каждый мой шаг любители сплетен толкуют по-своему.

– Дополню ваши слова, милейшая Наталья Николаевна. Каждый танец, который вы танцуете с бароном Геккереном, становится событием, будоражащим любопытство не только дам, но, к стыду нашего пола, всех лоботрясов, и даже весьма сановных.

– Вы заметили и это! А что было бы, если бы я никогда не провальсировала с бароном, если бы не обмолвилась с ним ни словом, – что было бы тогда? Боюсь, что толков родилось бы еще больше. Ведь ныне мы с бароном, как-никак, в свойстве. Это тоже налагает обязательства, которых требует приличие. Право, я достойна участия в моем безысходном положении. Вы должны понять меня, наш верный друг…

Александр Иванович так расстроился, что и сам, кажется, требовал утешения.

– Но я верю, – продолжала Наталья Николаевна, – что безропотно вытерплю все. Только бы хватило выдержки и спокойствия у Александра Сергеевича. Он так к вам расположен. Давайте заключим союз…

Что мог возразить очарованный собеседник? Он еще с большим участием стал слушать рассказ о том, как, бывая в обществе, она обдумывает каждое слово, каждый незначащий поклон и каждое приглашение к танцу.

– Вот что значит жить в свете, – заключила Наталья Николаевна, – если тебя отличают, – добавила она с очаровательной скромностью.

Хотел было сказать Александр Иванович, что лучше бы ей удалиться от света и тем обеспечить спокойствие мужу, необходимое для великих его трудов. Но поглядел на богом дарованную ей красоту – у него никогда не хватит духа дать совет, достойный варвара.

Если бы Наталья Николаевна могла заглянуть в дневник Тургенева, в ту запись, которую он сделал в тот же день, если бы могла разобрать его скоропись, похожую на головоломный шифр, она бы поняла, что одержала еще одну победу. Записал о своем разговоре с ней Тургенев и прибавил: «И она от всего сердца».

Ничего, в самом деле, не утаила Наталья Николаевна. Разве она хотя бы один раз встречалась с Дантесом после свадьбы иначе, как в обществе? Разве она получила от него хотя бы единственную секретную записку? Разве она, вальсируя с ним во французском посольстве, подала ему какую-нибудь надежду?

Она действительно обдумывает теперь каждый шаг, каждое слово. Иначе опасность может прийти каждый день, каждый час…

– Таша, что с тобой? – Александра Николаевна не может отвести от Таши заботливых глаз.

– Ничего, Азинька, право, ничего… Александр приехал?

– Обещал быть к обеду непременно. Ищет по городу денег.

О Пушкиных же шел в тот день разговор у Вяземских. Говорили об Александре Сергеевиче, о Натали, о Геккеренах, к семейству которых причисляли теперь Екатерину Николаевну.

– Натали опять решилась танцевать с Дантесом? – князь Петр Андреевич недоуменно разводит руками. – Какая новая блажь может прийти теперь в голову Пушкину? Дуэль испробовал, но, слава богу, сам отказался. Что же ему остается? По мне бы – убить Дантеса полным презрением.

Александр Иванович Тургенев хорошо помнил вчерашний разговор с Натальей Николаевной, в котором она участвовала «от всего сердца». Горячо за нее вступился: что бы она ни сделала, как бы ни поступила – обязательно перетолкуют в дурную сторону.

Никто спорить с Тургеневым не стал. Разговор перекинулся на «Онегина». Новое, миниатюрное издание романа только что появилось в книжной лавке Глазунова.

Конечно, «Онегин» не мог стать новостью в 1837 году. Но книгу покупают нарасхват. Так покупали в свое время «Руслана и Людмилу». Шутка ли – на поэму Пушкина появилось тогда двенадцать критических статей. Кажется, ни один писатель не мог похвастать таким вниманием критики. Правда, критика была разная: и одобрительная, и равнодушная, и злобная.

В несколько дней разошелся в свое время и «Борис Годунов».

Кто же шел теперь в книжную лавку Глазунова, чтобы сызнова встретиться или свести первое знакомство с Онегиным или Татьяной Лариной? Может быть, это были те неведомые люди, которые всюду, где появлялся Пушкин, окружали поэта восхищенной толпой.

В былые годы студенты окружали Пушкина подле одной из аудиторий Московского университета, когда поэт повел горячий спор с профессором-скептиком, отрицавшим подлинность древней русской поэмы «Слово о полку Игореве».

Они, молодые друзья и единомышленники, не спускали глаз с Пушкина, когда он приехал в Петербургский университет на лекцию адъюнкт-профессора истории Гоголя-Яновского. Не все студенты знали в то время, что именно этот смущающийся на кафедре адъюнкт-профессор выпустил знаменитую книгу «Вечера на хуторе близ Диканьки». Пушкина еще издали узнавал каждый.

Совсем недавно Пушкин опять побывал в Петербургском университете на лекции своего приятеля, профессора словесности Плетнева. Александр Сергеевич, стараясь не обратить на себя внимания, занял место в аудитории на задней скамье. Тщетно! К этой скамье сейчас же обратились все взоры. Когда же профессор Плетнев, говоря о будущем русской литературы, упомянул имя Пушкина, возбуждение стало всеобщим. Александр Сергеевич счел за благо удалиться из аудитории вовремя – иначе сотряслись бы, пожалуй, от приветствий старые своды университета.

Вслед Пушкину неслись приветствия прохожих на улицах, и после такой встречи полнились счастьем глаза неведомых людей. Выражая любовь свою к Пушкину, они не спрашивали разрешения начальства. Это было совсем необычно в империи Николая Павловича. Это было и опасно: ни гласная, ни тайная полиция, ни соглядатаи-добровольцы не могли бы счесть пламенных приверженцев поэта.

Кто же, как не они, эти неведомые почитатели, шли в книжную лавку Глазунова, чтобы добыть «Онегина»?

Слухами о каких-то тревожных происшествиях в семействе Пушкина давно жил Петербург. Эти слухи просачивались от ближних и дальних знакомцев Пушкина, от журнальной братии, они, можно сказать, носились в воздухе. В этих слухах многое было непонятно; правду было невозможно отличить от вымысла, вольного, невольного или просто досужего. Но одно было ясно самым непосвященным: кто-то угрожал благополучию и даже жизни поэта. Разве чуть-чуть не дошло дело до кровавой дуэли?

И вот он, томик «Онегина», в твоих руках!

А зловещие слухи о бедах, угрожающих поэту, носятся в воздухе.