Глава 22. Августовский блок Троцкого и Пражская конференция Ленина

Если быть хронологически точным, то в названии этой главы Августовский блок и Пражскую конференцию надо переставить местами. Конференция в Вене, созванная Троцким, прошла в августе 1912 года, а Шестая (Пражская) всероссийская конференция РСДРП состоялась 5-17 (18–30) января 1912 года. Однако с позиций политики Пражская конференция Ленина стала необходимостью в результате предыдущего – до конференции – поведения Троцкого, которое на том историческом этапе получило в Августовской конференции меньшевиков лишь своё логическое завершение.

Впрочем, обо всём по порядку…

В апреле 1910 года Ленин написал Горькому из Парижа на Капри письмо, которое я уже цитировал и из которого сейчас приведу лишь то, что существенно для понимания дальнейшего. Ленин писал тогда: «…Большевистскому Центру за его беспощадную идейную войну, прибавилась склока и желание поскандалить у меньшевиков – и вышел ребёнок с нарывами. Теперь вот и маемся. Либо… нарывы вскроем, ребёнка вылечим и вырастим. Либо помрёт ребёнок. Тогда поживём некоторое время бездетно (сиречь: опять восстановим большевистскую фракцию), а потом родим более здорового младенца».

Пражская конференция и стала «матерью» здорового большевистского «младенца» с богатырским потенциалом. А родился он в Народном доме на Гибернской улице, № 7, в помещении редакции чешской социал-демократической газеты, где проходила конференция.

Ответ на вопрос, почему была выбрана именно Прага прост и отыскивается в письме, отправленном Лениным 1 ноября 1911 года Антонину Немецу, лидеру чешской социал-демократической партии:

«Уважаемый товарищ!

Вы меня очень обяжете, если сможете помочь мне советом и делом в следующем. Ряд организаций нашей партии намерен собрать конференцию (за границей, конечно). Число членов около 20–25. Не представляется ли возможным организовать эту конференцию в Праге (продолжительностью около одной недели)?

Самым важным для нас является возможность организовать дело архиконспиративно. Никто, никакая организация не должны об этом знать. (Конференция социал-демократическая, значит по европейским законам легальная, но большинство делегатов не имеют паспортов и не могут назвать своего настоящего имени).

Я очень прошу Вас, уважаемый товарищ, если это только возможно, помочь нам…

Я надеюсь, уважаемый товарищ, Вы простите мне, что я беспокою Вас этой просьбой. Заранее приношу Вам благодарность.

С партийным приветом

Н. Ленин»[545]

Итак, Ленин решил устроить «Большой сбор» и собрать на решительное совещание только своих, без каких-либо реверансов в сторону оппонентов, а Прага оказывалась для такого дела оптимальным местом. С одной стороны, для оперативного решения всех организационных вопросов и возможных конфликтов с полицией нужна была европейская столица, где под рукой имеются лидеры дружественной партии. С другой стороны, во всех подходящих столицах хватало русских эмигрантов.

В Праге же их не было.

Антонин Немец был в Чехии человеком влиятельным, и он помог. Забегая вперёд, скажу, что встретили делегатов в Праге тепло, разместили на квартирах чешских рабочих, и конференция проработала даже не неделю, а почти полмесяца – вопросов накопилось много, и вопросов принципиальных.

Конечно, факт подготовки общероссийской конференции полностью скрыть было нельзя, но место проведения знали до поры до времени лишь те, кто был готов к развитию революционной борьбы. Как уже было сказано, Ленин осенью 1911 года проехал по всей «эмигрантской» Европе, совещаясь, оценивая в беседах ситуацию, выступая с рефератами, направленными против ликвидаторов.

В сентябре 1911 года он участвовал в Цюрихе в заседании Международного социалистического бюро, защищая «левеющую» Розу Люксембург, в сентябре же выступал в Цюрихе, в Берне, Женеве с рефератом «Столыпин и революция», который по возвращении в Париж повторил и там.

В октябре 1911 года Ленин выезжает в Брюссель, Антверпен и затем в Лондон – с тем же рефератом, а в ноябре читает его в Льеже. Все эти утомительные поездки предпринимаются не только ради публичных выступлений, но и в целях конфиденциальных бесед и достижения общности взглядов с осевшими в разных местах Европы товарищами по партии.

Так он готовил Пражскую конференцию в её европейской части… Готовил не в смысле отбора будущих делегатов – как раз делегаты в Прагу отбирались, в основном, в России, «на местах». Но Ленину было важно понять – чем дышит эмиграция, на что можно рассчитывать здесь?

Увы, картина рисовалась пёстрая, но это не удручало – ясность тоже чего-то да стоит!

В Праге были представлены более 20 местных организаций в России, а при подготовке к конференции за неё высказалось ещё больше организаций, но не все делегаты до Праги добрались. Увы, на конференцию попали и два агента охранки – А. С. Романов и Р. В. Малиновский, а последний был даже избран в ЦК, поэтому «освещена» конференция была «охранкой» детально. Приведу следующее место из агентурной записки о конференции:

«По составу своему конференция носила характер определённо большевистского съезда, так как все делегаты, за исключением двух случайных меньшевиков, являлись представителями большевистской фракции и самыми ярыми приверженцами „Ленина“; …меньшевики в лице своего лидера Плеханова также не пожелали участвовать в конференции, заранее закрывшей свои двери для партийных работников „не большевистского“ направления…»[546]

Это был действительно первый съезд чисто большевистской партии, который избрал чисто большевистский ЦК в составе: В. И. Ленин, Г. Е. Зиновьев, Г. К. Орджоникидзе, С. С. Спандарян, Ф. И. Голощёкин, Р. В. Малиновский и Д. М. Шварцман. Кроме того в состав ЦК заочно кооптировали вначале Сталина, а затем – Петровского и Свердлова.

Сталин, находившийся тогда в вологодской ссылке, был избран руководителем Русского бюро ЦК.

В Прагу приехало 14 делегатов с решающим и 4 с совещательным голосом, из них 16 – большевики и 2 – меньшевики-партийцы. По сути – небольшая группа, кучка. Но в политике эта небольшая группа была, пожалуй, аналогом знаменитой «Могучей кучки» композиторов Балакирева, Бородина, Кюи, Мусоргского и Римского-Корсакова…

Их, большевиков, сплотившихся в Праге вокруг Ленина, было по видимости немного, но они всерьёз обсуждали не досужие «светские сплетни» – чем занимались формальные тогдашние правители России из «царствующего дома Романовых», а вопросы будущей революции, будущего общественного устройства России и проблемы управления ей.

В резолюции о современном моменте и задачах партии говорилось:

«Конференция особо обращает внимание товарищей:

1) на то, что на очереди дня, как и раньше, стоит прежде всего длительная работа социалистического воспитания, организации и сплочения передовых масс пролетариата;

2) на необходимость усиленной работы по восстановлению нелегальной организации РСДРП…;

3) на необходимость постановки и расширения систематической политической агитации и всесторонней поддержки начинающегося движения масс…»[547]

Это была боевая директива уже чисто ленинского штаба всем подлинно боевым «частям» партийной «армии». А «армия» хотя и была после всех разгромов и «отливов» ещё невелика, вскоре стала прибавлять год от года и в численности, и в силе. Как показало ближайшее будущее, конференция собралась вовремя – в России действительно был близок новый подъём политической активности общества.

Сразу после Пражской конференции – в феврале 1912 года, Ленин написал Горькому: «Наконец удалось – вопреки ликвидаторской сволочи – возродить партию и её Центральный комитет. Надеюсь, Вы порадуетесь этому вместе с нами. Не напишете ли майский листок? Или листовочку в таком же майском духе? Коротенькую, „духоподъёмную“, а? Тряхните стариной – помните 1905 год – и черкните пару слов, ежели появится охота написать…»[548]

Видно, что, несмотря на продолжающуюся зиму, настроение у Ленина было весенним, майским, «духоподъёмным». Положение определилось, «задачи ясны и команды понятны, и виден рубеж огневой»…

И не будет ни натяжкой, ни преувеличением сказать, что тогда окончательно завершился для Ленина период не то что бы «разброда и шатаний» – этого за Лениным не замечалось никогда и ни в чём, и не то что бы иллюзий – этим Ленин тоже никогда не страдал, но – период надежд на то, что все те, кто работает в рабочей среде, то есть те, кто считает себя «организованными марксистами», поймут, что лишь тактика и стратегия Ленина обеспечивает – рано или поздно – успех.

Ленин окончательно отряхнул со своей жизни и борьбы прах иллюзий, разочарований и упований. Он окончательно духовно укрепился в мысли, что надо идти и идти своим путём, ведя за собой только тех, кто готов идти за ним, как солдаты за командиром.

По внешней видимости ещё царило время тяжёлой реакции, пиком которой стал Ленский расстрел 4 апреля 1912 года. Тогда власти расправились над участниками мирного шествия рабочих Ленских золотых приисков, протестовавших против произвола администрации и ареста стачечного комитета.

Владельцы акционерного «Ленского золотопромышленного товарищества» («Лензото»), где преобладали английские акционеры, получали ежегодно 7 миллионов чистой прибыли, дивиденды за 1910 год составили 56 %. Рабочие же на приисках в глухой тайге в двух тысячах километров от Сибирской железной дороги при 11-часовом рабочем дне по договору фактически работали за гроши по 13–14 часов.

В начале марта 1912 года началась стачка – с бунта женщин-работниц, когда в гнилом мясе, отвешиваемом в приисковой лавке, они обнаружили ещё и бычьи гениталии. Осенью 1911 года на приисках оформилась большевистская группа, она и возглавила стачку. Программа: 8-часовой рабочий день, увеличение заработка на 10…30 %, отмена штрафов, организация медицинской помощи, улучшение продовольственного снабжения и квартирного положения.

Всего-то!

И петербургские, и лондонские хозяева приисков требования отклонили, решив рассчитать рабочих, прекратить подвоз продовольствия и выселить бастующих из приисковых казарм. В ночь с 3(16) на 4(17) апреля по распоряжению Департамента полиции была арестована часть членов Центрального забастовочного комитета. Тогда утром 4 апреля около трёх тысяч рабочих направились к Надеждинскому прииску, где находился прокурор, чтобы вручить жалобу. Но заранее подтянутые войска открыли огонь. Было убито 270 и ранено 250 человек.

10 апреля 1912 года в ответ на запрос социал-демократической фракции Государственной Думы министр внутренних дел Макаров заявил: «Так было и так будет впредь!»

В СССР об этом палаческом ответе знал любой средне успевающий ученик средней школы, сегодня о нём вряд ли знают даже школьные учителя.

В ответ на ответ Макарова по России прокатилась волна демонстраций и политических стачек, в которых приняло участие до 300 тысяч человек. 25 апреля 1912 года в газете «Социал-демократ» Ленин констатировал: «Политические стачки и начало демонстраций по поводу ленского побоища показывают нарастание революционного движения рабочих масс в России»[549].

А в августе 1912 года в очередном письме Горькому Ленин доверительно сообщал:

«А в Балтийском флоте кипит! У меня был в Париже (между нами) специальный делегат, посланный собранием матросов и социал-демократов. Организации нет, – просто плакать хочется!! Ежели есть у Вас офицерские связи, надо все усилия употребить, чтобы что-либо наладить. Настроение у матросов боевое, но могут опять все зря погибнуть…»[550]

В очередной раз возникало это слово – «организация». Естественно, по условиям России, – нелегальная. То есть, Ленин мыслил верно: необходимо как можно более энергичное наращивание партийных сил и усиление всех видов работы, как легальной, так и нелегальной.

В легальной части обозначился крупный успех: в апреле большевистский депутат III Думы Полетаев получил разрешение на издание новой газеты, и с 5 мая в Питере стала легально выходить ежедневная рабочая газета «Правда»! Не малахольная «троцкая» венская квази-«Правда», а ленинско-сталинская «Правда», первый номер которой вышел с передовицей, написанной Сталиным.

Однако легальная работа – это видимая часть революционного «айсберга», нужна та развивающаяся вглубь и вширь нелегальная профессиональная партия, которую конституировала Пражская конференция!

И вот тут в игру вступил Троцкий. С 12 по 20 августа 1912 года он собрал в Вене свою конференцию. Поскольку среди делегатов оказались сразу три провокатора: В. М. Абросимов, А. А. Поляков и Стабровский, эта конференция тоже была хорошо «освещена» охранкой, и ниже сообщается кое-что именно по «охранным» документам – ради большей объективности, а конкретно – по циркуляру Департамента полиции № 107232 от 8 октября 1912 года.

На конференции присутствовали 18 делегатов с решающими голосами, 10 – с совещательными и 5 гостей. Троцкий со своим «Организационным Комитетом» намеревался выступить третейским судьёй, «но, – как отмечал полицейский циркуляр, – достижение указанной цели оказалось не под силу…, так как идейные центры ленинцев, меньшевиков-партийцев, большевиков-примиренцев и социал-демократов Королевства Польского и Литвы отказались от участия в этой конференции и последняя, не будучи в состоянии присвоить себе название общепартийной, конституировалась, как конференция отдельных организаций РСДРП».

В Вене были представлены Бунд, Закавказский областной комитет, Социал-демократия Латышского края, ликвидаторские группы… Но, что характерно – Богданова и Луначарского в Вене не было.

Охранкой были точно установлены следующие делегаты: 1) Адамович Михаил, сын титулярного советника, 2) Азатьянц Гайк, потомственный почётный гражданин, 3) Аксельрод Борух Пинхус-Павел, 4) Алексинский Григорий, потомств. дворянин, 5) Бронштейн Пётр, помощник присяж. поверенного, 6) Бронштейн, урожд. Фихман, Сима-София, его жена, 7) Бронштейн Лейба-Лев, лишённый всех прав ссыльнопоселенец, 8) Гольдман Михаил, 9) Гольдман Борис, 10) Гельфонд Хаим Янкель, 11) Медем Владимир, 12) Мгеладзе Влас, 13) Меленевский Марьян, потомств. дворянин, 14) Андрей Петерсон, 15) Рейн Рафаил Ицек, сын двинского купца, 16) Смирнов Александр, 17) Собченко Гавриил, 18) Урицкий Моисей, 19) Уротадзе Григорий, 20) Цедербаум Юлий («Мартов»), сын потомственного почетного гражданина, 21) Янис Янсон…

Два неустановленных охранкой делегата – «Корнилов» и «Морозов» были рабочими из Петербурга, присутствовало несколько литераторов из редакции «Голоса Социал-Демократа», из венской «Правды» Троцкого и ещё кое-кто, включая М. С. Лурье-«Ларина», отца будущей третьей жены Николая Бухарина.

Судя по агентурной записке свар (именно свар, а не дискуссий) в Вене хватало, причём – и смех, и грех! – все стремились доказать, что «их организации, несмотря на наружный ликвидаторский характер, в действительности являются нелегальными, признающими значение подпольной централизованной работы». Это всё – тоже из полицейского циркуляра.

Куда ленинский конь с копытом, туда и троцкий рак с клешнёй…

Хватало на конференции Троцкого и обвинений в адрес Ленина и ленинцев, но даже из агентурной записки видно, что делегаты были растеряны и не очень-то едины – в отличие от ленинцев. Достаточно скоро Августовский блок стал нести потери, в 1914 году под влиянием Ленина из него вышли латышские социал-демократы.

Провокатор Андрей Поляков (охранная кличка «Сидор», партийная кличка «Кацап») – председатель, между прочим, мандатной комиссии конференции, оказался фигурой занятной. Он считался большевиком, предполагался Лениным к кооптированию в ЦК. Так что Поляков был направлен своим охранным начальством в Вену для того, чтобы вносить в ряды делегатов раскол «с позиций ортодоксального большевизма». Но долго этот якобы «ортодокс» у большевиков не продержался и, заподозренный в провокации, от политической деятельности отошёл.

В своём донесении Поляков давал такую характеристику делегатам: «Все они прохвосты и ликвидаторы от представляющего самого себя Ларина и кончая Троцким. Все они величины в партийном отношении бесконечно малые»…

Насколько я понимаю, Поляков в первой части своей оценки был искренен, а вот во второй – не очень. Троцкий, к сожалению, являл, всё же, собой в партийном отношении некую величину и влиянием пользовался. Скорее всего, Поляков просто прикрывал Троцкого, переводя внимание охранки на Ленина[551].

То, что затея Троцкого была антипартийной в точном смысле этого слова, поскольку ориентировала на легализацию партии, это – вне сомнений. Вне сомнений и то, что затея Троцкого в личном плане была антиленинской.

Но как надо оценить Августовский блок, образованный в Вене, сегодня – в свете всего того, что мы сегодня знаем и понимаем?

Думаю, не ошибусь, если скажу, что тогдашняя активность Троцкого объяснялась не только его амбициями, но и прямым заданием неких интернациональных, а точнее – наднациональных, сил срывать и осложнять деятельность Ленина.

Конечно, на современный взгляд было проще Ленина вообще убрать, но политическое убийство – всегда вещь непростая, да и не были они тогда ещё особо в ходу…

К тому же, Ленин ещё не представлялся настолько уж значимой фигурой. Учтём и то, что умной агентуре Капитала был опасен не только сам Ленин, но и его идеи, опасен возникающий ленинизм, а насильственная смерть вождя могла лишить движение стержня, а могла его и усилить, сделать пост-ленинизм даже более жёстким и радикальным, чем исходный ленинизм!

Во всяком случае, история Августовского блока Троцкого – ещё один элемент мозаики, из которой складывается вполне зловещий образ Льва Давидовича… Так что перипетиям далёкого 1912 года уделяется здесь внимание ещё и потому, что в них, как и в других партийных перипетиях в «маргинальной» до революции РСДРП, крылись корни будущих «левых», «правых» и прочих «уклонов» в ВКП(б), которая после революции стала в Советской России правящей…

Антисталинские сговоры 20-х годов, и последовавшие за ними антисталинские заговоры 30-х годов, которые по сути были уже заговорами антисоветскими, антигосударственными, имели своё идейное, личностное и персональное начало там – в те дореволюционные годы, когда боролись крепнущий ленинизм и зародышевый троцкизм.

Уже тогда в души ряда будущих деятелей будущей правящей партии закладывалась та неприязнь к Ленину, которая после Октября 1917 года не могла проявляться очень уж открыто, и которая проявилась более чем открыто в форме неприязни к Сталину – как при жизни Ленина, так и, тем более, после его смерти. Когда мы дойдём до последнего года жизни Ленина, читателю станет понятнее, что я имею в виду.

Обрисовались враги партии, но чётко выделились и друзья. Тогда же, в начале 10-х годов ХХ века, в партии определилось её будущее «твердокаменное» ядро: Ленин, Сталин, Орджоникидзе, Спандарян, Калинин, Стасова, Шаумян, Свердлов, Дзержинский…

Определилось и место такой якобы «нефракционной» фигуры, как Троцкий. В статье «О нарушении единства, прикрываемом криками о единстве», Ленин «пришил все пуговицы» к политическим одеждам Троцкого:

«С 1912 года, уже более двух лет, нет в России фракционности среди организованных марксистов, нет споров о тактике в единых организациях, на единых конференциях и съездах. Есть полная разорванность между партией, … заявившей в январе 1912 года о том, что ликвидаторы не принадлежат к ней, и ликвидаторами. Троцкий называет это положение дела „расколом“ и о таком наименовании мы будем говорить особо. Но остаётся несомненным фактом, что слово фракционность расходится с истиной.

И когда Троцкий говорит нам о „хаосе фракционной борьбы“, то… отжившее прошлое говорит устами его.

…Троцкий любит звонкие и пустые фразы – это известно, но словечко „хаос“ есть не только фраза, а перенесение… на русскую почву современной эпохи заграничных отношений вчерашней эпохи. Вот в чём суть дела…»[552]

Отметая провокационное обвинение Троцким большевиков в «расколе», Ленин провёл – с цифрами – анализ ситуации, и далее писал:

Вы нас обвиняете в раскольничестве, тогда как мы перед собой на арене рабочего движения в России ровно ничего кроме ликвидаторства не видим… «Нефракционность» Троцкого есть именно раскольничество в смысле самого беззастенчивого нарушения воли большинства рабочих[553].

Итак, размежевание произошло.

Ещё были сильны меньшевики, уводившие рабочих в чисто экономическую борьбу… Усиливались в России эсеры, утверждавшие своё политическое реноме эффектными взрывами бомб… Налаживали отношения с царской администрацией кадеты, торжествовали октябристы и монархисты…

Но все они были для Ленина в перспективе политическим «отстоем» – он был уверен в революционном будущем успехе России, а такой успех могла дать лишь та партия, за которую боролся он, и которую он теперь будет развивать уже без соглашателей и без дураков.

Без дураков в прямом и в переносном смысле слова.

Стратегия определилась давно, ещё Марксом и Энгельсом в XIX веке: пролетарская революция, низвержение капиталистической собственности (точнее – преобразование её в общенародную собственность) и обретение трудящимися массами политической власти.

Верную же тактику определял – уже в ХХ веке, Ленин: боевая партия, идейное единство, усиление влияния партии среди рабочих, всё расширяющаяся агитация и пропаганда среди всего населения России, но особенно – во всё той же рабочей среде, с максимальным использованием агитации при любой легальной возможности.

Главная задача при этом: многообразно доказывать прогнившую природу самодержавного строя и не только его антинародный, но и его антинациональный характер.

Надо было показывать, что якобы получившая «конституцию» и «парламент» в виде Государственной Думы, Россия остаётся страной, не имеющей ни подлинных гражданских свобод, ни подлинно национальной экономики, и указывать выход в народной республике.

17 июня 1912 года в легальной большевистской газете «Невская Звезда», издаваемой в Петербурге как новая ипостась закрытой «Звезды», появилась хлёсткая статья «Капитализм и „парламент“». Она была опубликована Лениным за подписью «Не-либеральный скептик», и там Ленин сказал, как отрезал:

«Парламента у нас нет, – но парламентского кретинизма среди либералов, парламентского разврата среди всех буржуазных депутатов у нас сколько угодно»[554].

Это же надо!

Дать формулу, разящую врагов народного счастья и через сто лет! Это ведь Ленин не только о царской Думе сказал, но и о нынешней «россиянской» «Государственной» Думе, о «партии» «Единая Россия», о разного рода жириновских…

И не поймёшь – то ли Ленин был настолько прозорлив, то ли мы настолько деградировали и оскотинились, что сами себя политически отбросили на век назад, и по сей день этого не поняли?

В той же статье есть и ещё одно место, написанное как будто бы сегодня:

«III-я Дума решила премии выдавать отечественным машиностроителям. Каким отечественным? – „Работающим“ в России!

А посмотреть, – и окажется, что как раз иностранные капиталисты перенесли свои заводы в Россию. Таможенные пошлины высоки, – прибыли необъятны, вот иностранный капитал и переселяется внутрь России. Американский трест – союз миллионеров-капиталистов – построил, например, громадный завод с.-х. машин под Москвой, в Люберцах. А в Харькове капиталист Мельгозе (германский подданный. – С.К.), а в Бердянске капиталист Джон Гриевз (английский подданный. – С.К.) строят сельскохозяйственные машины. Не правда ли, как много „истинно русского“, „отечественного“ в этих предпринимателях?»

Читаешь это и думаешь: хорошенькое дельце! От чего ушли в ХХ веке – с Лениным, к тому сейчас пришли в XXI веке – без Ленина, но с Ельциным и Путиным-Медведевым…

Н-да…

Всего через пять лет ленинские декреты превратят эти иностранные заводы в России в заводы России – одним росчерком пера! Но как многое должно было произойти, чтобы это стало возможным, чтобы народы России решили стать хозяевами своей собственной страны. Собственно, это и не стало бы возможным, если бы не упорная работа Ленина и его партии по политическому просвещению народных масс.

Наиболее массовые легальные возможности в этом отношении предоставляла думская трибуна, и Ленин обратил на предвыборную работу большевиков всё своё основное внимание в 1912 году.

Выборы в IV Думу должны были состояться осенью, и Ленин делил время между организационными делами и публицистикой.

В двадцатых числах июня 1912 года Ульяновы переехали из Парижа в Галицию, в австрийский (тогда) Краков. Вначале поселились в предместье, однако тут было далеко до вокзала, а Ленин почти ежедневно ходил отправлять письма в «Правду» скорым ночным поездом – чтобы статьи успевали вовремя. Поэтому в конце августа переехали на новую квартиру рядом с вокзалом. В двух комнатах стояли три простые кровати (мать Крупской тоже переехала за детьми в Краков), два стола, несколько стульев и табуреток, плюс – полки для книг.

В августе Ленин сообщал Горькому в ответ на его вопрос:

«Вы спрашиваете, зачем я в Австрии. ЦК поставил здесь бюро (между нами): близко граница, используем её, ближе к Питеру, на 3-й день имеем газеты оттуда, писать в тамошние газеты стало куда легче, сотрудничество лучше налаживается. Склоки здесь меньше, это плюс. Библиотеки нет хорошей, это минус. Без книг тяжело»[555].

Осенью предстояли выборы в IV Государственную Думу, так что время было горячим. Заранее было понятно, что выборы будут сфальсифицированы, что и произошло путём «разъяснения» выборных законов, которые и без подтасовок приравнивали голос одного помещика к 15 голосам крестьян и 45 голосам рабочих. Но участвовать в выборах было необходимо, потому что даже куцые думские возможности были полезны.

Летом и осенью 1912 года Ленин опубликовал в «Правде» не один десяток статей на самые разные темы – от краткого анализа концентрации производства в России до своеобразного некролога «Карьера» – на смерть издателя «Нового времени» А. С. Суворина (1934–1912), где Ленин писал:

«Бедняк, либерал и даже демократ в начале своего жизненного пути, – миллионер, самодовольный и бесстыдный восхвалитель буржуазии… в конце этого пути. Разве это не типично для массы „образованных“ и „интеллигентных“ представителей так называемого общества? Не все, конечно, играют в ренегатство с такой бешеной удачей, но девять десятых, если не девяносто девять сотых играют именно такую же самую игру в ренегатство, начиная радикальными студентами, кончая „доходными местечками“ той или иной службы, той или иной аферы…»[556]

Это ведь Владимир Ильич писал и о многих своих бывших соучениках по гимназии, по университету. Они «поняли» жизнь, они «вовремя созрели» и отыскали свои доходные местечки, а теперь пытались отгородиться от совести тем, что говорили о революционерах как о «смутьянах», «неудачниках, не умеющих найти себя в жизни», «бездельниках, не желающих тянуть лямку» и т. д.

Они и сегодня говорят о Ленине и его сподвижниках то же самое, но удивляться тут нечему – ведь девять десятых, если не девяносто девять сотых современных «обличителей» Ленина тоже начинали как радикальные студенты в курилках на «образованных» и «интеллигентных» кухнях…

В Европе начиналась первая Балканская война – предвестница войны уже мировой, и Ленин в статье «О лисе и курятнике», имея в виду либеральную болтовню в русских газетах о «славянских задачах» России, прозорливо заявлял в октябре 1912 года:

«Демократия вообще, а рабочие в особенности, – против всякого „протежирования“ славян лисами и волками и за полное самоопределение народов, за полную демократию, за освобождение славян от всякого протежирования „великими державами“…»[557]

Эти слова били «в точку» – «поддержка» Россией «свободы» Сербии, как и «поддержка» Англией «суверенитета» Бельгии, запустили ту реальную войну, которую давно готовили в Европе Америка, Англия, Франция и Германия…

Но основное внимание Ленин уделял, конечно, выборам в Государственную думу. И теперь у Ленина был в России надёжный деловой соратник: руководитель Русского бюро ЦК «товарищ Васильев» – Сталин.

В феврале 1912 года к Сталину в Вологду приезжал Орджоникидзе для личной информации о Пражской конференции и её решениях. Сразу после этого Сталин бежит из вологодской ссылки, объезжает Кавказ, затем возвращается в Петербург, где редактирует «Звезду» и готовит выпуск первого номера «Правды».

22 апреля (5 мая) 1912 года – в день выхода первого номера – Сталин был арестован и в июле выслан по этапу в Нарымский край. Но вскоре он бежит и из Нарыма и, осев нелегально в Петербурге, организует избирательную кампанию большевиков в IV Думу.

В октябре 1912 года отдельной листовкой вышел сталинский «Наказ петербургских рабочих своему рабочему депутату», где говорилось:

«…Думская трибуна является одним из лучших средств при данных условиях для просвещения и организации широких масс пролетариата.

Именно для этого и посылаем в Думу нашего депутата, поручая ему и всей социал-демократической фракции IV Думы широкое распространение с думской трибуны наших требований, а не пустую игру в законодательство в господской Думе»[558].

Хорошие слова, увы, сегодня вновь актуальные.

Пражская конференция выдвинула следующие главные избирательные лозунги на предстоящих выборах в IV-ю Думу:

1) демократическая республика;

2) 8-часовой рабочий день;

3) конфискация всей помещичьей земли в пользу крестьянства.

Такой предвыборной программы не имела ни одна другая партия, кроме РСДРП. Даже наиболее формально левый – после партии Ленина, Августовский блок Троцкого, который высказался против нелегальной партии, не включил в свою избирательную платформу ни одного, по сути, решительного ленинского лозунга[559]!

Вместо идеи демократической республики троцкисты провозгласили лозунг всеобщего избирательного права и полновластной Думы. Конечно, это была дешёвая демагогия – ведь идея демократической республики автоматически предполагала всеобщее избирательное право и высший выборный орган, ответственный перед народом.

Вместо конфискации всей помещичьей земли троцкисты предлагали пересмотр аграрного законодательства III Думы. Это было в интересах нового кулачества, которое обладало бульшими избирательными правами и возможностями, чем многомиллионное безземельное или малоземельное крестьянство.

По вопросу об избирательной тактике Венская конференция Троцкого признала допустимым поддержку кандидатов либеральных буржуазных партий, обязывавшихся отстаивать всеобщее избирательное право. Это была тоже не новая и чисто меньшевистская песня…

Если бы в России в 1912 году было введено всеобщее и прямое избирательное право без разных так курий, то можно ли сомневаться, что IV Дума была бы на минимум 70 %, а то и на 80 % социал-демократической при подавляющем перевесе большевиков?

Реально же фракция социал-демократов составила в последней царской Думе всего 13 полноправных членов плюс 1 неполноправный член. При этом по непосредственно рабочей курии было избрано 6 большевиков и 4 меньшевика (3 меньшевика прошли не по рабочей квоте, то есть были избраны не по рабочей курии).

От шести наиболее промышленных губерний, где было сосредоточено 80 % рабочего класса России в Думу прошли только большевики: А. Е. Бадаев (1883–1951) от рабочих Петроградской губернии, Г. И. Петровский (1878–1958) от Екатеринославской губернии, М. К. Муранов (1873–1959) от Харьковской губернии, Ф. Н. Самойлов (1882–1952) от Владимирской губернии, Н. Р. Шагов (1882–1918) от Костромской губернии и Р. В. Малиновский (1876–1918) от Московской губернии.

От меньшевиков прошли Е. Ягелло от Варшавской губернии, И. Н. Туляков от Донской области (области войска Донского), В. Хаустов от Уфимской губернии, А. Бурьянов от Таврической губернии, И. Маньков от Иркутской губернии, Н. С. Чхеидзе – от Тифлисской губернии и А. И. Чхенкели от Карской и Батумской областей[560].

Интересно хотя бы кратко проследить судьбы тринадцати «рабочих апостолов» IV Думы.

Меньшевики Туляков (1877—?) и Хаустов (1884—?) скромно сошли в историческое небытие.

Меньшевик Бурьянов (1880—?), ликвидатор, позднее примкнул к меньшевикам-партийцам, в годы войны склонялся к оборончеству.

Меньшевик Маньков (1881—?), конторский служащий, во время войны стал социал-шовинистом, голосовал за военный бюджет, за что был исключён из фракции.

Поляк Ягелло (1873—?) был избран благодаря поддержке польского Бунда, после 1917 года одно время примыкал в Польше к левым социалистам, но потом от политической деятельности отошёл.

Злостные меньшевики Чхеидзе (1864–1926) и Чхенкели (1874—?) после Октября 1917 года входили в руководство меньшевистской Грузии и затем стали белоэмигрантами.

Как видим, не очень-то боевой состав провели в последнюю царскую Думу меньшевики.

Что же до депутатов-большевиков, то все они, за исключением одного, достойно представляли в Думе пославших их туда рабочих. Увы, Роман Малиновский оказался провокатором охранки, и в 1918 году его расстреляли по приговору ВЦИК. Однако даже Малиновский, обладавший даром пропагандиста, как позднее заметил Ленин, выдавал десятки, зато, вынужденный проводить линию большевиков, привлекал к революционным идеям десятки тысяч рабочих.

Остальные депутаты «ленинского призыва» оказались героями. После начала Первой мировой войны протестовавшие против неё пять депутатов-большевиков были в ноябре 1914 года арестованы, преданы суду и в 1915 году сосланы в Туруханский край. Есть знаменитая фотография «пятёрки», уже обряженной в арестантские халаты с каторжными бескозырками на головах…

На суде все пять выступили с речами, разоблачавшими самодержавие.

После Октября 1917 года все, кроме умершего в 1918 году Шагова, занимали в СССР ответственные посты.

Григорий Петровский с марта 1919 года по 1938 год был Председателем Всеукраинского ЦИКа, в 1926 году Екатеринослав был переименован в его честь в Днепропетровск.

Алексей Бадаев с 1930 года возглавлял Центросоюз, а в 1938–1943 годах работал Председателем Президиума Верховного Совета РСФСР.

Матвей Муранов с 1923 года был членом коллегии Верховного Суда ССР, с 1934 года перешёл в аппарат ВЦИК.

Фёдор Самойлов работал на Украине, в Башкирии, с 1928 года заведовал московским Истпартом, в 1937—41 годах был директором Музея революции.

И никто их – старых большевиков, не репрессировал, не расстреливал. А за что? Они, дореволюционные воспитанники партии Ленина, честно, в меру сил, работали на дело Советской власти уже в рядах партии Ленина-Сталина.

В 1912 году о таком их будущем – вообще-то, не очень и далёком, никто, включая их самих, не догадывался. Напротив – реакционеры и монархисты считали, что царизму обеспечена стабильность.

Ещё бы – думский спектр справа налево был подавляюще «белым»! Из 442 мест в Думе правые и националисты имели 185 мест, октябристы – 98; кадеты, прогрессисты и буржуазные националисты —128; трудовики – 10 мест и социал-демократы – 13.

В направленном в ноябре 1912 года в Международное Социалистическое бюро отчёте о выборах Ленин отмечал:

«Избирательный закон 3(16) июня 1907 года является примером бесстыдной фальсификации… Население разбито на „курии“: помещики, городские жители первого и второго разряда, крестьяне, казаки, рабочие…

Общая картина следующая: 200 000 дворян посылают в избирательные собрания 53 губерний 2 594 выборщика, то есть 49,4 % от общего количества выборщиков; ¹/₂ миллиона или около этого капиталистов первой городской курии располагают 788 выборщиками (15 %); около 8 миллионов горожан второй городской курии посылают 590 выборщиков (11,2 %), около 70 миллионов крестьян и казаков располагают 1168 выборщиками (22,2 %) и около 12 миллионов рабочих – 112 выборщиками (2,1 %).

Неудивительно, что подобный избирательный закон даёт „чёрную“, контрреволюционную Думу – настоящую „Chambre introuvable“…»[561]

«Chambre introuvable» («бесподобная, несравненная палата») – так Людовик XVIII назвал крайне реакционную палату депутатов, избранную после реставрации Бурбонов в августе 1815 года. Глядя на IV Думу, царь Николай вполне мог бы повторить его слова.

Вскоре после начала работы IV Думы Ленин собрал в Кракове совещание. Сталин, приехавший на него нелегально, после совещания вновь уехал на подпольную работу в Питер, и на этот период приходится весьма активная и деловая переписка его и Ленина, из которой видно, что Ленин, наконец-то, обрёл в лице Сталина подлинного своего эмиссара в России, причём не просто эмиссара, а перспективного, выдающегося соратника.

В конце декабря 1912 года Сталин опять приехал к Ленину в Краков на новое совещание, которое ради конспирации было названо «Февральским 1913 года». В нём приняли участие 14 человек, в том числе Зиновьев, Крупская, депутаты Думы Малиновский, Бадаев и Петровский, представители двух столичных и уральской организаций… Сталин провёл в Кракове ещё какое-то время, и, конечно же, ещё больше сблизился с Лениным.

Достаточно сказать, что Ленин поручает Сталину, у которого хватало дел в России, ряд срочных организационных вопросов за границей, и Сталин уезжает в Вену. Много они тогда вдвоём – по словам Крупской, говорили и о национальном вопросе. В феврале 1913 года Ленин писал Горькому: «Насчёт национализма вполне с Вами согласен, что надо этим заняться посурьёзнее. У нас один чудесный грузин засел и пишет для „Просвещения“ большую статью, собрав все австрийские и пр. материалы»[562].

Ленин имел в виду статью Сталина «Национальный вопрос и социал-демократия».

Возвратившись в Петербург лишь в середине февраля 1913 года, Сталин вместе со Свердловым приступает к реорганизации редакции «Правды», но охранка уже поняла, что оставлять российскую «правую руку» Ленина на свободе опасно. Поскольку провокатор Малиновский «освещал» ситуацию вполне адекватно, арест «Кобы» был предрешён, и 23 февраля 1913 года Сталина арестовали и заключили в знаменитый в революционной среде Дом предварительного заключения. Вышел Сталин из него лишь 2 июля 1913 года – уже с приговором о высылке в Туруханский край под гласный надзор полиции сроком на 4 года.

Одновременно со Сталиным по доносу того же Малиновского был арестован и сослан в Туруханский край молодой Яков Свердлов – второй после Сталина крупнейший внутрироссийский партийный организатор. В результате активная партийная работа Сталина и Свердлова прервалась до февраля 1917 года.

Равноценной замены Сталину и Свердлову найти так и не удалось, в России наблюдался относительный экономический подъём, какие-то, пусть и частичные, социальные реформы намечались, и хотя Ленин писал Горькому в августе 1912 года: «А в России революционный подъём, не какой-нибудь, а именно революционный» (ПСС, т. 48, с. 81), говорить о той революционной ситуации, классическую формулу которой сам же Ленин и дал в 1915 году в работе «Крах II Интернационала», пока не приходилось.

А это означало, что надо заниматься повседневной, будничной работой по политическому просвещению масс и развитию партии. О том, что возможна и такая – неяркая и неэффектная, полоса в революционной борьбе Ленин писал не раз, не раз предупреждал об этом соратников и массы, и вот эта полоса наступила.

Что ж, для Ленина это означало не снижение напряжения жизненного ритма, а перевод энергии в иные плоскости: в партийную публицистику, в поддержание «на плаву» местных партийных организаций и в развитие связей в среде европейских социал-демократов. Этим и были заполнены, по преимуществу, для Ленина 1913 и 1914 годы.

В чём состояла заграничная работа Ленина между двумя русскими революциями как лидера партии, профессионального революционера?

Он жил за рубежом, в условиях почти абсолютной – по сравнению с царской Россией, конечно, – политической свободы. Бояться ареста, в общем-то (хотя – чем чёрт не шутит!) не приходилось, отстреливаться от агентов «охранки» – тоже.

Пропагандировать на митингах и маёвках было некого – рабочие массы остались далеко, в России.

Так чем был занят во второй эмиграции лидер большевиков Ленин повседневно?

В 1908-м году…

В 1909-м и 1910-м годах?

В 1911-м, 1912-м, 1913 и 1914, и так далее – до весны 1917 года…

О многом уже сказано, но если отвечать на этот вопрос буквально, можно коротко ответить так: «Ленин все эти годы думал, читал, писал, слушал, говорил, периодически ездил в те или иные места»…

Собственно, именно этим повседневно занят любой крупный управленец, любой руководитель.

Директор завода за станком не стоит, Главный конструктор сам чертежи не выпускает… И даже главный режиссёр в театре сам на сцене в спектаклях, им поставленных, как правило, не появляется.

Удел руководителя: думать, слушать, говорить, читать и писать документы. А Ленин как раз и был руководителем – руководителем большого партийного дела, требующего повседневного внимания и повседневных занятий.

Причём – нередко рутинных.

Чтобы хорошенько понять это, читателю надо бы взять в руки несколько ленинских томов, относящихся ко временам второй эмиграции, да и вчитаться в них, особенно – в тома писем.

Скажем, том 47 Полного Собрания Сочинений, где помещены письма с 1905 по ноябрь 1910 года…

Для примера приведу оттуда два письма, почти случайно выбранных (потом, правда, я понял, что выбор был удачным и остановился на нём уже осознанно).

Оба, соседствующих рядом, на страницах 258-й и 259-й 47-го тома, письма написаны Лениным в начале августа 1910 года.

Первое письмо послано из Порника в Париж и адресовано Д. М. Котляренко (1876-?) – достаточно рядовому партийному работнику, с 1908 года заведующему экспедицией (то есть – отделом рассылки и т. п.) большевистской газеты «Пролетарий»:

«Личное товарищу Котляренко

1.8.10

I. Дорогой товарищ! Будьте любезны выписать нам следующие книги для редакции:

1) Отчёт фракции народной свободы за 3 сессию Государственной думы…

2) Памяти Н. Г. Чернышевского. Доклады и речи Анненского, Антоновича, Туган-Барановского и др. …

II. Далее. Насчёт доклада Вы поступили очень неосторожно, не послав заказным. Я здесь дал на почту адрес Рапопорта. Но этого мало. Пошлите тотчас заявления в Administration des postes в Pornic`е, прося, как отправитель, переслать пакет Рапопорту…

III. Насчёт „Общественного Движения“ – говорят, что Бритман привёз его и сдал в экспедицию для меня… Вы при случае запросите…

IV.Насчёт гостей на конгрессе в Копенгагене не могу ничего сказать. Обыкновенно, кажись, пускали на хоры… Возьмите один листок из моей посылки в ЗБЦК (Заграничное бюро ЦК. – С.К.)…, там есть листок с адресом председателя местного организационного комитета

V. Прилагаю письмо для ЗБЦК. Прошу поскорее передать.

VI. А как дело с докладом? Очень, очень прошу торопить издание.

Жму руку. Ваш Н. Ленин»[563]

Второе письмо послано 2 августа 1910 года А. И. Любимову («Марку») тоже из Порника – в Париж. Это был тот самый Любимов, которого в 1904 году кооптировали в состав ЦК. Любимов «дрейфовал» в сторону меньшевизма и позднее входил в плехановскую группу «Единство». Но партия, особенно в эмиграции, состоит не только из «твердокаменных», а повседневная работа есть повседневная работа, окончательный «развод» большевиков с меньшевиками в 1910 году ещё не состоялся, и Ленин пишет:

«Дорогой М.!

Прилагаемое письмо будьте любезны отправить экспрессом Пятнице (нелегалу в России О. А. Пятницкому. – С.К.).

….Гюисманс (секретарь Международного Социалистического Бюро II Интернационала, – С.К.) запретил доклады свыше 4-х страниц… Я знаю одно: что доклад печатаем мы сами; кто же может нам запретить сделать его большим? …Требование печатать доклад на 3-х языках мне известно давно, но раз нет денег? Что же, „запретят“ на одном языке?

Прилагаю письмо из банка, который сообщает мне счёт и требует от меня (как и всегда) письменного ответа, удостоверяющего за моей подписью, что я признаю точность этого счёта. Прилагаю сей письменный ответ…», и т. д.[564]

К слову, в постскриптуме письма Любимову Ленин пишет о расходах на посылку на VIII конгресс II Интернационала в Копенгаген до 8 делегатов и заканчивает вопросом: «Хватит ли у Вас на это из 75-ти тысяч?»

Конечно, это не значило, что на посылку делегатов из расчёта до 300 франков на делегата, надо будет «ухнуть» все 75 тысяч партийных денег, но суть вопроса понятна – может ли партия позволить себе расход здесь по максимуму, послав в Копенгаген всех допускаемых по квоте делегатов?

А вот ещё три письма, относящиеся уже к 1914 году…

Первое написано в феврале 1914 года:

«Дорогой Фёдор Никитич! Получил Ваше письмо и очень рад, что Вы устроились.

Теперь – покой, солнце, сон, еда. Следите за всем этим, сытно ли кормят?

Надо пить молока побольше. Пьёте ли?

Надо взвешиваться раз в неделю и записывать каждый раз, сколько Вы весите…

Надо ходить к местному доктору хоть раз в 10 дней… Имеете ли адрес доктора? Если нет, пишите, я разыщу.

Но главное – сон..

Пишите подробно обо всём этом.

Надя кланяется! Жму руку и желаю отдыхать хорошо.

Ваш Ленин.

P. S. Не очень ли скучаете? Если да, могу устроить Вам визиты знакомых из Женевы и Лозанны. Но не утомят ли Вас визиты? Пишите!

Есть ли ванна в Вашем пансионе?»[565].

Фёдор Никитич – это депутат IV Думы, рабочий-текстильщик Самойлов, приехавший подлечить нервы в швейцарский Монтрё. И вот Ленин из Кракова беспокоится о том, как устроен товарищ, не очень-то к «европам» привыкший.

В апреле Ленин в письме из Кракова в Берн адресуется по поводу Самойлова к партийцу Г. Л. Шкловскому:

«Дорогой друг! Вчера получил тревожное письмо от Самойлова. Ему хуже. Не спит. Скучает.

…Ужасно то неприятно, ибо мы взялись, так сказать, его вылечить. Посылаю ему сегодня рекомендательное письмо здешнего нервного врача Ландау к доктору De Montet Vevey в „Mon Repos“ (санаторий).

Видимо, надо свозить Самойлова к лучшему нервному врачу и перевести в санаторий, где был бы систематический уход и присмотр. Сделайте это пожалуйста, не стесняйтесь расходами, … ибо во что бы то ни стало надо к осени поставить Самойлова на ноги…

Говорят, скука очень вредна неврастеникам. Но как тут быть? Взять Самойлова в Поронин (мы едем туда 1.V.) или в Закопане? Можно, но там дожди всё лето.

Пишите о результате визита к врачу…»[566]

В начале мая Самойлов сообщает Ленину, что находится в Бернском городском санатории и врач рекомендует ему физический труд. И Ленин опять пишет Шкловскому:

«Дорогой Г. Л.!

Что же не отвечаете насчёт Самойлова (непременно устройте ему физический труд – найдите крестьянина в окрестностях или огородника через социалистов…)

Привет! Ваш В.И.»[567]

Что можно и нужно сказать, осмысляя и комментируя выше приведённые письма – вполне представительные для понимания сути жизни и работы Ленина до второй русской революции?

Уже в начале своей жизни, которая рано определилась как жизнь профессионального революционера, Ленин подходил к проблеме ведения революционной работы абсолютно трезво – без патетики и деловито. Через два с лишним десятка лет после эпохи «Союза за освобождение рабочего класса», стоя во главе страны, он сказал России: «Нам истерические порывы не нужны, нам нужна мерная поступь железных батальонов пролетариата».

Вот ради того, чтобы революцию сопровождали спокойная убеждённость и мерная поступь людей дела, а не истерические возгласы и призывы, Ленин в эмиграции и работал.

В советские годы каждый школьник знал, что когда до Симбирска дошло сообщение о казни старшего брата Александра, Владимир – ещё гимназист, сказал: «Мы пойдём другим путём!» И эти слова – явно не апокриф, то есть – нечто, сочинённое позднее…

Ленин – ещё не Ленин, а юный Владимир Ульянов, почти сразу увидел все звенья той «якорной цепи», на одном конце которой был глубоко засевший в иле истории «якорь» царизма, а на другой – тот «брашпиль», на который надо было намотать эту «цепь», чтобы снять с места застоявшийся «корабль» Российского государства и направить его курсом на социализм.

Террор, заговор, упование на основное население – крестьян, всё это был не тот путь, который вёл к победе народной революции.

Рабочие ? пропаганда среди рабочих ? общерусская газета для объединения сил ? партия с ядром профессиональных партийных работников ? пропаганда среди широких масс с задачей понимания массами необходимости завоевания политической власти ? повседневная профессиональная партийная работа и подготовка условий для революции за счёт роста влияния партии в массах, – вот какой была надёжная, не разрываемая никакими репрессиями царизма, «цепь» революционной работы.

И Ленин изо дня в день эту «цепь» укреплял. В подходящий момент, приложив нужные усилия, большевики должны были за эту «цепь» сорвать Россию с «мёртвого якоря».

А если бы – по тем или иным причинам – Россию сорвали бы с «грунта» царизма без участия большевиков, то…

То большевикам надо было быть готовыми вовремя перехватить руль государственного управления, чтобы Российский «корабль» не сел на камни или на мель, а то и вовсе перевернулся…

Вот для чего надо было жить и работать, однако порывы страсти, яростное горение и т. п. не очень-то подходили как образное выражение сути работы Ленина во второй половине 900-х и первой половине 10-х годов ХХ века… А точнее – патетические образы и сравнения вообще не подходили для описания жизни Ленина.

Другое дело – спокойная уверенность, ровное горение и свечение…

Один из советских лётчиков-испытателей высказал точную мысль: «Если испытатель идёт в полёт как на подвиг, значит он к полёту не готов». Это не значит, что испытателем может быть человек, не готовый к подвигу. Как раз наоборот, повседневная готовность к неожиданным, экстремальным ситуациям в полёте, когда необходимо действовать мужественно, для испытателя – неотъемлемая профессиональная черта. Но он не должен рассматривать свою работу как подвиг. Для него подвиг – элемент профессионализма.

Это же следует сказать и о профессиональном революционере… А Ленин был высоким профессионалом своего революционного дела.

Рисковать собой, бросая бомбу в великого князя, глупо и бессмысленно.

Рисковать собой, когда грозит арест и долгое выключение из работы по руководству партией, необходимо по чисто деловым соображениям. И Ленин без колебаний ступает на ненадёжный лёд Финского залива – как это было осенью 1907 года…

Подвиг?

Нет, конечно, – досадная, чреватая гибелью, но – необходимость.

И – не более того…

Свою работу Ленин никогда не считал героической, а когда работа требовала от него героизма, он воспринимал это как неизбежные издержки работы, как досадную её специфику.

Так смотрели на дело в революционной эмиграции далеко не все, к тому же – в эмиграции, весьма разнородной по политическим платформам, по возрасту и опыту работы эмигрантов, по рисунку натур типичных представителей различных эмигрантских кругов: эсеров, бундовцев, меньшевиков, «трудовиков», анархистов, и т. д. и т. п.

Не только убеждения, но и быт большевиков и, скажем, меньшевиков, очень различались. Меньшевик Юлий Мартов, например, был неряшлив и интеллектуально, и в быту. Большевик Владимир Ульянов, напротив, имел строгий, чётко логичный ум, был аккуратен в одежде и общежитии.

Но с тем же Мартовым – бывшим близким другом, Ленину приходилось постоянно общаться лично и через письма, обсуждать хотя бы частично общие задачи и проблемы, дискутировать, пытаться переубедить…

Было бы небесполезно отдельную главу посвятить анализу эмигрантских писем Ленина к тем или иным адресатам, где речь идёт только об отношении к тому или иному партийному деятелю – Радеку, например…

И параллельно – анализу переписки Ленина в тот же период с тем же деятелем, с тем же Радеком…

Читая многие ленинские письма год за годом, скажем, с конца 900-х до середины 10-х годов, не всегда поймёшь – об одном и том же человеке, или о разных людях пишет Ленин?

И, в свою очередь, не всегда понятно – Ленин, или кто-то другой в разное время пишет об одном и том же человеке?

Глупцы усматривают в этом факте (а это – факт!) «политиканство» Ленина, его якобы склонность к интригам, к склоке, и т. д. В действительности же Ленин был вынужден то и дело идти на компромиссы там, где это было возможно, а при этом ни за что не идти на компромиссы там, где они были недопустимы.

Линия Ленина нередко бывала гибкой, но всегда – последовательной, непрерывной в своём развитии. Можно ли было сказать то же самое о многих, с кем Ленину по его деятельности профессионального революционера приходилось в эмиграции взаимодействовать?

Отсюда и проистекали разные оценки одного и того же человека в разные периоды. Не Ленин был непоследователен, непоследовательными и противоречивыми были многие из тех, с кем ему приходилось иметь дело.

Политическая эмиграция, а тем более – дореволюционная российская политическая эмиграция, неизбежно была чревата ссорами уже потому, что в психологическом отношении политическая эмиграция – всегда стресс.

Ленин, Крупская и другие – даже самые «твердокаменные», большевики-ленинцы исключением здесь не были и быть не могли! Просто кто-то переносил стресс мужественно, а кто-то им, так сказать, любовался.

Ленин оказался вне Родины не потому, что совершил уголовное преступление и сбежал от наказания, а потому, что его не устраивало на Родине её общественное устройство и он хотел заменить его другим. Он любил Россию, а жить в ней и работать не имел права, потому что для той России, которая есть, он был официальным изгоем.

Примирись со строем, и сможешь вернуться, увидеть мать, сестёр, брата…

Увидеть русские берёзовые рощи, Волгу, московские улочки, Невский в Питере, пойти в Третьяковку…

Да попросту сможешь услышать родную русскую речь – не в эмигрантском застолье, а на приволье, под родным небом!

Ан нет!

Конечно это был стресс – подавляемый, загнанный в подсознание, но постоянный. А на всё это накладывались политические разногласия в партийной среде, непонимание и ещё много всякого разного…

Жизнь в эмиграции всегда не сахар, и даже деятельная политическая эмиграция накапливает психологическую усталость. Причём поводы к этому дают не только враги, оппоненты, но и нередко товарищи. Вот Ленин пишет 25 февраля 1911 года Алексею Рыкову:

«Дорогой Власов! Сейчас получил Ваше письмо и спешу ответить немедленно…

…Ваша основная ошибка – что Вы верите словам и закрываете глаза на дела. Вам наговорили „добрых слов“ разные люди вроде Домова или Алексинского, или ещё не знаю кого, и Вы верите, Вы пишете: „Вперёд (группа отзовистов. – С.К.)… наш возможный союзник…“

Это неправда. Это лживые слова жуликов, готовых обещать что угодно, лишь бы замазать то, чту есть, их особую школу, их 85 000 р. от эксов.

Если Домов отходит от „Вперёда“, то ведь Домов – учитель гимназии, обыватель, баба, а не политик. Если Алексинский „ссорился“ с Богдановым и К⁰, то теперь вот, вернувшись из Болоньи, он вполне опять помирился…

Вы полагаетесь на слова и оставляете себя бессильным на деле – это значит повторять роковую ошибку…»[568]

«Домов» – это Михаил Покровский, будущий редактор серьёзного ленинского труда об империализме как высшей стадии капитализма, будущий советский академик-историк.

А Алексинский – это и есть Алексинский, бывший «товарищ Пётр» и будущий «разоблачитель» Ленина летом 1917 года. Для характеристики позднего Алексинского ещё эмигрантского образца не мешает познакомиться с извлечением из циркуляра Департамента полиции российского МВД от 7 июля 1913 года № 101901, где сообщалось о расколе в группе «Вперёд»:

«Поводом к расколу послужили разногласия, существующие между двумя лидерами этой группы – бывшим депутатом Алексинским и Луначарским. Разногласия хотя и возникли на почве культурных начинаний Луначарского и приняли внешнюю форму спора о чистоте марксизма, но в действительности носили чисто личный характер, благодаря неуживчивому характеру Алексинского, который ранее уже способствовал уходу из этой же группы известного экономиста и бывшего члена Центр. Комитета – Богданова»[569].

Вот таким путём шёл Алексинский – от амбиций к склоке, от склоки – к амбициям, а в итоге – к провокации и предательству.

Полностью письмо Ленина к Рыкову, частично цитированное выше, занимает в 48-м томе более четырёх страниц, и читать его – если, конечно, знаешь и понимаешь, о чём идёт речь, весьма интересно. Так, отвечая на сомнения Рыкова, Ленин пишет: «А насчёт осколков (будущих!!) не заботьтесь. Будем мы сильны – все придут к нам. Будем слабы, будем верить в слова, – нас осмеют, и только…».

Но и приведённого отрывка достаточно для того, чтобы увидеть, как часто даже среди заграничных большевиков только Ленин был полностью последователен и принципиален.

Любопытен и постскриптум этого письма: «Не видали ли Вы Никитича? Не втёр ли он ещё очки насчёт миролюбия „Вперёда“. Это мастер посулы давать и очки втирать»[570].

«Никитич» – это Л. Б. Красин, крупный партиец, член ЦК, а после революции – нарком внешней торговли СССР, полпред в Великобритании…

Нет, жизнь сложнее схем, и уж кто-кто, а Ленин и понимал это, и писал об этом, и вёл себя, отдавая себе отчёт в этом…

Вот отрывок из письма Инессе Арманд, написанного Лениным из Кракова в Париж в конце декабря 1913 года:

«…Глупы идиотски те люди, которые „испугались“ доверенных лиц (передовые рабочие, выделяемые для связи ЦК с местными организациями. – С.К.), как вещи, якобы „обидной“ для ячеек…

Комики! Гонятся за словом, не вдумываясь, как дьявольски сложна и хитра жизнь, дающая совсем новые формы, лишь частью „уцепленные“ нами.

Люди большей частью (99 % из буржуазии, 98 % из ликвидаторов, около 60–70 % из большевиков) не умеют думать, а только заучивают слова. Заучили слово „подполье“. Твёрдо. Повторить могут. Наизусть знают.

А как надо изменить его формы в новой обстановке, как для этого надо заново учиться, этого мы не понимаем…

Как это сделать? А вот учиться надо понимать эту „хитрую“ механику…»[571]

Фактически Ленин здесь повторяет мысли Сталина из его статьи «Партийный кризис и наши задачи» от августа 1909 года, где Сталин писал:

«Необходимо, чтобы опытнейшие и влиятельнейшие из передовых рабочих находились во всех местных организациях, чтобы дела организации сосредоточивались в их крепких руках… Не беда, если занявшие важные посты рабочие окажутся недостаточно опытными и подготовленными, … не надо забывать, что Бебели не падают с неба, они вырабатываются лишь в ходе работы…»[572]

Подобных примеров полного совпадения подходов Ленина и Сталина можно привести много, при этом Ленин мыслил шире как теоретик, а Сталин – глубже как практик. Вкупе получалось весьма неплохо. А сегодня клеветники на Ленина и Сталина уверяют, что Ленин до революции и Сталина-то не знал, и в грош его не ставил.

Но это – горечь по отношению к соратникам, к не умеющим диалектически мыслить большевикам. А есть же и прямые оппоненты как в русской эмиграции – типа Плеханова, так и среди европейских социал-демократов – типа Каутского, заявившего, что РСДРП якобы мертва. И в конце января 1914 года Ленин опять пишет Арманд, но уже в боевом тоне:

«Примиренцы всех цветов собираются ловить нас! Bon! („Отлично!“, – С.К.) Мы этих мерзавцев – шутов гороховых, поймаем. Они лезут в болото блоков с ликвидаторами? Bon! Наша тактика: неприятель делает ошибочное движение – дать ему побольше времени глубже залезть в болото. Таких негодяев мы накроем. Желательнее всего, чтобы секция (заграничных организаций большевиков. – С.К.) приняла мордобойную резолюцию против Каутского (назвав его заявление о смерти партии бесстыдным, наглым, чудовищным, игнорантским)…

Поставь в КЗО (Комитет заграничных организаций в Париже. – С.К.) вопрос о мордобое Каутскому и проголосуй: если большинство провалит, я приеду и высеку так, что до новых веников не забудут. А мне надо знать, кто составит такое большинство, кто на что способен…»[573]

Тон боевой потому, что Ленина окрыляет успех! Вот коротенькое письмо Инессе Арманд в Париж:

«Дорогой друг! Пишу кратко о делах: Победа!! Ура! Большинство за нас. Я здесь останусь около недели, и вероятно, мне придётся много поработать.

Я в восторге от того, что мы победили.

Преданный Вам В.И.»[574]

Ленин написал эти строки 25 января 1914 года накануне своего триумфа на IV съезде Социал-демократии Латышского края, который прошёл в Брюсселе. Реферат Ленина по национальному вопросу, прочитанный им для делегатов съезда, был встречен «на ура», и весь съезд, где был избран стоявший на позициях большевизма ЦК, прошёл под влиянием Ленина.

И вот на волне эйфории от «латышского» успеха Ленин намерен высечь всех «примиренцев» в партии и даже устроить идейный «мордобой» самому Карлу Каутскому, который действительно высказался в том смысле, что российская партия мертва-де.

Ленин рвётся в бой, но боевой его энтузиазм тех дней был не то чтобы не оправдан, но, всё же, несколько преувеличен. В словах Каутского был свой резон – в германском рейхстаге социал-демократическая фракция насчитывала более сотни депутатов, а в русской Думе их был десяток, да и то не единый в своих действиях.

Но Ленин умел быть оптимистом несмотря ни на что! И ведь вышло по Ленину: через три года «похороненная» Каутским партия совершила социалистическую революцию, а немцы этого сделать так и не сумели.

В эмиграции Ленину часто приходилось иметь дело не с идеальным окружением, нередко – с враждебным окружением, но почти всегда – лишь с выборочно толковым окружением. Что оставалось делать – посылать бестолковых или непонятливых к чёрту?

А с кем работать?

Приходилось работать с теми, которые были. Взять, скажем, помянутого выше Карла Радека…

Вот Ленин уже во время Первой мировой войны пишет Радеку в августе 1915 года из Зёренберга в Берн:

«Дорогой тов. Радек!

Получил Ваше письмо к Wynkoop`у [Д. Вайнкоп, председатель Социал-демократической партии Голландии (партии „трибунистов“). – С.К.] и отсылаю его с первой почтой. Приписываю ему, что надо тотчас браться за работу, если хотеть приготовить декларацию (не говоря уже о новом Коммунистическом манифесте).

Мы дали 1) манифест, 2) резолюции, 3) проект декларации. Давайте же скорее поправки или контрпроекты. Спешите!! Опоздаем!!..»[575]

Как видим, вполне товарищеский тон… Ленин в этом письме с Радеком вполне доверителен:

«Я лично против участия „Нашего Слова“ (меньшевистская газета, издававшаяся в Париже при участии Троцкого. – С.К.), но не стал бы делать из этого ультиматум. Почему против? 1) Это разврат, ибо само „Наше Слово“ не объявило себя самостоятельной, третьей (кроме ЦК и ОК) партией или группой для работы в России…», и т. д.[576]

Суть заключалась в том, что Троцкий в партийной среде изображал из себя стоящего якобы «над схваткой» большевиков (с их ЦК – Центральным Комитетом) и меньшевиков (с их ОК – Организационным Комитетом), но чётко своей позиции, как третьей силы, публично не определял, хотя то и дело поддерживал меньшевиков с Плехановым и будущим антиленинцем Алексинским.

Подобным образом (якобы «ни нашим, ни вашим», а на самом деле – врагам Ленина и России) Троцкий будет вести себя и позже, вспомним его знаменитое и провокационное «Ни войны, ни мира» в начале 1918 года!

Радек в то время работал в германской социал-демократии, боролся против шовинизма и империалистической войны, входил в левую интернационалистскую группу германского-социал-демократа Юлиана Борхардта (1868–1932), и Ленин, явно, конечно, преувеличивая (требуй невозможного, получишь максимум!) заявлял: «Группа Борхардта, если она выступит (вместе с нами или отдельно)… сыграет всемирно-историческую роль».

Зато дальше Ленин в августовском письме Радеку очень жёстко отзывается о Кларе Цеткин, с которой много уже сотрудничал и будет сотрудничать в будущем, особенно – после Октября 1917 года: «А Цеткина и К⁰, имея в руках всё (газеты, журналы, …возможность ездить в Швейцарию и проч.), не сделала за 10 месяцев ничего для объединения международных левых. Это позор!)»[577]

В постскриптуме Ленин не советует Радеку «идти в солдаты» и прибавляет: «Лучше эмигрируйте. Ей-ей, лучше. Работники левые теперь до зарезу нужны…»

Но вот в марте 1916 года Ленин пишет Зиновьеву

«…Составляю тезисы нашего „Antrag“ („Предложения“. – С.К.) к 23/IV о „программе мира“.

Привлечь ли к этой работе Радека? Думаю, что нет. Радек ведёт себя так подло! Я до сих пор (Обещано было 10.II.1916! Дело страдает безбожно. Прямо издевательство) не имею многих экземпляров тезисов и мне противно писать Радеку, раз он хочет склоки…»[578]

Как это понимать?

А так и понимать! Ленин-то не изменился, но и Радек не изменился в том смысле, что не способен на неизменно твёрдую позицию. И Ленин в ноябре 1916 года в огромном письме Инессе Арманд поясняет:

«Об Радеке – о „ссоре“ (???!!!) с Радеком. Я уже имел весной спор с Григорием (Зиновьевым. – С.К.), который совсем не понял тогдашнего политического положения и упрекал меня в разрыве с Циммервальдской левой. Это вздор.

Связь с Циммервальдской левой тоже условная вещь. Во 1-х, Радек не = Циммервальдская левая. Во 2-х, с Радеком не было „разрыва“ вообще, а лишь в определённой сфере. В 3-х, связь с Радеком нелепо понимать так, чтобы нам связывали руки в необходимой теоретической и практической борьбе…»[579]

Ясно, внятно и – что наиболее существенно, верно политически и…

И человечески – тоже!

Если ты, конечно, не «тварь дрожащая», но честный политический вождь будущей революции.

Неясны же здесь для современного читателя, возможно, слова о «Циммервальдской левой»… Подробно на том, что имеется в виду, мы остановимся позже, а пока просто сообщу, что так была названа левая часть международной конференции интернационалистов, которая состоялась в Швейцарии в деревне Циммервальд 5–8 сентября 1915 года…

Приведу ещё один отрывок из того же письма Ленина Арманд, касающийся Радека:

«Радек весьма подло выпер нас из редакции „Vorbote“ (социал-демократический журнал. – С.К.). Радек держит себя в политике как … торгаш, наглый, нахальный, глупый…

Не тут-то было, милейшие поросята! Связать себя в политике я не дам. Хотите воевать? Идите открыто. А роль Радека – исподтишка натравливать молоденьких поросят, а самому прятаться за „Циммервальдскую левую“ – верх подлости. Самый паршивый… (это многоточие вставлено не мной, а самим Лениным вместо слова, и это многоточие весьма красноречиво. – С.К.) …не мог бы подлее торгашествовать, лакействовать и интриговать за спиной»[580].

Да, в выражениях Ленин не стеснялся – он был эмоционален. Но для резкостей были ведь, как правило, и веские причины, несправедливо резким Ленин бывал нечасто как до, так и после революции.

С тем же Радеком приходилось и ругаться и сотрудничать после революции не только Ленину, но позднее и Сталину – тоже мастеру допустимых компромиссов и ещё большему стороннику их, чем Ленин.

А сколько Ленину пришлось помучиться ещё в эмиграции с Троцким!?

Ленин в своих работах называл его «Иудушкой» – куда уж дальше! Однако Троцкий пользовался в революционной среде влиянием: мог навредить, но мог в какой-то момент и поддержать, а его поддержка могла оказаться весомой.

Так как быть с Троцким, когда он может быть полезен? Не Ленину полезен, а делу Ленина полезен, то есть – делу борьбы за освобождение рабочего класса от эксплуатации капиталом, а России – от царизма…

Что ж, приходилось не отталкивать руку Троцкого, а пожимать её, когда она была протянута.

Беспринципность? Политиканство? Двуличие?

Дудки!

Когда ты, находясь в политике, поступаешь в той или иной ситуации тем или иным образом для того, чтобы получить от олигархии «кость» «власти», а с ней – лишний пакет акций, новый особнячок, сытную жратву и питьё, длинноногих красоток на Канарах, катание по всему миру и т. п., это, да! – политиканство и беспринципность.

Но когда ты идёшь на компромисс не в целях личной выгоды, а из соображений тактической политической целесообразности, это – политический талант, это – мудрость.

Политиканство – это искусство продаваться, не терзаясь душевными муками и имея с предательства материальные и финансовые личные дивиденды.

Политика – это, зачастую, искусство возможного!

Ленин и овладел во второй эмиграции этим искусством – не ради личных прибылей, а во имя будущей России.

России без царизма – как минимум, и без эксплуататоров – как максимум.

Тогда же Ленин хорошо освоил и умение текущего, повседневного руководства делами. Выше цитировались – как типичный пример такого умения, ленинские письма Д. М. Котляренко и А. И. Любимову от августа 1910 года. А вот, например, извлечения из написанного между 2 и 25 марта 1916 года письма Ленина, посланного им из Цюриха в Берн Григорию Зиновьеву:

«„Самозащиту“ послал (речь о сборнике статей В. Засулич, А. Потресова, П. Маслова, Н. Жордания и др., изданном в Петрограде в 1916 г. – С.К.).

Согласен, что надо выпускать № 52 (газеты „Социал-Демократ“. – С.К.) и берусь писать статью о задачах конференции (или о „программе мира“)…

Манифест Надя перевела. Пришлю на днях, а Вы шлите в рукописи те статьи и заметки, что Вы пишете для № 52. Приготовим в рукописи, потом сразу сдадим в набор.

Надо сократить статью с рассказом о совещании 5–8.II и вставить ещё заметку… о „Нашем Слове“ вообще…

Пришлите вырезку из „Дня“ о нашей победе в страховых советах (и попросите Каспарова [член Бакинского комитета, жил в Берлине, через него шла нелегальная переписка с Кавказом. – С.К.] проследить за „Новым Временем“ и другими газетами, Абрама [А.А. Сковно, член партии с 1903 г. – С.К.] и др. тоже, чтобы собрать всё и вся об этом).

Очень важно узнать, сказал ли Чхеидзе (глава меньшевистской фракции в IV Думе. – С.К.) в Государственной думе о Циммервальде. Я читал его речь только по „Leipziger Volkszeitung“: там о Циммервальде ни слова… <…>

Составляю тезисы… к 23/IV о „программе мира“. <…>

Почему не ответили, отдали ли Вы в набор мою вставку в тезисы? Вы бы могли сами отдать её в типографию и сами взять оттуда корректуру…

У Гримма (один из лидеров Социал-демократической партии Швейцарии. – С.К.) надо взять Бюллетень № 3 побольше и французский и немецкий и разослать повсюду, между прочим и во все заграничные наши группы…

„Berner Tagwacht“ Вы мне не послали № с резолюцией бременцев и вообще не посылали, а я здесь её не получаю… <…>

P.S. Рыбалка [Л. Юркевич, украинский националист, член ЦК Украинской соц-демокр. Партии, автор журнала „Дзвiн“ („Колокол“). – С.К.] нанёс мне в Женеве визит и сказал, что все дзвиновцы ушли в патриотизм, о чём будет речь в № 6 „Боротьбы“…

Пришлите латышский материал. Как быть с ним? Издавать или как?»[581]

Скучновато читать эти строки, уважаемый читатель?

Пожалуй, да! Особенно – на современный взгляд, когда всё давно стало прошлым, и не всегда понятны тогдашние текущие тревоги и заботы Ленина.

Но очередная прямая цитата «из Ленина» приведена не ради утомления читателя, а, конечно же, с умыслом!

Вдумаемся: это – одно лишь обычное ленинское письмо времён последней его эмиграции… Да и не письмо даже, а извлечения из него – полностью оно занимает в 49-м томе ПСС полторы страницы, и к нему дано десять примечаний!

Итак, рядовое ленинское письмо 10-х годов…

Но это рядовое письмо и есть, по сути, тогдашний портрет Ленина!

Ленина не как мыслителя, не как государственного деятеля – Спасителя России и её Творца, а как профессионального революционера в точном и прямом смысле этого понятия. То есть – человека, сделавшего повседневным делом своей жизни подготовку революционного преобразования общества, подготовку того, что может произойти при его жизни, а может – и после его смерти.

Такая вот профессия была у Ленина.

И он её к 10-м годам ХХ века освоил в совершенстве.

А кроме, так сказать, «рутины» была, конечно, и большая партийная деятельность – идейная, организационная, литературная! Связи с Россией, планирование работы внутри неё, обдумывание планов будущих статей и книг, сбор и обработка подготовительных материалов, затем – сам процесс писания, причём – обычной ручкой, не на компьютере…

И работать приходилось нередко в неживой, застаивающейся, эмигрантской среде. Однако и в этой среде Ленин работал живо и других к тому понуждал, и люди работали.

Да и могло ли быть иначе у Ленина!?

В «Период IV Думы» – скажем так, Ленин много работал как публицист, охватывая широкий спектр тем.

И ниже – немного об этом…

Скажем, в 1913 году была написана короткая, но ёмкая заметка «Развитие рабочих хоров в Германии». Заметка почему-то не увидела свет в реальном масштабе времени и была опубликована лишь в 1954 году в № 6 журнала «Коммунист», и там Ленин приводил очень любопытные цифры!

Оказывается, в 1913 году в Германии насчитывалось сто тысяч рабочих-певцов при общем числе членов рабочих певческих обществ в 165 000 человек! Ещё в 1901 году их было чуть менее 40 000! И пели немецкие рабочие отнюдь не немецкий вариант «Дубинушки»…

И Ленина этот действительно поразительный факт интересовал!

Однако из многих тогдашних ленинских опубликованных статей особо выделю одну: «Дешёвое мясо – для „народа“». Приведу её почти полностью, а почему так, думаю, особой нужды пояснять нет.

Вот эта статья, опубликованная в № 137 «Правды» от 16 июня 1913 года (ПСС, т. 23, с. 293–295):

* * *

«ДЕШЁВОЕ МЯСО – ДЛЯ „НАРОДА“»

Какая злободневная новость! Дешёвое мясо для народа – где? что? как?

В Москве при городских бойнях открыт «фрейбанк», т. е. лавка для продажи дешевого, обезвреженного, условно-годного мяса. Так сообщило «Русское Слово» (московская либерально-буржуазная газета. – С.К.).

Дешевое мясо – это хорошо. Но что это значит: «обезвреженное», «условно годное» мясо? А вот что это значит:

Когда скот поступает на продажу, его осматривает ветеринарный надзор. Больной скот бракуют. Его не позволяют убивать, ибо употребление его в пищу грозит заражением людей различными болезнями. Особенно часто бракуют скот туберкулёзный (чахоточный) и «финнозный» (пузырчатые глисты).

Из общего числа около 450 000 голов скота, проходящего через московские бойни, бракуют, как подозрительных, около 30 000 голов.

Так вот, этот подозрительный, финнозный и туберкулёзный скот обезвреживают варкой около трёх часов в особой камере, под надзором ветеринара. Глисты и туберкулёзные бациллы гибнут от этой варки.

Ну, вероятно, все или почти все совершенно гибнут или почти совершенно гибнут. Получается обезвреженное, вываренное и дешёвое мясо.

«Помереть от него, – говорит, по отзыву „Русского Слова“, народ, – конечно не помрёшь, а чахоткой всё-таки заболеешь или животом намаешься, потому что, известное дело, скотина больная».

От покупателей отбою. Нет. Приезжают рабочие даже из Москвы. Очереди ждут подолгу. В утренней очереди больше женщины – хозяйки, в дневной – рабочие, главным образом строительные.

Вываренное, обезвреженное мясо, от которого не помрёшь, а животом намаешься – это как раз для народа. Настоящее мясо народу не по карману.

Говорят, чем тщательнее ветеринарный надзор, тем больше бракуется мяса. «Таким образом, – заключает „Русское Слово“, – население с двух сторон заинтересовано в тщательности надзора: средние классы в том, чтобы с боен в продажу поступало здоровое мясо; беднота – чтобы больше браковалось скота и чтобы фрейбанк был обеспечен мясом».

Вот в какое культурное и человеколюбивое время мы живём: «с двух сторон» научились «заинтересовывать» население. И какая «свобода» для дешёвого мяса: ведь «фрейбанк» значит по-немецки «свободная лавка».

Культура, свобода, дешевизна продуктов, оживление торговли – всё для народа! Увидите объявление: «общество народных квартир» – знайте, что подвал или чердак будет дешёвый и под врачебным надзором: конечно, не помрёшь, а чахоткой заболеешь.

Увидите вывеску: народная столовая – идите смело. Будет дешёвое вываренное мясо, под надзором прошедшее через бойню…

Говорят, скоро откроют «фрейбанк» – для «народного» хлеба… из травы, обезвреженной, вываренной, приготовленной под ветеринарным, то бишь я хотел сказать: под врачебным надзором.

Культура, свобода, дешевизна продуктов, «оживление» торговли – всё для народа! И население всё больше и больше окажется заинтересовано с двух сторон: богатые – в том, чтобы их мясо было здоровым, а беднота в том, чтобы «фрейбанк» был обеспечен условно годным мясом.

* * *

Как всё это грустно напоминает нынешнюю либеральную «Россиянию» с её «народными» магазинами, где по дешёвке (да и то – не всегда!) торгуют завалью, просроченными или генетически модифицированными продуктами.

Помереть, конечно, не помрёшь, и чахоткой не заболеешь, и даже животом не намаешься, а просто в один «прекрасный» день получишь раковый диагноз, или урода родишь, но это уж – кому как повезёт. Ясно одно – ни московский генерал-губернатор во «фрейбанк» не ходил, ни олигархи и собянинские чиновники в «народных магазинах» не «отовариваются».

Сегодня Ленина обвиняют чуть ли не в геноциде русских, но подобные заявления – даже не гнусность, а глупость, о чём речь ещё будет. А вот в мирное время в стабильной стране кормить народ заведомо больным мясом – это и есть подлинный геноцид царизма по отношению к собственному народу. Это – преступление…

Как, впрочем, преступно и кормить народ потенциально страшными генетически модифицированными продуктами.

Или кто-то что-то на это возразит?

А в качестве дополнительной иллюстрации к статье Ленина приведу отрывок из выступления большевика Бадаева в царской Думе 24 мая 1914 года. Его речь периодически прерывалась призывами председательствующего: «Господа, покорнейше прошу потише: вы мешаете говорить оратору…» Однако «господа» шумели по-прежнему, потому что Бадаев говорил вот что:

– Министерство торговли и промышленности по своим задачам должно было бы ближе всех других министерств стоять к рабочим массам, но кто из вас, господа, сомневается в том, какое министерство ближе стоит к рабочим и ближе всего занято рабочими! Это – министерство внутренних дел и министерство полиции… Нужно правду сказать: министр торговли и промышленности в марте давал объяснения по поводу расстрела ленских рабочих, и тогда он признал, что да, действительно положение на Лене тяжёлое, как экономическое, так и жилищное. Но, господа, это ещё не свидетельствует, что министр стоит близко к рабочим массам: он советовал, предлагал золотопромышленному товариществу улучшить положение рабочих на Лене, но министр потом говорил: «Мой совет так советом и остался, я не могу насильно заставить их прибавить рабочим и улучшить жилищный вопрос». Но, господа, когда расстреливали рабочих на Лене, то не спрашивали министра торговли, а расстреливали лежачих, в спину и пачками…

Говорил Бадаев и так:

– Сделано ли министерством торговли и промышленности для рабочих хотя что-нибудь? В России около 20 миллионов рабочих. Поставило ли министерство торговли и промышленности их в более человеческие условия? В России рабочий зарабатывает от 210 до 255 рублей в год в среднем; в Америке – тысячу рублей и более, а в Германии – в полтора и два раза больше, чем в России…

И так:

– В Англии застрахованы от болезней, инвалидности и старости все рабочие, от безработицы – 18 %, в Германии от несчастных случаев застрахованы все рабочие, от инвалидности и старости – 95 %; в России существует из всех перечисленных видов страхования лишь обеспечение на случай увечий и болезней, но распространяется оно всего на 20 % всех рабочих. На страхование рабочих в Германии тратится 565 миллионов рублей, в Англии – 420 миллионов, в России – всего 60 миллионов. В переводе на душу населения это составляет: в Германии – 8 рублей 70 копеек, в Англии – 9 рублей 30 копеек, а в России – только 36 копеек… В России фабриканты платят на страхование 40 %, а рабочие – 60 %; в Англии же рабочим, получающим до 1 рубля 20 копеек (более 1 рубля 20 копеек, – С.К.), правительство платит 22 %, фабриканты – 33 %, рабочие платят 45 %; получающим от 1 рубля 20 копеек до 1 рубля правительство платит 22 %, фабриканты – 45 %, рабочие – 33 %; получающим от 1 рубля до 70 копеек правительство платит 33 %, фабриканты – 56 %, рабочие – 11 %; получающие же менее 70 копеек рабочие ничего не платят; правительство – 33 % и фабриканты – 67 %…[582]

Тогда это были убойные цифры для царского режима, сегодня эти цифры объективно убийственны для современных защитников царского режима.

Наконец, приведу ещё одно место из выступления Бадаева 24 мая 1914 года:

– Теперь я должен, господа, перейти к нашей так называемой отечественной промышленности… Субсидии сильно увеличены, ассигновано 1 400 тысяч рублей, подачка господам заводчикам против прошлого года увеличена на целых 650 тысяч рублей… Удивительно, господа, что совершается с нашей отечественной промышленностью. Производство всё растёт, и господа машиностроители получают немалые барыши, и всё же не могут жить без поддержки государства, то есть вернее (шум справа) и точнее выражаясь, без поддержки тощего рабочего и крестьянского кармана[583].

Как видим, системное совпадение царской и «новорусской» России налицо, с той разницей, что ельциноидное государство, как правило, поддерживает иностранную промышленность, а если и выделяет средства на отечественную промышленность, то они разворовываются так, что той, прошлой, России, и не снилось!

Российские имущие круги царской России оказывались почти тотально менее дальновидными и намного более жадными, чем их собратья в Европе и Америке. Так же как царь и монархическое крупное дворянство упорно не желали пойти на коренную политическую реформу, российская буржуазия упорно не желала идти на серьёзные социальные реформы, оплаченные из кармана буржуазии (собственно, кроме её и помещичьего кармана их и неоткуда было оплачивать).

К тому же «отечественная» промышленность в царской России почти на две трети принадлежала загранице, а что французским, английским, бельгийским шведским, голландским, датским и германским промышленникам было до нужд русского рабочего!?

В результате социальное противостояние обострялось, и чем бы всё кончилось к тому же 1917 году даже без войны, сказать сегодня не очень-то сложно. Весьма вероятно, что 1917 год и без войны принёс бы новую революцию, но революцию чисто народную – без того запала элитарной «спецоперации», как это произошло в военном феврале 1917 года.

Вскоре начавшаяся война, не сняв противоречий и противостояния, загнала их – до поры, до времени, «под пол»…

Для людей прозорливых – а Ленин был, конечно, из их числа, порохом густо запахло в 1912 году – с началом первой Балканской войны, за которой последовала и вторая Балканская война… Однако угрозу мировой войны искушённые в мировой политике люди – а таких в европейских социал-демократиях хватало, видели и раньше.

Уже на Копенгагенском «кооперативном» конгрессе II Интернационала, прошедшем в 1910 году, вопрос о будущей войне и об отношении к ней организованных трудящихся поднимался. И тогда – не в последнюю очередь благодаря активной позиции Ленина – была вынесена резолюция о голосовании в парламентах против военных кредитов.

Социалистическим партиям рекомендовалось требовать от своих правительств сокращения вооружений и полного разоружения, требовать разбора межгосударственных конфликтов в третейских судах.

Рабочих призвали протестовать против угрозы войны.

В октябре 1912 года началась первая Балканская война между Турцией и странами Балканского союза: Болгарией, Сербией, Черногорией и Грецией, носившая до определённой степени характер национально-освободительной.

Ленин сразу же откликнулся на неё обращением «Ко всем гражданам России», выпущенным отдельной листовкой. В Обращении, поддержавшем идею федеративной Балканской республики, в то же время осуждалась «великая» кадетская идея о завоевании Константинополя, и говорилось:

«Товарищи рабочие и все граждане России!

…Балканский кризис есть одно из звеньев той цепи событий. Которая с начала ХХ века ведёт повсюду к обострению классовых и международных противоречий, к войнам и революциям…

Войны со всеми их бедствиями порождает капитализм, который обостряет борьбу между нациями и превращает рабов капитала в пушечное мясо. Только всемирная социалистическая армия революционного пролетариата в состоянии положить конец этим бойням рабов ради интересов рабовладельцев…

Долой царскую монархию! Да здравствует демократическая республика Российская!

Да здравствует федеративная республика Балканская!

Долой войну, долой капитализм!

Да здравствует социализм, да здравствует международная революционная социал-демократия!»[584]

В связи с Балканской войной Международное социалистическое бюро, членом которого от РСДРП был Ленин, созвало в Базеле Чрезвычайный международный социалистический конгресс II Интернационала, где вопрос об отношении к войне стал основным и единственным. Конгресс занял два дня – 24 и 25 ноября, в нём приняло участие 555 делегатов, в том числе – 6 от РСДРП.

Ленин в Базеле не был – 10 ноября он написал Каменеву: «Возможно, что я не поеду и назначим Вас».

Поехал в Базель действительно Каменев, а представителем от России в комиссии конгресса по выработке манифеста против войны был по согласованию с Лениным избран эсер И. Рубанович.

Конгресс единогласно принял Базельский манифест, который чётко определил назревавшую войну как империалистическую и грабительскую и обвинял в подготовке войны правительства Германии, России, Англии, Франции и Италии.

Упущен был, правда, главный поджигатель войны – Соединённые Штаты, но все остальные были указаны верно.

В Базельском манифесте горячо приветствовались выступления против войны рабочих, особенно – русских, и было заявлено, что эта война «не может быть оправдана ни самомалейшим предлогом какого бы то ни было народного интереса»!

В случае возникновения войны манифест рекомендовал социалистам использовать экономический и политический кризис, вызванный войной, для борьбы за социалистическую революцию[585].

Естественно, Ленин готовился к будущим событиям, но ко всем политическим задачам прибавилась чисто личная – в 1912 году Крупская заболела базедовой болезнью, весной 1913 года её здоровье ухудшилось, и врачи посоветовали ей выехать на несколько месяцев в горы. Ленин всегда был заботлив к родным и близким, очень волновался за жену, и в двадцатых числах апреля они с Крупской перебрались из Кракова в деревушку Поронин, находящуюся рядом с известным горным курортом Закопане.

На пятизвёздочные отели у Ульяновых денег не было (война ещё не началась и кайзер Вильгельм вкупе со своим Генштабом ещё не осыпали Ленина золотом), и они сняли у крестьянки Терезы Скупень домик из двух комнат с кухней и мансардой, заменившей Ленину кабинет[586].

Показательно, что сам Ленин определил эту дачу как «громадную» и писал: «слишком велика»!

Уже устроившись, Ульяновы как всегда списываются с родными в России, и в середине мая 1913 года Ленин сообщает младшей сестре в Вологду:

«Место здесь чудесное. Воздух превосходный – высота около 700 метров. Никакого сравнения с низким местом, немного сырым в Кракове. Газет имеем много, и работать можно…

Деревня – типа почти русского. Соломенные крыши, нищета. Босые бабы и дети… Место у нас некурортное (Закопане – курорт) и потому очень спокойное. Надеюсь, всё же, что при спокойствии и горном воздухе Надя поправится. Жизнь мы здесь повели деревенскую – рано вставать и чуть ли не с петухами ложиться. Дорога каждый день на почту да на вокзал…»[587]

Последняя фраза показывает, что и в деревне жизнь была у Ленина «деревенской» лишь относительно – он и в Поронине много работал, что подтверждает и 23-й том Полного собрания сочинений с десятками статей, написанных в то время: «Капитализм и женский труд», «Буржуазия и мир», «Строительная промышленность и строительные рабочие», «Пробуждение Азии», «Уроки бельгийской стачки», «Из Франции», «Организация масс немецкими католиками», «Об отпусках для рабочих», «Либералы в роли защитников IV думы», и так далее….

Деревня, однако, есть деревня, да ещё и горная… 25 мая 1913 года Крупская писала свекрови в Феодосию:

«…Я уже поправляюсь. Сердцебиения гораздо меньше. Следуя совету доктора, ем за троих, лакаю молоко… Володя очень кипятится, особенно его смущают Кохером (крупный швейцарский хирург, специалист по оперативному лечению базедовой болезни. – С.К.)…

Настоящий отдых теперь только начинается. Была архисутолока с переездом… Погода с сегодняшнего дня собирается расстояться, а то целую неделю не переставая шёл дождь, хотя сырости не было. Сегодня гуляли с Володей часа два, а теперь он один ушёл куда-то в неопределённую часть пространства.

С утра от соседей прибегает к нам чёрный лохматый щенок, и Володя с ним подолгу возится. Жизнь самая дачная…

Тут очень красиво. Хорошо также, что нельзя очень гонять на велосипеде, а то Володя очень злоупотреблял этим спортом и плохо отдыхал, лучше больше гулять…»[588]

Возможность в любой момент уйти одному «куда-то в неопределённую часть пространства» всегда была для Ленина и редкой, и желанной. Подумать ему наедине с собой всегда было о чём, а где думается лучше, как не во время неспешной прогулки? Да ещё и когда атмосфера вокруг в прямом смысле слова чистая, целительная!..

Болезнь Крупской его беспокоила, в том же письме в Феодосию есть и приписочка самого Ленина: «Дорогая мамочка! Крепко обнимаю тебя и шлю всем привет. Мите большое спасибо за письма. Надю уговариваю ехать в Берн. Не хочет. Но теперь она немного поправляется. Твой В.У.»

В Берн ехать, всё же, пришлось, и 23 июля Кохер удачно оперировал Крупскую. Операция шла около трёх часов, без наркоза, но Надежда перенесла операцию мужественно, хотя в первые сутки бредила в сильнейшем жару.

26 июля 1913 года Ленин сообщал об этом матери из Берна уже в Вологду, признаваясь, что «перетрусил изрядно». В том же письме он сетовал:

«Закрытие газеты, в которой я писал, ставит меня в очень критическое положение. Буду искать поусерднее всяких издателей и переводов; трудно очень найти теперь литературную работу»[589].

Речь здесь о «Правде», которую 5 июля 1913 года на номере 151-м закрыли… 13 июля 1913 года она начала выходить уже под названием «Рабочая Правда», но всё равно материальное положение Ульяновых, да ещё и после расходов на сложную операцию, оставляло желать лучшего. Тем более, что Ленин не мог позволить себе уйти в чисто журналистскую или научную работу – партийные дела давно стали для него примерно тем же, что ядро, прикованное к ноге каторжника… С той лишь разницей, что Ленин приковал себя к этому «ядру» по собственной воле и сбегать с добровольной «каторги» намерения не имел.

Владимир Ленин всегда жил скромно – и когда был один, и когда он женился на Надежде Крупской. Ренегат-невозвращенец Валентинов-Вольский (1879–1964) в изданном посмертно – в 1972 году в Париже «Малознакомом Ленине» – книге, увы, мало правдивой, усердно «разоблачает» «мифы» о Ленине, и, в частности, «миф о жизни впроголодь»[590].

Но, если не считать нескольких незначительных «лакировщиков» наоборот, никто о голодающем в эмиграции Ленине никогда не писал. Нет ни слова об этом и в нормативном сталинском кратком курсе «Истории ВКП(б)». Валентинов заявляет, что одним из творцов-де «легенды о бедной жизни Ильича» стала его старшая сестра Анна Ильинична, «утверждавшая, – как пишет Валентинов, – что за границей „во время наших кратких наездов, мы могли всегда установить, что питание его далеко не достаточно“…»

Придётся привести не выдранные «мемуаристом» из контекста, строки, а развёрнутую цитату из предисловия А. И. Ульяновой-Елизаровой к сборнику писем Владимира Ильича к родным издания 1930 года:

«Видны также из писем Владимира Ильича его большая скромность и невзыскательность в жизни, умение довольствоваться малым; в какие бы условия его ни ставила судьба, он всегда пишет, что ни в чём не нуждается, что питается хорошо; и в Сибири, где он жил на полном содержании на одно своё казённое пособие в 8 р. в месяц, и в эмиграции, где при проверке, во время наших кратких наездов, мы могли всегда установить, что питание его далеко не достаточно. Необходимость в его условиях пользоваться дольше, чем обычно, денежной помощью матери вместо того, чтобы помогать ей, всегда тяготила его…»

Не удержусь, и продолжу цитирование:

«Стесняла его необходимость пользоваться при недостаче литературного заработка партийными деньгами…

Из-за этой же экономии старается Владимир Ильич, где можно, пользоваться книгами в библиотеках. На удовольствия он почти ничего не тратит: посещения театров, концертов…, являются такой редкостью, что не могут отражаться на бюджете. Да Владимир Ильич всегда определённо предпочитал этим видам отдыха на обществе, на народе – отдых на природе…»[591]

Надеюсь, теперь всё стало на свои места? Бедная жизнь и скромная жизнь – вещи, всё же, разные…

К тому же Анна Ильинична была женщиной волевой, с «инспекторскими» наклонностями, и её оценка «недостаточности» питания Ленина не очень сообразуется с его собственными оценками.

Но зачем Валентинов так мелко передёргивал факты?

Э-э, в том-то вся и штука!

Предавшему социалистические идеалы, а, значит, – и Ленина, Валентинову, как и всякому предателю, хотелось самооправдаться. А для этого, волей-неволей, надо кусать и страну, которую предал, и человека, которого предал. Иными словами, надо лгать, смешивая правду с ложью.

Валентинов и прочие валентиновы этим и занимаются. Но иногда, к слову, у того же Валентинова прорывается такая фраза, что дорогого стоит – как, например, тогда, когда он сообщает: «Ленин не имел привычки говорить о себе. Уже этим он отличался от подавляющего большинства людей»[592].

Это – правда сквозь зубы, то есть – самая ценная правда… Та, которую не может утаить даже враг.

А ложь Валентинова насчёт того, что в СССР якобы бытовал миф о жизни Ленина впроголодь, опровергается и тем, что, как уже было сказано, ещё в 30-е годы издавались письма Ленина и к родным, и к соратникам. А знакомство с ними свидетельствует лишь о скромной, без излишеств, но отнюдь не бедной жизни Ильича в эмиграции!

Подтверждений тому отыскивается в письмах Ленина и Крупской множество – не ленись только листать том, например, 55-й Полного Собрания Сочинений, где опубликованы письма к родным с 1893 по 1922 год. И очень уж непривычный для многих Ленин смотрит на нас со страниц этих писем – и его собственных, а особенно – писем жены…

Всем известна штампованная формула: «Ничто человеческое ему не чуждо»… Но почему-то в подтексте её всегда имеются в виду те или иные маленькие и не очень маленькие слабости, а то и пороки, которые эта самая формула призвана оправдать. А ведь человеку – если он действительно заслуживает звания человека, должны быть не чужды и в действительности не чужды достоинства. Пороки – это от неразвитости, от гипертрофированного животного, а не человеческого начала. И как раз то, что приведённой выше сомнительной формулой оправдывалось, было Ленину чуждо.

Зато подлинно человеческое ему было, напротив, свойственно! Вот что писала Надежда Константиновна 26 декабря 1913 года в письме – отличном, между прочим, по стилю – из Кракова матери Ленина в Вологду, где тогда жила Мария Александровна:

«Дорогая Марья Александровна, целую вечность не писала Вам. Вообще у меня с письмами последнее время шла какая-то итальянская забастовка! Отчасти виноват Володя. Увлёк меня в партию „прогулистов“. Мы тут шутим, что у нас есть партии „синемистов“ (любителей ходить в синема [кинематограф. – С.К.]), „антисинемистов“ или антисемитов, и партия „прогулистов“, ладящих всегда убежать на прогулку. Володя решительный антисинемист и отчаянный прогулист. Вот и меня вовлекает всё в свою партию, а потом у меня ни на что не хватает времени…»

Всё здесь (как и почти всегда в тех случаях, когда Ленин или Крупская пишут о своей житейской, так сказать, жизни) проникнуто абсолютным душевным здоровьем. Этот здоровый дух натур виден, даже тогда, когда речь в письмах идёт о тех или иных немочах…

Вот и сейчас за беглой зарисовкой Крупской о «партийных» «разногласиях» сразу видны и дружная семья, и готовность к шутке, и умение шутку оценить.

Ленину – сорок три года. Он полон сил, и ещё даже не догадывается, что всего через четыре года он встанет во главе России, а всего-то жить ему осталось какой-то десяток лет.

«Деньки, как нарочно, стоят удивительные, – продолжает Крупская. – Выпал снежок, прямо отлично. Ну, в Кракове что и делать, как не гулять. Культурных развлечений никаких. Раз пошли было в концерт, квартет Бетховена, даже абонемент вскладчину взяли, но на нас почему-то концерт страшную скуку нагнал, хотя одна наша знакомая – великолепная музыкантша (имеется в виду Инесса Арманд. – С.К.), была в восторге. В польский театр ходить не хочется…»

Это может показаться не очень понятным – все создатели казённых «лениниан» хрущёвско-брежневских времён уверяли нас, что Ленин-де был без ума от Бетховена. И, вроде бы, резон у них имелся. Максим Горький вспоминал, что уже в Москве, слушая на квартире первой жены Горького – Екатерины Пешковой, сонаты Бетховена в исполнении Исая Добровейна, Ленин признался:

– Ничего не знаю лучше «Apassionata», готов слушать её каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть, наивной, думаю: вот какие чудеса могут делать люди![593]

Так был Бетховен близок Ленину, или не был?

Думаю, всё же, был. И даже – очень…

Как я понимаю, есть Бетховен, и есть Бетховен.

Часть музыкального наследия практически всех великих композиторов – это сложно построенная музыка для музыкальных гурманов, а Ленин не был гурманом ни в чём, изысков не любил и, более того, – не терпел.

Жил он всегда по материальным возможностям весьма скромно, да и на развитие того, что называется «художественным вкусом», времени у Ленина, профессионального революционера, не было. Он не очень-то жаловал европейские музеи, в том же Лондоне предпочитал картинным галереям богатейшие лондонские публичные библиотеки…

Однако искусство в его наиболее великих и наиболее бесспорных проявлениях он понимал и ощущал глубоко – оттого его и волновал тот Бетховен, который не для знатоков и ценителей, а для всех…

Вернёмся, впрочем, к письму Крупской:

«…Без чего мы прямо голодаем – это без беллетристики. Володя чуть не наизусть выучил Надсона и Некрасова, разрозненный томик Анны Карениной перечитывается в сотый раз. Мы беллетристику нашу (ничтожную часть того, что было в Питере) оставили в Париже, а тут негде достать русской книжки (это в славянском якобы Кракове! – С.К.). Иногда с завистью читаем объявления букинистов о 28 томах Успенского, 10 томах Пушкина и пр. и пр.

Володя что-то стал, как нарочно, большим „беллетристом“. И националист отчаянный. На польских художников его калачом не заманишь, а подобрал, напр., у знакомых выброшенный ими каталог Третьяковской галереи и погружался в него неоднократно.

Все мы здоровы. Володя каждый день берёт холодный душ, ходит гулять, и бессонниц нет у него…

Ваша Надя»[594].

Внимательный читатель увидит за этими строками многое…

Тоска вечных вынужденных скитальцев-изгнанников по Родине, а отсюда – и отчаянность чувств, когда даже Надсона хочется читать и читать, потому что русской книжки не достать, а купить не на что, а Надсон – это русская литература, русская речь… Да ещё и поэтическая, то есть – особенно звучная и выразительная.

Это ведь глубокая, на грани трагедии, драма: Ленин – и вне России!..

Великая натура, великая душа, великий патриот в самом точном и глубоком смысле этого слова, человек, написавший эссе «О национальной гордости великороссов», – вне России.

Великий сын России – вне России. И вынужден, живя вне неё, довольствоваться выброшенным знакомыми каталогом Третьяковки…

Тоска пусть и скрыта, но она есть.

И это – не мелкая тоска.

Приведённое выше письмо Крупской относится к периоду второй эмиграции Ленина после поражения первой русской революции 1905 года. Сестра Ленина Анна Ильинична позднее вспоминала, что первые годы второй эмиграции проходили «очень нудно и тоскливо» и «тяжело переживались Ильичом». Когда осенью 1911 года она навестила брата в Париже, настроение его было тогда «заметно менее жизнерадостным, чем обычно». И однажды во время прогулки Ленин сказал: «Удастся ли ещё дожить до следующей революции»[595].

Прошло полтора года, партия большевиков работала в России всё активнее, а, значит, всё более активно работал и Ленин. Остался в прошлом «парижский» период его деятельности, в разгаре был «краковский»… И из письма Крупской матери Ленина, написанного в канун последнего мирного года Европы, видно, что от былой хандры (относительной конечно, полностью кураж Ленин не терял никогда!) не осталось и следа.

Однако из того же письма видно и то, что Ленин всё более тосковал по России. Это понятно уже по его тогдашнему увлечению безвременно скончавшимся в возрасте 25 лет Надсоном, поэтом талантливым, но по духу Ленину не то чтобы не родственным, но – прямо противоположным.

Надсон – это уныние, рефлексия, раздвоенность души, то есть то, чего у Ленина отродясь не бывало. Тем не менее, в Кракове он Надсоном – и, возможно, не только от безкнижья, – зачитывался.

Кстати, Ленин не мог не знать, что Надсон был похоронен на том же Волковом кладбище Петербурга, где он сам похоронил сестру Ольгу.

Надсон был одним из любимых поэтов старшей сестры Ленина – Анны. Мария Александровна, зная о любви дочери к стихам Надсона, подарила ей томик стихов поэта[596].

И Анну особенно волновали строки:

Надо жить! Вот они роковые слова!

Вот она, роковая задача!

Кто над ней не трудился, тоскуя и плача,

Чья над ней не ломалась от дум голова?

Да, надо было жить – даже тоскуя. Да и не тосковать надо было, а жить, работать – во имя будущей России. Во имя вполне возможного, но, скорее всего, такого ещё далёкого нового Отечества…

Жить и работать вдали от него.

А там, в русских снегах – любимая, «дорогая мамочка», сёстры – старшая и младшая, младший брат.

Там – и могилы отца, брата Александра и сестры Ольги…

Эх!