Глава 26. 1916 год: Ленин в Цюрихе против Джемса в Питере
1915 год прошёл для Ленина в трудах и трудах… Наступил 1916 год, проходивший в тех же трудах…
Впрочем, пока что это была мало видимая внешнему миру работа – соседи Ленина по дому представления не имели о том, что рядом с ними обдумываются, обсуждаются и продумываются вопросы без преувеличения всемирно-исторического значения, а имя их скромно одетого и скромно живущего соседа через два года будет греметь по всему миру.
Жизнь Ленина шла как бы в двух измерениях…
Одно измерение было скромно житейским, как у всех… Ульяновы никогда не руководствовались обывательским: «жизнь есть жизнь», но от «жизни» невозможно было полностью уйти по существенной причине – скромности материальной и финансовой базы… Если бы в распоряжении Ленина действительно было то «золото», которое ему позднее стали приписывать, тогда – конечно… Но никаких «золотых миллионов» не имелось – были скромные тысячи, а то и сотни рублей и франков…
Второе измерение имело мировой, исторический, вселенский размах, но – в отличие от первого, в нём мог жить лишь тот, кто умел не только предвидеть будущее, а готовил его. И хотя сомнения порой не могли не приходить, хотя от «быта» уйти – по скромности средств – было невозможно, Ленин повседневно жил больше в эпохальном будущем, чем в том настоящем, которым пробавлялись обыватели.
Непросто было годами жить при таких психологических «ножницах»: следить за кастрюлей с молоком на кухне и в то же время уникально осмыслять самые острые вопросы социального бытия человечества. С одной стороны – почти полная невозможность значимо влиять на текущий политический процесс, с другой – сознание своего потенциала великого социального реформатора. Плюс – оторванность от России…
Это изнуряло даже такую натуру, как ленинская.
Среди его переписки 1916 года отыскиваются два показательных письма. Первое адресовано большевичке С. Н. Равич («Ольге») (1879–1957) – жене В. А. Карпинского («Минин») (1880–1965), заведующего библиотекой и архивом ЦК РСДРП в Женеве, и написано 3 июня 1916 года:
«Дорогая Ольга! Я Вам должен за библиотеку – проверьте по книжечке – за год плюс за обед (1.50 или около того). Деньги у меня есть и реферат лозаннский покрыл поездку и дал доход.
Большой привет В.К. (В. А. Карпинскому. – С.К.) и salut Вам!
Ваш Ленин»[689]
Долг за библиотеку – это невнесённая плата за пользование богатой партийной библиотекой, основу которой составила библиотека известного издателя социал-демократической литературы Г. А. Куклина (1877–1907). По завещанию Куклина – с 1903 года большевика, библиотека после его смерти была передана партии большевиков.
Второе письмо написано через несколько дней и адресовано Карпинскому и Равич:
«Дорогие друзья! Напрасно Вы поднимаете историю. Ольга даже насильно совала мне деньги в карман (я их оставил на столе, пока она ещё не вставала). Зачем отступать от истины, тов. Ольга? Это нехорошо.
К насилию прибегали Вы, и всякий третейский суд – если Вы решили довести дело до третейского суда между нами – Вас осудит, ей-ей!
Прошлый реферат я взял много денег, этот меньше, но всё же взял сверх нормальных расходов на жизнь. Значит, платить могу и, раз начал, значит должен… Очень прошу не поднимать склоки и судов, не упрямится, раз Вы явно неправы. Деньги посылаю; за обед в ресторане и за библиотеку (после однажды заплаченного месяца за все остальные) ещё не заплачено.
Прилагаю 16 frs и надеюсь, что не будете настаивать на своём, явно несправедливом и неправильном желании.
Salutations cordials („Сердечные приветы“. – С.К.).
Ваш В. Ульянов»[690]
Господи! Сколько шума из-за каких-то 16 франков – примерно 10 рублей! Конечно, тогдашняя николаевская «десятка» примерно равна путинской тысяче рублей, но это ведь – не бог весть какая сумма… И хотя по тогдашним понятиям финансовая щепетильность была, вообще-то, нормой, сюжет с ленинскими 16-ю франками показывает не только действительный уровень достатка заграничных большевиков, но и немалую уже истрёпанность их нервов.
Вот ещё пример «нервов»…
8 апреля 1916 года Крупская пишет в Стокгольм Шляпникову – чуть ли не единственному надёжному связному между Лениным и Россией:
«Дорогой друг! Пришло Ваше письмо от 3 апреля, и немножко отлегло, а то тяжело как-то было читать Ваши раздражённые письма с обещанием уехать в Америку, с готовностью обвинить невесть в чём. Переписка – отвратительная вещь, недоразумения так и нарастают одно за другим… В пропавшем письме я писала подробно, почему нельзя тащить Григория (Зиновьева. – С.К.) ни в Россию, ни в Ваши края. Он очень близко принял к сердцу Ваш упрёк, что он не переехал в Стокгольм. Нельзя разорять редакцию (Центрального Органа „Социал-Демократ“. – С.К.) и вообще заграничную базу…
Иногда Григорию до чёрта надоедает заграничное житьё, и он начинает метаться. А Вы подливаете масла в огонь своими упрёками… Стоял вопрос о переезде всей редакции, но встал вопрос о деньгах, о международном влиянии, о полицейских соображениях. О деньгах ставили японцам прямо вопрос, они сказали: у них нет. В Стокгольме жизнь гораздо дороже; тут Григорий служит в лаборатории, есть библиотеки и, следовательно, возможность хоть кое-что заработать литературно. В ближайшем будущем для всех нас и тут вопрос о заработке встанет очень остро…»[691]
Вряд ли здесь надо что-то особо комментировать – годы эмиграции расшатали нервишки у всех… Пожалуй, надо лишь пояснить, что фраза о «японцах» не означает, что Ленин кроме немцев решил продаться ещё и японцам (которые, к слову, в Первую мировую войну воевали на стороне Антанты)… «Японцами» в своей среде называли Георгия Пятакова и Евгению Бош, потому что они эмигрировали в США через Японию.
Возникали новые проблемы и в далёкой, недоступной для Ленина России… Нелегальные связи с ней были непрочными, легальные – сложными из-за цензуры. Источником информации были, в основном, русские и иностранные газеты… И в целом новости, извлекаемые из них, не очень-то радовали.
Так, в Государственной Думе социал-демократическая фракция сохранилась в лице группы меньшевика Чхеидзе. Но лучше бы она не сохранилась…
Сказать, что в 1916 году Чхеидзе и остальные находились на другом от Ленина полюсе, значит – погрешить против точности. Положительный и отрицательный полюса соединяют, всё же, силовые линии, а большевика Ленина и его оппонентов-меньшевиков не соединяло уже ничто. И правда была в том, что к началу 1917 года сформировались две непримиримые группы, непримиримые прежде всего на уровне их лидеров.
Одна – во главе с Лениным, большевистская. Здесь лидер был очевиден – даже стоящий рядом с Лениным Зиновьев «тянул» не более чем на соратника.
Другая – меньшевистская группа, одного ярко выраженного вождя не имела, и её лидерами были Мартов, Потресов и Чхеидзе…
Между ними, а точнее – якобы между ними, стоял «нефракционный» «межрайонный» Троцкий…
В статье «Фракция Чхеидзе и её роль» Ленин в трёх заключительных абзацах объединил сразу всех:
«Припомните полемику Троцкого и Мартова в „Нашем Слове“ (парижская газета Троцкого. – С.К.) перед выходом последнего из редакции. Мартов упрекал Троцкого, что он до сих пор не знает, пойдёт ли он в решительный момент за Каутским. Троцкий говорил Мартову, что его (то есть, Мартова. – С.К.) роль есть роль „наживки“, „приманки“ революционных рабочих к оппортунистической и шовинистской партии Потресовых, затем ОК и т. д.
Оба спорившие повторяли наши доводы. И оба были правы.
Как ни прячут правду о Чхеидзе и К0, она пробивается наружу. Роль Чхеидзе – заключать компромиссы с Потресовыми, прикрывая почти „левыми“ словами оппортунистическую и шовинистскую политику. А роль Мартова – обелять Чхеидзе»[692].
Примерно в то же время в открытом письме французскому социалисту Борису Суварину, стороннику Троцкого, Ленин писал:
«А Троцкий? Порвав с партией Мартова он продолжает упрекать нас в том, что мы раскольники. Он понемногу двигается влево, но он не говорит нам окончательно, желает ли он единства или раскола по отношению к фракции Чхеидзе. Если завтра наступит мир, у нас послезавтра будут выборы в новую Думу. И немедленно перед нами встаёт вопрос, идём ли мы вместе с Чхеидзе, или против него. Мы против этого союза. Мартов – за. А Троцкий? Неизвестно…»[693]
Во-первых, из всего этого видно, что соглашатели в России тогда пользовались в массах серьёзным влиянием – ведь только меньшевики имели легальный выход на массы. Во-вторых, как видим, в случае окончания войны Ленин был готов вести дело не к немедленному вооружённому восстанию, а к активизации думской деятельности!
И был, конечно, прав…
Быстрый мир – а Россия нуждалась в нём больше, чем другие участницы войны – сохранял бы царизм в том или ином виде, пусть даже в виде конституционной монархии, и революционная ситуация вряд ли наступила бы.
В результате ничего не оставалось бы, как восстанавливать влияние большевиков в массах при помощи выборов и думской трибуны. Иными словами, не политика Ленина обостряла и радикализировала ситуацию в России, а политика самого Николая и царизма.
Но в 1916 году внутренняя ситуация в России ещё не предвещала однозначно быстрых перемен, хотя некие признаки были для царизма и угрожающими. Если в 1915 году в России бастовало полмиллиона человек, то в 1916 году число забастовщиков возросло до миллиона.
В то же время усилилось и сотрудничество лидеров меньшевиков и эсеров с имущими в целях удержания рабочих в рамках экономических требований, ограничиваемых, к тому же, условиями «войны за Отечество». Появился и канал «сотрудничества» «рабочей аристократии» и «рабочих вождей» с капиталом – военно-промышленные комитеты с «рабочими группами».
Военно-промышленные комитеты (ВПК), образованные в конце мая 1915 года 9-м Всероссийским съездом представителей торговли и промышленности имели троякую цель: 1) мобилизовать промышленность на нужды войны при получении максимальной прибыли; 2) добиться политических уступок от царского правительства при сотрудничестве с ним; 3) нейтрализовать и «приручить» рабочее движение.
В июле 1915 года состоялся 1-й съезд ВПК.
Ранее уже упоминалась монография В. Я. Лаверычева «Военный государственно-монополистический капитализм в России», увидевшая свет в 1988 году. Вопросу о борьбе государства и капиталистических монополий России с рабочим классом там посвящена вся 5-я глава.
В частности, В. Я. Лаверычев сообщает, что уже летом 1915 года Московский областной ВПК разработал программу милитаризации фабрично-заводского труда. Говоря проще, промышленники типа П. П. Рябушинского (сегодня его подают как чуть ли не промышленного гения) добивались от правительства такого положения дел, когда бастующим рабочим грозили бы военные суды и петля.
Даже кадеты А. И. Шингарёв и М. С. Аджемов – члены Особого совещания по обороне заявили, что принятие подобного закона, «односторонне регулирующего жизнь, свободу и труд рабочих» политически несвоевременно и «меры угроз и репрессий не достигнут своих целей»[694].
И тогда было принято «соломоново» решение о пополнении ВПК «представителями рабочего класса». В Центральном ВПК, Московском и ряде региональных ВПК были созданы и начали работать так называемые «рабочие группы». Ещё в апреле 1915 года журнал «Промышленность и торговля» задал ориентир, указав, что «развитие деятельности профессиональных союзов рабочих необходимо для установления деловых и практических отношений с ними предпринимателей». 15 августа 1915 года А. И. Путилов на заседании Особого совещания предложил ввести институт цеховых старост…
Всё это были, конечно, благие пожелания. Когда в конце июля 1916 года забастовал Сормовский завод, то в тот же день у ворот появилось 7 рот пехоты, а рабочим было заявлено, что не хотите, мол, работать – пойдёте на фронт… При этом рабочие не отказывались работать, они отказывались работать за полунищенскую зарплату, в то время как прибыли хозяев составляли 50…70 %, а то и 100 % на основной капитал[695].
Выборы в «рабочие группы» ВПК выявили вполне определённую картину. С одной стороны, в Петрограде, например, на всех крупнейших заводах выборщиками были избраны сторонники большевиков. 27 сентября 1915 года на общегородском собрании выборщиков, несмотря на все уговоры меньшевика К. А. Гвоздёва – председателя рабочей группы Центрального ВПК, большинство выборщиков проголосовало за резолюцию большевиков, но соотношение между сторонниками большевиков и сторонниками меньшевиков составило 90 голосов на 81 голос. Почти «50 на 50»…
29 ноября 1915 года меньшевики и эсеры сумели протащить нужное им решение, хотя им удалось обеспечить выборы лишь в 70 комитетах из общего количества 239 областных и местных ВПК[696].
Ленин писал о «гвоздёвщине» и в октябре 1916 года заявлял, что «царизм убедился, что даже при всей помощи со стороны либерального общества, при всём усердии военно-промышленных комитетов, при всём содействии делу умножения снарядов от господ Плехановых, Гвоздёвых, Потресовых, Булкиных, Чиркиных, Чхеидзе…, нельзя добиться большего…»[697]
Булкин и Чиркин (которых читатель должен помнить по V Лондонскому съезду) были рабочими и после Февраля 1917 года стали дрейфовать к большевикам. Но весной 1917 года не кто-то из большевиков – тот же Молотов, бывший в Петрограде, а меньшевик Чхеидзе был избран первым председателем Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и был первым председателем Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета… А меньшевик-ликвидатор Гвоздёв входил в Исполком Петросовета, лишь позднее пересев в кресло последнего министра труда последнего Временного правительства.
Возглавлявший в феврале 1917 года Русское бюро ЦК Молотов тоже был избран в Исполком Петросовета, однако «первую скрипку» массы отдали тогда, всё же, Чхеидзе – буржуазный «пиар» своё дело сделал.
Из уже сказанного видно, что даже в 1916 году партия большевиков не была в глазах даже рабочих единственной представительницей их интересов – меньшевикам многие рабочие ещё доверяли и твёрдо были готовы идти за Лениным прежде всего рабочие крупнейших предприятий России. Это была, правда, гвардия рабочего класса – гвардия и по своей организованности и политическому развитию, и по своей профессиональной квалификации, и по месту в экономике страны.
Подобная тенденция не могла не обнадёживать Ленина, однако особо радужных настроений он, как я понимаю, в 1916 году не испытывал, не утрачивая, впрочем, и боевого настроя. Ниже мы подробно разберём письмо Ленина от 11 марта 1916 года из Цюриха в Стокгольм Шляпникову – главной «связи» Ленина с Россией (см. ПСС. Т. 49, с. 192–196)…
Знание этого письма просто-таки необходимо для понимания как тогдашней ситуации, так и политической жизни партии после Октября 1917 года.
Шляпников был для Ленина в тот момент примерно тем же, чем была для блокадного Ленинграда «Дорога жизни»… Через Шляпникова шла переписка с Россией, от Шляпникова Ленин получал достоверную нелегальную информацию, и поэтому для него было крайне важно иметь в лице Шляпникова твёрдого единомышленника, почему Ленин и предпринял обстоятельный «разбор полётов» лично для Шляпникова…
Начал Ленин так:
«Дорогой друг! По поводу Вашего письма и упоминания в нём ходячего упрёка в моей „неуступчивости“ мне хочется побеседовать с Вами подробнее.
Что касается Джемса, то он никогда не разбирался в политике, всегда стоял против раскола. Прекрасный человек – Джемс, но на эти темы его суждения неверны глубоко.
У нас в России (а теперь и в новом Интернационале) вопрос о расколе основной. Всякая уступчивость здесь была бы преступлением. Я хорошо знаю, как много добрых людей (Джемс, Галёрка [М.С. Ольминский. – С.К.], „питерские друзья“ из интеллигентов) были против раскола думской фракции. Все они были 1000 раз неправы. Раскол был необходим. Раскол с Чхеидзе и К0 и теперь абсолютно необходим. Все колеблющиеся на этот счёт враги пролетариата, с ними нужна неуступчивость…»
Итак, в ситуацию в России вмешался некий таинственный Джемс, который человек прекрасный, но в политике не разбирается, хотя какое-то влияние в партии имеет – иначе Ленин не стал бы тратить на него чернила и место в важном послании…
Кем же был этот Джемс?
Ну, об этом – чуть позже, а пока обращу внимание читателя на то, что позиция Ленина, как видим, уже обеспечила ему даже в своей партии репутацию «неуступчивого», а кое-кто ворчал про себя и о «диктаторстве»…
Оппоненты же честили его «диктатором» в открытую!
Сегодня некоторые «исследователи», выдирая из писем Ленина клочья «цитат», пишут даже о якобы его «интриганстве»… Подобные оценки идут или от непонимания сути тогдашних конфликтов в РСДРП, или от оплаченного стремления навести тень на ясный день.
Вся политическая биография Ленина доказывает его неизменную принципиальность во всех существенных вопросах… Он мог быть не сдержан на язык – что само по себе для интригана не характерно, но он никогда не «ловчил», не «темнил» и не «выгадывал»… Очень рано он увидел верный путь («мы пойдём другим путём») и шёл по нему прямо. А вот многие другие «кривуляли» по тем или иным причинам. Не уклонялся вправо или влево лишь тот, кто шёл за Лениным через все политические дебри так же без колебаний, как люди шли за горьковским Данко…
Увы, таких в руководстве даже РСДРП(б) было до Октября 1917 года не так уж и много. Да и после Октября 1917 года Ленин менее всего был «диктатором» не только по несклонности к подобному поведению, но и потому, что с ним нередко не соглашались собственные соратники (как правило, за редчайшими исключениями, ошибавшиеся)…
Вернёмся, однако, к письму Шляпникову:
«…Все колеблющиеся на этот счёт враги пролетариата, с ними нужна неуступчивость…
Кто же колеблется? Не только Троцкий и К0, но и Юрий + Евг. Б. (они ещё летом „закатывали сцены“ из-за Чхеидзе!!)…
С ними неуступчивость обязательна.
Радек из них лучший; работать вместе с ним было полезно (между прочим и для Циммервальдской левой), и мы работали. Но Радек тоже колеблется. И наша тактика здесь двусторонняя (этого Юрий + Ник. Ив. никак не хотели или не умели понять): с одной стороны, помочь Радеку двинуться влево, объединить всех, кого можно, для Циммервальдской левой. С другой, ни на йоту не допускать колебаний в основном.
Основное – раскол с ОК (Орг. комитет меньшевиков. – С.К.), с Чхеидзе и К0…»
«Юрий» и «Евг. Б.» – это «японцы» Георгий Пятаков и Евгения Бош, а «Ник. Ив.» – Бухарин. После Октября 1917 года Пятаков и Бухарин попортят много крови вначале Ленину, а затем и Сталину, а Бош в итоге уйдёт к Троцкому против Сталина… Пока до этого было далеко, и Ленин разъясняет Шляпникову:
«В России тоже есть разноголосица? О, конечно! Но не наше дело её увеличивать. Пусть Чхеидзе и К0, Троцкий с К0 занимаются (в этом их „профессия“) увеличением разноголосицы, а наше дело – вести свою линию. Плоды такой работы налицо: питерские рабочие во 100 раз лучше питерских интеллигентов (даже „сочувствующих“…)»
За одним этим абзацем – вся драма будущих послеоктябрьских отношений Ленина с разнообразными «сочувствующими» и колеблющимися… Причём далее в письме Ленин разбирает свои споры с Пятаковым, Бош и Бухариным, из чего видно, что он с ними был жёсток, но лоялен к ним («только так и они научатся», «людей надо опровергнуть, разоблачить, дать им время поучиться и подумать, а не ублажать их»)…
Вместе с тем Ленин пишет о Бухарине: «Ник. Ив. занимающийся экономист, и в этом мы его всегда поддерживали. Но он (1) доверчив к сплетням и (2) в политике дьявольски неустойчив…»
Характерна и показательна одна из заключительных фраз письма: «Знаете ли Вы это заграничное бедствие: „выдумывание“ дела для сидящих за границей? Ужасное бедствие».
Что ж, не все способны (а точнее – мало кто способен) не «выдумывать» себе дело, а делать его повседневно – как Ленин. Много званных, да мало избранных! Ленин постоянно пишет: публицистические и политические статьи, политэкономические и экономические труды, а на это способен не каждый.
Главное же – прорвавшаяся у Ленина фраза о «заграничном бедствии» хорошо иллюстрирует всю сложность периода накануне 1917 года…
А тут ещё проблемы с «Джемсом».
Весной 1916 года шла подготовка к Кинтальской конференции, и у Зиновьева возникла идея пригласить на неё Шляпникова, в связи с чем Ленин 4 апреля пишет Зиновьеву из Цюриха в Берн:
«Насчёт Александра (А. Г. Шляпникова. – С.К.) не согласен с Вами… Показывать его на конференции значит губить человека. Это ясно. В Швеции и Норвегии у русского правительства нет шпиков, а здесь тьма. Мартов и К0 разблаговестят…
Спешить тем более нечего, что на Александра повлияет Киевский (Г. Пятаков. – С.К.)… (Ускоренной выпиской Александра Вы ускорите его переход к Бухарину и К0, ибо Александр теперь на взводе, а подождать… Александр будет иметь время подумать и увидать, куда лезут, в какое болото Бухарин и К0)…»[698]
А далее Ленин прибавляет: «Связи получим через примиренца Джемса и т. д. (Джемс, конечно, виноват)…».
Опять «Джемс», которого Ленин поминает и в письме Зиновьеву от 23 июля 1916 года…
В начале октября Ленин в очередной раз пишет Шляпникову о «Джемсе», но то, что он пишет, приобретает некий детективный оттенок:
«Устранение Джемса (об этом устранении убедительно прошу Вас ни единому человеку за границей не говорить ни слова: Вы представить себе не можете, как опасна во всех отношениях заграничная болтовня на эти темы…) – устранение Джемса делает положение критическим и ставит опять на очередь вопрос об общем плане работы…
Самое больное место теперь: слабость связи между нами и руководящими рабочими в России!! Никакой переписки!! Никого, кроме Джемса, а теперь и его нет!! Так нельзя…»[699]
Пожалуй, так действительно, уважаемый читатель, нельзя!! Да кто же он такой – этот непонятный «Джемс»? То он «примиренец», ничего не смыслящий в политике, то – важнейшее звено в партийных связях. И почему о нём ничего не сказано в курсах истории партии?
То-то и оно, что сказано… «Джемс» – это… старшая сестра Ленина, Анна Ильинична Елизарова-Ульянова, а под «устранением Джемса» Ленин имел в виду её арест 26 июля 1916 года…
И такие, оказывается, бывали сюжеты в истории партии… И эта история (не история партии, а история с «Джемсом») показывает, насколько непростой была эта история (не история с «Джемсом», а история партии)…
В завершение сюжета приведу ещё одно место из октябрьского письма Ленина Шляпникову из Цюриха в Стокгольм:
«Ни издания листовок, ни транспорта, ни спевки насчёт прокламаций, ни посылки их проектов и пр. нельзя поставить без правильной конспиративной переписки. В этом гвоздь!
Этого не сделал (тогда не мог, пожалуй) Беленин в первую поездку. Убедите его, Христа ради, что это обязательно надо сделать обязательно во вторую поездку! Обязательно!! Числом связей надо измерять ближайший успех поездки, ей-ей!! (Конечно, личное влияние Беленина ещё важнее, но он не сможет остаться надолго нигде, не губя себя и не вредя делу. Числом связей в каждом городе измеряется успех поездки!!
…Жму крепко руку, тысяча лучших пожеланий Беленину…»[700]
Мастер конспирации, Владимир Ильич применяет здесь остроумный и стандартный для него в партийной переписке приём: говорит в письме Шляпникову о Шляпникове в третьем лице, ибо «Беленин», которого Ленин просит Шляпникова «Христа ради» убедить, это и есть сам агент ЦК Шляпников, одна из партийных кличек которого была «Беленин».
Шляпников собирался в Россию, и Ленин тактично наставлял его и предупреждал о необходимости быть осторожным и во имя себя, и во имя дела – Шляпников, «дорвавшись» до России, вполне мог – и Ленин это понимал – ослабить самоконтроль и увлечься тактикой… А после «устранения» «Джемса» Ленина никак не могло устроить «устранение» ещё и «Беленина»…
С начала 1916 года Ленин, много сил отдавая насущным делам, начал работу и над большим своим трудом «Империализм как высшая стадия капитализма», заказанным ему петроградским издательством «Парус» Максима Горького.
«Империализм…» – вне сомнений, не только в полной мере в очередной раз выявил всю широту и глубину политического гения Ленина, но и стал книгой «на вырост»… Любой мало-мальски стремящийся мыслить современный молодой экономист или политолог, по нынешней антисоветской и антиленинской моде не знакомый с «Империализмом…», взяв его в руки, уже не оторвётся от него, пока не прочтёт от корки до корки.
Не всё потом пошло в мире так, как предполагал тогда Ленин, но даже ленинские ошибки оказались интереснее тривиальной правоты апологетов «либеральной модели» общества.
Не останавливаясь пока на самом «Империализме…», сообщу, что в августе-октябре 1916 года Ленин написал статью «О карикатуре на марксизм», отвечая бездарно запутавшемуся большевику П. Киевскому – под этим псевдонимом скрывался Георгий Пятаков, который вместе с Николаем Бухариным занимал тогда вяло антиленинскую позицию (позднее эти два политических клоуна дружно занимали уже антисталинскую позицию).
После написания «Империализма…» дать в той или иной статье концептуальный экономический анализ было для Ленина парой пустяков… И в антипятаковской статье есть блестящие «экономические» места. Причём они прямо касаются положения нынешней полуколониальной России, например:
«Империализм есть, экономически, монополистический капитализм. Чтобы монополия была полной, надо устранить конкурентов не только с внутреннего рынка, …но и с внешнего, со всего мира. Есть ли экономическая возможность в эру финансового капитала устранить конкуренцию даже в чужом государстве? Конечно, есть: это средство – финансовая зависимость и скупка источников сырья, а затем и всех предприятий конкурента.
Американские тресты есть высшее выражение экономики империализма…
Крупный финансовый капитал одной страны всегда может скупить конкурентов и чужой, политически независимой, страны, и всегда делает это. Экономически это вполне осуществимо. Экономическая „аннексия“ вполне осуществима без политической и постоянно встречается. В литературе об империализме вы встретите на каждом шагу такие, например, указания, что Аргентина есть на деле „торговая колония“ Англии, что Португалия есть на деле „вассал“ Англии и т. п. Это верно: экономическая зависимость от английских банков, задолженность Англии, скупка Англией местных железных дорог, рудников, земель и пр. – всё это делает названные страны „аннексией“ Англии в экономическом смысле, без нарушения политической независимости этих стран…»[701]
Подставьте вместо «Англии» – «Запад», а вместо «Аргентины» и «Португалии» «Россия», и ленинский текст можно принять за написанный не в 10-х годах ХХ века, а в 10-х годах нынешнего, XXI века!
Не так ли?
А теперь – о книге «Империализм как высшая стадия капитализма»… Ленин начал эту, не очень большую по объёму, но фундаментальную по сути, книгу в январе и закончил в июне 1916 года.
Работая над «Высшей стадией…», Владимир Ильич выезжал из Берна в Цюрих для работы в Цюрихской кантональной библиотеке, выписывал книги из других городов[702].
В 27-м томе Полного собрания сочинений эта знаменитая ленинская работа занимает примерно 130 страниц. А подготовительные материалы к ней – так называемые «Тетради по империализму», составили полностью 28-й том в 838 страниц, где текст непосредственно ленинских выписок и конспектов занял 740 страниц!
Иными словами, сами по себе эти «Тетради…» имеют огромную научную ценность, поскольку представляют собой представительный обзор сотен книг, брошюр, диссертаций, журнальных и газетных статей, статистических сборников, изданных в разных странах на разных языках.
«Тетради по империализму» содержат выписки из 148 книг (106 немецких, 23 французских, 17 английских и 2 в русском переводе), и из 232 статей (206 немецких, 13 французских и 13 английских), помещённых в 49 периодических изданиях (34 немецких, 7 французских и 8 английских)[703].
Сегодня хватает сволочи, имеющей наглость когда снисходительно похлопывать Ленина по плечу, когда просто делать из него в разных телешоу шута горохового… Эх, взять бы в руки один лишь увесистый 28-й ленинский том и избить им негодяев в кровь! Весит этот том ровно килограмм, толщину имеет ровно пять сантиметров, так что мало не показалось бы!
А если прибавить к нему в качестве орудия экзекуции ещё и 29-й ленинский том – «Философские тетради» с выписками, конспектами и заметками о различных книгах и статьях по философии (вес почти килограмм, толщина тома четыре с половиной сантиметра), то охоту глумиться над Ильичом можно было бы отбить у всякой шушеры надолго.
Если не навсегда!
В более ранней своей работе – тоже знаменитой и позднее не раз оболганной – «Материализме и эмпириокритицизме», Ленин писал:
«Ни единому… профессору политической экономии, способному давать самые ценные работы в области фактических, специальных исследований, нельзя верить ни в одном слове, раз речь заходит об общей теории политической экономии. Ибо эта последняя – такая же партийная наука в современном обществе, как и гносеология. В общем и целом профессора-экономисты не что иное, как учёные приказчики класса капиталистов…
Задача марксистов… суметь усвоить себе и переработать те завоевания, которые делаются этими „приказчиками“ (вы не сделаете, например, ни шагу в области изучения новых экономических явлений, не пользуясь трудами этих приказчиков), и уметь отсечь их реакционную тенденцию, уметь вести свою линию…»[704]
Как всё это прицельно бьёт уже в нынешних, современных учёных приказчиков класса капиталистов из заокеанских, европейских, россиянских высших «школ экономики» и прочих «респектабельных» «креативных» притонов якобы научной «экономической» «мысли» «постиндустриального общества».
Возвращаясь же к «Империализму…», прибавлю, что интересен не только состав ленинских «Тетрадей по империализму», но даже их названия – первые 15 тетрадей Ленин пометил буквами греческого алфавита, от тетради «б» («альфа») до тетради «п» («омикрон»). Кроме того имеются тетради «Брейлсфорд», «О марксизме и империализме», «Империализм», «Эгельгаф», «Австрийская сельскохозяйственная статистика», «Материалы о Персии» и отдельные записи 1912–1916 годов…
Приведу как пример ленинской въедливости и тщательности самую последнюю запись из последней «греческой» тетради – тетради «омикрон»:
«ИЗРЕЧЕНИЕ СЕН-СИМОНА
„Известно утверждение Сен-Симона, что Франция понесла бы бесконечно меньший ущерб от внезапной смерти тысячи её высших чиновников или членов королевской семьи, чем от смерти тысячи её лучших рабочих – утверждение, из-за которого он был обвинён“ (с. 11 у Эмиля Калера „Вильгельм Вейтлинг“, Цюрих, 1887, № XI „Социал-демократической библиотеки“)
По Энциклопедическому словарю Брокгауза, немецкому, Сен-Симон сказал это не про 1 000, а про 10 000 (NB) – сказал в „Политической притче“, первом выпуске „Организатора“ (1820)»[705]
Вот как работал реальный Ленин, а не те загримированные придурки, которые сегодня сшибают деньжишки детишкам на молочишко, прогуливаясь в людных местах двух русских столиц в «ленинской» кепке на потеху разноязычным социальным идиотам.
САМ термин «империализм» был введён не Лениным – ещё в 1902 году в Лондоне и Нью-Йорке вышел в свет труд английского экономиста Дж. А. Гибсона «Империализм». Но природу и суть империализма верно исследовал впервые именно Ленин. Если говорить кратко, то он уже в начале ХХ века точно определил и показал, что капиталистический строй, доведённый до своего логического завершения, антисоциален. И именно реакционную и только реакционную суть капитализма вдумчивый наблюдатель усмотрит в реальностях XXI века – века завершения развития капитализма.
В своём «Империализме…» Ленин отмечал, что «производство становится общественным, но присвоение остаётся частным». Он цитировал немецкого экономиста Кестнера, который писал, что «в области чисто хозяйственной происходит известная передвижка от торговой деятельности в прежнем смысле к организаторски-спекулятивной», и делал вывод:
«В переводе на человеческий язык это значит: развитие капитализма дошло до того, что хотя товарное производство по-прежнему „царит“, но на деле оно уже подорвано и главные прибыли достаются „гениям“ финансовых проделок. В основе этих проделок и мошенничеств лежит обобществление производства, но гигантский прогресс человечества, доработавшегося до этого обобществления, идёт на пользу…спекулянтам…
Итак, ХХ век – вот поворотный пункт от господства капитала вообще к господству финансового капитала…
Финансовый капитал – такая крупная, можно сказать, решающая сила во всех экономических и во всех международных отношениях, что он способен подчинять себе и в действительности подчиняет даже государства, пользующиеся полнейшей политической независимостью…»[706]
Кто будет отрицать, что это сказано не о сегодняшнем дне человечества? И даже – о завтрашнем, если мир будет оставаться капиталистическим, то есть – обречённым на регресс…
А вот ещё одно рассуждение:
«Какое громадное расширение такой (империалистической. – С.К.) системы стало бы возможным, если бы Китай был подчинён экономическому контролю групп финансистов, „поместителей капитала“, выкачивающих прибыли из величайшего резервуара, который только знал мир, с целью потреблять эти прибыли в Европе…»[707]
Здесь ведь тоже есть над чем подумать современным и китайцам, и не китайцам… Как стоит подумать и над тонко уловленной Лениным склонностью монополий к искусственной задержке научного, технического и технологического развития, к переводу промышленного производства из развитых стран в Азию…
При этом каждый свой тезис Ленин подтверждал фактами и цифрами.
Он сформулировал пять системных признаков империализма, но особенно поразительно то, что он указал на опасность разделения мира на страны-рантье и страны-должники…
Он писал и о всё большем паразитизме империализма, сообщая, например, что в Англии (это сто лет назад!) число рантье достигло миллиона при постоянном понижении процента производительного населения, что «на одни только скачки и охоту за лисицами Англия (естественно – Англия „белой сволочи“. – С.К.) расходует ежегодно 14 миллионов фунтов стерлингов (около 130 млн. рублей)…»
Чтобы масштаб последней цифры был понятнее, сообщу, что годовой бюджет Министерства народного просвещения Российской империи составил в 1913 году 143,1 миллиона рублей.
И такую развесёлую жизнь весьма значительный слой англичан обеспечивал себе не за счёт собственных усилий, а за счёт политического и экономического колониализма… Ленин писал о новом «классе» «лиц, совершенно отделённых от участия в каком бы то ни было предприятии, – лиц, профессией которых является праздность», но он же выявил и ещё более опасную, тупиковую социальную тенденцию…
«Капитализм, – писал Ленин, – выделил теперь горстку (менее одной десятой доли населения земли, при самом „щедром“ и преувеличенном расчёте менее одной пятой) особенно богатых и могущественных государств, которые грабят – простой „стрижкой купонов“ – весь мир. Вывоз капитала даёт доход 8 – 10 миллиардов франков в год… Понятно, что из такой гигантской сверхприбыли (ибо она получается сверх той прибыли, которую капиталисты выжимают из рабочих „своей“ страны) можно подкупать рабочих вождей и верхнюю прослойку рабочей аристократии…
Этот слой обуржуазившихся рабочих, вполне мещанских по своему образу жизни, по размерам заработков, по всему своему миросозерцанию… есть главная социальная опора буржуазии…»[708]
Выше дана вполне современная характеристика социальной и системной сути того, что позднее будет названо «золотым миллиардом».
Для кого-то, живущего на одной планете с Лениным и его товарищами по партии большевиков, было интереснее затравить несчастную лисицу, чем жить для того, чтобы жизнь всех людей – всех, всего человечества – становилась умнее, справедливее, добрее, чтобы каждый мог полностью развить свои способности – кто бульшие, кто меньшие, но – полностью. Но эта преступная праздность ума и души была антагонистична всему настрою разума и души Ленина и его единомышленников.
В мире всегда были и первые – глазеющие на бои гладиаторов, присваивающие себе право «первой ночи», закупающие рабов в «чёрной» Африке и загоняющие на парфорсной охоте лисиц, но были и вторые – восстающие, некорыстные, живущие иным: «Если проиграю, то – лишь себя, если выиграю – выиграет весь народ».
Впрочем, Ленин проигрывать даже себя намерен не был.
Да и не игрой это было, а борьбой и жизнью…
«Империализм…» отнял у Ленина много и сил и времени, а у Крупской опять обострилась болезнь, и в середине европейского июля 1916 года Владимир Ильич и Надежда Константиновна опять уехали в горы – в высокогорное местечко Флюмс неподалёку от Цюриха в «молочный» дом отдыха Чудивизе. Русских там не было никого, и они – как в дни молодости – были полностью предоставлены самим себе.
Пансион был предельно дёшев – пять франков с двоих, а освещение электрическое. Уборка и чистка обуви – на отдыхающих… Уборка лежала на женской части четы Ульяновых, чистка сапог – на мужской, что Ленина даже увлекало…
Публика здесь отдыхала, конечно, самая демократическая, однако, по словам Крупской, «архиаполитичная». В санатории лечился молодой солдат, и Крупская не без юмора писала в воспоминаниях, что «Владимир Ильич ходил вокруг него, как кот около сала, заводил разговор о грабительском характере войны, парень не возражал, но явно не клевало»…
Целыми днями ходили по горам, Ленин лишь вёл небольшую переписку, но серьёзно не работал, зато много размышлял, много беседовал с Крупской о плюсах и минусах швейцарской демократии, о том, какой характер может принять в будущем борьба за социализм в России[709]…
В середине июля из Петрограда пришло сообщение о смерти Марии Александровны… А в конце августа Ульяновы по горной тропинке – иных путей сообщения с ближайшей железнодорожной станцией не было, отправились в Цюрих…
Шёл дождь, но Ленин вдруг увидел белые грибы – зрелище, конечно, не оставляющее равнодушным даже не грибника, а Ленин-то был заядлым грибником! И, как вспоминала Крупская, он «принялся с азартом за их сбор, точно левых циммервальдцев вербовал»… Вымокли, опоздали на поезд и потом два часа ждали следующего, зато грибов набрали целый мешок.
Мелочь, но видно очень уж истощались резервы способности быть спокойным, и любой активной разрядке он был рад уже до азарта. Даже отдых в горах не развеивал раздумий о войне, жизни, смерти, судьбе…
Возвращаясь к европейскому аспекту политической жизни Ленина в 1916 году – последнем полном году второй и последней эмиграции Ленина, скажу, в очередной раз, что европейские дела занимали тогда Ленина даже больше, чем русские проблемы. Точнее, Россия не могла его не волновать – мы это сейчас увидим. Но в реальном масштабе времени он больше был занят тем, что было в пределах его реальных возможностей. А в пределах возможностей была постепенно «левеющая» Европа…
Что же до России, то Ленин ставил перед собой и другими задачу подготовки нового витка работы. Вернувшись в Цюрих, он в октябре 1916 года пишет собирающемуся в Россию Шляпникову:
«Две трети связи, минимум, в каждом городе с руководящими рабочими, т. е. чтобы они писали сами, сами овладели конспиративной перепиской (не боги горшки обжигают), сами приготовили для себя каждый по 1–2 „наследнику“ на случай провала. Не доверять этого интеллигенции, одной, не доверять. Это могут и должны делать руководящие рабочие. Без этого нельзя установить преемственность и цельность работы, а это главное»[710]
Читая это, невольно приходят на ум другие слова – сталинские: «Кадры, овладевшие техникой, решают всё». Однако Россия – это было будущее. Настоящее было в Европе, и в самом конце 1916 года – 17 декабря, Ленин сообщает Инессе Арманд:
«…Я увлечён теперь мыслью об издании листовок по швейцарским делам.
Здесь устроилось нечто вроде кружка левых. Впрочем, это выражение неточно: пока только ряд собраний (вызванных моими тезисами). Участвуют Нобс (гл. редактор органа Швейцарской с.-д. партии „Народное право“, – С.К.), Платтен (член Циммервальдской левой. – С.К.), Мюнценберг (руководитель Швейцарской социал-демократической организации молодёжи. – С.К.), ещё несколько молодых. Беседуем о военной резолюции в связи с задачами левых. Эти беседы сделали для меня особенно наглядным… до чего дьявольски слабы (во всех отношениях) швейцарские левые…»[711]
В какой-то степени эмигрантщина уже затронула, пожалуй, Ленина – он с очень уж повышенным энтузиазмом то и дело сообщает Арманд о своих контрах с всего-то Радеком, о том, что Зиновьев начинает понимать неправоту Радека, Бухарина, Тышки, и т. д., и т. п.
Ленину тесно в швейцарской «клетке», и он ещё не знает, что его «заключение» уже скоро закончится.
Однако что-то в воздухе носится… 18 декабря 1916 года он пишет Арманд: «Получилось сегодня ещё одно письмо из СПб. – в последнее время оттуда заботливо пишут… Настроение. пишут, архиреволюционное…»[712]
А ещё до этого, в октябре 1916 года, отвечая в очередной статье всё тому же «П. Киевскому» – Пятакову, Ленин написал:
«Война забивает и надламывает одних, закаляет и просвещает других, – как и всякий кризис в жизни человека или в истории народов…
Защита отечества есть ложь в его империалистической войне, но вовсе не ложь в демократической и революционной войне…»[713]
В Европе идёт империалистическая война с участием России, но у Ленина – пока ещё, похоже, в подсознании – уже бродит мысль о том, что, возможно, недалёк день, когда он от страстного осуждения лозунга «защиты отечества» перейдёт к ещё более страстному призыву к защите Отечества, но – уже социалистического.
Через год так и будет!
В марте 1916 года Александр Блок написал стихотворение «Коршун»:
Чертя за кругом плавный круг,
Над сонным лугом коршун кружит
И смотрит на пустынный луг, —
В избушке мать над сыном тужит:
«Нб хлеба, нб, нб, грудь соси,
Расти, покорствуй, крест неси».
Идут века, шумит война,
Встаёт мятеж, горят деревни,
А та всё та ж, моя страна,
В красе заплаканной и древней, —
Доколе матери тужить?
Доколе коршуну кружить?
Матери, о которой писал Блок, ближайшие годы принесут много горя, слёз, тоски… Зато её выросший сын всего через два десятка лет будет жить уже в совершенно иной стране. Россия 1896-го и Россия 1916-го года во многом были, конечно, тоже разными странами, но во многом существенном мало чем отличались друг от друга. Россия же 1916 года и Россия 1936-го года отличались друг от друга так же, как заморенная крестьянская лошадка от новенького советского трактора марки ХТЗ, как царский манифест от 17 октября 1905 года о «свободе» от Конституции СССР 1936 года…
Как всё это – могучее, советское, было далеко от жизни Ленина в нейтральной Швейцарии в 1916 году!
И как близко – всего-то два десятка лет…
Но когда в России начались события 1917 года, Ленин рвался на родину не только как русский революционер, желающий поскорее включиться в национальный революционный процесс – он ехал в Россию и как деятель международного социалистического движения. Ленин явно рассчитывал на то, что русская революция, если она будет доведена до стадии пролетарской революции, может стать первым актом общеевропейской социалистической революции!
Собственно, он с этого по возвращении в Россию и начал, бросив с броневика апрельской ночью 1917 года в массы лозунг международной социалистической революции – тот лозунг, которым в 1907 году Плеханов закончил свою речь при открытии V (Лондонского) съезда РСДРП, и который Плеханов же в 1917 году назвал «бредом».
Не «агент германского генштаба» (какая чушь!) ехал в Россию в «пломбированном» вагоне, а создатель «Циммервальдской левой», идеи которой подрывали и германский, и российский, и вообще любой буржуазный милитаризм и заменяли войну двух блоков буржуазии во имя империалистических целей войной вооружённого буржуазией пролетариата против буржуазии.
Летом 1915 года молодой Владимир Маяковский в Куоккале, бродя по тем же, скорее всего, дорожкам, что в своё время и Ленин, записывал в записную книжку строки новой поэмы, названной вначале задиристо «Тринадцатый апостол», но увидевшей свет под ироничным названием «Облако в штанах»…
В законченной в июле 1915 года поэме была и такая строфа:
Где глаз людей обрывается куцый,
главой голодных орд,
в терновом венце революций
грядёт шестнадцатый год…
Как мы сейчас знаем, поэт ошибся всего на год.