Глава 29. Июль 1917-го – пролог Октября
Во второй день работы Съезда Советов на его трибуну вышел Ленин. В повестке дня стояло 12 вопросов, и 4(17) июня Ленин выступил с речью об отношении к Временному правительству[739].
Он сразу взял быка за рога и заявил, что «первый и основной вопрос, это вопрос, где мы присутствуем, – что такое те Советы, которые собрались сейчас на Всероссийский съезд?»
Это был действительно вопрос вопросов, и Ленин тут же пояснил, что «нам рисуют программу буржуазной парламентарной республики и говорят о революционной демократии».
«Но говорят перед кем?» – спрашивал Ленин. Сам же отвечал: «Перед Советами» и продолжал: «А я вас спрашиваю, есть ли такая страна в Европе, буржуазная, демократическая, республиканская, где бы существовало что-нибудь подобное этим Советам?»
Ленин бил в «десятку»!
Он без околичностей определил: «Советы – это учреждение, которое ни в одном обычного типа буржуазно-парламентарном государстве не существует и рядом с буржуазным правительством существовать не может».
– Одно из двух: – говорил Ленин, – или обычное буржуазное правительство, и тогда крестьянские, рабочие, солдатские и прочие Советы не нужны, тогда они будут либо разогнаны теми контрреволюционными генералами, которые армию держат в руках, не обращая внимания на ораторство министра Керенского, или они умрут бесславной смертью. Иного пути нет у этих учреждений, которым нельзя ни идти назад, ни стоять на месте, а можно только существовать, идя вперёд…
Слова Ленина были сущей правдой…
Если Советы – власть, то тогда – вся власть Советам! А если они не власть – зачем тогда огород городить, съезды собирать, речи говорить?
Ленин не был знаком с документами Ставки, а то мог бы процитировать делегатам письмо Верховного Главнокомандующего генерала А. Брусилова, направленное командующим фронтами, где генерал рекомендовал «отбор испытанных и надёжных в смысле дисциплины войск, которые могли бы явиться опорой для власти» и пояснял:
«Несомненно, что с последним выстрелом на фронте всё, что теперь ещё удаётся удержать в окопах, ринется в тыл, и притом с оружием в руках. Эта саранча, способная поглотить всё на своём пути, окончательно погубит и свободу, и все завоевания революции. К этому надо быть готовым так же, как и к надвигающейся гражданской войне…»[740]
Последняя генеральская фраза может быть хорошей иллюстрацией к вопросу: «Кто готовил гражданскую войну – революционер Ленин или царские генералы, вдруг воспылавшие любовью к „свободе и революции“?»
При этом генералы в полном согласии с помещиками, заводчиками, фабрикантами, крупными адвокатами, кадетскими профессорами и т. д. смотрели на народ, на своих же соотечественников, как на саранчу!
Хорошая же «революционная демократия» (от «демос» + «кратос» = «власть народа») могла бы развиться в России под любящим присмотром генералов, «верных союзническим обязательствам» и «революции»…
В речи Ленина были и слова, которые стали легендарными и которые обычно подаются как реплика Ленина с места… Известные рисунки художников Николая Жукова и Евгения Кибрика, где Ленин из зала бросает эти слова, так и называются: «Есть такая партия!»
Не только искусство, но и история нуждается в ярких образах, и в этом смысле рисунки Жукова и Кибрика вполне исторически правдивы. Однако с формально фактической точки зрения оба рисунка изображают картину, на самом деле не бывшую. Ленин произнёс эти слова не из зала, а с трибуны, и не как реплику, а в ходе своего выступления.
Ниже приведена точная развёрнутая цитата из речи Ленина – развёрнутая потому, что знание именно полной цитаты сразу же высвечивает многое в русском 1917 годе в подлинном свете, снимая с Ленина обвинения в «захвате власти».
Вот что сказал Ленин во второй день работы Первого съезда Советов (выделение текста жирным курсивом моё):
«Сейчас целый ряд стран накануне гибели, и те практические меры, которые будто бы так сложны, что их трудно провести, что их надо особо разрабатывать, как говорил предыдущий оратор, гражданин почт и телеграфов (Церетели. – С.К.), – эти меры вполне ясны. Он говорил, что нет в России политической партии, которая выразила бы готовность взять власть целиком на себя. Я отвечаю: „Есть! Ни одна партия от этого отказаться не может, и наша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком“ (аплодисменты, смех). Вы можете смеяться, сколько угодно, но если гражданин министр поставит нас перед этим вопросом рядом с правой партией, то он получит надлежащий ответ. Ни одна партия не может от этого отказываться…»[741]
Что сказал Ленин? Он сказал, что ни одна политическая партия заранее не будет делить возможную власть с другой партией!
Но он ведь был прав!
Не говорят же партия «Единая Россия» или ЛДПР Жириновского, или Республиканская и Демократическая партии США, или лейбористы и консерваторы в Англии перед выборами избирателям: «Вы на 51 % проголосуйте за нас, а на 49 % – за наших оппонентов, чтобы мы могли разделить ответственность с ними»…
Нет, любая политическая партия говорит народу: «Вы поверьте нам, вы проголосуйте только за нас, вам нужна только наша программа».
И этим самым любая политическая партия в любой стране, фактически, заявляет, что она, если ей поверит весь народ или его большинство, готова взять всю полноту власти на себя. Иначе она – не политическая партия, а сборище безответственных болтунов, боящихся единоличной ответственности.
Другое дело, что буржуазные партии действительно боятся ответственности, с одной стороны, а с другой стороны ни одна буржуазная партия не выражает интересы большинства нации, и поэтому голоса – если в стране есть несколько крупных партий – часто разделяются. И буржуазным партиям приходится вступать в коалиции – как меньшевикам и эсерам с кадетами и октябристами в коалиционном Временном правительстве.
Вот, скажем, Церетели… На словах – революционер, на деле – буржуазный соглашатель и развёл турусы на колёсах. А Ленин его тут же и разоблачил, а дальше сказал так:
«Ни одна партия не может от этого отказываться. И в момент, пока существует свобода, в такой момент всякая партия говорит: окажите доверие нам, и мы дадим вам нашу программу.
Наша конференция (Апрельская. – С.К.) 29 апреля эту программу дала. К сожалению, с ней не считаются и ею не руководятся. Видимо требуется популярно пояснить её… Наша программа по отношению к экономическому кризису состоит в том, чтобы немедленно – для этого не нужно никаких оттяжек – потребовать публикации всех тех неслыханных прибылей, достигающих 500–800 процентов, которые капиталисты берут не как капиталисты на свободном рынке, в „чистом“ капитализме, а по военным поставкам. Вот действительно где рабочий контроль необходим и возможен. Вот та мера, которую вы, если называете себя „революционной демократией“, должны осуществить от имени Совета и которая может быть осуществлена с сегодня на завтра…»[742]
Предложение Ленина было легко осуществить технически, но политически это была бы бомба, как политической бомбой стало бы и опубликование тайных договоров царской России с Антантой – тогда ведь народу сразу стало бы понятно, что его ведут на бойню не за «свободу», а за раздел сфер влияния капитала.
Но дальше Ленин сказал и больше:
«Это не социализм. Это – открытие глаз народу на ту настоящую анархию и ту настоящую игру с империализмом, игру с достоянием народа, с сотнями тысяч жизней, которые завтра погибнут… Опубликуйте прибыли господ капиталистов, арестуйте 50 или 100 крупнейших миллионеров. Достаточно продержать их несколько недель, хотя бы на таких же льготных условиях, на каких содержится Николай Романов, с простой целью заставить вскрыть нити, обманные проделки, грязь, корысть… Вот основная причина анархии и разрухи, вот почему мы говорим: коалиционное правительство не изменило ничего, оно прибавило только кучку пышных заявлений – тот же класс остался у власти. Та политика, которая ведётся, не есть политика демократическая…»[743]
Зная развитие ближайших событий – в июле 1917 года, не приходится удивляться тому, что они развивались в русле провокаций власти против Ленина и большевиков.
Ход мысли имущих угадать было несложно.
Ещё чего этот Ленин захотел! Уважаемых граждан, элиту «делового мира» России под замок посадить и требовать от них – ужас какой! – правды об их доходах!
Нет уж!
Пока он со своей партией, к которой – не дай Бог! – прислушается эта голытьба, эта простонародная саранча, действительно не взял в руки ключи от узилищ, надо срочно что-то придумать…
Отсюда и пошли расстрелы мирных демонстраций, сенсационные «разоблачения» Ленина как платного «германского шпиона» и прочая, и прочая, о чём разговор ещё будет.
Пока же – очередная цитата из ленинской речи на Первом съезде Советов:
«Мы хотим единой и нераздельной республики российской с твёрдой властью, но твёрдая власть даётся добровольным согласием народов…
Вы пережили 1905 и 1917 годы, вы знаете, что революция по заказу не делается, что революции в других странах делались кровавым тяжёлым путём восстаний, а в России нет такой группы, нет такого класса, который мог бы сопротивляться власти Советов. В России эта революция возможна, в виде исключения, как революция мирная…»[744]
Почти сразу после этого председатель прервал Ленина: «Ваше время истекло», на что Ленин ответил: «Я через полминуты кончаю…»
Но тут в зале зашумели, требуя продолжать, и председатель сообщил, что президиум предлагает продлить срок речи оратора. Предложение было поставлено на голосование, большинство проголосовало «за», и Ленин ещё говорил и говорил, перейдя к вопросу о мире.
Он сказал:
«Только одна страна в мире сможет сделать шаги к прекращению империалистической войны сейчас, без кровавой революции, только одна страна, и эта страна – Россия. И она остаётся ею до тех пор, пока Совет рабочих и солдатских депутатов существует…
Если бы вы взяли власть в свои руки, если бы власть перешла к революционным организациям для борьбы против капиталистов, тогда трудящиеся иных стран вам поверили бы, тогда вы могли бы предложить мир. Тогда наш мир был бы обеспечен, по крайней мере, со стороны двух народов, которые истекают кровью и дело которых безнадёжно, со стороны Германии и Франции…
Когда вы возьмёте революционную власть, у вас будет революционный путь к миру…»[745]
Это было сказано перед лицом всей России – публично!
То есть, в июне 1917 года Ленин сказал нации в лице делегатов Съезда Советов: возьмите власть здесь, сейчас, мирно, примите нашу программу, и мы все вместе, тут же, без раскачки, начнём строить подлинно демократическую (то есть, народовластную) республику… И сила примера будет такой, что мир не сможет отказаться от предложенного народом России мира.
Это было ещё лишь начало лета 1917 года – можно было за тёплые месяцы что-то восстановить, дружно собрать урожай, в случае отказа Германии от прекращения войны укрепить армию, теперь защищающую народное Отечество…
Да и не отказалась бы Германия от мира, а народ Франции, уже понёсший миллионные потери в мясорубке Вердена, тоже не отказался бы. И это был бы не «похабный» – по определению Ленина же – Брестский мир, который Ленин был вынужден заключить зимой 1918 года в России, окончательно разваленной «временными» за лето и осень 1917 года, а мир «без аннексий и контрибуций», дающий России возможность мирного и свободного вздоха.
Вот что предлагал Ленин России в начале июня 1917 года. Увы, вместо этого Россия поверила летом 1917 года Церетели, Чернову, Керенскому, а они вели её к катастрофе.
И привели.
Преодолевать же последствия катастрофы пришлось Ленину и его партии… А точнее, эти последствия, да ещё и в условиях развязанной «бывшими» гражданской войны, пришлось преодолевать России, не поверившей Ленину вовремя, и преодолевать во главе со всё тем же Лениным.
Грустно всё это, товарищи…
9(22) июня 1917 года Ленин выступил на съезде с речью о войне, где метко заметил: «Говорят, что мы без финансовой поддержки Англии и Франции не обойдёмся. Но поддержка эта „поддерживает“, как веревка поддерживает повешенного».
Ещё до этого – 4(17) июня, он осудил готовящееся наступление на фронте как «продолжение империалистической бойни и гибели сотен тысяч людей»…
Чтобы читатель лучше понимал положение дел, сообщу, что если 7(20) июня 1917 года в Питере бастовало 4 завода, то на следующий день – уже 28 заводов. Причиной стало распоряжение Временного правительства о занятии войсками дачи Дурново и выселении из неё рабочих организаций Выборгской стороны[746].
Кто, спрашивается, провоцировал массы – большевики или «временные» власти?
В результате люди рвались на улицу.
8(21) июня на совещании ЦК, Петроградского комитета с представителями районов, воинских частей, фабрично-заводских комитетов выступил Ленин и, предупредив о необходимости выдержки, предложил провести 10(23) июня массовую мирную демонстрацию протеста.
Эсеро-меньшевистское руководство Съезда Советов добилось, однако, принятия съездом запрета всяких демонстраций на 3 дня.
ЦК тут же дал на места отбой. Сам по себе этот факт показывает, что Ленин ещё надеялся на мирное развитие революции, поскольку лишь большевики усиливали – пусть и не так быстро, как хотелось бы – влияние в народе, а питерские рабочие уже почти поголовно шли за Лениным.
С одной стороны, эсеры и меньшевики попытались обвинить большевиков, и 11(24) июня на объединённом заседании Президиума I Всероссийского съезда Советов, Исполкома Петросовета, Исполкома Совета крестьянских депутатов и бюро всех фракций съезда министр Церетели заявил, что намечавшаяся демонстрация являлась «заговором для низвержения правительства и захвата власти большевиками». Церетели – официально министр «почтовый», а не военный, пригрозил также разоружить рабочих, идущих за большевиками.
Речь Церетели тоже была прямой провокацией – он обвинял большевиков в том, чего у них в июне и в мыслях не ночевало!
Ленин на том заседании отсутствовал – он был вообще против участия в нём, а те большевики, которые участие в объединённом заседании приняли, в знак протеста его окинули.
С другой стороны, эсеро-меньшевистское ядро ЦИКа поняло, что так можно палку и перегнуть, и через два дня провело решение о проведении демонстрации 18 июня (1 июля). Но ЦИК предложил демонстрировать под лозунгом «Доверие Временному правительству!» – на этот день Временное правительство назначило общее наступление на фронте.
14(27) июня в номере 81-м «Правды» Сталин писал:
«Товарищи! Своей попыткой демонстрировать 10 июня мы добились того, что Исполнительный комитет и съезд Советов признали необходимость демонстрации. Вы знаете, должно быть, что съезд Советов назначил на 18 июня всеобщую демонстрацию, объявив заранее свободу лозунгов.
Теперь наша задача – добиться того, чтобы демонстрация в Петрограде 18 июня прошла под нашими революционными лозунгами…»
Ленин был полностью занят подготовкой демонстрации: писал короткие заметки в «Правду», формулировал лозунги, проверял подготовку плакатов и знамён, инструктировал партийных работников и рабочих представителей, составлял телеграммы местным большевистским организациям, беседовал с корреспондентами, готовил ораторов и сам записался на выступление…
В преддверии демонстрации – 16(29) июня, Ленин направил в Стокгольм Заграничному бюро ЦК информационную телеграмму:
«В воскресенье манифестация всей революции. Наши лозунги: долой контрреволюцию; IV Думу; Государственный Совет; империалистов, организующих контрреволюцию. Вся власть Советам. Да здравствует контроль рабочих над производством. Вооружение всего народа. Ни сепаратного мира с Вильгельмом, ни тайных договоров с английским и французским правительствами. Немедленное опубликование Советами действительно справедливых условий мира. Против политики наступлений. Хлеба, мира, свободы»[747].
Тут требуется пояснение…
Под болтовню о «революционной демократии» и «свободе», ни Временное правительство, ни Петросовет не удосужились: 1) официально распустить царскую Думу; 2) официально упразднить царский Государственный Совет и, наконец, 3) провозгласить Россию республикой.
Всё откладывалось «до Учредительного Собрания», то есть, буржуазные «демократы» даже сам республиканский характер будущего строя заранее ставили под сомнение, не исключая возврата к монархии, но уже конституционной.
Ленин всё это и разоблачал.
Зато «германский агент» Ленин, как видим, почему-то не воспользовался удобным случаем, и вместо лозунга о сепаратном мире со своим «шефом» Вильгельмом выдвигал лозунг о недопустимости такого мира… Странным для «иностранного агента» был и лозунг о вооружении всего народа, то есть, прежде всего, рабочих, конечно.
Говоря же серьёзно, содержание приведённой выше телеграммы само по себе опровергает все инсинуации в адрес Ленина.
Но особенно показательным и разоблачительным для якобы «социалистических» оппонентов Ленина было то, что не Председатель ЦИК Съезда Советов Чхеидзе, а всего лишь член ЦИК Ленин выдвигал лозунг «Вся власть Советам!»
Впрочем, всё было понятно – для тех, кто был в состоянии мыслить и понимать.
Для Ленина Советы были органом государственной народной власти, и он требовал как можно скорее отдать им всю полноту единоличной власти, позволяющей начать проводить политику народовластия…
Для Чхеидзе и его подельников возглавляемые ими Советы были не более чем разменной монетой в их стремлении заранее выторговать себе местечко в той буржуазной власти (республиканской или конституционно-монархической), которую, по их прогнозам, должно было учредить в некоем туманном будущем Учредительное собрание.
Накануне дня демонстрации – 17(30) июня 1917 года приболевший от хлопот Ленин пишет в Стокгольм письмо Карлу Радеку, который вошёл в ряды РСДРП(б) и держал связь с европейскими социал-демократами.
Письмо касалось, в основном, проблем Циммервальда, ситуации у шведских левых и т. д., и Ленин писал: «Так или иначе, надо похоронить поганый („гриммовский“: всё же он гриммовский) Циммервальд во что бы то ни стало и основать настоящий III Интернационал только из левых, только против каутскианцев. Лучше маленькая рыбка, чем большой таракан… Простите за краткость: болен…»
Заканчивал же письмо Ленин следующим: «Здесь всего более похоже на канун июньских дней 1848 года. Меньшевики и эсеры всё и вся сдали и сдают кадетам (= Кавеньякам). Qui vivra verra („Поживём – увидим“). Ваш Ленин»[748]
Здесь требуются пояснения…
Упоминая июньские дни 1848 года и Кавеньяков, Ленин имел в виду давние события во Франции, и аналогия с французским 1848 годом, использованная Лениным, была корректной, уместной и зловещей одновременно.
В конце февраля 1848 года во Франции тоже прошла Февральская революция… В результате обострения общественной ситуации 24 февраля король Луи Филипп отрёкся, а 25 февраля Франция была провозглашена республикой – в отличие от «Временных» французы «резину» здесь не тянули.
Но, как и в России, началось в Париже с верхушечного переворота, а продолжилось народным движением. Народ ждал широких реформ в интересах народа. Под руководством левого республиканца Альфонса де Ламартина было сформировано Временное (!) правительство, в которое вошёл и социалист (!!) Луи Блан. Были назначены выборы в Учредительное (!!!) собрание, большинство в котором получили умеренные – либеральные республиканцы.
4 мая 1848 года Учредительное собрание открылось, а 24 июня 1848 года в Париже опять появились баррикады – по решению Учредительного собрания (французского) были закрыты созданные после Февральской революции (французской) национальные мастерские, призванные уменьшить безработицу. Рабочие же (опять-таки – французские) требовали… всего лишь гарантированного права на труд!
И восстали…
Учредительное собрание немедленно наделило военного министра генерала Луи Эжена Кавеньяка (1802–1857) диктаторскими полномочиями и обязало его «навести порядок».
Уличные бои в Париже шли четыре дня, на баррикадах погибли тысячи человек, тысячи человек были расстреляны. Страшный для Элиты социальный эксперимент (французский) либералы утопили в крови.
Развитие событий в 1848 году во Франции так разительно напоминало развитие событий в России в 1917 году, что аналогия Ленина естественным образом приходила в голову любому, знающему историю, а Ленин историю знал.
Маркс сказал о Кавеньяке, что тот олицетворял собой «диктатуру буржуазии при помощи сабли». Высоко же ценимый Лениным русский революционный (без кавычек) демократ (тоже без кавычек) Александр Иванович Герцен (1812–1870) в своей работе «С того берега» писал о тех днях:
«Либералы долго играли, шутили с идеей революции, и дошутились до 24 февраля. Народный ураган указал им, куда они идут и куда ведут других; посмотревши на пропасть, открывшуюся перед их глазами, они побледнели; они увидели, что не только то падает, что они считали за предрассудок, но и всё остальное, что они считали за вечное и истинное (то есть, „священное право“ частной собственности. – С.К.); они до того перепугались, что одни уцепились за падающие стены, а другие остановились на полдороге…
Вот отчего люди, провозглашавшие республику, сделались палачами свободы… Они хотят свободы в известном круге, литературно образованном. За пределами своего умеренного круга они становятся консерваторами…
Либералы всех стран… звали народы на низвержение монархически-феодального устройства во имя равенства, во имя страданий притеснённого неимущего; они радовались, когда одна феодальная подставка падала за другой…
Они опомнились, когда из-за полуразрушенных стен явился – не в книгах, не в парламентской болтовне, не в филантропических разглагольствованиях, а на самом деле – пролетарий, работник с топором и чёрными руками…
Либералы удивились дерзости работника, взяли приступом улицы Парижа, покрыли их трупами и спрятались от брата за штыками осадного положения, спасая цивилизацию и порядок!»
Читаешь это и думаешь – как всё же генетически схожа либеральная и элитарная сволочь всех времён и всех народов – в 1848 году в Париже, в 1917 году в Петрограде, в 1991 году в Москве… Вначале она провоцирует народ, затем его предаёт.
Элита российских либералов образца 1917 года, историю, как и Ленин, знавшая, подыскивала русского Кавеньяка…
Потенциальные же кавеньяки с одобрения близких им по духу крайне «правых» прикидывали – может быть стуит примерять на себя саблю не Луи Кавеньяка, а сразу Наполеона Бонапарта?..
Массы же, хотя историю и не знали, чуяли неладное и волновались, особенно – солдаты. Кое-кто требовал от ЦК РСДРП(б) чуть ли не начала восстания, и лидерам большевиков приходилось их сдерживать.
Не считал возможным выступить и Ленин – через народ не перепрыгнешь, а Питер – не вся Россия…
Другое дело – мощная манифестация, способная выявить силу народа. И 18 июня (1 июля) в Петрограде на Марсовом поле у могил жертв революции состоялась почти полумиллионная мирная демонстрация рабочих и солдат под лозунгами большевиков: «Долой войну!», «Долой десять министров-капиталистов!», «Вся власть Советам!»
То, что питерские народные массы демонстрировали почти исключительно под большевистскими лозунгами, признавал в своей эмигрантской книге даже жандармский генерал Спиридович.
Это, конечно же, лишь ещё более напугало как правых «социалистов», так и крайне «правых» из числа крупных собственников. Именно их не устраивало мирное развитие ситуации, потому что дополнительные политические «очки» набирал только Ленин, и набирал просто говоря правду – на митингах и в своих статьях в «Правде».
Легально действующий Ленин становился всё более опасным, а мирный и достаточно быстрый переход власти в его руки – всё более реальным. Прошедшая в начале июня Петроградская конференция фабрично-заводских комитетов показала, что за большевиками пошло три четверти делегатов.
Здесь было над чем задуматься лидерам российской имущей элиты – всем этим гучковым, терещенкам, коноваловым, рябушинским, бродским…
В тот же день 18 июня (1 июля) 1917 года, когда большевики манифестировали на Марсовом поле, на полях Галиции началось наступление русских войск – вначале успешное, но – лишь в первые дни, да и то потому, что на обеспечение первого успеха были брошены все те резервы, по исчерпании которых наступал крах.
Через полмесяца общее наступление действительно выдохлось, немцы и австрийцы перешли в контрнаступление – тоже не очень успешное. Официальные потери русских войск составили 60 тысяч человек.
Не очень большая цифра потерь объясняется, безусловно, тем, что солдаты не хотели умирать «за дядю», а ведь их вели в огонь именно за чужих «дядь», включая уже и «дядю Сэма»…
Немецкие солдаты тоже, впрочем, уже не горели желанием пасть за кайзера и прибыли Круппа и Сименса.
Пожалуй, небесполезно будет познакомить читателя с позднейшими оценками сути Первой мировой войны для России, которые дал Павел Милюков в своей статье «Моё отношение к последней войне». Статья была приурочена к 10-летней годовщине начала войны и опубликована в редактируемой Милюковым парижской эмигрантской газете «Последние новости».
В 1924 году Милюков однозначно осуждал – постфактум – балканскую политику царизма:
«Опыт 1912 и 1913 гг. (Балканские войны. – С.К.) показал, что балканские государства не соображаются с мнениями и интересами России. Казалось бы, что и России надо подумать о своих интересах независимо от интересов балканских народов… Европейская война, быть может, была неизбежна. Но она не должна была начаться из-за поддержки русского престижа на Балканах…»
Писал Милюков в 1924 году и вот что:
«Я не ожидал, что, так и не собравшись с силами, Россия пошлёт миллионы своих сынов в окопы за чужое дело… Война, которую мы начинали, – это было ясно и тогда – будет вестись не из-за русских интересов»[749].
Хорош «патриот»!
Понимал, что война России не нужна, а глотку драл за войну!
Да и лгал Павел Николаевич, ничего он в 1914 году не понимал, задним умом оказался крепок. Тем не менее, пусть и с иных, чем у Ленина, позиций, Милюков ненужность войны для России в 1924 году признал. А Ленин – со своих позиций – доказывал это же в 1914 году!
Не после драки (точнее – бойни), а до неё…
Милюков и в 1914 году, и в 1917 году смотрел на ситуацию в стране так же, как адмирал Нельсон смотрел в подзорную трубу на то, чего видеть не желал, – прикладывая трубу к выбитому глазу.
А Ленин смотрел на жизнь как горный орёл – сверху и точным взором. И приучал к такому – правде в глаза – взгляду всю Россию.
Хроника русского летнего наступления 1917 года даёт нам порой поразительные факты. Так, на Северном фронте 10(23) июля перешла в наступление 5-я армия. Заняв первую линию окопов, солдаты отказались продвигаться дальше и вернулись на исходные позиции.
9(22) июля войска 10-й армии Западного фронта после исключительно эффективной артиллерийской подготовки пошли в атаку, прошли церемониальным маршем две-три линии окопов, сняли с немецких орудий прицелы и… опять-таки вернулись в свои окопы[750].
Это ведь тоже была своего рода демонстрация – как демонстрация немцам своей готовности защитить революцию, если потребуется, так и демонстрация российским имущим готовности вообще покинуть окопы и церемониальным маршем пойти на Питер – вышибать из кресел «министров-капиталистов»…
В целом же действовал комплекс разноречивых факторов. Скажем, «правые» обвиняли в провале наступления исключительно пропаганду большевиков, однако я, не тратя места на опровержение этой лжи, отошлю читателя к четырём августовским статьям Сталина по теме: «Правда о нашем поражении на фронте», «О причинах июльского поражения на фронте», «Кто же виноват в поражении на фронте?» и «Союз жёлтых» (см. т. 3 Сочинений).
Из сталинских статей, полных ссылок на отнюдь не большевистские источники, следовало, что поражение планировали с далеко идущими целями, а именно: в рамках подготовки военной диктатуры.
Хитрый и подлый замысел был здесь в том, что те или иные русские успехи или неудачи на Восточном фронте не меняли общей картины войны – в европейской игре уже разыгрывались «американские» козыри, и исход войны решал миллион с лишним заокеанских «миротворцев», прибывающих на Западный фронт. А вот революционные карты из «российской» колоды надо было убрать как можно скорее, пока они окончательно не оказались в руках у Ленина. Наиболее же просто это было сделать, установив режим военной диктатуры.
А установить его можно было лишь на фоне обвинений большевиков в развале фронта, зачем «правым» и требовались как летнее наступление, так и его громкий провал.
Вообще-то, интересный это сюжет – не почему провалилось летнее наступление 1917 года (его конечный провал программировали все три года войны), а почему оно провалилось так, как оно провалилось?..
Но это уже, как говорится, другая история.
Фронт фронтом, а основная жизнь страны – это, всё же, жизнь тыла. 21 июня (4 июля) в Петрограде собралась третья Всероссийская конференция профессиональных союзов – первая в российской истории легальная…
211 делегатов представляли 1 400 000 организованных рабочих. Делегатов-большевиков было 73, то есть, как и на Съезде Советов – абсолютное меньшинство. Ленин, хотя и разболелся, руководил работой большевистской фракции, опубликовал в «Правде» статью о необходимости создания профсоюза сельских рабочих.
Профсоюзы, однако, были пока под влиянием меньшевиков, и предлагаемые Лениным резолюции не прошли – конференция склонялась к «нейтральности». В решительные дни «нейтральность» лишь синоним соглашательства, а на смирных воду возят…
Так что профсоюзам тоже предстояло «леветь».
На следующий день после закрытия конференции – 29 июня (12 июля), Ленин публикует в «Правде» статью «Фразы и факты», где пишет:
«Министр Скобелев опубликовал обращение ко всем рабочим России… Во имя „нашего“ (так и сказано: нашего) социалистического идеала, рабочим проповедуются „примирительные камеры“ и строго осуждаются всякие „самочинные“ действия.
Вот как хорошо поёт министр почти социалист меньшевик Скобелев:
„Вы (рабочие) имеете полное право возмущаться происходившим во время войны обогащением имущих классов. Царское правительство растратило миллиарды народных денег. Правительство революции должно возвратить их в народную казну“.
Хорошо поёт… где-то сядет!
Обращение г-на Скобелева опубликовано 28 июня. Коалиционное правительство образовано 6 мая. И за всё это время, когда разруха и катастрофа неслыханной тяжести надвигается на страну семимильными шагами, ни одного серьёзного шага против капиталистов, „миллиарды“ наживших, правительство не сделало! Чтобы „возвратить в народную казну“ эти миллиарды, надо было 7 мая издать закон об отмене торговой и банковской тайны и о немедленном осуществлении контроля над банками и синдикатами, ибо иначе не только „возвратить“, но и найти эти миллиарды не-воз-мож-но»[751].
Читая это, рабочие не могли не задумываться – с меньшевиками ли найдут они свою долю, со скобелевыми ли им по пути, или, всё же, с Лениным будет надёжнее? (Замечу в скобках, что здесь есть над чем подумать и рабочим нынешней Российской Федерации. Ведь и сегодня возвратить миллиарды, а точнее – десятки и сотни миллиардов, в народную казну можно в один день – приняв соответствующие законы, но для этого нужна «красная» Дума!).
Летнее наступление на фронте закончилось провалом, стихийные волнения в тылу масс нарастали…
А что же Ленин?
А Ленин, которого уже без малого сто лет либеральная сволочь обвиняет в подготовке «захвата власти» в июле 1917 года, уехал… отдыхать. События и дурость соотечественников могли «достать» кого-угодно – даже Ленина, и он решил хоть немного передохнуть.
Сделано было с момента возвращения на Родину немало, сказано – тоже, и теперь надо было ждать новых неизбежных событий, накопив для них силы.
29 июня (12 июля) 1917 года Владимир Ильич вместе с Марией Ильиничной (Крупская была занята в Питере) уезжает на дачу В. Д. Бонч-Бруевича в деревню Нейвола около станции Мустамяки (ныне Рощинский район Ленинградской области). Одиночество всегда было для него редкой роскошью, и «подлечиться тишиной» стоило, потому что он просто заболевал.
К слову, в письме Арманд ещё из Цюриха – 7 февраля 1917 года, Ленин признавался: «Вчера было собрание (я устаю от собраний; нервы швах, головные боли; ушёл до конца)…» А тут – три месяца непрерывно на людях!
Как и всегда, отдых был относительным, и в Нейвола Ленин написал несколько статей, в том числе – «На что могли рассчитывать кадеты, уходя из правительства?»
Дело в том, что 2(15) июля после получения первых сведений о провале наступления, кадетские министры Шингарев, Мануилов и Шаховской вышли из состава коалиционного Временного правительства. Официальным поводом были споры об отношении к декларации украинской Центральной Рады. Фактически же кадеты решили надавить на «социалистов», чтобы вырвать у них согласие на разоружение рабочей Красной гвардии, вывод из Петрограда большевизированных войск и запрет партии большевиков.
Это была уже открытая провокация. Причём в свете ухода кадетов становилось окончательно ясно, что провал наступления был выгоден именно «правым» – они теперь могли свалить всё на большевиков и под шумок с ними разделаться.
В качестве нелирического отступления – несколько слов о ситуации с Украиной.
В апреле 1917 года на Всеукраинском национальном конгрессе была образована Украинская Центральная Рада («Рада» – «Совет») во главе с националистическим историком М. С. Грушевским (1866–1934). (Грушевский позднее эмигрировал, но в 1924 году вернулся в СССР и, хотя и остался националистом, умер академиком АН УССР).
Заместителем Грушевского стал писатель В. К. Винниченко, известный нам по критической оценке его Лениным не как политика, а как литератора, будущий председатель украинской Директории 1918-19 года. Вошёл в состав Рады и Симон Петлюра – будущий командующий войсками Директории.
Отношение к интересам украинского народа вся эта компания имела не большее, чем имеет к ним нынешняя киевская камарилья 2015 года во главе с Порошенко. Отличие было лишь в том, что сейчас за ниточки «националистический» Киев дёргает Вашингтон, а тогда ниточки были в руках у Берлина и Вены…
30 января 1917 года, ещё из Швейцарии, Ленин писал Арманд:
«У нас было недавно двое бежавших пленных… Немцы составляют лагеря по нациям и всеми силами откалывают их от России; украинцам подослали ловких лекторов из Галиции. Результаты? Только-де 2 000 были за „самостийность“ (самостоятельность в смысле более автономии, чем сепарации) после месячных усилий агитаторов!! Остальные-де впадали в ярость при мысли об отделении от России…
Факт знаменательный! Не верить нельзя. 27 000 – число большое. Год – срок большой. Условия для галицийской пропаганды – архиблагоприятные. И всё же близость к великоруссам брала верх! Отсюда не вытекает, конечно, нимало неверность „свободы отделения“. Напротив. Но отсюда вытекает, что, авось, от „австрийского типа“ развития судьба Россию избавит»[752].
Это был взгляд классовый, но классовый взгляд патриота единой и неделимой России! В 1917 году уже было ясно, что «лоскутная» Австро-Венгерская империя обречена на распад, но для России Ленин такого варианта не желал, а, напротив, исходил из того, что его следует избежать.
15(28) июня 1917 года Ленин уже в Петрограде опубликовал в «Правде» небольшую, но ёмкую статью «Украина», где проводил ту же линию. Цитируя «универсал» Центральной Рады об устроении Украины, где говорилось о том, что Украина «не отделяясь от России», требует особых прав, Ленин резюмировал:
«Ни один демократ, не говоря уже о социалисте, не решится отрицать полнейшей законности украинских требований. Ни один демократ не может также отрицать права Украины на свободное отделение от России: именно безоговорочное признание этого права одно лишь и даёт возможность агитировать за вольный союз украинцев и великороссов, за добровольное соединение в одно государство двух народов…
Мы не сторонники мелких государств. Мы за теснейший союз, но именно для того, чтобы этот союз был добровольным, русский рабочий, не доверяя ни на минуту ни буржуазии русской, ни буржуазии украинской, стоит сейчас за право отделения украинцев, не навязывая им свой дружбы, а завоёвывая её отношением как к равному, как к союзнику и брату в борьбе за социализм»[753].
Это был подход, прямо противоположный кадетскому и «керенскому». Ленин признавал право Украины отделиться от России, но лишь для того, чтобы протянуть руку Украине во имя прочного государственного объединения.
Это была та же линия, которую он проводил в дискуссиях с Арманд… Поскольку женщина была в тогдашнем обществе юридически неравноправна с мужчиной, Ленин стоял за свободу развода. Но при этом он не только не призывал женщин по получении такого права тут же начать поголовно разводиться, но был, напротив, сторонником прочного равноправного брака.
Под давлением буржуазного Петрограда буржуазный Киев согласился отложить вопрос об автономии до Учредительного собрания. Но что показательно – как только в Петрограде произошла Октябрьская революция, Центральная Рада, готовая войти в буржуазную Всероссийскую парламентскую республику, тут же объявила себя верховным органом отдельной «Украинской Народной Республики» – УНР, и заняла крайне враждебную позицию по отношению к Советской России.
А кадет Милюков, в 1917 году выступавший за «единую и неделимую Россию», находясь в 1918 году на Украине, оккупированной немцами, вкупе с украинскими националистами пытался науськивать немцев на Республику Советов.
Но это так, к слову.
Возвращаясь же в июльский Петроград 1917 года, мы находим здесь возмущённый 1-й пулемётный полк. Стоявший на Выборгской стороне, в рабочем районе, он утром 3(16) июля решил выступить с требованием свержения Временного правительства силой оружия.
Крупская, которая сотрудничала с культурно-просветительной комиссией пулемётчиков «сговорилась, – как она пишет, – собраться в понедельник для обсуждения некоторых вопросов культурной работы», но из полка никто не пришёл, и Надежда Константиновна двинулась во дворец Кшесинской, нагнав полк по пути на Сампсониевском проспекте.
Ей запомнилась такая сцена. С тротуара навстречу строю сошёл старый рабочий и, поклонившись в пояс, громко сказал: «Уж постойте, братцы, за рабочий народ!»
Такое не придумаешь – Крупская явно описывала виденное. В «доме» же Кшесинской – штабе большевиков, ей запомнились тогда Сталин и Лашевич. Пулемётчики, подойдя к дворцу Кшесинской, отдали честь и двинулись к себе на Выборгскую – строить баррикады.
А к дворцу подходили другие части и рабочие…
В 4 часа дня было созвано заседание ЦК, на котором решили от выступления воздержаться. Это решение поддержала и проходившая в те дни вторая Петроградская общегородская конференция большевиков.
События июльских дней через восприятие руководства большевиков весьма подробно описал Сталин 27 июля (9 августа) 1917 года в отчётном докладе ЦК на VI съезде РСДРП. Сталин сказал тогда:
– 3 июля. 3 часа дня. Заседает Петроградская общегородская конференция нашей партии. Обсуждается безобиднейший вопрос о муниципальных выборах. Появляются два представителя одного из полков гарнизона и вносят внеочередное заявление о том, что ту них «решено выступить сегодня вечером», что они «не могут больше молча терпеть, как полк за полком раскассируются на фронте», что они «уже разослали своих делегатов по заводам и полкам» с предложением присоединиться к выступлению. В ответ на это представитель президиума конференции товарищ Володарский заявляет, что «у партии имеется решение не выступать, что партийные члены данного полка не смеют нарушать постановление партии»[754]
Из дальнейшего рассказа Сталина (а он ведь говорил это, во-первых, на закрытом собрании, а, во-вторых, говорил аудитории, среди которой были и участники событий) непреложно следовало, что выступление масс оказалось для руководства РСДРП(б) неожиданным. Исходный импульс дали то ли начавшийся разброд на фронте, то ли намерение властей удалить ненадёжные части из столицы, то ли – умелые провокации «правых», а скорее всего – всё вместе.
В частности, на страницах истории лета 1917 года мелькает имя Сергея Багдатьева, очень тогда активного большевика, причём в критические моменты – активного до подстрекательства и игнорирующего указания ЦК. Правда, в данном случае всё, возможно, объясняется горячей южной кровью тридцатилетнего Багдатьева – на самом деле Саркиса Багдатьяна (1887–1940). Зато весьма подозрительно выглядят действия некоего прапорщика Семашко – однофамильца будущего советского наркома…
Впрочем, на страницы писаной истории далеко не всегда попадают те, кто так или иначе влиял на её ход. Скажем, в источниках попадаются сведения и о том, что 1-й пулемётный полк находился также под влиянием анархистов, а уж анархизм и провокация – родные брат и сестра!
Надо учесть и то, что в исторических монографиях, учебниках и мемуарах, всё выглядит иначе, чем это происходило в реальности. Революция – время бурное, а после коллизии с «Тулоном» Бонапарта, быстро ставшего из артиллерийского капитана генералом, любая революция – это ещё и время надежд для разного рода поручиков и капитанов, как в форме, так и без оной…
В курсах истории КПСС Ленин образца июля 1917 года подан как непререкаемый вождь масс, а в реальном масштабе времени он едва успевал справляться с потоком стихийной активности масс (нередко провоцируемых на активность), с «инициативами» ответственных, полу-ответственных, а то и рядовых партийных функционеров. Тот же «синдром Багдатьева», который «делал революцию» на свой лад, не очень-то считаясь с Лениным и ЦК, вполне показателен.
Не реагировать на происходящее ЦК партии не мог – иначе партия утратила бы непросто наработанный авторитет у рабочих и солдат.
Но как реагировать?
Послали в Мустамяки за Лениным.
Впрочем, заранее было ясно, что разжигать страсти ещё больше, значит пойти на поводу у не очень-то понятных событий.
Крупская пишет: «Я помню, как долго лежал на диване в Выборгской управе т. Лашевич (член ПК и Военной организации. – С.К.), который вёл работу в этом полку, и смотрел в потолок, прежде чем выйти к пулемётчикам, уговаривать их прекратить выступление. Трудненько ему это было, но таково было постановление Центрального Комитета»[755].
Повторяю: такое не придумаешь!
3 июля (по старому стилю) 1917 года поэт Александр Блок записал в дневнике:
«…на улице говорят: Долой Временное правительство, хвалят Ленина. Через Николаевский мост идут рабочие и Финляндский полк под командой офицеров, с плакатами: „Долой Временное правительство. Стреляют (будто бы пулемёты). Также идёт Московский полк и пулемётная рота… Я слышу где-то далеко ура. На дворе – тоскливые обрывки сплетен прислуг. Не спит город…“[756]
Да, не спал Питер, не спал Исполком Петросовета, где Чхеидзе грозил большевикам, не спал дворец Кшесинской…
Не спал и Ленин, торопившийся в столицу…
Если вспомнить, как в октябре 1917 года он буквально тянул колеблющихся за шиворот к восстанию – когда ситуация созрела, то отсутствие Ленина в решительный момент в Петрограде само по себе доказывает не просто лживость, а глупость обвинений в его адрес относительно подготовки восстания в июле 1917 года. Тем не менее, в прямом сговоре с правительством, ЦИК объявил происходящее „большевистским заговором“.
Утром 4 июля в меньшевистских „Известиях ЦИК“ на первой странице было крупно набрано воззвание Исполкома, а на третьей странице среди хроники затерялось извещение в три строки „от Вр. Правительства“ о том, что „манифестации воспрещаются“[757].
Исходные условия для провокации были состряпаны.
Возвратившись в Петроград утром 4(17) июля, Ленин сразу взял ситуацию под контроль – настолько, насколько это было возможно хотя бы в стенах особняка Кшесинской. Заводы и фабрики бастовали, из Кронштадта прибыли матросы, от большевиков требовали выступления. К дворцу Кшесинской подходили и подходили демонстрации.
Этот, ставший знаменитым в истории особняк был, к слову, удобно расположен с „политической“ точки зрения. Рядом – Петропавловская крепость, и тут же – цирк „Модерн“ с его огромным залом, подходящим для митингов. Неподалёку военные казармы и крупные предприятия Выборгского района.
Авантюрист мог бы и соблазниться, но Ленин авантюристом не был. К слову, авантюристом тогда проявил себя кронштадтский мичман Фёдор Ильин (Раскольников) – будущий активный троцкист, будущий автор трагедии „Робеспьер“, будущий дипломат-невозвращенец и „обличитель“ Сталина…
По ряду воспоминаний за выступление стояли руководители „Военки“ Николай Подвойский и Владимир Невский, член ЦК Ивар Смилга, а латыш Мартын Лацис даже упрекнул лидеров в том, что они-де выполняют в массах роль „пожарных“…
Обстановка была действительно такой, что можно было потерять голову. Скажем, Павел Милюков описал её в воспоминаниях весьма сочно:
„…от дома Кшесинской и из других мест военные отряды и народные толпы днём и ночью в течение этих трёх дней 3–5 июля шли к Таврическому дворцу, где заседал Совет (эсеро-меньшевистский ЦИК. – С.К.). Иногда толпа требовала выхода министров наружу. Церетели хотели арестовать, но не нашли. Чернова застигли на крыльце, и какой-то рослый рабочий исступлённо кричал ему, поднося кулак к носу: „Принимай, сукин сын, власть, коли дают“…“[758]
Ничего не скажешь – сцена колоритная! Прямо не Петроград 1917 года, а Запорожская Сечь времён Тараса Бульбы…
Не обошёлся, впрочем, Милюков и без порции клеветы на Ленина, написав: „3 июля вечером Ленин уже занял свой знаменитый балкон в доме Кшесинской и приветствовал солдат, давая им указания“[759]
В действительности же Ленин выступал не вечером 3 июля – он тогда только ехал в Питер, а днём 4 июля, и не перед солдатами, а перед балтийскими матросами, и не давал с балкона дворца „указания“, а публично призвал народ „к выдержке, стойкости и бдительности“.
Большевиками было предложено провести мирную демонстрацию, и по проспектам столицы двинулось полумиллионное шествие. Да, среди демонстрантов было много вооружённых людей – ведь тысячи матросов прибыли из Кронштадта с винтовками, как и вышедшие из казарм солдаты. Но, образно, говоря, в дула винтовок были воткнуты цветы.
Что же касается слов Ильича, обращённых к соратникам, то бывший член „Военки“ – Военной организации РСДРП(б) Михаил Кедров вспоминал, что идя на исторический балкон для выступления перед матросами, приведёнными Раскольниковым, Ленин сердито бросил членам „Военки“: „Бить вас всех надо“![760]
Когда всё уже закончилось – в конце июля, в начале августа 1917 года, Ленин в ряде статей, опубликованных в „Листке Правды“, в газете „Рабочий и Солдат“, подробно ответил на обвинения в адрес большевиков. Могу порекомендовать читателю его, например, статьи „Где власть и где контрреволюция?“ (ПСС, т. 32, с. 410–417), „Злословие и факты“ (ПСС, т. 32, с. 419, 420), „Ответ“ (ПСС, т. 34, с. 21–32)…
Последняя статья начиналась так:
„В газетах от 22 июля напечатано сообщение „от прокурора Петроградской судебной палаты“ о расследовании событий 3–5 июля и о привлечении к суду, за измену и за организацию вооружённого восстания, меня вместе с рядом других большевиков…
Очевидно, что появившиеся в печати документы, особенно, если они появились во враждебной большевикам прессе, должны были прежде всего быть тщательно собраны, сведены вместе и проанализированы прокурором. Но „республиканский“ прокурор, проводящий политику „социалистического“ министра Церетели, именно этой своей, самой основной обязанности не пожелал выполнить!“[761]
Анализом сообщений „правой“ прессы занялся сам Ленин, и из этого анализа вытекал несомненный факт: лидеры большевиков не только не призывали к восстанию, но заняли прямо противоположную позицию. Ленин писал:
„До какой степени глупа сказка прокурора об „организации вооружённого восстания“, видно из следующего: никто не оспаривает, что 4-го июля из находящихся на улицах Петрограда вооружённых солдат и матросов огромное большинство было на стороне нашей партии. Она имела полную возможность приступить к смещению и аресту сотен начальствующих лиц, к занятию десятков казённых и правительственных зданий и учреждений и т. под. Ничего подобного сделано не было…“[762]
Не всё понявший в тех событиях, но порой относительно честный американский профессор А. Рабинович считает, что „Июльское восстание (?? – С.К.) было, конечно, прежде всего мятежом гарнизона“[763].
Однако, во-первых, непременный и первый признак „мятежа“ – использование оружия, чего в июле не было (незначительные потери среди правительственных войск объясняются ответной стрельбой вооружённых демонстрантов).
Во-вторых, численность демонстрантов – не опровергаемые никем даже „справа“ полмиллиона человек, показывает, что это было полу-стихийное народное выступление.
Полмиллиона человек на улицах города – это могучая „река“ с могучими „рукавами“ и „притоками“… И везде это народное половодье встречали штыками и пулями – по приказу командующего Петроградским военным округом генерала Половцева – юнкера и заранее подтянутые с фронта казаки.
„Неизвестные лица“ расстреливали демонстрантов из пулемётов, установленных на чердаках зданий… Есть знаменитые фото, снятые кем-то с одной и той же высокой точки: на первом – демонстранты на углу Садовой улицы и Невского проспекта на втором – лежащие на мостовой убитые и раненные, бегущие люди…
Комментарием к этим фото может быть сообщение в вечернем выпуске „Биржевых Ведомостей“ от 4 июля, на которое сослался Ленин в заметке „Злословие и факты“, опубликованной 6 июля в „Листке „Правды““, заменившем закрытую „Правду“ (см. ПСС. Т. 32, с. 420).
„Биржевка“ сообщала: „Ровно в 2 часа на углу Садовой и Невского, когда проходили вооружённые демонстранты и собравшаяся в значительном количестве публика спокойно смотрела на них, с правой стороны Садовой раздался оглушительный выстрел, вслед за которым началась стрельба пачками“…
Стрельбу „пачками“, то есть – плотную стрельбу, как раз и вели с чердаков „неизвестные“ пулемётчики-провокаторы…
Экс-жандарм Спиридович описывает события, мешая факты и вымысел (причём, что забавно, порой сам, похоже, в написанное верит), но, сначала обвинив Ленина в подготовке вооружённого выступления в июле, в итоге признаёт, что „Ленин ещё не считал тогдашний момент благоприятным“, понимая, что „сила ещё не была на его стороне“[764].
Да, сила была пока не на стороне Ленина.
Официальное же двоевластие кончилось, вся власть перешла к Временному правительству – оно получило от эсеро-меньшевистского ЦИКа полный политический „карт-бланш“.
Давний ненавистник Ленина меньшевик Фёдор Дан с искажённым от гнева лицом предложил провозгласить Временное правительство „правительством спасения революции“ и предоставить ему чрезвычайные полномочия, что и было принято.
С Северного фронта спешно подтягивались „надёжные“ части…
В ночь с 4 на 5 июля юнкера разгромили редакцию „Правды“, из которой лишь незадолго до этого ушёл Ленин. Сотрудники редакции были избиты, мебель и станки поломаны, а кипы свежеотпечатанных газет выброшены в протекавшую рядом Мойку. 8 июля газета была закрыта.
6-го же июля типографский рабочий И. А. Воинов, из крестьян-бедняков Ярославской губернии, большевик с 1909 года, автор „Звезды“ и „Правды“, был растерзан в возрасте Христа – в тридцать три года, казаками и юнкерами на Шпалерной улице за распространение „Листка „Правды““. (После Октябрьской революции Шпалерную переименовали в улицу Воинова, а сейчас, в дни „святой свободы“, вновь подло переименовали в Шпалерную).
„Листок „Правды““ стал первым из череды предоктябрьских легальных „псевдонимов“ „Правды“ – с этого момента и до Октября 1917 года „Правда“ выходила как „Листок „Правды““, „Пролетарий“, „Рабочий“, „Рабочий путь“, и лишь с 27 октября (9 ноября) 1917 года навсегда восстановила своё прежнее название.
В набранном в ночь с 4 на 5 июня номере „Правды“ было опубликовано сообщение: „Цель демонстрации достигнута. Лозунги передового отряда рабочего класса показаны внушительно и достойно. Мы постановили поэтому закончить демонстрацию“.
Но с утра 5 июля распространение „Правды“ стало уже преступлением, а основную часть тиража „читали“ пескари в Мойке.
Александр Рабинович называет заявление ЦК „неискренним“, но сам же заявляет:
„Поддержав с запозданием восстание (??! – С.К.) большинство лидеров партии надеялось, что давления улицы будет достаточно для того, чтобы заставить ЦИК и ИВСКД (Исполнительный Комитет Всероссийского Совета крестьянских депутатов. – С.К.) взять власть в свои руки“[765].
А вот здесь с А. Рабиновичем можно кое в чём и согласиться!
Насчёт „восстания“ и его якобы „поддержки“ большевиками – это профессор Рабинович просто вяло отрабатывает антисоветский номер. А вот насчёт того, что поддержкой массовой демонстрации Ленин хотел подбодрить и подтолкнуть к взятию власти ЦИК и крестьянский Исполком (к чему кулаком под нос призывал эсера Чернова дюжий рабочий) – это очень может быть!
Но если вспомнить, что в то время ЦИК был преимущественно эсеро-меньшевистским, а ИВСКД преимущественно эсеровским, то, спрашивается, – для кого хотел власти Ленин, для себя, или для Советов, пусть пока и не ленинских?
Подобными „обвинениями“ Ленина рабиновичи высекают сами себя.
В Июльских событиях 1917 года много тёмного и вряд ли на документальном уровне проясняемого, зато системный анализ („Ищи, кому выгодно!“) позволяет оценить эти события в своих истоках как провокацию властей с целью моральной дискредитации большевизма и последующего его физического избиения пока ещё идущими за Временным правительством войсками.
Понимая это, Ленин и выступил тогда в роли „пожарного“ – если Питер уже шёл за ним, то Россия ещё не была готова принять правду Ленина.
Июль 1917 года в Петрограде не стал повторением Июня 1848 года в Париже – и времена были не те, и вождь у народов России возникал покрепче Луи Блана. Но торжество российской либеральной сволочи образца 1917 года было не меньшим, чем торжество французской либеральной сволочи образца 1848 года…
И – не менее гнусным.
Заранее обдуманную и подготовленную провокацию „правых“ выдавало и быстрое появление „рояля в кустах“ – 5 июля „жёлтая“ газета „Живое Слово“ опубликовала сообщение бывшего ленинского соратника Алексинского и эсера Панкратова о том, что Ленин является прямым германским агентом, о чём-де у „нижеподписавшихся“ имеются документы.
Весенняя болтовня о „пломбированном вагоне“ к лету, вроде бы, рассосалась, но тут же вот – „дакументы“. „Утка“ Алексинского-Панкратова, подготовленная не ими, конечно, выглядела неуклюже при ближайшем рассмотрении, однако из неё сразу же сделали сенсацию.
Сей сюжет мы позднее разберём подробно, а пока скажу, что вечером 6 июля власти санкционировали арест Ленина, Зиновьева и Каменева, и прокурор Петроградской судебной палаты тут же выписал ордера на арест.
Отряд Преображенского гвардейского полка под командованием начальника контрразведки Бориса Никитина отправился на квартиру старшей сестры Ленина – Анны Елизаровой-Ульяновой, где жили Ленин и Крупская. Тщательнейший обыск ничего не дал, но „история“ разрасталась, партия большевиков ушла, фактически, в полуподполье и в подполье.
6 июля в сторожке завода „Русский Рено“ прошло совещание исполнительной комиссии Петроградского комитета РСДРП(б) с участием Ленина, где было решено призвать рабочих к возобновлению работ с утра 7 июля.
7 июля 1917 года премьер князь Г. Е. Львов подал в отставку и министром-председателем Временного правительства был назначен А. Ф. Керенский.
7-го же июля на квартире тестя Сталина – большевика С. Я. Аллилуева, собрались члены ЦК Ленин, Сталин, Ногин, Зиновьев, Каменев и ряд партийных работников, в том числе – Орджоникидзе и Стасова. Обсуждался и вопрос о явке Ленина на суд. Вначале Владимир Ильич сгоряча решил явиться, но в итоге было принято решение на суд не являться. В бюро ЦИК Ленин написал:
„Сейчас только, в 3 1/4 часа дня, 7 июля, я узнал, что у меня на квартире был сегодня ночью обыск, произведённый вопреки протестам жены, вооружёнными людьми, не предъявившими письменного приказа. Я выражаю свой протест против этого, прошу Бюро ЦИК расследовать это прямое нарушение закона.
Вместе с тем я считаю своим долгом официально и письменно подтвердить то, в чём, я уверен, не смог сомневаться ни один член ЦИК, именно: что в случае приказа правительства о моём аресте и утверждения этого приказа ЦИК-том, я явлюсь в указанное мне ЦИК-том место для ареста.
Член ЦИК Владимир Ильич Ульянов
(Н. Ленин)“[766]
Увы, „социалисты“ Керенский, Чхеидзе, Церетели, Чернов и иже с ними уже пустились во все тяжкие, и их „гарантии“ – даже если бы они были даны – не стоили бы тех чернил, которыми были бы написаны.
К тому же, 9 июля Бюро ЦИК фарисейски отказалось от права на неприкосновенность своих членов при условии, что правительственные власти „будут предупреждать ЦИК об арестах за 24 часа и предоставят ему возможность следить за ходом расследования“[767].
Но это подлое и одновременно жалкое „постановление“, принятое исключительно против Ленина, не могло послужить для окончательно саморазоблачившихся ренегатов даже „фиговым листиком“.
Отношение к большевикам изменилось у многих в день-два разительно! Антиленинский „чёрный пиар“ об „измене“ Ленина – а других причин к общественной обструкции не было! – своё дело сделал. Особенно эффективно удалось обработать солдат, тем более, что большевизированные части отправили на фронт. С рабочими номер с „пиаром“, конечно, не проходил, но они пока что были из процесса выведены – в Питере властвовал юнкерский штык.
Не обошлось без трагикомических деталей. На рассвете 6 июля сводный отряд из Петроградского полка, восьми броневиков, трёх рот Преображенского, Семёновского и Волынского гвардейских полков, отряда моряков Черноморского флота, нескольких отрядов юнкеров, курсантов авиашколы и отряда самокатчиков (военных велосипедистов) при поддержке тяжёлой (!) артиллерии приготовился штурмовать дворец Кшесинской.
Большевики успешно и безболезненно прорвались через всю эту ораву к Петропавловской крепости, гарнизон которой им сочувствовал, но днём войска заняли и крепость.
Начались аресты.
А на чердаке особняка Кшесинской обнаружили кипы листовок погромного дубровинского „Союза Михаила Архангела“, оставшиеся с царских, конечно, времён… Тем не менее „Петроградская газета“ 8 июля радостно сообщила „сенсацию“:
„Ленин, Вильгельм II и д-р Дубровин (известный деятель правых) в общем союзе. Доказано: ленинцы устроили мятеж совместно с марковской и дубровинской чёрной сотней“[768].
Н-да…
Ленин и Вильгельм, это ещё куда ни шло…
Но Ленин и Дубровин? Это была уже чистая, незамутнённая социальная паранойя.
Воистину: „всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно“…
В первые дни Ленин был, пожалуй что, и выбит из колеи, – на это особенно упирали в своих послеоктябрьских воспоминаниях Зиновьев и Каменев. Однако не очень-то в это верится, если иметь в виду период, а не два-три дня.
Нельзя, правда, сбрасывать со счёта и то, что Крупская вспоминала – когда вечером 7 июля она уходила от Аллилуевых, Владимир Ильич сказал: „Давай попрощаемся, может не увидимся уж…“
С другой стороны, сам Сергей Аллилуев пишет о „необычайном спокойствии“ Ленина в тот день. Впрочем, мужественный человек, приготовившись ко всему, и должен быть собран и спокоен.
Полные самообладание и собранность видны и из записки Ленина Каменеву, посланной последнему между 5 и 7 июля:
„Entre nous (франц. „между нами“. – С.К.): если меня укокошат, я Вас прошу издать мою тетрадку: „Марксизм о государстве“ (застряла в Стокгольме). Синяя обложка, переплетённая. Собраны все цитаты из Маркса и Энгельса, равно из Каутского против Паннекука. Есть ряд замечаний и заметок, формулировок. Думаю, что в неделю работы можно издать. Считаю важным, ибо не только Плеханов, но и Каутский напутали. Условие: всё сие абсолютно entre nous!“[769]
Это ведь не поза, не рисовка: в коротком доверительном письмеце два раза подчёркнуто, что всё – строго конфиденциально. Так или иначе, внутренний раздрай у Ленина если и был, наружу не выплёскивался. Внутри себя полководец может быть настроен в какой-то момент и мрачно – он тоже человек, но его армия должна быть уверена в его уверенности.
Впрочем, время сомнений и тягостных раздумий длилось считанные дни: надо было воевать – всё так же словом, и опять воевать словом из подполья.
И началось последнее подполье Ленина.
Недолгое…
В конце сентября 1917 года – ещё до того, как большевики взяли власть, Ленин, находясь в Выборге, начал писать работу с удивительным по задору названием „Удержат ли большевики государственную власть?“ Он закончил её 1(14) октября, и в октябре же 1917 года она была опубликована в № 1–2 журнала „Просвещение“.
В своей работе Ленин писал:
„После июльских дней мне довелось, благодаря особенно заботливому вниманию, которым меня почтило правительство Керенского, уйти в подполье. Прятал нашего брата, конечно, рабочий. В далёком рабочем предместье Питера, в маленькой рабочей квартире подают обед. Хозяйка приносит хлеб. Хозяин говорит: „Смотри-ка, какой прекрасный хлеб, ‘Они’ не смеют теперь, небось, давать дурного хлеба. Мы забыли, было, и думать, что могут дать в Питере хороший хлеб“…
Меня поразила эта классовая оценка июльских дней. Моя мысль вращалась около политического значения события, взвешивала роль его в общем ходе событий, разбирала, из какой ситуации проистёк этот зигзаг истории и какую ситуацию он создаст, как мы должны изменить наши лозунги и наш партийный аппарат… О хлебе я, человек, не видевший нужды, не думал. Хлеб являлся для меня как-то сам собой, нечто вроде побочного продукта писательской работы…
А представитель угнетённого класса, хотя из хорошо оплачиваемых и вполне интеллигентных рабочих, берёт прямо быка за рога, с той удивительной простотой и прямотой, с той твёрдой решительностью, с той поразительной ясностью взгляда, до которой нашему брату интеллигенту, как до звезды небесной, далеко. Весь мир делится на два лагеря: „мы“, трудящиеся, и „они“, эксплуататоры. Ни тени смущения по поводу происшедшего: одно из сражений в долгой борьбе труда с капиталом. Лес рубят – щепки летят.
„Какая мучительная вещь, эта ‘исключительно сложная обстановка’ революции“, – так думает и чувствует буржуазный интеллигент.
„Мы ‘их’ нажали, ‘они’ не смеют охальничать, как прежде. Нажмём еще – сбросим совсем“, – так думает и чувствует рабочий“.
Эти слова Ленина подводили своего рода черту под прошлым – всего через два неполных месяца после июльского погрома партии становилось всё более ясно, что июль 1917 года, хотя и не был военной репетицией октября 1917 года, но стал его политическим прологом.
Впрочем, в июле 17-го в это мало кто из „общества“ верил – видимым образом ситуация складывалась успешно для ленинских оппонентов, и реакция праздновала победу: забит последний гвоздь в гроб коммунизма!
Солидный центральный орган кадетов – газета „Речь“, заявила 7 июля: „Большевизм скомпрометировал себя безнадёжно… Большевизм умер, так сказать, внезапной смертью…, большевизм оказался блефом, раздуваемым немецкими деньгами“.
Редактор „жёлтого“ „Живого Слова“ в номере от 8 июля ликовал в унисон:
„Большевики скомпрометированы, дискредитированы и уничтожены… Мало того. Они изгнаны из русской жизни, их учение бесповоротно провалилось и оскандалило и себя, и своих проповедников перед целым светом и на всю жизнь!“[770]
24 июля н. ст. было сформировано второе коалиционное Временное правительство, куда густо вошли кадеты: Некрасов – заместителем премьера и министром финансов, академик Ольденбург – министром просвещения, Прокопович – министром торговли и промышленности, Юренев – министром путей сообщения, и Карташев с Кокошкиным в качестве обер-прокурора и государственного контролёра.
В июле же было произведено и ещё одно важное и назревшее как для либеральной сволочи, так и для „правых“, назначение…
Вначале 16(29) июля 1917 года в Ставке состоялось совещание Верховного главнокомандующего Брусилова с министром-председателем Временного правительства Керенским при участии генералов Алексеева, Деникина, Клембовского, Рузского и эсера-боевика Бориса Савинкова – тогда управляющего военным министерством при военном министре Керенском. Говорили о многом, а фактически определялись с тем, кому быть русским Кавеньяком.
Стать – в близкой перспективе – военным диктатором (то есть, расстреливающим, вешающим, подавляющим и т. д.) предложили Брусилову. Однако он, как боевой офицер с на редкость безупречной боевой репутацией, от подобной „чести“ отказался. И 18(31) июля 1917 года Керенский телеграммой освободил Брусилова от должности Главковерха с отозванием в Петроград, а взамен назначил генерала Корнилова.
Итак, будущий русский Кавеньяк отыскался.
Впрочем, по причине ограниченности, он был не прочь примерить на себя и саблю Бонапарта.