Глава 21. Живая работа в «неживой» среде
Итак, в декабре 1907 года началась вторая и последняя эмиграция Ленина. Ещё в начале октября 1907 года, ещё из Куоккалы, Ленин предупреждал Григория Алексинского («Петра»), уезжавшего в Берлин:
«Для Петра.
Дорогой П.! …На всякий случай отвечаю Вам на вопросы…
Я думаю, что Вы таких подлых условий, как заграничная эмигрантщина, ещё не видели. Надо быть там очень осторожным. Не в том смысле, чтобы я отсоветовал военные действия против оппортунистов. Напротив, воевать там очень надо и очень придётся. Но характер войны подлый. Злобное подсиживание встретите Вы отовсюду, прямую „провокацию“ со стороны меньшевиков, и весьма слабую среду делового сочувствия. Ибо оторванность от России там чертовская, бездельничание и бездельничающая психика, изнервленная, истеричная, шипящая и плюющая, – преобладают. Вы там встретите трудности работы, ничего общего не имеющие с российскими трудностями: „свобода“ почти полная, но живой работы и среды для живой работы почти нет…»
Ленину уже приходилось жить в эмиграции, так что он знал, что писал. И уже по этой его оценке эмигрантской среды можно понять, что жить и работать Ленину было там непросто. Но Ленин жил вне Родины с начала 900-х годов, не поддаваясь ни духовной, ни просто неряшливости.
И он работал тогда тем больше, что работа позволяла не только делать партийное дело, но и сохранять себя как личность, как человека. А, зная всё то, что он знал, Ленин прямо предупреждал младшего товарища по партии о трудностях:
«По моему, самое важное, чтобы Вы имели там дело, своё дело… Кто сумеет обеспечить себе за границей работу (партийную, имеется в виду. – С.К.) в связи с русской организацией, – тот и только тот сможет оградить себя от засасывающего болота тоски, дрязг, изнервленной озлобленности и проч. У меня эта „заграница“ ой-ой как в памяти, и я говорю на основании немалого опыта…»[474]
Годы назад Ленин делился с сестрой, братом, зятем, своим опытом сохранения себя как личности в разлагающих условиях тюрьмы. Теперь же он толковал более молодому товарищу по борьбе о собственном опыте сохранения себя как личности в разлагающих условиях эмиграции.
Алексинский – потомственный дворянин, сын ярославского уездного врача, бывший член большевистской группы в социал-демократической фракции I и II Государственной думы, был на девять лет младше Ленина. Он ярко выступал на V (Лондонском) съезде, был делегатом Штутгартского конгресса, и за границей работал вначале как большевик, но достаточно скоро отошёл от Ленина – засосало его таки эмигрантское «болото»…
За десятилетия в этом «болоте» сгинуло немало русских горячих голов… Один из лидеров русских народников Николай Морозов вот как описывал революционную эмиграцию 70-х годов XIX века – Ленин тогда ещё в коротких штанишках ходил:
«…личные мелочи, уколы самолюбия способны возникнуть только среди нервно настроенных и болезненно восприимчивых людей, … какими в сущности и было большинство эмигрантов, оторванных от своей родной страны и не примкнувших к чужой, лишённых какого-либо дела, кроме споров, основной пружиной которых стало уже не искание истины, а только желание настоять на своём, оставить за собой последнее слово в споре. Я уже давно знал эти споры в кафе Грессо и зале собраний, и они напоминали мне петушиные бои»[475].
Вот и у Алексинского с годами всё затмило желание оставить за собой последнее слово в любом споре с Лениным. А «весовые»-то категории были ой какими разными…
В годы Первой мировой войны Алексинский стал ярым социал-шовинистом, сотрудничал в монархической газете «Русская воля». Весной 1917 года он вошёл в плехановскую группу Единство, летом 1917 года гнусно клеветал на Ленина, а с апреля 1918 года опять оказался в эмиграции, теперь уже – белой, и там примкнул к крайней реакции.
Ему было суждено прожить ещё долгую, но бесславную и никчёмную жизнь. И вот как оно бывает! В 1907 году эмигрант Алексинский уезжал в Европу как большевик, а в 1918 году он опять уехал в Европу как эмигрант, но теперь уже – как ренегат большевизма.
Впрочем, так бывало и бывает не только тогда – во времена давние. Увы, и сегодняшний день даёт немало современных примеров перерождения политиков в политиканов.
К сюжету с Алексинским мы ещё вернёмся позднее, а пока что проследим за Лениным, опять оказавшимся вне России, но – не вне того дела, которым он был занят в России и которое был твёрдо намерен продолжить и развить во второй эмиграции.
Несколько дней он живет в Стокгольме, ожидая приезда Крупской, а в конце декабря 1907 года Ульяновы уезжают в Берлин. Вечер 22 декабря они проводят у Розы Люксембург, а 25 декабря 1907 года (7 января 1908 года) приезжают в Женеву. Надо было устраиваться опять вдали от дома, и устраиваться на годы, возможно – на долгие годы.
И – вновь работать на будущую революцию.
Реально надо было готовить издание газеты «Пролетарий», продолжать теоретическую и литературную партийную работу… Короче – надо было жить, несмотря ни на что – на поражение, на непонимание, не говоря уже о том, что жить надо было – в материальном отношении – по необходимости скромно.
Впрочем, последнее Ленина никогда особо не тревожило.
То, что в России какое-то время будет торжествовать реакция, сомнений у Ленина не вызывало, как не вызывало у него сомнений и то, что так будет не всегда. Гайки позволяется закручивать, если резьба прочна, а царизм всё быстрее истлевал во всех отношениях и заражал своим тлением всё русское общество. Это признавал даже кое-кто из многочисленных великих князей…
«Третьеиюньский» избирательный закон мог дать лишь одну Государственную Думу – собственническую, жлобскую, реакционную и, значит, к нуждам народа абсолютно равнодушную.
Общее число депутатов равнялось 442, при этом 229 депутатов были потомственными или личными дворянами, 46 – из духовного звания, 42 – из купеческого сословия, 15 – из казаков, 94 – из крестьян, 12 – из мещан.
По роду занятий члены Думы распределялись так: землевладельцев – 242, земских деятелей – 133, земледельцев – 79, духовенства – 49, адвокатов – 37, торговцев и промышленников – 36, чиновников – 47, врачей и педагогов – 42, ремесленников и рабочих – 16…[476]
Суммирование последнего ряда цифр даёт итог намного больший, чем 442, но пусть это читателя не смущает – можно быть одновременно и землевладельцем, и адвокатом или земцем (быть одновременно и адвокатом, и земледельцем, правда, не получается)…
В III Думу прошли 19 социал-демократов, из них 5 большевиков и 2 примыкающих. Имея их в виду, Ленин писал в ноябре 1907 года в газете «Вперёд»:
«Тяжёлый труд предстоит там нашим товарищам. Они будут там среди врагов, злобных и непримиримых. Им будут зажимать рот, их будут осыпать оскорблениями, их, может быть, будут предавать суду, заключать в тюрьмы, ссылать. Они должны быть тверды, несмотря на все преследования, они должны высоко держать красное знамя пролетариата.
Но и мы все, товарищи рабочие, должны дружно, сообща поддержать их… Пусть будет един рабочий класс в поддержке своих представителей…»[477]
Да, 19 социал-демократов и из них всего 7 ленинцев в Думе – это было немного. Однако это была возможность для партии и для Ленина иметь в России хоть какую-то легальную трибуну. И в своих статьях 1908 года Ленин разъяснил это вполне ясно.
Когда он был ещё в Финляндии, в Гельсингфорсе с 5 по 12 (с 18 по 25) ноября 1907 года прошла Четвёртая («Третья общероссийская») конференция РСДРП, собравшая 10 делегатов от большевиков, 4 – от меньшевиков, 4 – от польских социал-демократов, 3 – от латышских социал-демократов и 5 бундовцев.
В докладе на конференции, напечатанном 19 ноября в № 20 «Пролетария», Ленин пояснял:
«Дума должна быть использована, главным образом, в направлении широкого распространения политических и социалистических взглядов партии, а не в направлении законодательных реформ, которые во всяком случае будут представлять из себя поддержку контрреволюции и всяческое урезывание демократии…
Путь реформ на данной политической почве означает не улучшение положения масс, не расширение свободы, а бюрократическую регламентацию несвободы…»[478]
Это вполне злободневно и сегодня! Та современная Государственная дума РФ, которую мы имеем, не может дать свободы, если рассматривать её как место, где производятся законы на существующей политической почве.
Но если Думу рассматривать, как место, где партия коммунистов ведёт борьбу за будущую власть народа путём пропаганды своих взглядов на то, как должно быть устроено общество, то тогда при посредстве коммунистической фракции Думы могут возникнуть условия для будущей свободы…
Над тем, что сказал Ленин о буржуазных парламентах почти сто лет назад нелишне, повторяю, задуматься и сегодня – очень уж это «сегодня» напоминает российское «поза-позавчера».
Собственно, почти всё, что Ленин писал о принципах деятельности большевиков в III, а затем и в IV Государственной Думе Российской империи, вполне применимо (и ещё как применимо!) к задачам коммунистов уже в Государственной Думе Федерального Собрания Российской Федерации. В подтверждение можно написать отдельную главу в этой книге, а можно – и отдельную книгу, но ограничимся минимумом.
Так, в ноябре 1908 года в статье «Об оценке текущего момента» Ленин писал:
«Марксисты должны знать, что условия представительства даже в самом идеальном буржуазном парламенте всегда будут создавать искусственное несоответствие между действительной силой различных классов и её отражением в представительном учреждении. Например, либерально-буржуазная интеллигенция всегда и везде окажется в парламентах во сто раз сильнее, чем она есть в действительности…»[479]
И разве это не верно для 2014 года? В современной Государственной Думе РФ реальное представительство народа ничтожно по сравнению с представительством «бомонда», и при этом «бомонд» составляет ничтожное большинство населения страны.
А вот ещё:
«Расходится ли в России действительность политическая от решений и речей в Думе? Вершатся ли у нас дела в государстве так, как решаются они в Думе? Отражают ли „думские“ партии сколь-нибудь верно реальные политические силы в данный момент?»[480].
Читаешь и забываешь, что это написано Лениным в начале века! Ведь это же о сегодняшнем, о нашем наболевшем:
«У нас в России борьба идёт между народной массой и чиновничьей властью, которая не может жить при действительно конституционных порядках»[481].
А вот ещё слова, подходящие, правда, не столько для сегодняшнего, сколько для завтрашнего дня:
«Что такое Государственная Дума? Позволительно ли нам ограничиться общей ссылкой на это учреждение вместо анализа тех классов и партий, которые определяют действительное содержание и значение его? Наша задача – быть на своем посту в тот момент, когда думская комедия разразится в новый великий политический кризис, и своей целью мы тогда поставим переход власти в руки народа»[482].
В ноябре 1908 года Ленин, раздражённый непониманием сути проблемы частью своих же соратников, в статье «По поводу двух писем» бросает:
«Мы не для дипломатии посылаем депутатов в буржуазные представительные учреждения, а для особого вида подсобной партийной деятельности, для агитации и пропаганды с особой трибуны»[483].
В июне 1909 года на совещании расширенной редакции газеты «Пролетарий», которое прошло в Париже по инициативе Ленина, он говорил:
– Цель деятельности парламентской социал-демократической фракции принципиально отличается от цели деятельности всех остальных политических партий. Пролетарская партия стремится не к сделкам, не к торгу с власть имущими, не к безнадежному штопанью режима, а к развитию всеми мерами классового сознания, социалистической ясности мысли, революционной решительности и всесторонней организованности рабочих масс. Этой принципиальной цели должен быть подчинен каждый шаг деятельности фракции…[484]
Подобные мысли в разной подаче Ленин высказывал множество раз! В первом справочном томе к Полному собранию сочинений разделы предметного указателя «Парламентаризм» и «Парламентская тактика большевиков» занимают полторы страницы (!) и содержат более полутысячи ссылок на соответствующие тома и страницы! Есть и отдельный раздел с названием «Думская тактика большевиков» (ещё лист ссылок).
Отдельной же головной «думской» болью стали для Ленина два течения в РСДРП, которые затронули и большевиков, – «левый» отзовизм и «правое» ликвидаторство. Эти два течения надолго раскололи ряды ленинцев, а кое-кто в эти ряды уже и не вернулся.
Но об этом – чуть позже, а сейчас – весьма любопытный и малоизвестный сюжет…
Как вспоминала Крупская, «в то время (в 1908 году. – С.К.) большевики получили прочную материальную базу».
Прочность была, конечно, относительной – по доходу и расход, а статей расхода у партии большевиков всегда хватало, даром что никто из них ни в Биарриц, ни в Монте-Карло не наведывался, в фешенебельных особняках не квартировал и шампанское в парижском «Мулен-Руж» не распивал…
Но суммы у партии обозначились тогда действительно немалые, и об этом надо сказать подробнее, в том числе для того, чтобы напомнить о Николае Павловиче Шмите – человеке с судьбой достойной, трагической и редкой.
История Шмита в несколько отличающихся вариантах описана, например, в воспоминаниях Крупской (см. Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. В 5 т. Т. 1. М.: Политиздат, 1985, с. 328–329; члена боевой группы при ЦК Н. Е. Буренина; в книге В. К. Шалагинова «Защита поручена Ульянову» (М.: Современник, 1977, с. 219–220) и в сборнике «Большевики: Документы по истории большевизма с 1903 по 1916 г. бывшего Московского Охранного Отделения» (М.: Политиздат, 1990, с. 173–174, 319). О Шмидте есть и небольшая статья в 1-й Большой советской энциклопедии.
Сводя всё воедино, имеем следующее…
Н. П. Шмит (1883–1907), совладелец полученной по наследству от отца мебельной фабрики в Москве, был племянником мануфактурщика Морозова (не Саввы, а другого Морозова – Викулы, тоже из морозовского клана). Во время учёбы в Московском университете Шмит сблизился с революционерами, стал большевиком, своим человеком среди собственных работников.
Полиция называла фабрику Шмита «чёртовым гнездом», и не зря – во время Декабрьского восстания в Москве в 1905 году фабрика Шмита, вооружившего рабочих, была одним из сильных опорных пунктов в боях на Красной Пресне. После подавления восстания фабрику Шмита сожгли, его арестовали, мучили, возили смотреть на убитых рабочих, а в 1907 году он «умер» в тюрьме. Точнее – его просто убили.
Но Шмидт передал из заключения на волю, что всё своё немалое состояние завещает сёстрам Екатерине и Елизавете с условием, что они полностью передадут деньги ЦК большевиков.
Младший брат Шмита затеял тяжбу, да и со старшей сестрой Екатериной Павловной, возникли проблемы – она не была склонна отдать всё. Была проблема и с младшей сестрой Елизаветой, но – уже другого рода: несовершеннолетняя Елизавета не могла располагать деньгами по своему благоусмотрению. Проблему решил фиктивный брак Елизаветы с боевиком Игнатьевым, сохранившим легальность. В действительности же Елизавета уже тогда любила видного большевика Виктора Таратуту, и стала его женой.
В. К. Таратута («Виктор», «Сергеев», «Вилиамов», «Лозинский») (1881–1926), член РСДРП с 1898 года, вёл работу в Закавказье, в 1905–1907 годах работал секретарём Московского комитета, на V съезде представлял Ярославскую организацию РСДРП, помогал Ленину в Париже и Женеве вести хозяйственные дела партии и переписку с Россией (в письме В. А. Карпинскому от октября 1909 года Ленин называет его «полезнейшим администратором).
Был Таратута также членом Большевистского центра и ЦК.
В 1919 году он вернулся в Россию, стал одним из организаторов Банка для внешней торговли и председателем его правления, был управляющим делами ВСНХ, председателем правления треста „Моссукно“. Ленин ценил его высоко.
История же с наследством Николая Шмита закончилась тем, что в 1908 году старшая сестра Екатерина передала большевикам 45 000 рублей, и затем – ещё 80 000 рублей, а младшая Елизавета – до 500 000 рублей[485].
К слову, такой вот штрих…
Посредником в этом деле по поручению обеих сторон был известный московский адвокат П. Н. Малянтович (1870–1939), в 1917 году министр юстиции Временного правительства, а после Октябрьской революции – член Московской коллегии защитников.
Наследство Шмита вполне составило прочную базу для партии на несколько лет. Годовой расход на растущие партийные нужды можно было оценить примерно в 100 тысяч рублей, так что почти до начала Первой мировой войны партийная касса пустой не была – без пресловутых мифических „эксов“.
К слову… Упомянутый мной ранее „экс“ Камо на Эриванской площади Тифлиса летом 1907 года был для большевиков мерой настолько чрезвычайной и для них не характерной, что когда Европа была взбудоражена в связи со срывом операции по размену крупных купюр из захваченных мешков на мелкие, Павел Аксельрод в письме Плеханову от 26 февраля 1908 года предлагал дискредитировать большевиков в глазах европейской социал-демократии, подготовив особый доклад об этой истории[486].
Этот факт сам по себе доказывает, что большевики, как правило, „эксами“ не занимались, хотя Ленин не отрицал, что в период революционного подъёма допустима экспроприация экспроприирующих.
Наследство Шмита финансовые проблемы на какой-то срок решало, но самой главной проблемой для Ленина стала на годы борьба с угрозой партии слева – со стороны так называемых „отзовистов“, и угрозой партии справа – со стороны так называемых „ликвидаторов“.
Сегодня эта очень серьёзная и очень попортившая Ленину двойная коллизия в его жизни и в жизни партии имеет чисто историческое значение и особо долго на её перипетиях останавливаться мы не будем. Но сам по себе сюжет весьма и весьма интересен и поучителен.
И вначале – об отзовизме…
Социал-демократическая фракция в III Думе была небольшой, но она была. И вот вокруг того, какой должна быть „думская“ линия партии разгорелись жаркие споры. Группа „отзовистов“ считала, что социал-демократические депутаты из Думы должны быть отозваны, а вся легальная работа, включая работу в профсоюзах, прекращена.
„Ликвидаторы“ – по преимуществу это были, конечно, меньшевики, шли дальше, они ставили под сомнение саму необходимость нелегальной профессиональной партии и склонялись к тому, что такую партию необходимо ликвидировать, а взамен организовать открытую, легальную „рабочую“ партию по типу лейбористской (англ. labour – „работа, труд“) партии в Англии и стать на путь буржуазного парламентаризма.
В „отзовисты“ же откололась часть большевиков, которых возглавил близкий – до этого – соратник Ленина Александр Александрович Богданов (настоящая фамилия Малиновский) (1873–1928). Сын народного учителя, он окончил медицинский факультет Харьковского университета, в революционное движение пришёл в 1896 году.
После II съезда – большевик, Богданов шёл с Лениным, был активен на V съезде в Лондоне в 1907 году, но к осени 1908 года Богданова, что называется, „повело“. А поскольку личностью он был весьма яркой и увлекающейся, то мог увлекать и других…
И увлёк!
В число „отзовистов“ входили такие крупные большевики как Г. А. Алексинский, А. В. Луначарский, М. Н. Лядов, А. С. Бубнов, М. Н. Покровский, А. В. Соколов. И судьбы их оказались очень разными…
Григорий Алексинский кончил как белоэмигрант.
Анатолий Луначарский (женатый, к слову, на сестре Богданова) стал первым советским наркомом просвещения, и его прах захоронен в Кремлёвской стене.
Мартын Лядов-Мандельштам (1872–1947) – искровец большинства, агент ЦК, вёл активную борьбу с меньшевиками, в 1917 году стоял на меньшевистских позициях, но с 1923 года стал ректором Коммунистического университета имени Свердлова, в 1930 году заведовал архивом Октябрьской революции и в 1932 году тихо ушёл на пенсию.
Андрей Бубнов (1883–1938) до революции был деятельным партийным работником, в 1917 году вошёл в первый – ещё дооктябрьский, состав Политбюро ЦК РСДРП(б), примыкал к Троцкому, потом отошёл от него, был начальником Политуправления РККА, но кончил антисталинским заговором и в 1938 году был расстрелян.
Михаил Покровский (1868–1932), в 1891 году окончивший историко-филологический факультет Московского университета, работал с Лениным, в 1912 году примыкал к Троцкому, затем вернулся к Ленину, редактировал его труд „Империализм, как высшая стадия капитализма“… После Октября 1917 года Покровский стал одним из основателей советской исторической школы, хотя дров порой наламывал… Прах его тоже погребён в Кремлёвской стене.
А. В. Соколов (1880—?) („С. Вольский“ – не путать с Вольским-„Валентиновым“, „Станислав“) вёл партийную работу в Москве, участвовал в декабрьском восстании 1905 года, был делегатом V съезда, в годы реакции от Ленина отошёл, принимал участие в организации фракционных школ на Капри и в Болонье, входил в антиленинскую группу „Вперёд“…
После Февральской революции Соколов работал в военной секции Петросовета, к Октябрьской революции отнёсся враждебно, боролся против Советской власти, эмигрировал, вскоре вернулся, работал в Госплане и Наркомторге, а с 1927 года занимался литературной работой, окончательно канув в неизвестность…
Сколько было их на пути Ленина – поддерживавших, а потом предавших… Поддерживавших, а потом отколовшихся… Колебавшихся, уходивших и возвращавшихся… Об этой стороне истории партии в СССР говорили мало, а уж применительно к политической судьбе Ленина и вообще не говорили. А ведь всё это отступничество, полу-отступничество, четверть-отступничество, окрашивало судьбу и жизнь Ленина в тона не очень-то весёлые, приносило в душу много горечи…
Не зная этого, не очень-то Ленина и поймёшь.
В феврале 1909 года он писал в газете „Пролетарий“:
„Поскольку отзовизм возводится в теорию, – а это делается небольшой группой, мнящей себя представительницей истинной „революционности“, – постольку непримиримая идейная война! Отзовизм как направление равен меньшевизму наизнанку…
Отзовизм – не большевизм, а худшая политическая карикатура на него, которую только мог бы придумать злейший его политический противник. Мы считаем необходимым, чтобы все большевики, до последнего кружка, дали себе ясный отчёт в истинном значении отзовизма и поставили бы перед собой вопрос: не проводится ли под флагом „революционности“ и „левизны“ явный отказ от славных традиций старого большевизма, как он сложился в предреволюционную эпоху и в огне революции“[487].
Непросто объявлять войну – хотя бы и идейную, старым друзьям и товарищам по партийной работе, ещё недавно входившим в „компанийку хороших друзей“… Тот же Богданов, с которым так славно было бродить и спорить в Куоккале… В 1898 году, в ссылке, Ленин познакомился с ним заочно – по популярной книге Богданова „Краткий курс экономической науки“. Книга Ленину понравилась, он говорил о ней как о „замечательном явлении в нашей экономической литературе, написал на неё рецензию. В 1904 году Богданов после ряда высылок – в Калугу, в Вологду, в Бежецк, выехал за границу, и в Женеве он и Ленин познакомились уже „живьём“, и пошли рядом, к плечу плечо…
В конце 1907 года Богданов опубликовал роман-утопию о Марсе „Красная звезда“, и летом 1908 года Ленин написал из Женевы матери письмо, от которого сохранился только любопытный постскриптум, который приведу полностью:
„P. S. Сегодня прочёл один забавный фельетон о жителях Марса, по новой английской книге Lowell`я – Марс и его каналы. Этот Lowell – астроном, долго работавший в специальной обсерватории и, кажется, лучшей в мире (Америка).
Труд научный. Доказывает, что Марс обитаем, что каналы – чудо техники, что люди там должны быть в 2 2/3 раза больше здешних, притом с хоботами, и покрыты перьями или звериной шкурой, с четырьмя или шестью ногами. Н…да, наш автор (А. А. Богданов. – С.К.) нас поднадул, описавши марсианских красавиц неполно, должно быть по рецепту: «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман»…
Вышла новая повесть Горького: "Последние""[488].
В апреле 1908 года Ленин гостил на острове Капри у Горького, и есть известная серия фотографий: Ленин и Богданов играют в шахматы на вилле Горького.
И вот приходится отставлять шутки и товарищество в сторону и начинать с Богдановым идейную войну.
Вместе они так уже и не сойдутся… Богданов с Луначарским, Алексинским, Горьким и Вилоновым организует каприйскую "партийную" школу в 1909 году и позднее – в 1911 году, аналогичную школу в Болонье, а в декабре 1909 года вместе с Григорием Алексинским станет организатором группы "левых большевиков" "Вперёд"…
Казалось бы – сколько пыла…
В то время Богданов замахнётся на собственную философскую систему! Он явно будет считать себя правым, а Ленина неправым.
Полезно сопоставить Богданова со Сталиным. Сталин уловил масштаб Ленина сразу, и, даром что сам был гением, не стал – в отличие от Богданова, изображать из себя фигуру, как минимум равновеликую Ленину, а пошёл под руку Ленина и всю свою жизнь шёл под знаменем Ленина и был верен делу Ленина. Богданов же, обладая талантом вполне сумбурным, с какого-то момента стал отвергать Ленина, пытался потрясать небеса…
А что затем?
А затем Богданов в 1913 году тихо вернётся в Россию, будет одно время сотрудничать в "Правде", в интеллигентских изданиях… В 1914 году его как врача мобилизуют на фронт, но в 1915 году откомандируют на работу в госпиталь в Москве. Тогда он уже будет считать себя "вне политики".
Ленинский Октябрь бывший ленинский соратник не примет, Октябрьскую революцию оценит как "демагогию-диктатуру", но своё – пусть и весьма своеобразное, место в новой России найдёт, об этом ещё будет сказано в своём месте.
Такими были отзовисты.
Явная глупость их позиции была, казалось бы, очевидной. К чему лишаться думской трибуны – во имя чистоты риз?
Или отказываться от неё потому, что думские большевики не всегда работали лучшим образом?
Ну, если и так – воспитывайте товарищей, но с маху – отзывать?
В первой половине 1909 года Ленин был по горло занят попытками вернуть Богданова и его сторонников на верный путь. Ситуацию хорошо иллюстрирует, например, письмо Ленина к Иосифу Дубровинскому от 29 апреля 1909 года:
"Дорогой друг! У нас гостит Покровский. Обыватель чистой воды. "Конечно, отзовизм глупость, конечно, это синдикализм, но по моральным соображениям и я и, вероятно, Степанов (И. И. Скворцов-Степанов. – С.К.) будем за Максимова (Богданова, – С.К.)". Обижают, видите ли, кристальных негодяев разные злые люди! Эти «маральные» обыватели сразу начинают «мараться», когда при них говоришь об исторической задаче сплочения марксистских элементов…
Выписывала этого мараку оппозиция – мы его не выписывали…
Похоже на то, что Власов теперь решает судьбу: если он с глупистами, обывателями и махистами, тогда, очевидно, раскол и упорная борьба. Если он с нами, тогда, может быть, удастся свести к отколу парочки обывателей, кои в партии ноль…
Домов + Богданов + Марат требуют сегодня БЦ (Большевистский центр. – С.К.) о назначении срока пленума на конец V – начало VI. На деле возможен пленум лишь ещё позже…"[489]
В скобках замечу, что туберкулёзник Дубровинский тогда лечился в Давосе, и Ленин в своих письмах ему раз за разом напоминал весной 1909 года: "бросьте мысль об удирании из санатория", "лечитесь серьёзно", "лечитесь, гуляйте, спите, ешьте, ибо для партии нам нужно здоровое имущество"… Но в 1913 году Дубровинский стараниями царского правительства попал в другой "санаторий" – "туруханский", и в 1913 году в Сибири же умер.
Что же до лиц, упомянутых в письме, то "Домов" – это М. П. Покровский, с упоминания о котором Ленин письмо начал, Богданов – это Богданов, а "Марат" – московский большевик Виргилий Леонович Шанцер (1867–1911).
Уроженец Одессы, адвокат, окончивший Юрьевский (Тартуский) университет, Шанцер работал в партии с 1900 года, в 1902 году был сослан в Сибирь на три года. В 1904 году его освободили "на основании высочайшего манифеста от 11 августа", но в октябре 1904 года, как отмечено в его охранном деле, он "письменно заявил о своём отказе от милостей, дарованных манифестом…, и неизменяемости своих революционных убеждений".
В начале декабря 1905 года Шанцера арестовали в Москве на конспиративном совещании, где обсуждались вопросы подготовки декабрьского восстания, и в марте 1906 года опять выслали в Енисейскую губернию, откуда в октябре 1906 года он бежал. 18 апреля 1907 года был арестован в Петербурге, содержался в Красноярской тюрьме, затем "водворён" в село Богучанское Пинчугской волости Енисейской губернии. А позже – в 1908 году, бывшего одессита закатали в Туруханский край, но по дороге туда он бежал – за границу, к Ленину. Такие вот были у революционеров "забеги на длинные дистанции".
На V съезде Шанцер стал членом ЦК, входил в редакцию большевистского органа – газеты "Пролетарий". Но в итоге примкнул к отзовистам-ультиматистам, вошёл в группу "Вперёд". Вскоре Шанцер серьёзно заболел – занятия "бегом" из ссылок не лучший вид "спорта" для сохранения здоровья, в 1910 году был перевезён в Москву, где через год и умер – сорока четырёх лет от роду.
Были у революционеров и такие судьбы.
Упомянутый же в письме Дубровинскому "Власов" – это Алексей Иванович Рыков (1881–1938), ставший после смерти Ленина вторым Председателем Совета Народных Комиссаров СССР и возглавлявший Совнарком до декабря 1930 года. Рыков колебался всю жизнь, и в итоге "доколебался" до расстрела после процесса "Правотроцкистского антисоветского блока" в 1938 году.
Были у революционеров и такие судьбы.
Летом 1909 года Ленин созвал в Париже совещание расширенной редакции "Пролетария". Оно проходило с 8 по 17 (с 21 по 30) июня с участием 9 членов Большевистского центра, а также представителей петербургской, московской областной и уральской организаций. Отзовистов там представляли Богданов и Шанцер. Ленин выступал много, и в итоге были приняты ленинские резолюции, хотя Рыков, Зиновьев, Каменев и Томский по ряду вопросов "колебались" и занимали примиренческие позиции. Зная их последующую судьбу через много лет, когда все четыре будут входить в высшее политическое руководство СССР, невольно вспоминаешь: "Посеешь поступок, пожнёшь привычку, посеешь привычку – пожнёшь характер, посеешь характер – пожнёшь судьбу".
И уже тогда разные соратники Ленина совершали разные поступки, и сеяли разные судьбы. Кто-то – до конца славные… Кто-то – с какого-то момента, бесславные.
Богданов на этом Совещании был выведен за фракционную деятельность из состава редакции газеты "Пролетарий", из членов Большевистского центра и исключён из партии.
Впрочем, Богданов с Луначарским увлеклись ещё и такой глупейшей "теорией" как богостроительство, якобы соединявшей социализм с религией. Это была уже не политика, а беспорядочная интеллигентщина, но – политике партии вредящая.
В сентябре 1909 года Ленин публикует отдельным приложением к газете "Пролетарий" большой материал "О фракции сторонников отзовизма и богостроительства". Написанная ярко, эта ленинская статья "ультра-революционеров" не пожалела. О Богданове ("Максимове") Ленин писал:
"Максимов до сих пор не может налюбоваться на себя, как на бойкотиста III Думы, и свои редкие партийные выступления обязательно сопровождает подписью: "докладчик бойкотистов на июньской конференции 1907 г." Один писатель подписывался в старину: "действительный статский советник и кавалер". Максимов подписывается "докладчик бойкотистов" – тоже ведь кавалер!..
До геркулесовых столпов этот парламентский кретинизм наизнанку дошёл в знаменитом рассуждении вождя московских отзовистов (А. В. Соколов-"Вольский". – С.К.), прикрываемого Максимовым: отозвание фракции должно подчеркнуть, что революция не похоронена!..
В вопросе о богостроительстве эти люди также показали себя… Есть литераторская компания, наводняющая нашу легальную литературу… систематической проповедью богостроительства. К этой компании принадлежит и Максимов. Эта проповедь… приобрела общественный, политический характер…"[490]
Рвать с товарищами всегда сложно, сложно прежде всего для собственного сердца. Но Ленин не был обывателем, боящимся – как он остроумно язвил по поводу Покровского, "измарать" чистоту риз из "маральных" соображений. Потому так часто Ленин и оказывался временно в меньшинстве, что он никогда не уступал там, где уступить нельзя. Компромисс допустим не по принципу "Худой мир лучше доброй ссоры", а лишь постольку, поскольку он укрепляет дело партии. И Ленин продолжает:
"Нет, довольно уже этой склоки! Фракция есть свободный союз единомышленников внутри партии, и после борьбы более чем в течение года, борьбы и в России, и за границей, мы имели полное право, мы были обязаны сделать решительный вывод…
Вы ведёте двойную игру… Вы можете завоёвывать себе большинство. Вы можете одерживать среди незрелой части большевиков какие угодно победы. Ни на какое примирение мы не пойдём… Никакие конференции, никакие съезды в мире не примирят теперь большевиков с отзовистами, ультиматистами и богостроителями…"[491]
Бывшие соратники, ставшие отзовистами, превращались из единомышленников в оппонентов. Что уж говорить об отношении Ленина к ликвидаторам!?
Как уже было сказано, ликвидаторы провозглашали необходимость чисто легальной "рабочей" партии, и на такой точке зрения стояли меньшевики в лице, прежде всего, их лидеров: Фёдора Дана-Гурвича, Павла (Пинхуса) Аксельрода, Александра Потресова, Саула Пикера-"Мартынова", Юлия Цедербаума-"Мартова" и Льва Троцкого… Пока я ограничусь тем, что назвал их, но чуть позже кое-что прибавлю.
Были, правда, и так называемые меньшевики-партийцы, возглавляемые Плехановым. В 1909 году Плеханов писал:
"Тут нужно выбирать: или ликвидаторство, или борьба с ним. Третьего нет. Говоря это, я имею в виду, разумеется, товарищей, руководящихся не своими личными интересами, а интересами нашего общего дела. Для тех, которые руководствуются своими личными интересами; для тех, которые думают только о своей революционной карьере, – есть ведь и такая карьера! – дли них существует, конечно, третий выход… лавировать между ликвидаторским и антиликвидаторским движением… Но… это не настоящие люди, а только «игрушечного дела людишки». О них толковать не стоит: они прирождённые оппортунисты; их девиз: «чего изволите?»"[492]
Комментируя это заявление осенью 1909 года в статье "Разоблачённые ликвидаторы", Ленин заметил: "Это называется тонкий намёк… на толстое обстоятельство", и подытожил: "Поживём, увидим, в силах ли будет провозглашённый Плехановым «революционный меньшевизм» провести борьбу со всем кругом идей, родивших Потресова и ликвидаторство"[493].
Ещё раньше – 11(24) июля 1909 года, Ленин опубликовал в № 46 "Пролетария" статью с вполне "говорящим" названием "Ликвидация ликвидаторства", где заявил:
"Ликвидаторство в тесном смысле слова, ликвидаторство меньшевиков, состоит идейно в отрицании революционной классовой борьбы социалистического пролетариата вообще, и, в частности, в отрицании гегемонии пролетариата в нашей буржуазно-демократической революции…
Меньшевики не подводят итогов проявлениям ликвидаторства. Отчасти они скрывают их, отчасти путаются сами, не сознавая значения отдельных фактов, теряясь в казусах, мелочах, личностях, не умея обобщать, не понимая смысла происходящего.
А смысл этот состоит в том, что оппортунистическое крыло рабочей партии… неизбежно должно при кризисах, распаде и развале оказаться либо сплошь ликвидаторским, либо в плену у ликвидаторов…
Наступил распад – масса интеллигентов-меньшевиков фактически ушла в либералы… Те меньшевики, которые искренне сочувствовали пролетариату, оказались в меньшинстве среди меньшевиков… Меньшевики-партийцы… начинают откалываться и силою вещей они оказываются, раз они идут к партии, идущими к большевикам"[494].
Однако Ленин сказал здесь, пожалуй, не всё о сущности ликвидаторства, и вряд ли мог сказать кое-что такое, что начинает проясняться только сейчас. Но перед тем как пояснить, что имею в виду, приведу ещё одну ленинскую мысль, хорошо выражающую его взгляд на то, что есть революционная партия в её повседневном облике в буржуазном обществе:
"Большевики с полной определённостью заявляли до революции, …что они сумеют выполнить свой долг и на самой тяжёлой, медленной, серой будничной работе, если после исчерпания всех революционных возможностей история заставит нас тащиться путями "самодержавной конституции"… Чтобы выполнить это обязательство перед пролетариатом, надо неуклонно воспитывать тех, кого привлекали к социал-демократии дни свободы, кого увлекала главным образом решительность, революционность, "яркость лозунгов", у кого не хватало выдержки, чтобы бороться не только в дни революционных праздников, но и в контрреволюционные будни…"[495]
Если учесть, что это было сказано через три года после 1906 года и за восемь лет до 1917 года, то лишь глупыми и невежественными, или гнусными и подлыми можно назвать все побасёнки о том, что Октябрьская революция была случайной, что Ленин в её подготовке, считай что, и не участвовал, что большевики якобы просто подобрали власть, которая валялась-де под ногами, и так далее…
Нет, Ленин серые дни контрреволюционных буден в период с 1909 до 1917 года использовал для того, чтобы путём тяжёлой, медленной, серой будничной работы из всей мешанины, которую представляла собой РСДРП после поражения первой русской революции, окончательно отобрать то ядро – руководящее и более массовое, которое будет отличаться по названию от прежней РСДРП прибавлением одной лишь буковки в скобках – буковки (б)…
Но эта буковка всё и определит, ибо будет означать, что к 1917 году в России будет жить и действовать партия невиданного доселе типа – ленинская партия большевиков.
Вот эта партия Ленина и привела Россию к Октябрю 1917 года.
Меньшевики-ликвидаторы стремились осложнить окончательное становление такой партии. В идеале же они хотели попросту привести дело к ликвидации той партии, которая в считанные пять лет после фактически первого её съезда в 1903 году стала в России если ещё не определяющей, то значительной общественной силой!
Но зачем это было надо меньшевикам?
Казалось бы – не сошлись люди во взглядах, ну и разошлись по двум партиям… Большевики – в боевую нелегальную партию профессиональных революционеров, сочетающих все формы работы и имеющих политическую цель – будущую социалистическую революцию… А меньшевики – в легальную реформистскую партию, ставящую перед собой задачу добиваться социальных реформ и улучшения экономического положения рабочих в буржуазном обществе.
Нет же, меньшевики очень старались ликвидировать партию вообще!
Зачем?
Ленин объяснял это идейной нестойкостью интеллигентов, влиянием буржуазного общества, и политически всё это было верным.
Но только ли искренней, так сказать, идейной путаницей объяснялось ликвидаторство?
Ленин был современником достаточно простодушной, всё же, эпохи и не знал того, что знаем об изощрённости методов подрывной работы Капитала в ХХ веке мы. Поэтому Ленин не мог заподозрить своих пусть и бывших, но товарищей по партии в прямой, кем-то так или иначе оплаченной провокации по отношению к большевикам.
А вот нам сегодня это предположить, как говорится, сам бог велел…
В Европе тогда уже не было подлинно боевых рабочих партий, а мировая Золотая Элита (под ней подразумеваю не только и не столько еврейских финансистов, сколько действительно наднациональную элиту, в том числе англосаксонскую) уже замышляла мировую войну.
Сильная партия, устроенная на подходах Ленина, очень мешала таким планам Элиты, и поэтому вполне логично предположить, что меньшевики стали ликвидаторами или по прямому сговору с бывшими политическими врагами из лагеря Капитала, или – что вероятнее, через посредничество лидеров II Интернационала.
Причём, прямое предательство лидеров меньшевиков не обязательно могло оплачиваться долларами или фунтами… Форма оплаты могла быть разной, Плеханов верно заметил, что есть ведь и революционная карьера!
Тому же Потресову во II Интернационале могли обещать всестороннюю (от финансов до организационных мер) поддержку в создании в России сильной "парламентской" "рабочей" партии во главе с Потресовым.
Заманчиво – особенно для честолюбивого человека?
Надо полагать – да.
Между прочим, Александр Потресов, бывший соратник Ленина по "Союзу борьбы за освобождение рабочего класса" и по первой "Искре", был, насколько мне известно, единственным видным социал-демократом мужчиной, вышедшим из генеральской семьи – его отец был генерал-майором. Так что у генеральского сына Потресова, да ещё на почве зависти к Ленину, вполне могли постепенно прорезаться карьеристские – пусть и в революции – устремления.
Вот их и могли использовать.
И если это было так, то корни российского ликвидаторства отыскиваются не только в атмосфере буржуазной России периода послереволюционной реакции, но и в салонах европейского политического бомонда.
В сюжете с ликвидаторством меньшевиков есть, на мой взгляд, и ещё одна пикантность, от исследователей почему-то ускользающая… Давно гуляет по печатным страницам миф о якобы еврейском характере Великой Октябрьской социалистической революции… А не мешало бы поразмышлять, и не в рамках мифотворчества, а в рамках трезвого исторического анализа – коль уж на то пошло, о еврейском характере российской контрреволюции.
Главными политическими оппонентами большевиков в 1917 и 1918 годах были, вообще-то, не буржуазные партии, и даже не эсеры, а меньшевики! Что же до национального состава меньшевиков, то он, как мы знаем, особенно – в его руководящей части, был преимущественно еврейским. Отсюда и вытекает тезис о том, что российская контрреволюция имела во многом еврейский характер!
Я не склонен выделять этот момент как важнейший – наиболее важен всегда классовый фактор, но коль уж рассуждать о русской революции с этих позиций, то начинать надо не с большевиков.
Всмотримся в облик российской контрреволюции образца 1917–1918 годов…
Чисто буржуазные контрреволюционные партии в 1917 году влияние в массах теряли. Но и там было немало евреев – особенно в руководстве кадетов. Даже их печатный орган – газету "Речь", редактировал еврей Борис Харитон, отец будущего советского академика-атомщика Юлия Харитона.
Эсеры, в руководстве которых тоже было много евреев, хотя и обладали формально самым весомым массовым влиянием, потому что опирались на крестьянство, тоже теряли в 1917 году своё влияние даже на крестьянскую массу, не говоря уже о рабочих, где эсерам всегда доверяло не так уж много людей.
Но в любом случае эсеры, особенно правые, это – тоже контрреволюция. Впрочем, после левоэсеровского мятежа 6 июля 1918 года (дойдём мы в своё время и до него) и левые эсеры перешли в лагерь контрреволюции…
И, наконец, меньшевики… Они ещё в начале 1917 года имели большой вес в рабочей среде, что и обусловило меньшевистский облик первого Петросовета и первого ВЦИКа… После Октября 1917 года это влияние сразу "на нет" не сошло и было весьма значительным. У меньшевиков был и свой массовый, "низовой" актив среди рабочих. В результате основной силой русской контрреволюции и, во всяком случае, наибольшей опасностью для большевиков – опасностью не военной, а политической, были в конце 1917 года и в 1918 году меньшевики.
Не Каледин, не Деникин и Колчак, а лидеры меньшевиков…
Причём как раз у меньшевиков были наиболее прочные и широкие связи – в том числе и личные, с лидерами европейской социал-демократии. А лидеры II Интернационала к 1917-18 году были практически поголовно агентами влияния Капитала в рабочем социал-демократическом движении. Стоит ли удивляться, что все эти бернштейны, каутские, брантинги встретили Октябрь 1917 года в штыки и приветствовали интервенцию против Советской России.
Но это было позже, а если возвращаться в 10-е годы, ко времени борьбы Ленина с ликвидаторством, то поведение меньшевиков накануне Октября 1917 года и после Октября 1917 года во вполне определённом ракурсе освещает их поведение в отношении партии и в 1909 году…
Это – поведение платных провокаторов.
Ленин в своих разоблачениях ликвидаторства до подобных мыслей не доходил, ну а нам сегодня высказать их не только можно, но и нужно. Не политические оппоненты противостояли Ленину уже в 1909 году, а политические провокаторы, имеющие не цели, а задание ликвидировать боевую силу передового российского пролетариата.
К тому времени партия большевиков уже выработала структуру и методы нелегальной работы, получила первый боевой опыт и была готова идти дальше – к успешной революции. Это была уже не кучка – за Лениным стояли сотни опытных профессиональных конспираторов и организаторов, немалые тысячи партийных активистов, а во вполне реальной и достаточно близкой перспективе – сотни тысяч и миллионы организованных рабочих и даже – десятки миллионов трудового крестьянства!
С другой стороны, две части РСДРП – большевистская и меньшевистская, были тогда ещё достаточно взаимно проницаемы. Шли постоянные контакты, проводились общие обсуждения – особенно в легальных условиях заграницы. Поэтому меньшевики, фактически не имеющие к началу 10-х годов общей организационной структуры с большевиками, обладали, тем не менее, возможностью влиять на большевистскую часть РСДРП. И влияние это было, увы, только развращающим.
Один пример на этот счёт сейчас приведу.
Николай Александрович Рожков (1868–1927) не раз появлялся на страницах этой книги. В 1890 году он окончил историко-филологический факультет Московского университета и затем преподавал там. Вначале он был близок к «легальным» марксистам, но в 1905 году примкнул к большевикам, был членом Московского и Петербургского комитета партии, работал в редакциях большевистских газет «Борьба» и «Светоч», проявил себя талантливым агитатором и публицистом, участвовал в V съезде РСДРП, был избран от большевиков в ЦК.
Рожков был и плодовитым историком – за свою жизнь он написал свыше 350 книг, брошюр и статей по истории России и Западной Европы, социологии, философии, экономике, педагогике. Увы, Рожков не ограничивался в истории фактами, он теоретизировал, выдвигал собственные взгляды на социальное развитие, и, похоже, эти, никак объективно не обоснованные, претензии на идейное верховенство в конце концов Рожкова и подвели…
В 1907 году он входил в "компанийку" Ленина, в 1908 году был в России арестован и сослан на поселение в Сибирь как большевик. Весной 1911 года Ленин в докладе о положении в партии, подготовленном им для членов ЦК, анализировал возможность созыва за границей пленума ЦК (в России это из-за провалов вследствие провокации было невозможно) и писал, что "большевики могут свезти Мешковского (И. П. Гольденберга. – С.К.), Иннокентия (И. Ф. Дубровинского. – С.К.), Рожкова и Саммера"[496].
То есть ещё весной 1911 года Рожков был для Ленина фигурой борьбы за боевую партию.
Но уже 3 декабря 1911 года в № 32 большевистской легальной газеты "Звезда", издававшейся в Петербурге, Ленин за подписью "Вл. Ильин" публикует статью "Манифест либеральной рабочей партии", полностью посвящённую статье Рожкова, появившейся в легальном журнале меньшевиков-ликвидаторов "Наша Заря".
В самом начале статьи Ленин писал:
"Как ни тяжело марксистам терять в лице Н. Р-кова человека, послужившего рабочей партии в годы подъёма с преданностью и энергией, интересы дела должны стоять выше каких бы то ни было личных или фракционных отношений, каких бы то ни было "хороших" воспоминаний…"[497]
Такое начало показывает, как непросто – чисто по-человечески, было терять Ленину товарищей, ушедших на кривые пути амбиций и заблуждений… Ленинская статья – это деловой политический анализ, и с точки зрения полноты и убедительности анализа слова о том, что интересы дела должны стоять выше личных фракционных отношений и "хороших" воспоминаний, ничего к сути сказанного не прибавляли. Смысл их был полностью понятен лишь узкому кругу тех руководящих партийцев, которые были осведомлены о если не дружбе, то очень тёплых, товарищеских отношениях Ленина и Рожкова.
Но, вот же, Владимир Ильич не смог сдержать чувства и начал статью с горькой лично для него констатации…
И далее в статье Ленина эта личная нота местами прорывается, особенно к концу, где он предлагает Рожкову: "Снимите с себя профессорские очки, любезный…"
Эмоции Ленина вполне объяснимы – былой боевой товарищ тоже двинулся в ликвидаторы, предлагая вместо партии "открытое политическое рабочее общество" и уверяя при этом, что в такой завиральной идее "нет ни грана утопии"…
Ленин заметил по поводу такого уверения: "Приходится ответить автору перефразировкой известного изречения: большой ты утопист, но утопия у тебя маленькая…"
Вред, впрочем, от утопий Рожкова был немалый, и, начав с публикаций в органе меньшевиков-ликвидаторов, Рожков быстро стал одним из идеологов ликвидаторства… Дальнейшую его судьбу особо прямой тоже не назовёшь, но об этом – в своём месте.
Можно вспомнить и ещё одного бывшего партийного коллегу Ленина – Валентинова-Вольского, который тоже претендовал на роль "теоретика" и тоже кончил ликвидаторством в 10-е годы и невозвращением в СССР в начале 30-х годов. Однако и о Валентинове – позднее…
Всё же, отступников от большевизма и от Ленина среди ликвидаторов было не так уж много, здесь преобладали, так сказать, "природные", "кристально чистые" меньшевики, которые отошли от Ленина давно или были ему чужды всегда. Они – как Фёдор Дан, мнили себя истинными марксистами, но оказывались на поверку классовыми врагами трудящихся масс России.
Ленин же через препоны бывших товарищей по партии собирал вокруг себя тех, кто из всех неудач вышел лишь более убеждённым и более закалённым… Он вполне мог сказать о себе и о своих товарищах словами Редьярда Киплинга:
О если ты спокоен, не растерян,
Когда теряют головы вокруг,
И если ты себе остался верен,
Когда в тебя не верит лучший друг,
И если ты своей владеешь страстью,
А не тобою властвует она,
И будешь твёрд в удаче и в несчастье,
Которым, в сущности, цена одна.
И если ты готов к тому, что слово
Твоё в уловку обращает плут,
И, потерпев крушенье, можешь снова —
Без прежних сил – возобновить свой труд…
И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в долгий бег,
Земля – твоё, мой мальчик, достоянье!
И более того, ты – человек!
Но Ленин был не поэтом…. Он был политиком нового типа – политиком народа, и писал он прозой, но прозой отнюдь не серой:
"Большевикам приходится вести партию. Чтобы вести, надо знать путь… Мы научились во время революции "говорить по-французски", т. е. вносить в движение максимум толкающих вперёд лозунгов, поднимать энергию и размах непосредственной массовой борьбы. Мы должны теперь, во время застоя, реакции, распада, научиться "говорить по-немецки", т. е. действовать медленно (иначе нельзя, пока не будет нового подъёма), систематически, упорно, двигаясь шаг за шагом, завоёвывая вершок за вершком. Кому скучна эта работа… на этом повороте пути, тот всуе приемлет имя марксиста…
Большевики должны теперь построить партию, построить из фракции партию, построить партию при помощи тех позиций, которые завоёваны фракционной борьбой.
Ряды перестроены для новой борьбы. Изменившиеся условия учтены. Путь выбран. Вперёд по этому пути – и революционная рабочая партия России станет быстро складываться в силу, которую не поколеблет никакая реакция и которая встанет во главе всех борющихся классов народа в следующей кампании нашей революции"[498].
Так Ленин закончил в июле 1909 года свою статью «Ликвидация ликвидаторства». И задача была объявлена вождём большевиков вполне практическая и понятная: окончательно оформить деятельную партию с учётом всех ошибок, просчётов и, увы, измен…
Но от постановки задачи построения партии из фракции до окончательного оформления партии должно было пройти ещё более двух лет. Лишь Пражская конференция большевиков 1912 года окончательно расставила всё и всех на свои места.
Я же, приводя эти ленинские слова 1909 года ещё раз спрошу: "Зная их, можно ли всерьёз говорить о якобы случайности прихода к власти в России в 1917 году именно партии Ленина?"
Ведь раз за разом приходится повторять, что Ленин был нацелен сам и нацеливал партию и рабочих на то, что удалось совершить в 1917 году, за много лет до того, как это удалось совершить!
Порой Ленин буквально тащил за шиворот соратников, доказывая безжалостно логичными доводами (которые, если они логичны, безжалостны всегда), что народы России в условиях царизма может вывести к свободе только социалистическое вооружённое восстание, а совершить это восстание народ может только в том случае, если в России будет партия, способная вести народ к восстанию… И что в условиях царизма нелегальное ядро этой партии должны составить нелегальные профессиональные революционеры, работу которых организует легальный зарубежный ЦК.
Этим Ленин и занимался теперь, в своей второй вынужденной эмиграции, собирая вокруг себя всё живое, что имелось как в России, так и в среде эмигрантов, где легко стать живым политическим трупом или, по крайней мере, просто революционным обывателем.
Как ни странно, но в то время уже появлялся в революционных эмигрантских кругах и такой тип личности.
А в России царила реакция…
Василий Осипович Ключевский, великий наш историк, скончался 12(25) мая 1911 года, семидесяти лет отроду, а за несколько месяцев до смерти – в январе 1911 года, записал в дневнике: "…Нынешняя политика: менять законы, реформировать права, но не трогать господствующих интересов.
Чем более сближались мы с Западной Европой, тем труднее становились у нас проявления народной свободы, потому что средства западноевропейской культуры, попадая в руки немногих тонких слоёв общества, обращались на их (этих слоёв, – С.К) охрану, не на пользу страны, усиливая социальное неравенство, превращаясь в орудие разносторонней эксплуатации культурно безоружных народных масс, понижая уровень их общественного сознания и усиливая сословное озлобление, чем подготовляли их к бунту, а не к свободе. Главная доля вины на бессмысленном управлении…"[499]
Академик Ключевский не был революционером, в 1906 году он баллотировался в I Думу по кадетско-октябристскому списку, хотя сам считал себя "диким" – "ни к Богу, ни к чёрту", а по определению лидера кадетов Павла Милюкова "стоял ближе к демократически-народническому, чем к конституционно-либеральному течению нашей интеллигенции"…
И вот даже Ключевский – отдавая себе в том отчёт, или нет – на излёте жизни выносил обвинительный приговор и политическому строю, и общественной атмосфере царской России. Это был приговор историка не только императору Николаю II и его камарилье, но и приговор всему российскому либерализму – прошлому, настоящему и будущему.
Это был приговор и современникам Ключевского – всем этим милюковым, кизеветтерам, родичевым, струве, ростовцевым, гучковым, винаверам, набоковым, астровым, некрасовым, графиням паниным и т. д.
Это был приговор и современным либералам – всем этим андреям сахаровым, канторам, немцовым, собчакам и ксение-собчакам, чубайсам, навальным, хакамадам, явлинским, глазьевым, гутионтовым, зорькиным, бехтиным, говорухиным, михалковым и т. д.
Ключевский вынес свой предсмертный приговор старой России в 1911 году. Но в 1909-м и в 1910-м годах общественная атмосфера в России – если иметь в виду абсолютно все круги общества за исключением ленинских единомышленников, была ещё более тяжёлой, ещё более подлой, чем оценивал Ключевский. И для поверхностного взгляда она была ещё непрогляднее, чем в 1911 году.
Впрочем, взгляд Ленин поверхностным никогда не был. Поэт Вознесенский – хотя и ренегат свободы, хорошо сказал о нём: "Ленин был из породы распиливающих, обнажающих суть вещей…" И поэтому Ленин видел неизбежный подъём революционного движения не только в силу развития российских масс, но и потому, что в перспективе политика царизма сама толкала общество на протест и восстание.
Пока же текущая картина была для революционной части общества не радующей. Сталин свою статью "Партийный кризис и наши задачи", опубликованную в №№ 6 и 7 газеты "Бакинский Пролетарий" в августе 1909 года, начал так:
"Ни для кого ни тайна, что наша партия переживает тяжёлый кризис. Уход членов из партии, сокращение и слабость организаций, оторванность последних друг от друга, отсутствие объединённой партийной работы, – всё это говорит о том, что партия больна, что она переживает тяжёлый кризис…
Было время, когда наши организации насчитывали в своих рядах тысячи, а вели за собой сотни тысяч. Теперь не то. Вместо тысяч в организациях остались десятки, в лучшем случае, сотни…"[500]
Сталин писал, что в Петербурге, где "в седьмом году насчитывалось около 8 тысяч членов", теперь "едва наберётся 300–400 членов"… Однако тон сталинской статьи был отнюдь не похоронным, хотя автор и призывал "полнее использовать партией окружающие её легальные возможности, от думской трибуны и профессиональных союзов до кооперативов и похоронных касс".
Сталин не только не хоронил партию, как это делали ликвидаторы. Трезвый анализ Сталина имел целью понять реальность и найти пути выхода партии из кризиса "здоровой и обновлённой". А задачи Сталин ставил такие, которые должны были развивать ту нелегальную партию, которую хотели "легализовать" ликвидаторы или полностью загнать в "узкое" подполье отзовисты.
Сталин был на Кавказе, Ленин – в Париже, но думали они сходно. Конечно, сидя в Баку, Сталин не мог видеть общей картины так полно, как Ленин, который хотя и был за границей, получал информацию со всей России. Поэтому Ленин смотрел в будущее из мало радующего настоящего даже более оптимистично и уверенно, чем Сталин.
Поскольку в подавлении революции 1905 года не последнюю роль сыграли внешние займы царского правительства, летом 1909 года Николай собрался в поездку по Европе, дабы показать, что Европа-де с ним. Лидер социал-демократической партии Швеции, депутат риксдага Карл Яльмар Брантинг сделал по этому поводу парламентский запрос, а 26 мая 1909 года Ленин обратился в Исполнительный комитет Международного социалистического бюро с письмом:
"…Газеты сообщают о поездке царя и его намерении посетить Швецию, Италию, Англию и Францию… Товарищ Брантинг заявил в шведском парламенте… энергичный протест, проникнутый духом международной социалистической солидарности.
Мы уверены, что наши товарищи в других странах разделят мнение Брантинга, что царский визит не может быть рассматриваем как обычный акт официальной дипломатии и… со своей стороны выступят с протестом…
Необходимо призвать к срочным действиям, …указав на роль царя Николая II в зверствах режима, в отношении которого он является не только представителем, но и активным и преступным вдохновителем.
Совершенно особое внимание… должно быть обращено на зверства в русских политических тюрьмах, где десятки тысяч наших товарищей искупают своё стремление к свободе и свою борьбу за рабочее дело и социализм…
С братским приветом
Н. Ленин
И. Рубанович"[501]
Это письмо подписал также представитель в МСБ партии эсеров И. Рубанович (1860–1920), после Октябрьской революции, к слову, противник её и Ленина, как и Карл Брантинг.
МСБ действительно призвало все социалистические партии выступить с протестом против приезда царя. Социалистические и рабочие фракции в шведском, английском, французском, итальянском парламентах обратились к своим правительствам с запросами, в Швеции, Германии, Англии, Франции, Италии и других странах прошли митинги и демонстрации протеста. "Торжественность" визита оказалась существенно подпорченной[502].
А в июле 1909 года Ленин в статье "Поездка царя в Европу и некоторых депутатов черносотенной думы в Англию", опубликованной в № 46 "Пролетария", напоминал о том, что в XIX веке Россия помогла европейским монархиям подавить буржуазную революцию 1848 года, и писал:
"Теперь буржуазия Европы, ставшая контрреволюционной по отношению к пролетариату, помогла царизму в его борьбе с революцией.
Союзники празднуют победу. Николай Кровавый едет в Европу приветствовать монархов и президента французской республики. Монархи и президент неистовствуют и готовятся чествовать вождя черносотенной контрреволюции в России… Но торжественное празднество… сорвано единодушным и мужественным протестом социалистического пролетариата всех европейских стран.
И на фоне этого протеста социалистов от Петербурга до Парижа и от Стокгольма до Рима… с особенной наглядностью вырисовывается презренное лакейство перед царизмом наших российских либералов. Несколько депутатов черносотенной Думы, начиная от умеренно-правых и кончая кадетами, гостят в Англии… Они корчат из себя представителей "конституционной" России, они восхваляют "обновлённый" строй и обожаемого монарха… Вождь конституционно-демократической (не шутите!) партии г. Милюков провозгласил в своей речи за завтраком у лорд-мэра: «пока в России существует законодательная палата, русская оппозиция останется оппозицией Его Величества, а не Его Величеству»…
Полицейская "Россия" (орган МВД. – С.К.) (от 23 июня) посвящает передовицу речи Милюкова и заявляет: «г. Милюков взял на себя известное обязательство за русскую оппозицию и если он выполнит это обязательство, он окажет такую услугу родине, за которую ему простится не мало прежних прегрешений»…
Его Величество знает свою оппозицию. Оппозиция кадетов знает своего Столыпина и своего Николая. И наши либералы и наши министры без труда переняли нехитрую науку европейского парламентского лицемерия и надувательства…"[503]
Как эти слова большевика Ленина, публично брошенные в общество в 1909 году, перекликаются с записанными в 1911 году в дневнике словами умирающего Ключевского – отнюдь не революционера, но, безусловно, искреннего патриота России. Думаю, если бы Василий Осипович прожил ещё десяток лет, то с Октября 1917 года он – через все заблуждения и сомнения – был бы с Лениным, а не с его противниками.
Не по рассказам, а по собственному горькому опыту Ленин знал, что за границей живой среды для живой работы почти нет, тем более – после поражения революции.
Об этом он по-товарищески и предупредил – заранее, Григория Алексинского в своём напутственном письме в начале октября 1907 года. И не раз эта грустная тема звучала в его переписке времён второй эмиграции. В апреле 1910 года Ленин пишет Горькому:
"Сидеть в гуще… склоки и скандала, маеты и "накипи" тошно. Наблюдать всё это – тоже тошно. Но непозволительно давать себя во власть настроению. Эмигрантщина теперь во 100 раз тяжеле (так у Ленина. – С.К.), чем было до революции. Эмигрантщина и склока неразрывны…"[504]
Но сразу же за этим в письме идёт:
"Но склока отпадёт; склока останется на 9/10 за границей; склока – это аксессуар. А развитие партии, развитие движения идёт и идёт вперёд через все дьявольские трудности теперешнего положения…"
Положение Ленина было действительно не из лёгких. Со 2 по 23 января (с 15 января по 5 февраля) 1910 года в Париже проходил пленум ЦК – так называемый "объединительный".
Реально же вышло вот что…
Прочной поддержки Ленин по-прежнему не имел. Большевистские члены ЦК Зиновьев, Каменев и Рыков как "колебались", так на твёрдую почву и не выбрались: они добивались объединения большевиков с меньшевиками-ликвидаторами Аксельродом, Даном, Мартовым и Мартыновым-Пикером, издававшими газету "Голос Социал-Демократа", и "внефракционной" группой Троцкого.
Плеханов из редакции "Голоса" вышел, против ликвидаторства протестуя, однако Плеханов был как Плеханов, это Ленин усвоил уже давно и прочно. Плеханов мог быть временным, тактическим союзником, но Плеханов "колебался" от решительности к нерешительности, от принципиальности к соглашательству… "Колебались" и большевистские члены ЦК Дубровинский и Ногин.
На Январский пленум в Париж съехались представители всех фракций и группировок, а также представители национальных социал-демократических организаций. Большинство составили примиренцы.
Формально пленум осудил и отзовизм, и ликвидаторство и потребовал обеспечения "действительного единства партии", но…
Но:
1) в центральные партийные учреждения примиренцы в союзе с Троцким провели не меньшевиков-"партийцев" типа Плеханова, а меньшевиков-"голосовцев";
2) пленум постановил субсидировать газету Троцкого – издаваемую в Вене "Правду", и ввести в её редакцию представителя ЦК, что частично делало эту троцкую "Правду" органом ЦК;
3) пленум признал созданную Богдановым и Алексинским группу "Вперёд" (отзовисты + ультиматисты + богостроители) партийной издательской группой и выделил ей субсидию на издание газеты "Вперёд";
4) Большевистский центр распускался и издание ленинского "Пролетария" прекращалось;
5) часть своих средств и имущества большевики должны были передать ЦК, а остальное – третьим лицам, "держателям" Карлу Каутскому, Францу Мерингу и Кларе Цеткин, с тем, чтобы они в течение двух лет передали всё в ЦК при условии, что "голосовцы" тоже ликвидируют свой фракционный центр и прекратят издание "Голоса Социал-Демократа"…[505]
Что это означало?
Зная и меньшевиков, и Ленина, о дальнейшем догадаться не трудно.
С одной стороны, Ленин, как человек, ратующий за партийную дисциплину, решениям пленума не подчиниться не мог, и он подчинился.
С другой стороны, меньшевики и Троцкий, разлагая партию и ведя к её гибели, на обязывающие их решения пленума плевали… «Голос Социал-Демократа» закрыт не был, а Троцкий свою «Правду» под контроль ЦК не поставил. Ещё 13 февраля 1908 года Ленин писал из Женевы Горькому на остров Капри:
"Насчёт Троцкого хотел Вам прошлый раз ответить, да забыл. Мы (т. е. здешняя редакция "Пролетария", Ал. Ал. [А. Богданов. – С.К.], я и «инок» [И.Ф. Дубровинский. – С.К.] – очень хороший коллега из беков русских) сразу решили пригласить его в «Пролетарий».
Написали письмо, наметили и предложили одну тему. Подписали по общему согласию: «редакция „Пролетария“», желая поставить дело на более коллегиальную почву (у меня лично с Троцким большая баталия, драка была отчаянная в 1903-5 годах, когда он был меньшевиком).
Троцкий обиделся что ли на эту форму, не знаю, но прислал письмо, писанное не им: "По поручению т. Троцкого" извещалась редакция "Пролетария", что он писать отказывается, занят.
Это – позёрство, по-моему. И на Лондонском съезде он держался позёром. Не знаю уж, пойдёт ли он с беками (большевиками. – С.К.)…"[506]
Троцкий – в очередной раз, с "беками" "не пошёл"…
С третьей стороны, Ленин, коль дела заворачивались так, осенью 1910 года заявил, что не считает себя более связанным решениями ЦК. Большевики начали выпускать свой орган – "Рабочую Газету", и потребовали возврата имущества и денежных средств, условно переданных ЦК (Последняя тяжба растянулась на годы)…
Сложившееся положение ещё до пленума неплохо обрисовал Сталин в уже упомянутой выше статье "Партийный кризис и наши задачи".
Сталин, постоянно работавший в условиях подполья в России, вполне трезво анализировал ситуацию с вполне ленинских позиций. Констатировав, что заграничным органам сложно "связать воедино работу партии, давно уже прошедшей стадию кружковщины", он выдвигал идею создания "общерусской газеты, стоящей в центре партийной жизни и издающейся в России".
Это была идея будущей, уже настоящей – ленинско-сталинской "Правды", первый номер которой выйдет 5 мая 1912 года, через два с лишним года после сталинской статьи.
В № 7 "Бакинского Пролетария" Сталин опубликовал и ещё одну статью – "Из партии", где была помещена резолюция Бакинского комитета о разногласиях в редакции "Пролетария" с "решительной поддержкой позиции большинства редакции, представителем которой является товарищ Ленин".
Сталин заявлял, что "только такая позиция может быть названа действительно большевистской, большевистской по духу, а не по букве только". Бакинская резолюция, написанная Сталиным, осуждала отзовизм, ультиматизм и богостроительство, и выражала протест "против поведения т. Максимова (Богданова. – С.К.), заявившего о неподчинении решениям редакции и тем давшего новый повод для новых, более сильных трений".
Сталин и Ленин всё больше сближались на самой прочной в мире основе – основе подлинной большевистской принципиальности, действительно большевистской, большевистской по духу, а не по букве только…
Вскоре после пленума – 13 февраля 1911 года, Ленин пишет очередное письмо матери в Москву:
"Дорогая мамочка! На днях получил твоё и Анютино письмо. Большое, большое mersi за них. Я теперь освободился от тех делишек, которые заставили меня слишком коротко и наспех ответить Маняше (напишу ей вскоре).
Шахматы я получил давно, – забыл только упомянуть про это. Играть мне здесь приходится совсем редко – разучился, должно быть, вовсе…
У нас стоит чудесная погода. Сена всё ещё высока, но наводнение быстро проходит…
От Мити имел небольшое письмо с известием, что он поправляется (младший брат попал в Москве на велосипеде в ДТП. – С.К.). Сильно ругаю себя, что не собрался ему ответить. Да, да, оказывается не только в Париже на улицах с чертовским движением ездить не безопасно…"[507]
В последнем абзаце Ленин намекает на то, как он сам за несколько лет до этого – в 1903 году, врезался в трамвай в Париже. А шахматы, о получении которых он сообщает Марии Александровне, это те самые, которые отец Владимира Ильича выточил на токарном станке… Мать выслала их сыну как память об Илье Николаевиче, и подарок сопровождал Ленина во всех его заграничных переездах, но в последнем – из Галиции в Швейцарию в начале Первой мировой войны, был утрачен[508].
Сетования Ленина на то, что он давно не играл в шахматы, вполне объяснимы – в те дни (да и только ли в те!) Ленину больше приходилось заниматься политическими "шахматами". Однако он, всё же, возводил на себя напраслину – минимума квалификации завзятого шахматиста он не утратил, что видно из его письма младшему брату от 17 февраля 1910 года:
"Дорогой Митя! Получив твою задачку (этюд Д. И. Ульянова был опубликован в приложении к журналу "Нива". – С.К.), я чуточку «раззадорился» на шахматы, – а то было совсем, совсем всё перезабыл. Не играл, кажись, год, а всего за последние годы сыграл несколько «гусарских» и полугусарских партий. Задачку твою решил легко. Л. d8—d6. А вот в «Речи» увидал сегодня этюд, который решил не сразу и который мне очень понравился (№ от 1 февраля, № 31 (1269), этюд № 195). Положение такое: белые Кр. g3. К. g1. Сл. е7 и пешки h5 и d3. Чёрные: Кр. е3 и пешки h7, d5 и a2 (т. е. последняя за ход до превращения в королеву). Белые начинают и выигрывают. Красивая штучка!
Ну, как идёт выздоровление? Вполне ли выправилась нога и лопатка? Скоро ли опять ходить и ездить будешь?
Жму руку. Твой В.У."[509]
Впрочем, выигрышем белых Ленин мог восхищаться лишь разбирая шахматные этюды, в политике он никогда не был намерен сдаваться не то что «белым», но даже «розовым» своим бывшим коллегам. 11(24) апреля 1910 года Ленин – ему только-только исполнилось сорок лет, пишет Горькому из Парижа на остров Капри:
"…Теперь насчёт объединения. Факт или анекдот? – спрашиваете Вы. Об этом придётся рассказывать издалека… К партийному объединению вели и ведут серьезные, глубокие факторы: необходимость очистки социал-демократии от ликвидаторства и отзовизма в области идейной; страшно трудное положение партии… и назревание нового типа с[оциал].-д[емократического]. рабочего в области практической.
На пленуме ЦК ("долгом пленуме" – три недели маята была, издёргали все нервы, сто тысяч чертей!) к этим серьёзным факторам, сознанным далеко не всеми, прибавились мелкие, мелочные, …прибавилась ненависть к Большевистскому Центру за его беспощадную идейную войну, прибавилась склока и желание поскандалить у меньшевиков – и вышел ребёнок с нарывами.
Теперь вот и маемся. Либо – на хороший конец – нарывы вскроем, гной выпустим, ребёнка вылечим и вырастим.
Либо – на худой конец – помрёт ребёнок. Тогда поживём некоторое время бездетно (сиречь: опять восстановим большевистскую фракцию), а потом родим более здорового младенца"[510].
События развернулись именно так, как и предполагал Ленин. Меньшевики саботировали активную работу и вели к расколу. Ну, а большевики как большевики: если во главе их Ленин, то компромиссы могли быть допустимы лишь на основе чёткой идейной общности и в тактике, и в стратегии.
Поскольку чёткость и меньшевизм – вещи несовместные, то и компромисс с ними у Ленина не получался.
Заграничный печатный орган меньшевиков "Голос Социал-демократа" редактировали Аксельрод, Дан, Мартов, Мартынов и Плеханов. После выхода из редакции последнего, "Голос" окончательно оформился как "идейный" центр ликвидаторов. И противостояние усиливалось.
Это тогда Ленин впервые назвал Троцкого "Иудушкой". В январе 1911 года Владимир Ильич в сердцах написал даже что-то вроде короткого памфлета "О краске стыда у Иудушки Троцкого"[511].
А весной и в начале лета 1910 года в двух выпущенных большевиками-ленинцами "Дискуссионных Листках" были опубликованы ленинские "Заметки публициста"[512].
В новой большой своей работе Ленин ещё раз проявил себя блестящим практическим теоретиком революционной работы. Его анализ был безупречен, и это были не просто теоретические изыскания на базе марксизма, а необходимые текущему моменту директивы.
Ленин не сомневался, что революция в России неизбежна, но указывал, что "революция идёт к нам по-новому", что самодержавие "вступило в новую историческую полосу" и "делает шаг по пути превращения в буржуазную монархию", что новая столыпинская аграрная политика (направленная на окончательное разрушение сельской общины и укрепление кулацких, капиталистических элементов на селе) – "необходимое звено политики нового царизма"…
Но это – фон.
Как надо действовать на этом фоне РСДРП? Ленин вполне отвечал на этот вопрос:
"Ликвидаторы и отзовисты с трогательным единодушием ругают на все корки большевиков (первые ещё Плеханова). Виноваты большевики, виноват Большевистский центр, виноваты ""индивидуалистические" замашки Ленина и Плеханова"…
Что нам дано в самом деле как задача партии?
"Даны" ли "данные лица, группы и учреждения", которые надо "примирить" независимо от их линии, независимо от содержания их работы?
Или нам дана партийная линия, дано идейно-политическое направление и содержание всей нашей работы?
Возможны два взгляда на значение и условия какого бы то ни было партийного объединения…
Один взгляд на объединение может ставить на первый план "примирение" "данных лиц, групп и учреждений". Единство их взглядов на партийную работу, на линию партийной работы – дело второстепенное. Разногласия надо замалчивать, а не выяснять их корней, их значения, их объективных условий… Живи и давай жить другим. Это – "примиренчество" обывательское…
Есть другой взгляд на объединение. Этот другой взгляд состоит в том, что целый ряд глубоких, объективных причин, не зависимых оттого или иного состава "данных (пленуму и на пленуме) лиц, групп и учреждений", давно уже начал вызывать… идейные и организационные основы объединения…
С этой точки зрения объединение может идти медленно, трудно, с колебаниями, шатаниями, рецидивами, но оно не может не идти. С этой точки зрения объединение неотделимо от его идейной основы, оно только на основе идейного сближения и вырастает…"[513]
Вряд ли можно было выразиться яснее… Или, дорогие товарищи, мы представляем собой интеллигентский "междусобойчик" болтунов, которым дороже всего "хорошие отношения", или мы принципиальные идейные работники, добровольно взвалившие на себя воз идейного просвещения и воспитания масс в целях обретения массами политической власти…
Подобная дилемма не впервые возникала в истории мира – ещё древние повторяли: "Amicus Plato, sed magis amica est veritas" ("Платон мне друг, но истина ещё больший друг")… Другое дело, что чаще всего кончается тем, что истину в лучшем случае задвигают в угол, а то и побивают камнями…
Но – не в случае Ленина.
Хотя он очень ценил старую дружбу… В декабре 1910 года общепартийный орган "Социал-Демократ" после партийной конференции и пленума перешёл, фактически, под руку Ленина – была выбрана новая редакция в составе: большевики Ленин, Зиновьев, Каменев, меньшевик Мартов и польский социал-демократ, близкий к большевикам Мархлевский. Крупская вспоминала: "Мартов в новой редакции был в одиночестве, он часто забывал о своём меньшевизме. Однажды Владимир Ильич с довольным видом говорил, что с Мартовым хорошо работать, что он на редкость талантливый журналист"[514].
Конечно, это была не просто радость партийного редактора, но и радость за друга, вроде бы возвращающегося к дружной работе. Увы, как прибавляла Крупская: "Это было, пока не приехал Дан"…
Уже третий год второй эмиграции Ленина проходил в повседневной борьбе. Ленин не сидел в окопах, не совершал обходных маршей и не выдерживал артиллерийские обстрелы… С внешней стороны его парижский быт и повседневный режим дня были достаточно размеренными, на деле же…
На деле всё обстояло иначе…
В заключительной части трилогии Юрия Германа о враче Владимире Устименко – романе "Я отвечаю за всё" (эпиграфом к нему, взяты, между прочим, слова Шекспира: "Чтоб добрым быть, нужна мне беспощадность"), есть замечательный персонаж – хирург Богословский, большевик с дореволюционным стажем… И он в минуту жизни трудную говорит своему младшему товарищу по делу и партии Устименко:
– Запомнилась мне фраза – чья, откуда – не помню. Но прекрасная по своей значительности и глубине: "Жил усиленной и сосредоточенной жизнью само проверяющего себя духа"…
Эти слова полностью применимы к Ленину на протяжении всей его жизни, но, пожалуй, наиболее точно они отражают внутреннее состояние Ленина в 1909 году и в начале 10-х годов…
До первой русской революции он жил её подготовкой, во время революции он жил её проблемами. Сразу после поражения революции он не пал духом, потому что расценивал прошедшие события как пролог и репетицию будущих уже победных событий.
И вдруг – два удара, и справа, и слева, от своих же товарищей, в том числе – от близких товарищей, которых считал не только соратниками, но и друзьями. "Держать" удар и бить в ответ Ленин умел.
И всё же – доколе же!?
Уже затрачено столько сил и времени, уже принесены немалые общественные и личные жертвы, а вместо кристальной ясности мыслей и действий в своей же среде – новые шатания, новые споры вместо чётких деловых разборов и выработки оптимальной стратегии и тактики… Вместо соединения всех усилий ради постоянного наращивания влияния партии прежде всего среди рабочих, но кроме того – вообще в широких массах народа, новый разброд…
Размышлять было о чём, да и "отлив" революционной волны, оставивший РСДРП временно (во временность Ленин верил твёрдо!) "на мели", предоставлял больше времени для приведения в порядок и оформления в писанном тексте давно накопившихся мыслей.
Подталкивали к этому и новейшие открытия в области атомной физики, которые ряд философов истолковывал как ошибочность материалистического понимания истории, как "исчезновение" материи. Ленин не имел естественнонаучного образования, но в философии кое что смыслил. И он принялся за свой единственный чисто философский труд – "Материализм и эмпириокритицизм", над которым начал работать с февраля 1908 года.
При этом не только внутрипартийная атмосфера с уклонением Богданова, Луначарского, Базарова в богостроительство, но и общественная атмосфера после поражения революции, заставляла обратить внимание на фундаментальные воззрения относительно бытия как такового.
К тому же, возникающая нео-идеалистическая "философия" мешала вполне практической политике. Ленин так оценивал настроение образованных кругов: "Упадок, деморализация, расколы, разброд, ренегатство, порнография на месте политики. Усиление тяги к философскому идеализму; мистицизм как облачение контрреволюционных настроений…"[515]
Валентинов-Вольский в своей эмигрантской книге о Ленине утверждал, что Ленин принялся за критику современного идеализма постольку, поскольку "числился"-де "главным теоретиком партии", ну, а раз так, надо было держать-де марку теоретика.
Это, конечно, глупость!
Делать было Ленину нечего, как только хвост перед товарищами по партии распускать. Это Валентинов был не чужд павлиньих поз, а Ленин брался за что-либо только тогда, когда видел в том насущную необходимость.
По складу ума он был философом, а по складу натуры – энергичнейшим практиком, организатором, и эта его последняя ипостась всегда отнимала уйму времени, да и силы ведь духовные и физические были не безграничными. Но тут вопрос был принципиальный – под сомнение был поставлен диалектический материализм Маркса и Энгельса, а отсюда вытекала опасность якобы "научной" ревизии всей марксистской теории. Против "материи" дружно выступали теперь не клерикалы, не богословы, а новые пророки нового века науки – учёные-физики.
Чтобы было понятнее состояние умов физиков того времени, достаточно привести фрагменты из речи выдающегося русского физика профессора Николая Алексеевича Умова (1846–1915) на 2-м менделеевском съезде в 1911 году.
Умов – земляк Ленина, уроженец Симбирска, говорил тогда:
"Последующее развитие физики есть процесс против материи, закончившийся её изгнанием. Но рядом с такой отрицательной деятельностью текла работа реформирования электромагнитной символики; она должна была оказаться способной к изображению свойств материального мира, его атомистического строя, инерции, излучения и поглощения энергии… Не пора ли изгнать материю?… Материя исчезла, её разновидности заменены системами родственных друг другу электрических индивидов, и перед нами рисуется вместо привычного материального, глубоко отличный от него мир электромагнитный"[516].
Это было сказано через два года после публикации Лениным своего труда, где были и такие строки:
"Реакционные поползновения порождаются самим прогрессом науки. Крупный успех естествознания – приближение к таким однородным и простым элементам, законы движения которых допускают математическую обработку, порождает забвение материи математиками. "Материя исчезает", остаются одни уравнения. На новой стадии развития и, якобы, по-новому получается старая кантианская идея: разум предписывает законы природе"[517].
Впрочем, и через четверть века после написания этих слов Альберт Эйнштейн в свой речи 1933 года "О методе теоретической физики" утверждал:
"Безусловно, опыт остаётся единственным критерием пригодности математических построений физики, но истинный творческий принцип содержится в математике. В некотором смысле поэтому я считаю правильным, что чистая мысль способна охватить реальность, как об этом догадывались древние"[518].
Как видим, можно быть великим физиком, но это не всегда равнозначно соответствующей философской глубине. Вот против чего, кроме прочего, – против опошления идеи материальности Бытия и его опытного, экспериментального, осмысления выступал Ленин в своём труде.
Советский физик Сергей Иванович Вавилов написал ряд статей о Ленине-философе, и это была не дань высокого официального лица – президента Академии наук СССР, памяти основателя государства, а потребность одного выдающегося интеллекта оценить значение мыслей другого выдающегося интеллекта. Так вот, Вавилов оценил "Материализм и эмпириокритицизм" очень высоко и не просто "похвалил", а показал правоту Ленина в свете развития физики ХХ века.
В 1909 году Ленин понимал суть новейших физических открытий полнее и глубже, чем сами физики, и разъяснял:
"…"Материя исчезает" – это значит исчезает тот предел, до которого мы знали материю до сих пор, наше знание идёт глубже… Ибо единственное «свойство» материи, с признанием которого связан философский материализм, есть свойство быть объективной реальностью, существовать вне нашего сознания… Понятие материи… не означает гносеологически (т. е. с позиций теории научного познания. – С.К.) ничего иного, кроме как: объективная реальность, существующая независимо от человеческого сознания и отображаемая им…"[519]
Это ведь верно! Но все ли понимают это даже сегодня? И уж тем более это понимали далеко не все тогда… Так, в "Материализме и эмпириокритицизме" Ленин часто обращался к "теориям" богостроителя Богданова и "Валентинова"-Вольского… В одном из мест книги он пояснял:
"Рассуждения Богданова… о "неизменной сущности вещей", рассуждения Валентинова… о "субстанции" и т. д. – всё это плоды незнания диалектики. Неизменно только одно: это – отражение человеческим сознанием (когда существует человеческое сознание) независимо от него существующего и развивающегося внешнего мира.
Никакой другой "неизменности", никакой другой "сущности", никакой "абсолютной субстанции" в том смысле, в каком разрисовала эти понятия праздная профессорская философия… не существует. "Сущность" вещей или "субстанция" тоже относительны; они выражают только углубление познания объектов, и если вчера это углубление не шло дальше атома, сегодня – дальше электрона и эфира, то диалектический материализм настаивает на временном, относительном, приблизительном характере всех этих вех познания природы прогрессирующей наукой человека.
Электрон так же неисчерпаем, как и атом, природа бесконечна, но она бесконечно существует, и вот это-то безусловное признание её существования вне сознания и ощущения человека и отличает диалектический материализм от релятивистского агностицизма и идеализма"[520].
В советских школах слова Ленина: "Электрон так же неисчерпаем, как и атом, природа бесконечна…" висели во всех кабинетах физики, а из нынешних «россиянских» антисоветских школ успешно изгоняют не только кабинеты физики, но и физику как обязательный предмет.
Ленин рассуждал:
"Основное отличие материалиста от сторонника идеалистической философии состоит в том, что ощущение, восприятие, представление и вообще сознание человека воспринимается за образ объективной реальности. Мир есть движение этой объективной реальности, отражаемое нашим сознанием. Понятие материи ничего иного, кроме объективной реальности, данной нам в ощущении, не выражает. Поэтому оторвать движение от материи равносильно тому, чтобы оторвать мышление от объективной реальности"[521].
Это общее своё рассуждение Ленин пояснял более просто:
"Материя исчезла, – говорят нам, – желая делать отсюда гносеологические выводы. А мысль осталась? – спросим мы. Если нет, если с исчезновением материи исчезла и мысль, с исчезновением мозга и нервной системы исчезли представления и ощущения, – тогда, значит, всё исчезло, исчезло и ваше рассуждение… Если же – да, если при исчезновении материи предполагается не исчезнувшей мысль, то вы, значит, перешли на точку зрения философского идеализма"[522].
Непосредственным поводом к началу работы Ленина над "Материализмом…" стал выход сборника статей В. Базарова, А. А. Богданова, А. В. Луначарского, Я. А. Бермана, О. И. Гельфонда, П. С. Юшкевича и С. А. Суворова "Очерки по философии марксизма", где ревизовался диалектический материализм. Поэтому Ленин уделил полемике с партийными оппонентами немало места, что имело значение для партии, но было неинтересно европейскому читателю.
Это, да ещё и вечный бич русской научной мысли до 1917 года (и после 1991 года) – плохое знание в мире русского языка, возможно и сказалось на том, что в Европе труд Ленина шума не наделал. А ведь он – в своих наиболее "ударных" местах – того стоил!
В советское время книга была издана на более чем 20 языках, но по сей день мировым научным сообществом по достоинству не оценена, что, вообще-то, говорит об уровне способностей большинства современных учёных не думать и соображать, а мыслить…
Жизнь в Париже была у Ульяновых отнюдь не «парижская», если подходить к ней с категориями туристическими или «новорусскими». Крупская в своих воспоминаниях писала, что в Париже пришлось провести самые тяжёлые годы эмиграции, и Ленин вспоминал их с тяжёлым чувством даже через много лет, когда стоял во главе России: «И какой чёрт понёс нас в Париж!»
Но сама же Надежда Константиновна поясняла: "Не чёрт, а потребность развернуть борьбу за марксизм, за ленинизм, за партию в центре эмигрантской жизни. Таким центром в годы реакции был Париж".
Квартира была снята на краю города, около самого городского вала, и поэтому при относительной дешевизне оказалась большой и светлой. Но обстановка была самая скромная – консьержка смотрела на привезённые из Женевы простые столы и табуретки с презрением.
Хозяйственные дела свалились на Крупскую, поскольку её мать "растерялась в сутолоке большого города". Крупская признавалась, что хозяйкой она была плохой, "только Владимир Ильич был другого мнения"…
Одно время с братом и невесткой жила Мария Ильинична, приехавшая в Париж изучать в Сорбонне французский язык, и как-то гостивший Марк Елизаров, добравшийся в Париж из Японии, наблюдая, как женщины хлопочут на кухне и в очередь моют посуду, заметил: "Лучше бы вы "Машу" какую завели"… Но, по словам Крупской, они жили тогда "на партийное жалованье, поэтому экономили каждую копейку, а кроме того французские "Маши" не мирились с русской эмигрантской сутолокой".
Действительно – через ульяновскую квартиру тёк поток людей, что для французов было непривычным.
Заниматься Ленину в Париже было неудобно – до Национальной библиотеки надо было ездить на велосипеде, и от езды по Парижу с его оживлённым движением он очень уставал, однажды попал под автомобиль, но отделался изломанным велосипедом[523].
В том же Париже тысячи и даже десятки тысяч "интеллектуалов", не стуящих изломанного ленинского велосипеда, жили вполне обеспеченной жизнью, и в том же Париже Ленин – отойдя от революции, мог жить не только не хуже, а и получше многих. Но он упорно крутил "педали" своего жизненного "велосипеда" и ехал во всё том же, давно избранном направлении – к будущей революции…
Ему было сорок лет – не мальчик! Он полностью терялся в парижской толпе, не привлекая ничьего внимания, он – гений!
Но что тут поделаешь – надо было жить и работать.
Летом 1910 года Ленин и Крупская устроили себе небольшую передышку – относительную, конечно, с рюкзаками по горам теперь уже уйти не получалось. Но они устроились иначе, вначале открыв для себя Мёдон.
Как вспоминала Крупская: "Мёдон – небольшой городок в 9 километрах от Парижа. По праздничным дням, летом, туда едут тысячи парижан провести время на лоне природы. Мы часто ездили туда в будни, перебить настроение, погонять на велосипедах по чудесному Мёдонскому лесу".
Однажды прямо из Мёдона Ленин отправил матери открытку с видом Мёдонского леса. Мария Александровна тогда жила у младшего сына, который служил земским врачом в селе Липитино, невдалеке от станции Михнёво Серпуховского уезда Московской губернии, и видно Владимир Ильич "под настроение" решил черкнуть в Россию весточку прямо, что, называется, "с колеса" – велосипедного.
Короткий текст от (5)18 июня 1910 года выдаёт отличное состояние духа писавшего:
"Дорогая мамочка! Посылаем тебе, Анюте и Мите привет с воскресной прогулки. Гуляем с Надей на велосипедах. Лес Мёдонский хорош и близко, 45 минут от Парижа. Письмо Анюты получил и ответил. Крепко обнимаю и за себя, и за Надю.
Твой В.У."[524]
18 июня (1 июля) 1910 года он пишет матери уже из Неаполя:
"Дорогая мамочка! Шлю большой привет из Неаполя. Доехал сюда пароходом из Марселя: дёшево и приятно. Ехал как по Волге. Двигаюсь отсюда на Капри ненадолго. Крепко, крепко обнимаю. Всем привет.
Твой В.У."[525]
Одна фраза из этого письма показывает, как тосковал Ленин по Волге – попав после долгого перерыва на летнюю палубу парохода, он плавание по дивному Средиземному морю сравнивает с плаванием по Волге!
Чуть позже – 3 января 1911 года, в письме Марку Елизарову Ленин признавался: "Здесь так оторванным себя чувствуешь, что рассказы о впечатлениях и наблюдениях «с Волги» (соскучился я по Волге!) – бальзам настоящий…"[526]
На итальянский остров Капри Ленин ехал в гости к Максиму Горькому, и пробыл у того целый месяц.
Они уже хорошо знали друг друга, уже не раз Горький шёл вразрез с линией Ленина, помогал деньгами "богостроителям", но к Горькому Ленин питал, как я понимаю, слабость.
Горький был свой, пусть и порой заблуждающийся, но свой.
Впрочем, и Горький питал слабость к Ленину, хотя в пору революции 1917 года и в 1918 году немало помешал Ленину публикацией своих вот уж точно "Несвоевременных мыслей".
Так или иначе, месяц на Капри был, конечно же, полон бесед и споров – Горький стоил того, чтобы бороться за него. К тому же Ленин имел некие планы относительно привлечения Горького к работе в задуманной новой легальной большевистской газете "Звезда", первый номер которой вышел в Петербурге 16(29) декабря 1910 года.
Считавшаяся в первый период издания органом думской социал-демократической фракции, "Звезда" выходила вначале еженедельно, затем – 2 раза, а позднее и 3 раза в неделю, до 22 апреля (5 мая) 1912 года. То есть "Звезда" стала прямой предшественницей "Правды", первый номер которой вышел 5 мая (н. ст.) 1912 года.
Тираж "Звезды" составлял вначале 7-10 тысяч, а отдельные номера "вытягивали" и 50–60 тысяч экземпляров. В "Звезде" Ленин опубликовал около 50 статей за подписями: В. Ильин; В.Ф.; Вильям Фрей; Ф. Л-ко; К.Т.; Б.К. (скорее всего, от "бек", "большевик"); М.Ш. (не исключаю, что от иронического "меньшевик"); П.П.; Р. Силин; Р.С.; Б.Г.; Не-либеральный скептик; К.Ф.; Ф.Ф.; М.М.[527]
Псевдоним "Н. Ленин" не был использован тогда ни разу – издание-то было легальным, и "нелегальный" псевдоним был в нём ни к чему.
В номерах "Звезды" появились семь "Сказок" Горького из серии "Сказки об Италии"… В феврале 1912 года Ленин писал ему:
"Очень и очень рад, что Вы помогаете «Звезде». Трудно нам с ней чертовски – и внутренние, и внешние и финансовые трудности необъятны – а всё же тянем"[528].
Но это было много позже. Летом же 1910 года Ленин, вернувшись с Капри, вместе с Крупской и её матерью уезжает в приморский городок Порник на берегу Бискайского залива, где они поселяются в доме таможенного сторожа. 27 июля 1910 года Ленин пишет младшей сестре:
"Дорогая Маняша! Пишу тебе из Порника. Вот уже почти неделя, как я устроился здесь с Е.В. и Надей. Отдыхаем чудесно. Купаемся и т. д. Как-то у вас делишки? Как мамино здоровье? Как стоит вопрос о Копенгагене и Стокгольме?.."[529]
В Порнике Ленин уже не только отдыхал, но и работал, вёл партийную переписку и готовился к VIII конгрессу II Интернационала, который должен был пройти в Копенгагене в августе 1910 года. Там предполагалось много встреч, дискуссий и речей…
Ещё из Порника Ленин написал в Стокгольм Михаилу Кобецкому письмо с просьбой нанять ему в Копенгагене комнату – "простую, дешёвую, маленькую" и прибавлял: "Если Вам некогда, не хлопочите, я успею найти сам". Затем в следующем письме он уточнил: "Еду к Вам с семьёй (жена и тёща). Если можно, поищите дешёвую комнатку (или 2) понедельно или подённо. Если получите пакеты, сохраните не распечатывая"[530].
Последняя фраза объясняется тем, что большевик М. В. Кобецкий (1881–1937), который стал эмигрантом с 1908 года и осел в Дании, занимался транспортировкой газет "Пролетарий" и "Социал-Демократ" в Россию, и пересылкой Ленину корреспонденции из России.
Готовился Владимир Ильич и ещё к одной встрече – уже в Стокгольме, но о ней – отдельно…
Конгресс в Копенгагене был вторым – после Штутгартского конгресса, крупным международным форумом, в работе которого Ленин принимал участие. Рассматривался в основном вопрос о кооперативах, и в русской секции, где обсуждался ленинский проект резолюции, произошёл показательный казус…
В ходе дебатов меньшевики обвинили Ленина в том, что он-де "губит партию". Один из большевиков удивился – как же один человек может погубить партию, и Фёдор Дан – личность в российской социал-демократии, исключительно склочная и непривлекательная, невольно дал Ленину такую оценку, которая выражала самую суть Ленина:
"Да потому что нет больше такого человека, который все 24 часа в сутки был бы занят революцией, у которого не было бы других мыслей, кроме мысли о революции, и который даже во сне видит только революцию. Подите-ка, справьтесь с таким"[531].
Слова у Фёдора Дана с языка сорвались неожиданно верные, однако менее всего из них можно было представить Ленина неким революционным "паровым катком"… Недаром много позднее была брошена в жизнь формула: "Самый человечный человек"…
И как раз в те дни, когда Фёдор Дан дал свою формулу Ленина, Ленин-человек заявлял о себе властно и волнующе – 12 (25) сентября 1910 года Владимир Ильич приехал из Копенгагена в Стокгольм на встречу с матерью.
Последний раз они виделись три года назад, когда Ленин нелегально был в России, и вот теперь Мария Александровна, несмотря на преклонный возраст – ей было уже 75 лет, а, скорее, по причине преклонного возраста, решилась на путешествие в наиболее близкую точку, где могла увидеть сына. Стокгольм связанный пароходным сообщением с Финляндией и был такой точкой.
В Стокгольме они жили втроём – мать, сын и младшая дочь. Первую половину дня Ленин работал в библиотеке, а вторую целиком посвящал матери, прогулкам с ней по городу, по окрестностям…
В шведской столице Ленин несколько раз выступал на собраниях социал-демократических групп с рефератами о Копенгагенском конгрессе и о положении в РСДРП. На одном из его выступлений на собрании большевистской группы была и мать. Она впервые слушала публичное выступление второго сына и как вспоминала Мария Ильинична, ей показалось, что "слушая его, она вспоминала другую речь, которую ей пришлось слышать – речь Александра Ильича на суде. Об этом говорило её изменившееся лицо"[532].
Они пробыли вместе две недели…
В порту Ленин смотрел как мать и сестра поднимаются по трапу на борт парохода, принадлежавшего русской компании. Взойти вместе с ними на палубу, чтобы ещё немного побыть рядом с матерью, Ленин не мог – его тут же арестовали бы.
Мать уезжала, сын оставался, и оба понимали, что это свидание может стать последним, что они последний раз смотрят друг другу в глаза.
Что они чувствовали в тот, наполненный внутренней драмой, собственно – трагедией, момент?
Да ясно – что!
Сколько менее драматичных ситуаций описаны в пьесах и романах, а тут была жизнь, реальная и величественная в своей добровольной реальности. Эта драма разделённых семей затрагивала не только Ленина, но и других постоянных вынужденных эмигрантов из революционной среды, но ленинский случай, всё же, особо волнует уже в силу великой судьбы его…
Как гнусно на её фоне выглядят те, кто озлобляет сегодня юных "малых сих" против Ленина, подвигает оглуплённую и социально идиотизированную толпу на осквернение памятников Ленину, на надругательство над памятью того, кто…
А, да что говорить!
26 сентября 1910 года Ленин вернулся в Копенгаген, а 28 сентября – в Париж.
С матерью он так больше и не увиделся – она умерла в 1916 году.
В ноябре 1910 года умер Лев Толстой…
За два года до этого Ленин в № 35 "Пролетария" от 11 сентября 1908 года опубликовал статью "Лев Толстой как зеркало русской революции". Повод был громким – в августе 1908 года Льву Николаевичу Толстому исполнилось 80 лет. Со всего мира приходили поздравления и славословия, а уж Россия ими просто фонтанировала – личными, коллективными, общественными…
Толстого поздравляли литераторы, православные священники и католические ксёндзы, земства, 53 официанта петербургского театра "Фарс", университеты, Общество содействия народному образованию в Нарве, торговые служащие Мариинского рынка, рабочие завода Эльворти, наборщики типографии газеты "Биржевые новости" и т. д. и т. п.
Причём для современного читателя надо пояснить, что тогда в России мало кто не знал имени Толстого уже хотя бы потому, что церковь предала его анафеме, но не так уж многие читали даже "Войну и мир"…
Зато читали многочисленные статьи Толстого, находились под влиянием "толстовства" – учения Толстого о "непротивлении злу". Поэтому поздравления от "масс" нередко относились не к автору "Анны Карениной" и "Хаджи-Мурата", а к "Учителю жизни"…
Ленин Толстого не поздравлял и не прославлял – он его анализировал. Не знаю, был ли Толстой знаком с ленинской статьёй о нём, но если не был – жаль.
А если был знаком и никак на неё не отреагировал, то – тем более жаль.
"Сопоставление имени великого художника с революцией, которой он явно не понял, от которой он явно отстранился, – писал Ленин, – может показаться на первый взгляд странным и искусственным. Не называть же зеркалом того, чту очевидно не отражает явления правильно? Но наша революция – явление чрезвычайно сложное, … и если перед нами действительно великий художник, то некоторые хотя бы из существенных сторон революции он должен был отразить в своих произведениях.
Легальная русская пресса, переполненная статьями, письмами и заметками по поводу юбилея 80-летия Толстого, всего меньше интересуется анализом его произведений с точки зрения характера русской революции. Вся пресса до тошноты переполнена лицемерием двоякого рода: казённым и либеральным.
Первое есть грубое лицемерие продажных писак, которым вчера было велено травить Толстого, а сегодня – отыскивать в нём патриотизм и постараться соблюсти приличия перед Европой…
Гораздо более утончённо и поэтому гораздо более вредно и опасно лицемерие либеральное, ибо русский либерал ни в толстовского бога не верит, ни толстовской критике существующего строя не сочувствует. Он примазывается к популярному имени, чтобы приумножить свой политический капиталец, чтобы разыграть роль вождя"[533].
Перенося эту оценку на сегодняшний день, её надо отнести к тем "россиянским" и кремлёвским либералам, которые не верят в величие подвига советского народа в Великой Отечественной войне, не верят в Россию, но примазываются к подвигу и к России, чтобы нажить на этом какой-никакой, но политический капиталец…
Ленин излагал свой взгляд на Толстого – взгляд не литературного критика, а профессионального борца с тем самодержавием, с которым сам Толстой не боролся, а лишь осуждал его. Ленин был точен безжалостно, и это хорошо показывает, чту он любил, и чту ненавидел.
А любил он правду – не ту правду, которая "у каждого своя", а ту, которая честному с собой и с другими, живущему усиленной и сосредоточенной жизнью само проверяющего себя духа, человеку дороже и «друга Платона», и, если придётся, самой жизни…
Ненавидел же Ленин филистерство. Это слово (от немецкого Philister), означающее обывательскую косность, ханжество, ограниченный кругозор при нарочитой благонамеренности, было у него одним из самых ругательных… Потому Ленин и был безжалостен к Толстому, что великий человек заслуживает того, чтобы о нём говорили всю правду.
И Ленин её говорил:
"Противоречия в произведениях, взглядах, учениях, в школе Толстого – действительно кричащие. С одной стороны, гениальный художник, давший не только несравненные картины русской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы. С другой стороны – помещик, юродствующий во Христе. С одной стороны, замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши, – с другой стороны, "толстовец", т. е. истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом, который, публично бия себя в грудь, говорит: "я скверный, я гадкий, но я занимаюсь нравственным самоусовершенствованием; я не кушаю больше мяса и питаюсь теперь рисовыми котлетками". С одной стороны, беспощадная критика капиталистической эксплуатации, разоблачение правительственных насилий, комедии суда и государственного управления, вскрытие всей глубины противоречий между ростом богатства и завоеваниями цивилизации и ростом нищеты; с другой стороны, – юродивая проповедь "непротивления злу" насилием…
Что при таких противоречиях Толстой не смог абсолютно понять ни рабочего движения и его роли в борьбе за социализм, ни русской революции – это само собою очевидно…
Толстой смешон, как пророк, открывший новые рецепты спасения человечества… Толстой велик, как выразитель тех идей и тех настроений, которые сложились у миллионов русского крестьянства ко времени наступления буржуазной революции в России…"[534]
Так писал Ленин в 1908 году… В ноябре же 1910 года он откликнулся на смерть Толстого статьёй "Л. Н. Толстой", где провёл ту же линию, что и в "юбилейной" статье 1908 года. Ленин писал о Толстом, как о великом художнике, давшем ряд гениальных произведений картины жизни России, но писал и так:
"Умер Лев Толстой. Его мировое значение как художника, его мировая известность, как мыслителя и проповедника, и то и другое отражает, по-своему, мировое значение русской революции…
Либералы выдвигают на первый план, что Толстой – "великая совесть". Разве это не пустая фраза, которую повторяют на тысячи ладов и "Новое время" и все ему подобные? Разве это не обход тех конкретных вопросов демократии и социализма, которые Толстым поставлены?
Умер Толстой, и отошла в прошлое дореволюционная Россия, слабость и бессилие которой выразились в философии гениального художника. Но в его наследстве есть то, что не отошло в прошлое, а принадлежит будущему. Это наследство берёт и над этим наследством работает российский пролетариат. Он разъяснит массам толстовскую критику капитализма – не для того, чтобы массы ограничились проклятиями по адресу капитала и власти денег, а для того, чтобы они научились опираться на технические и социальные завоевания капитализма, научились сплачиваться в единую миллионную армию социалистических борцов, которые свергнут капитализм и создадут новое общество без эксплуатации человека человеком"[535].
А в конце 1910 года Ленин получил достоверные сведения о гибели Ивана Бабушкина в 1906 году, и в № 2 нового ленинского органа – "Рабочей Газеты" от 18(31) декабря 19010 года, Владимир Ильич опубликовал большой некролог "Иван Васильевич Бабушкин"…
И это был уже не анализ, это было слово скорби товарища о верном погибшем друге и соратнике:
"Мы живём в проклятых условиях, когда возможна такая вещь: крупный партийный работник, гордость партии, товарищ, всю свою жизнь беззаветно отдавший рабочему делу, пропадает без вести. И самые близкие люди, как жена и мать, самые близкие товарища годами не знают, что сталось с ним: мается ли он где на каторге, погиб ли в какой тюрьме или умер геройской смертью в схватке с врагом. Так было с Иваном Васильевичем, расстрелянным Ренненкампфом (точнее, – Меллером-Закомельским. – С.К.)…
Имя Ивана Васильевича близко и дорого не одному социал-демократу. Все, знавшие его, любили и уважали его за его энергию, отсутствие фразы, глубокую выдержанную революционность и горячую преданность делу… Бабушкин пал жертвой зверской расправы царского опричника, но, умирая, он знал, что дело, которому он отдал свою жизнь, не умрёт….
…Есть люди, которые сочинили и распространяют басню о том, что Российская социал-демократическая рабочая партия есть партия интеллигентская, что рабочие от неё оторваны.
Биография Ивана Васильевича Бабушкина, десятилетняя социал-демократическая работа этого рабочего-искровца служит наглядным опровержением либеральной лжи… Народные герои есть. Это – люди, подобные Бабушкину… Без таких людей русский народ остался бы навсегда народом рабов, народом холопов. С такими людьми русский народ завоюет себе полное освобождение от всякой эксплуатации…"[536]
И ещё один некролог пришлось написать вскоре Ленину – 18(31) января 1911 года в 67 лет скончался крупнейший немецкий социал-демократ Пауль Зингер, председатель правления Германской социал-демократической партии и председатель её фракции в рейхстаге.
Зингер происходил из богатой купеческой семьи, сам начинал как богатый фабрикант и буржуазный демократ, но уже в 70-е годы XIX века пришёл к марксизму и к борьбе за социализм, за революционное начало в СДПГ.
Ниже приведена немалая часть некролога, опубликованного Лениным в третьем номере "Рабочей Газеты", которую стали издавать большевики с 1910 года как непериодический нелегальный орган. И то, что Ленин написал о Зингере, он полностью мог адресовать самому себе – за исключением того, что Ленин, в отличие от Зингера, был ещё и теоретиком и публицистом.
Вне сомнений, именно естественное сопоставление судьбы Зингера с собственной и придало словам Ленина яркую страстность, обычно Владимиром Ильичом в печатных трудах сдерживаемую:
"5-го февраля немецкая социал-демократия хоронила одного из старейших своих вождей. Всё рабочее население Берлина – многие сотни тысяч – по призыву партии явились на похоронное шествие, пришли почтить память того, кто отдал все свои силы, всю свою жизнь на служение делу освобождения рабочего класса…
Он отдал партии все свои силы, всё своё богатство, все таланты практика и руководителя. Зингер был из числа тех немногих, можно сказать: из числа тех исключительно редких выходцев из буржуазии, которых долгая история либерализма, история измен, трусости, сделок с правительством, угодничества буржуазных политиканов, не расслабляет, не развращает, а закаляет, превращает в революционеров до мозга костей. Редки такие выходцы из буржуазии, примыкающие к социализму, и только таким редким, долголетней борьбой искушённым, людям должен доверять пролетариат…
Зингер не был ни теоретиком, ни публицистом, ни блестящим оратором. Он был прежде всего и больше всего практиком-организатором нелегальной партии во время исключительного закона (закон 1878 года против социалистов, проведённый Бисмарком. – С.К.) и парламентарием (оба раза жирный курсив мой. – С.К.) после отмены этого закона"[537].
То, что написал Ленин в последнем цитируемом выше абзаце крайне важно для понимания подлинного Ленина! Из сказанного им в 1911 году ясно видно, что в условиях виртуальной буржуазной Российской республики – если бы она установилась в мирное время и в не разваленной войной стране, мы увидели бы совершенно не того Ленина, которого знает реальная история.
Ленин создавал нелегальную партию не из любви к заговорам, а вынужденный к тому самим царизмом, без всякого чрезвычайного закона подавлявшим те гражданские свободы, которые к началу ХХ века стали в Европе уже нормой. Но если бы царизм уступил естественному ходу событий и принял английскую или германскую форму монархии, то Россия увидела бы Ленина – не руководителя нелегальной партии, а Ленина-парламентария, то есть, – русский вариант Пауля Зингера, ещё более успешный и выдающийся, чем "оригинал".
При этом целью и задачей Ленина как главы парламентской партии всё так же оставался бы социализм, и в условиях подлинно свободного выборного волеизъявления масс Ленин стал бы выборным главой Российского государства в течение вряд ли более трёх-пяти лет после "отмены" российского не юридического, а фактического "чрезвычайного закона".
Ленин сам умел делать будничную повседневную работу, умея видеть при этом и общее, не топя его в мелочах. Поэтому он, говоря о Зингере, и подчёркивал:
"Этот практик, у которого большая часть времени уходила на мелкую, будничную, технически-парламентарную и всяческую "деловую" работу был велик тем, что не делал себе кумира из мелочей, не поддавался столь привычному и столь пошлому стремлению отмахиваться от резкой и принципиальной борьбы… Напротив, Зингер, всякий раз, когда вставал вопрос о коренном характере революционной партии рабочего класса, о конечных целях её, всегда был во главе самых твёрдых и самых решительных борцов со всеми проявлениями оппортунизма… Зингер вместе с Энгельсом, Либкнехтом и Бебелем боролся на два фронта: и против "молодых" полуанархистов, отрицавших парламентскую борьбу, и против умеренных "легалистов во что бы то ни стало"…"[538].
Тут аналогия со сложившимся положением в РСДРП была явной и прямой.
Сильно звучало и следующее:
"Никогда трёхмиллионный Берлин не видал такого скопления народу: не менее миллиона человек были участниками и зрителями шествия. Никогда ни один из сильных мира сего не удостаивался таких похорон. Можно приказать десяткам тысяч солдат выстроиться по улицам при проводах праха какого-нибудь короля или знаменитого избиениями внешних и внутренних врагов генерала, но нельзя поднять население громадного города, если в сердцах всей миллионной трудящейся массы нет горячей привязанности к своему вождю, к делу революционной борьбы самой этой массы…
Он заслужил ту ненависть буржуазии, которая проводила его в могилу. Буржуазные ненавистники Зингера (немецкие либералы и наши кадеты) злорадно указывают на то, что с его смертью сходит в могилу один из последних представителей героического периода немецкой социал-демократии, когда так сильна, свежа, непосредственна была у вожаков вера в революцию… Но пусть не ликуют враги раньше времени!
Умирают старые революционные вожди – растёт и крепнет молодая армия революционного пролетариата"[539].
Написав так о Зингере, Ленин не мог знать тогда, конечно, что нарисованная им картина похорон Зингера в феврале 1911 года будет ещё более мощно воспроизведена во время похорон Владимира Ильича в январе 1924 года. Но сегодня эти ленинские строки выглядят так, как будто сквозь годы он видел новые миллионные ряды скорбящих, траурные флаги и народную скорбь уже по нему самому…
Живущие продолжают то, что не успели сделать ушедшие, и весной 1911 года Ленин организует под Парижем, в Лонжюмо, партийную школу.
Ещё раньше – в августе 1909 года, отзовисты, ультиматисты и богостроители организовали школу на острове Капри, у Горького. Это были своего рода курсы повышения квалификации для партийных работников в России из рабочих. В школе было 13 слушателей, а лекции им читали А. А. Богданов, Г. А. Алексинский, А. В. Луначарский, А. М. Горький, М. Н. Лядов, М. Н. Покровский и В. А. Десницкий…
Состав лекторов был хорош, ему мог бы позавидовать иной университет. Ленина устроители школы тоже приглашали, но и сами приглашающие, и приглашаемый знали, что он в этой школе лектором не будет. Ленин тогда заявил, что школа, "нарочно спрятанная от партии" в "эмигрантском захолустье", носит фракционный характер и предложил ученикам школы приехать в Париж.
Между прочим, позднее нечто подобное и произошло – часть слушателей во главе с Н. Е. Вилоновым (1883–1910) – членом Совета школы, отмежевалась от богдановцев, уехала к Ленину и прослушала курс лекций, в том числе и ленинских. А Богданов и остальные в декабре 1909 года организовали группу "Вперёд".
Н. Е. Вилонов ("Михаил"), молодой социал-демократ, поработавший, несмотря на свою молодость в Киеве, Екатеринославе, в Поволжье, на Урале, в Москве, бежал в 1908 году из ссылки и стал одним из организаторов каприйской школы, но, как видим, быстро во всём разобрался. И 16 ноября 1909 года Ленин писал Горькому:
"Дорогой Алексей Максимович! Я был всё время в полнейшем убеждении, что Вы и тов. Михаил – самые твёрдые фракционеры новой фракции, с которыми было бы нелепо мне пытаться говорить по-дружески. Сегодня увидал в первый раз т. Михаила, покалякал с ним по душам и о делах и о Вас и увидел, что ошибался жестоко. Прав был философ Гегель, ей-богу: жизнь идёт вперёд противоречиями, и живые противоречия во много раз богаче, разностороннее, содержательнее, чем уму человека спервоначалу кажется… Такие люди, как Михаил, тому порукой…
Слишком разнородны и разнокалиберны те элементы, из которых приходится рабочему классу выковывать себе свою партию. Выкует…, выкует скорее, чем кажется иногда с точки зрения треклятого эмигрантского положения… Такие люди, как Михаил, тому порукой.
Жму крепко руку и Вам и Марии Фёдоровне (М. Андреева, жена Горького. – С.К.), ибо теперь у меня есть надежда, что нам с Вами придётся встретиться ещё не врагами.
Ваш Ленин"[540].
Вилонов был намечен Лениным для кооптации в ЦК, однако в начале 1910 года у него обострился туберкулёзный процесс и он уехал в Швейцарию, в Давос, на лечение. Ленин переписывался с ним, хлопотал о партийной субсидии, о чём 30 апреля 1910 года писал жене Вилонова – Марии Золиной, тоже партийке. Увы, 1 мая 1910 года Вилонов умер. Ещё одна потеря, и не из малых – Вилонов подавал большие надежды.
Возвращаясь же к каприйской школе, скажу, что с ноября 1910 года по март 1911 года она была продолжена в Болонье – здесь лекции читали Богданов, Луначарский, Троцкий, Лядов, Маслов (тот самый, которому молодой Ленин писал когда-то письма) и другие…
Ленина приглашали и в Болонью, но он написал в ответ письмо "Товарищам-слушателям школы в Болонье", где приглашал их, опять-таки, в Париж[541].
А затем Ленин через Школьный комитет ЦК провёл решение об организации партийной школы под Парижем – в Лонжюмо. Слушатели были отобраны в местных организациях и утверждены мандатной комиссией. Всего в школе было 13 слушателей и 5 вольнослушателей. Большинство составили большевики, были представлены также меньшевики-партийцы и один "вперёдовец".
Вот программа школы и лекторы: рабочее законодательство (Н. А. Семашко); парламентаризм и думская с.-д. фракция (Н. А. Семашко); профессиональное движение в России и на Западе (Д. Б. Рязанов); история социалистического движения во Франции (Шарль Рапопорт); история социалистического движения в Бельгии (Инесса Арманд); история социалистического движения в Германии (Ш. Рапопорт и В. Л. Ледер); история литературы и искусства (А. В. Луначарский), государственное право и бюджет (А. Ю. Финн-Енотаевский и Ю. М. Стеклов); газетная техника (А. В. Соколов-Вольский)… Историю партии читали Зиновьев и Каменев.
Ленин прочёл около 60 лекций, включая курс политэкономии, аграрный вопрос, теорию и практику социализма, курс философии и материалистического понимания истории… Занятия продолжались до конца августа 1911 года, после чего слушатели разъехались на нелегальную работу в Россию[542].
Подробные сведения о школе в Лонжюмо мы находим в документах охранки, опубликованных после Октября 1917 года. В последнем их издании ("Большевики: Документы по истории большевизма с 1903 по 1916 г. бывш. Моск. Охранного Отд-ния. 3-е изд. М., Политиздат, 1990) характеристика школы и состава лекторов, слушателей, описание курсов и т. д. занимает 15 страниц, начиная со 120-й.
Там, к слову, указывается, что "17 сего (1911 г. – С.К.) августа чтение лекций было прекращено ввиду полного истощения всех имевшихся в распоряжении школьной комиссии средств", и что «на путевые расходы отъезжавших было роздано в среднем до 200 франков на человека».
Провокатор Бряндинский, "осветивший" школу московской охранке, отметил даже, что два раза устраивались групповые выезды: "первый раз 14 июня в Париж на национальный праздник (день взятия Бастилии. – С.К.)… и второй раз в Версаль", при этом первый раз «на выпивку» было израсходовано до 150 франков, а второй раз «лишь 60–70 франков».
Бряндинский оказался объективным информатором и отметил, что "при расходовании партийных денег на личные потребности каждым из школьников в отдельности соблюдалась экономия" и лишь "при тратах целой группой особенно не стеснялись". Впрочем, 150 франков один раз на компанию человек в тридцать, многие из которых приехали из подполья и должны были уехать в подполье – это не так уж и много.
Интересные воспоминания о школе в Лонжюмо оставила и Крупская, на которой лежала организация переписки слушателей с родными. Из колоритных воспоминаний Надежды Константиновны (в деталях подтверждаемых донесением Бряндинского) видна дружная, товарищеская атмосфера в этой французской деревне в 15 километрах от Парижа – не очень уютной, не курортной, но удобной тем, что там не жило никого из русских. Для слушателей-"нелегалов" это было обстоятельством существенным.
"Занимались много и усердно, – писала Крупская. – По вечерам иногда ходили в поле, где много пели, лежали под скирдами, говорили о всякой всячине. Ильич тоже иногда ходил с ними"…
Столовались Ульяновы вместе со слушателями. Хозяйство взяла на себя Катя Мазанова, жена рабочего, бывшего вместе с Мартовым в ссылке в Туруханске, а потом нелегально работавшего на Урале. Ходили слушатели босыми – стояла страшная жара, а они, как на подбор, "гимназиев не кончали".
В Лонжюмо приехали рабочие А. И. Догадов из Баку, "плехановец" (впоследствии большевик) И. Д. Чугурин и из Киева, металлист И. С. Белостоцкий из Питера, москвич-кожевенник И. В. Присягин, Я. Д. Зевин из Екатеринослава, А. И. Иванова, поляк Э. Прухняк, польский социал-демократ С. Ю. Копец, С. Искрянистов…
Вольнослушателями числились Г. К. Орджоникидзе ("Серго"), И. И. Шварц ("Сёма", "Семён"), Б. А. Бреслав ("Захар").
Разными оказались их судьбы…
Скажем, Яков Зевин (1884–1918) начинал как меньшевик-партиец, с 1912 года стал большевиком, после Февральской революции работал в Моссовете, занимал пост комиссара труда в Бакинской коммуне и в 1918 году был расстрелян в числе 26 бакинских комиссаров.
Серго Орджоникидзе стал в СССР крупнейшим партийным и государственным деятелем…
Занимали ответственные посты после Октября 1917 года и другие бывшие слушатели…
А вот что написала Крупская о судьбе выпускника школы С. Искрянистова ("Василия"):
"Он очень хорошо занимался, но держался как-то странно, сторонился всех… Он был очень дельным работником, в течение ряда лет занимал ответственные посты. Бедовал здорово. На фабрики и заводы его, как "неблагонадёжного", никуда не брали, и он с женою и двумя детьми очень долго жил на очень маленький заработок своей жены – ткачихи. Как потом выяснилось, Искрянистов не выдержал и стал провокатором. Стал здорово выпивать. В Лонжюмо не пил. Вернувшись из Лонжюмо… покончил с собой. Раз вечером прогнал из дому жену и детей, затопил печку, закрыл трубу, наутро нашли его мёртвым. Получил он за свою работу какие-то гроши, числился провокатором меньше года"[543].
Увы, бывало и так.
В июне 1911 года Ленин собрал в Париже совещание членов ЦК, живущих за границей. В этом совещании принял и член ЦК от Социал-демократии Королевства Польского и Литвы "Юзеф" – Феликс Дзержинский. "Поляки" до этого работали достаточно обособленно, и Ленин провёл отдельное совещание с представителями польской социал-демократии, на котором обменялся с Дзержинским записками, где оба соглашались, что меньшевиков-"голосовцев" надо из партии исключать. В историю партии этот обмен вошёл как "Договор Ленина с Юзефом".
Положение в партии было, по прежнему, сложным. Достаточно сказать, что Техническая комиссия, созданная на июньском совещании и состоявшая в большинстве своём из примиренцев, в конце июля 1911 года отказалась выдавать средства на дальнейшую работу школы в Лонжюмо, почему, собственно, в середине августа школу и пришлось закрывать.
Предыстория самого совещания была тоже не из простых… В уставе ЦК, принятом на Январском пленуме ЦК 1910 года, было записано, что в случае провала более половины Русского бюро ЦК необходимо созвать пленум ЦК. В середине мая 1911 года Ленин писал в Заграничное бюро ЦК (ЗБЦК):
"Беки потеряли на центральной работе после пленума четырёх членов ЦК (Мешковский + Иннокентий + Макар + Линдов). Меки – ни одного, ибо ни один не работал!! …Они посылали ЦК в Россию, «чтобы он там провалился»! Они дождались провала всех беков. Они сохранили всех не работавших и фиктивных меков"[544].
ЗБЦК, где ленинцы оказались в меньшинстве, созыв пленума оттягивало, рассчитывая подтянуть в Париж ещё ряд соглашателей, и Ленин собрал вместо пленума совещание. Оно открылось 28 мая (10 июня) 1911 года и продолжалось до 4(17) июня.
На V съезде РСДРП – последнем "общем" съезде всех фракций РСДРП, был избран ЦК из 15 членов ЦК и 24 кандидатов в члены ЦК. Увы, полностью собрать ЦК никогда возможности не было не только потому, что многим было сложно приехать из России, но и потому, что часть членов ЦК находилась в России под арестом, в заключении или в ссылке. Приходилось прибегать к кооптации, то есть – к довыборам кого-то в ЦК не съездом и даже не пленумом ЦК, а группой членов ЦК. В результате состав ЦК видоизменялся, большинство получала то одна, то другая фракция, и ни одна не желала уступать другой…
А отсюда проистекали конфликты.
С отдаления лет ясно, что Ленин в этих конфликтах был почти всегда прав, но в реальном масштабе времени это не всегда понимали даже все большевики, откуда и возникали разного рода "примиренцы" и т. д. Ленин оценил совещание как блок трёх групп: большевиков, "поляков" и "примиренцев".
Откровенных меньшевиков-ликвидаторов И. А. Исува, К. М. Ермолаева и А. А. Бронштейна, как организаторов "столыпинской" "рабочей партии" Ленин дезавуировал, бундовец Либер в знак протеста против Ленина совещание покинул, но и после этого полного единства обеспечить не удалось, чему доказательством – отказ в средствах школе в Лонжюмо.
Тем не менее, польза от совещания была – позиции определились в очередной раз. Осенью 1911 года Ленин объехал большевистские группы в Цюрихе, Берне, Женеве и Париже, готовя решительные перемены в партии.