Виктория — значит победа

Дыхание победы остро ощущалось в Москве августовскими днями 1991 года. Запах крови трех, погибших в дни так называемого «путча», а по негласным сведениям — и более трех погибших, пьянил молодых и пугал старых.

Панкообразные юноши в вагонах метро смотрели вокруг некими наркотическими взорами, словно ища, куда бы еще пойти, что бы еще сделать такое разрушительно-объединяющее всех.

Растоптанная и скомпрометированная идея покоилась под неубранными баррикадами, на которых народ стоял против своего народа. Танки и бронетранспортеры — против людей.

Мой отец, танковый конструктор, сказал когда-то показавшуюся мне странной фразу:

— Танки нужно было убрать из Европы, как только освободили Германию.

— Почему? — удивилась я.

— Танк сделан не для нападения, а для защиты. Он — мистическая штука. Веками люди искали его решения — Леонардо нашел и спрятал, чтобы им не воспользовались во зло. Только двадцатый век открыл тайну танка.

— Ну и что?

— Если танк начинают использовать для нападения, это дает обратный результат; Вспомни Венгрию пятьдесят шестого: возникло противодействие.

— Чехословакия…

— Чехословакия тоже.

Он не дожил до Афганистана. И до путчей наших дней. Сегодня кое-где его танк сбрасывают с пьедестала. Зря. И опасно. Для тех, беспамятных, кто сбрасывает. Но кое-где его и ставят на пьедестал. Жизнь сложна и многозначна.

Танки вошли в Москву августовским днем 1991 года, вроде бы в помощь «путчу», но смели его самим фактом прихода.

Отец считал танк связанным с человеком пуповиной. Самолет — птица. Прилетел — улетел, а это зеленое чудовище, надетое на человека, слито с ним насмерть.

Победа, победа, победа…

Виктория.

Чья победа? Над кем и над чем? Над собой? Я беспартийная, почему же мне в эти дни так небезразлична была победа и так неоднозначно отзывалась она во мне?

Всегда жила я с глубоким неприятием и нелюбовью к партийной машине. Она давила и мешала творчеству. Она выбрасывала на поверхность свои резолюции металлического оттенка, с годами превращаясь в истерический полукрик-полушепот.

Чего же мне жалко теперь? Почему сжимается сердце?

Жаль миллионов людей, обслуживавших машину? Их семьи?

Грустно думать обо всех потерявших веру, ибо без веры нет жизни на земле?

Ностальгия по самой себе, прожившей детство в условиях отлично работавшей машины, молодость — в атмосфере все увеличивающейся ее расхлябанности, зрелость — в условиях ее медленного распада?

Шла я предосенним днем конца августа 1991 года из настоящего в прошлое, в мир, где был прописан, жил, отдыхал наш недавний глава государства Леонид Ильич Брежнев. От баррикад «Белого дома» до его дома не более километра.

Вдова Брежнева Виктория Петровна согласилась меня принять. Она никого не принимает. Давно не выходит из дому. Ей восемьдесят три года.

Кутузовский проспект Москвы. Многоэтажный дом. На его фасаде была доска памяти Брежнева — недолго была, сорвали. Вхожу в арку, поворачиваю направо.

Со мною идет сноха Брежневых, жена их сына Юрия Леонидовича — Людмила Владимировна.

Домофон в подъезде. Узкий, стандартный вход к лифту. Возле лифта чуть попросторнее — коврик на полу, креслица, цветы в кадке: остатки прежней роскоши. Обыкновенный лифт.

Брежнев получил (глагол! — Л.В.) эту квартиру много лет назад. У него было множество возможностей сменить ее. На улице Щусева, в самом респектабельном районе Москвы, в конце семидесятых годов вырос дом из отличного кирпича. Таких домов все больше и больше появлялось в центре Москвы для все прибывающей партийной элиты. Особенностью этого дома стало одно любопытное обстоятельство, незаметное с первого взгляда: окна четвертого этажа были безусловно больше остальные. И все пространство между третьим этажом и пятым больше, чем между другими этажами.

Четвертый этаж предназначался Леониду Ильичу Брежневу с Викторией Петровной.

Говорили, что он участвовал в обсуждении проекта, давал указания, высказывал пожелания и был первым, вошедшим в только что законченное здание, но селиться отказался.

По рассказам его родственников, ничего он не обсуждал, никаких указаний не давал. Прихлебатели и блюдолизы старались сами, не спрашивая его, а когда предложили переезд, оба старика, Леонид Ильич и Виктория Петровна, не захотели двигаться с насиженного места:

— Нам и тут хорошо. Вообще, надо поскромнее, поскромнее — нам нельзя выпячиваться.

Останавливаемся перед обыкновенной дверью. Звоним. Открывает высокая немолодая женщина. Аня. Она идет предупредить Викторию Петровну. Людмила Владимировна тоже идет к свекрови.

Я остаюсь одна. Оглядываюсь. Сижу в кресле в просторной прихожей, отделенной от дальних комнат двумя тесно прижатыми к стенам колоннами коринфского стиля. Прямо передо мной дверь в большую комнату — окнами на шумный Кутузовский проспект. Заглядываю. Два портрета Леонида Ильича кисти художника придворного стиля. Типа Александра Герасимова, но много хуже. Один портрет явно с известной фотографии, другой — более домашний: сидит моложаво-вальяжный Брежнев, наклонившись вперед, в распахнутой рубашке, положив перед собой руки. У одного из окон этой просторной комнаты, явно бывшей столовой, две металлические клетки на тонких высоких ножках. В клетках — волнистые попугайчики. Генсек любил живность.

Да, да, живность. Огладываю холл. Повсюду на полу линолеум. Прямо передо мной, направо и налево на стенах висят огромные бюсты-чучела. Архар, дикий горный баран с роскошными ионическими рогами и два гигантских оленя, всеми ветвями рогов упирающиеся в потолок, явно низковатый для таких гигантов. Им бы в рыцарский средневековый замок. Это трофеи хозяина. Он, как известно всей стране, страстно любил охоту. Среди семейных фотографий, увиденных мною позже, много охотничьей тематики: Леонид Ильич с ружьем наперевес, с ружьем в руках, с мертвым кабаном у ног…

Вспоминаю сплетни середины семидесятых о том, как генсек ходил охотиться на диких зверей: егеря привязывали за ноги огромных оленей и архаров и с полчаса водили сиятельного охотника по лесу — приятная прогулка, — пока он не натыкался на спокойно жующего траву зверя, вскидывал ружье и был счастлив.

Говорили, что первым обнаружил обман Юрий Гагарин, охотившийся вместе с Леонидом Ильичом, и возмутился. Но якобы обман продолжался: генсек старел, и стрелять громадного зверя становилось все труднее. Мало ли что говорят…

Возвращается Аня. Садится.

— Сейчас выйдет, выведу. Одевается. Плохо себя чувствует.

— Вы тут давно?.. — неловко начинаю я разговор.

— Ой, сколько лет! Ушла на пенсию, побыла дома и вернулась — нужно подзаработать на внуков.

— С ней нетрудно?

— Нормально. Я привыкла. Понимаю ее. Она хорошая. А Леонид Ильич был! Таких людей не бывает. Я смотрю или слушаю, что про него говорят, так бы и… не знаю, что сделала! Врут! Сколько же на него врут!

И ушла — выводить Викторию Петровну.

Жена Брежнева шла медленно, держась за Аню. И вот она стала передо мной в темно-зеленом халатике, с гладким лицом, седыми волосами, забранными на затылке в пучок, со срезанным подбородком и голубыми, покрытыми пеленой слепоты чуть слезящимися глазами. Она была вся светлая, умиротворенная, открытая навстречу невидимой гостье.

Села.

Приставать к восьмидесятитрехлетней женщине с пошлыми вопросами о разгульной жизни ее мужа, приспособленчестве родственников, о пьянстве детей, растратах зятя? Да я все эти сплетни и без нее знаю. Могу рассказать. Например, историю с украденными бриллиантами Ирины Бугримовой, звезды советского цирка.

* * *

Как таковая, семья Брежнева была невелика: Виктория Петровна, Леонид Ильич, двое детей — Галина и Юрий, трое внуков: дочь Галины, Виктория, и сыновья Юрия — Леонид и Андрей; несколько мужей Галины: Евгений Милаев, Игорь Кио, Юрий Чурбанов; у Юрия Брежнева на всю жизнь одна жена — Людмила. Очень приятная женщина. Умная.

Однако и у Леонида Ильича, и у Виктории Петровны много сестер и братьев, а у тех, в свою очередь, жены, мужья, дети, внуки, зятья, невестки. В результате сложился огромный семейный клан, всегда остро нуждающийся в помощи и поддержке. Как все уважающие себя кланы, он разделился изнутри, и отношения внутри клана были сложные. Деление происходило естественное: на родственников Леонида Ильича и родственников Виктории Петровны. Покорная мужу во многих отношениях, супруга крепко держала оборону своего семейного отделения внутри общебрежневского клана, четко следя, чтобы родственники с его стороны не обошли в привилегиях родственников с ее стороны.

* * *

Первую сплетню о Брежневых я услыхала в 1949 году. В городе Днепропетровске шепотом рассказывали печальную историю: девочка лет четырех, каким-то образом оказавшаяся без присмотра, свободно прошла сквозь полузакрытые ворота особняка и, никем не замеченная, пошла по дорожке — куда приведет.

Спущенные с цепи собаки разорвали ребенка на части.

В особняке жила семья Леонида Ильича Брежнева. Первого секретаря Днепропетровского обкома партии.

Этот слух донесся до меня, когда я приехала с мамой на лето в Днепропетровск в гости к дяде Володе, строившему в этом городе промышленное предприятие.

Было такое с ребенком или не было — кто скажет? Даже если было, сам Брежнев ни при чем. Даже, наверно, охрана не виновата: кто же знал, куда забредет непредсказуемый ребенок?

Сплетен о семействе Брежневых всегда ходило множество. Из уст в уста. С приходом перестройки они вспыхнули на уровне прессы в связи с арестом генерала МВД Юрия Чурбанова, мужа Галины Брежневой. В этих уже узаконенных сплетнях, из которых можно составить большой пухлый том, при многочисленных фактических путаницах и вопиющих неточностях звучал один мотив: разгул и пьянство, кумовство и злоупотребления властью.

Вспоминаю, как я сидела в гостях в большой компании новоявленных москвичей, бывших жителей города Днепропетровска. Пышная, громкоговорливая блондинка щедро раскрыла громадный узел своих знаний, пониманий и выводов:

— Ой, ой, ой, спросите нас! Мы знаем о Брежневых такое, чего они сами о себе не знают!

Виктория? Про нее особенно нечего знать, она сидела тихо, хотя все ему с самого начала преподнесла на блюдечке. Он ведь был деревенский, а она — из интеллигентной еврейской семьи, дочь преподавателя экономического института. По отцу она Ольшевская. Они взяли его в семью, образовали, обтесали, устроили на учебу, все ему сделали, чтобы он продвигался. Он и пошел, пошел, как на дрожжах. Красивый был. Высокий, стройный, веселый. Бабы падали. Он изменял ей с первого дня женитьбы. Она, конечно, все знала-понимала, но выбрала самую правильную позицию: не мешать. Рожала ему детей, потихоньку привязывала к себе, как козла длинной веревкой — побегает, побегает, а домой вернется.

— У него был и серьезный роман. С Т.Р. Помнишь? — добавляет ее муж, долгие годы бывший ответственным работником в Днепропетровске. — Ох и хороша была Т.Р.!

— Да, все вы на нее облизывались, — усмехается его жена. — Правда красавица. Весь город знал про их отношения. Ну и любил же ее Леонид Ильич! Осыпал дарами. В конце сороковых они вместе ездили в Германию и навезли оттуда хрусталя — видимо-невидимо. Потом, когда он уехал в Молдавию работать, она вышла замуж за его друга Н. Говорили, что Леонид Ильич сильно переживал.

— А Виктория Петровна? — возвращаю я говорливую собеседницу к нужному мне персонажу. — Она как?

— Что как? Никак. Сидела и ждала, пока отгуляет. У нее, наверно, было воловье терпение. У евреек — мой муж еврей, я в их семье долго жила, знаю, — много терпения и хитрости, чтобы держать мужа. Поэтому еврейские семьи такие крепкие…

Не одна у Брежнева Т.Р. была. Потом, в Молдавии, он быстро с другой утешился, а в Москве актрису завел. Из Художественного театра. Помимо этого были у него пролетные девочки. Знаете, ездили обкомовские начальники в баньку, с выпивкой и закуской, на всю ночь — тут без девочек не обходилось…

* * *

Московские сплетни о Генеральном секретаре Брежневе быстро перерождались в анекдоты с политическим оттенком — смешные, как и сам он, на глазах дряхлеющий, вынуждаемый аппаратом своей дряхлеющей партийной машины торчать на виду, чтобы машина окончательно не развалилась.

Говорили, что среди его увлечений, помимо охоты, было коллекционирование автомобилей заграничных марок. Где он их брал? Покупал на народные деньги? Дарили главы государств?

Не знаю — это прокурорские вопросы. Мне доподлинно известно, в связи с автомобилями, лишь то, чему я сама была невольная свидетельница: мелкий штрих.

Где-то в середине семидесятых, субботним вечером, в начале лета ехали мы с мужем на машине по Ленинградскому проспекту: от Химок к центру. Неподалеку от метро «Сокол» он говорит мне:

— Какой-то чудак на иномарке хочет обойти меня не по правилам.

Иномарок тогда в Москве было много меньше, чем сейчас.

— Не дадим! — браво сказала я. — Подумаешь, иностранец! В дикой стране не все позволено!

Муж не дал иномарке обойти его. Но шофер той машины, был настойчив в своих попытках.

— Странная машина. Без номера, — сказал муж, дав наконец «иностранцу» возможность нарушить правила движения. Мы оба впились взглядами в пролетающий мимо нас «мерседес».

За рулем, вцепившись в него и напряженно глядя перед собой на пустое шоссе, сидел наш дорогой Леонид Ильич Брежнев. Рядом с ним никого не было, но сзади, всем корпусом наклонясь в сторону Леонида Ильича и грозя нам кулаком сидел человек, чье лицо за долгие годы примелькалось по телевизору: Владимир Медведев — личный адъютант Брежнева, а потом и Горбачева. Глядя на него в телевизор уже во времена перестройки, я всегда думала: вот ведь какая странная штука эта государственная машина — Брежнев осужден новым временем, а его адъютант спокойно охраняет того, кто развенчал Брежнева. Что в душе этого адъютанта? Он ведь — живой человек. Кого из двух своих охраняемых он любит, ценит, одобряет? Или просто, как винтик государственной машины, выполняет свою миссию бездумно?

«Мерседес» промчался, а за ним черная «Волга», полная возмущенных нашим поведением военных людей. Все они грозили нам кулаками.

— Ну, дорогой, — сказала я, слегка тревожась, — жди, завтра получишь наказание.

Мой хладнокровный на вид муж пожал плечами.

Тогда я радовалась, что никаких последствий это приключение не получило, а теперь жалею — были бы детали для этого повествования. Если бы нас обоих тогда не раздавила машина управления государством за вредительское поведение на шоссе. Хотя — не те уже были времена…

* * *

Вспоминает Эдвард Терек:

— Мне кажется, у Брежнева не было друзей… После переговоров состоялась дружеская встреча членов чехословацкой, советской и польской делегаций. Обычно на таких встречах было очень много советского коньяка.

Брежнев был грубовато-веселым, но и явно раздраженным осложнениями в связи с «Пражской весной». Он начал рассказывать омерзительный анекдот:

«Медведь пригласил в гости зайца. Вкусно угощал гостя, развлекал, и тот почувствовал себя как дома. А когда выпил, почувствовал себя ровней медведю.

Дома зайчиха спросила его:

— Почему ты такой грязный и дурно пахнешь?

— Медведь после ужина облегчился, взял меня за уши и подтерся моим мехом».

Брежнев очень любовался своим рассказом. Советская делегация тоже. Все члены делегации гостей были возмущены бестактностью Брежнева и поторопились окончить ужин.

Дома я у Брежнева не был. Если говорить откровенно, у них не было дома в нашем понимании. Квартиры, дачи они получали «по заслугам». А в действительности эти и другие блага зависели от занимаемой должности. Каждый партийный и одновременно государственный функционер, он же слуга все той же партии, имел определенные привилегии. Попав в немилость партии, он лишался всего, а в сталинские годы нередко и жизни.

Во время преемников Сталина проштрафившийся деятель только выселялся из квартиры и, в зависимости от своего нового положения, попадал в те или иные условия.

Должен признаться, мы не раз сравнивали нашу жизнь с их, и среди нас не было желающих поменяться с ними. Если у нас были некоторые люди, зубами держащиеся за власть ради самой власти, то у них это стало жизненной необходимостью для всех власти предержащие…

Кабинет генсека в Кремле был совсем небольшой. 10–15 метров длиной, 4–5 шириной. С двух сторон двери. Перед ними — две приемные. Ничего особенного. Бюст и портрет Ленина.

Я думал: почему кабинет скромный? И решил, что тому есть две причины. Радом тщательно сохраняемый кабинет Ленина, очень скромный и очень удобный. При таком кабинете основателя государства некрасиво высовываться. И второе — хозяин кабинета управлял одной шестой земли — он мог себе позволить скромный кабинет».

* * *

Самые знойные сплетни ходили о Галине Брежневой. Не буду их пересказывать — они типичны для того времени, названного застоем: стареющая, сильно пьющая женщина с темпераментом и неограниченными возможностями для его удовлетворения. Ну да, да, молодой муж, еще более молодой любовник, страсть к драгоценностям. Однако интересно другое: где брались несметные суммы, выплачиваемые за бриллианты? Люди, находящиеся на государственном обеспечении, вряд ли могли ворочать миллионами, а если даже и могли с помощью мафии, вряд ли им нравилось «отваливать» суммы там, где можно платить мало. Говорили, что бриллианты были подарками зависимых людей. Но был еще канал бриллиантового ручейка.

Помнят ли советские люди недавнее время, шестидесятые, скажем, годы, когда они практически не могли продать имеющуюся у них в семейной реликвии золотую, скажем, брошь с прекрасным бриллиантом голубой воды? То есть в скупках, где принимали такого рода вещи, деньги давали только за вес золота, а камни практически ничего не стоили: вы могли выковырять бриллиант голубой воды и унести с собой, лишь за золото брошки получив некоторую сумму.

Начальник «Ювелирторга» тех лет, мой сосед по подъезду, однажды рассказал, что в магазинах его ведения изредка появляются очень красивые старинные и современные ювелирные изделия, конфискованные у разного рода преступников.

— И вы передаете эти вещи в магазины?

— Чаще всего они до магазинов не доходят. Их покупают дамы особого назначения.

— Кто?

— Ну кто, кто! — сказал он. — Догадайтесь. Причем цены-то самые низкие. Государственные. Вчера продали брошь с бриллиантом голубой воды, старинной работы — умопомрачительную — за сто пятьдесят рублей. Даром! Просто душа разрывается. И ничего сделать нельзя — приказ свыше.

Вот так.

В Зугдиди, в Грузии, есть музей с двумя реликвиями: посмертной маской Наполеона, завезенной кем-то в такую даль, и диадемой царицы Тамар. Диадема лежит в центре зала, на бархате, за плотным слоем стекла. Рядом охрана. Сама по себе диадема, на мой взгляд, красотой не блещет: погнутая, помятая, видно, что древняя, золотая пластина с не слишком выразительными камнями. Здесь же, в Зугдиди, возле диадемы рассказали мне местные жители, что недавно (1975 год. — Л.В.) у буквально за месяц до меня, была в музее дочь Брежнева, Галина. И так полюбилась ей диадема, что она захотела ее себе в подарок от благодарных зугдидцев. Директор музея, обезумев от горя, осмелился сообщить об этом Первому секретарю ЦК КПСС Грузии Э. Шеварднадзе. Тот снял трубку правительственного телефона и сказал товарищу Брежневу, что Грузия очень уважает Галину Леонидовну, но не может — по ее желанию — подарить ей народное богатство — диадему царицы Тамар.

— Гоните Галю домой, — коротко сказал отец.

Среди «бриллиантовых легенд» о Галине Брежневой есть одна, ставшая достоянием прокуратуры. Есть много оснований думать, что эта «легенда» огорчила и повлияла на здоровье самого Леонида Ильича, который в последние годы очень переживал все, связанное с похождениями его родственников: «Весь мир признает, уважает, а в своей семье не уважают, не ценят. Срамят», — жаловался он многим коллегам по партии.

Что же это за «легенда»?

На исходе 1981 года было торжество в Московском цирке. Галина Брежнева обожала цирк, брала оттуда мужей и возлюбленных. Она и ее приятельница, жена министра МВД Щелокова, присутствовали на торжестве, сверкая лучшими своими бриллиантами. Однако бриллианты укротительницы тигров Ирины Бугримовой пересверкали брежневские бриллианты: они были явно лучше. Через несколько дней коллекция бриллиантов Бугримовой была похищена. Следы расследования привели к Борису Буряце, молодому возлюбленному Галины Брежневой. Еще через несколько дней в аэропорту Шереметьево задержали человека с частью бугримовских бриллиантов.

Все эти сплетни, неоднократно в годы перестройки рассказанные в печати, то есть перешедшие из разряда сплетен в круг почти что фактов, на мой взгляд, сильно грешат множеством неясностей, неточностей, неопределенностей.

Иногда кажется — многое было подстроено, подтасовано, чтобы новым фигурам было что крыть и поносить в самоутверждении.

Но и дыма без огня не было.

По Москве прокатились аресты друзей Галины Брежневой. Она сама перестала появляться на людях. Арестовали директора «Елисеевского» гастронома Ю. Соколова. У него изъяли миллион деньгами, золото, драгоценности.

В ноябре 1982 года внезапно умер сильно одряхлевший Брежнев. Когда хоронили Леонида Ильича, рядом с Галиной неотступно были два дюжих охранника — это производило странное впечатление: боялись, что ли, приходящие ко власти люди, чтобы она не выкинула коленца? Вся Москва в дни похорон Брежнева кишела слухами о Галине, бриллиантах, обысках в квартирах высокопоставленных лиц. У телевизоров люди впивались глазами в экраны, когда транслировали похороны:

— Видели, видели, как Андропов подошел к семье и обнял жену Брежнева?

— Видели, Андропов был подчеркнуто сух с Галиной!

На пятнадцать месяцев воцарился Андропов. Расследование шло. Галина Брежнева на людях не появлялась. Соколова приговорили к расстрелу. Возлюбленного Галины Бориса Буряце к пяти годам — он загадочно умер в тюрьме.

Министр МВД Щелоков был снят со своего поста. Внезапно покончила с собой жена Щелокова.

После смерти Андропова, в дни правления Черненко, рок событий вокруг Галины Брежневой несколько ослабел. Она стала появляться на людях. В Доме приемов на Ленинских горах, на приеме по случаю Восьмого марта, она была в строгом синем костюме с единственной драгоценностью на груди: орденом Ленина. Галина Леонидовна получила его в 1978 году в связи со своим пятидесятилетием. Из рук Громыко.

Следствие, однако, шло. Органы КГБ раскрывали все новые и новые преступления. Против Щелокова, бывшего министра МВД, было возбуждено уголовное дело. Он надел парадный мундир генерала армии и выстрелил в рот из ружья.

Умер Черненко — пришел Горбачев. Арестовали Юрия Чурбанова, мужа Галины Брежневой. Ушел на пенсию сын Брежнева, Юрий, бывший заместитель министра внешней торговли и кандидат в члены ЦК КПСС.

Обыски в квартире и на даче Галины Брежневой результатов не дали — бриллиантов не нашли. Ходили слухи, что муж Галины Чурбанов спрятал их. Ходили слухи, что он раздарил бриллианты друзьям. А может быть, их не было, и женщину оболгали? У нас ведь не принято извиняться за ошибки?

Но была ли ошибка?

Рассказывали, что квартиру Галины обыскивали в ее присутствии. Она была привычно пьяна. С интересом и дружелюбием наблюдала за обыском, помогала ему. Не читая, подписала протокол обыска. И тут же предложила всем, кто обыскивал ее дом, выпить с нею.

— Вы все еще вспомните моего отца и его время. Как вам жилось при нем! — якобы сказала она на прощание.

Пора вернуться к моей героине.

* * *

Не странно ли: на протяжении долгих лет — горы сплетен, слухов, легенд о семье Брежнева, о его родственниках, о Галине, о злоупотреблениях — и никогда или почти никогда о ней.

Викторию Петровну сплетни обтекали.

Сидим с ней в нешироком холле, где живо только разрушенное прошлое, едва теплится настоящее и почти неощутимо будущее. Она начинает тихо, спокойно отвечать на мои немудреные вопросы. Я хочу узнать о ней самое простое: кто она, чья дочка, где родилась, как познакомилась с Леонидом Ильичом.

— Родилась я в Курске, в семье паровозного машиниста. Отец Петр Никанорович Денисов.

— А я слышала, что вы по отцу Ольшевская и он был преподавателем в институте.

— Нет, — спокойно опровергает Виктория Петровна, — это не так. В семье было пять человек детей, мама не работала. Я окончила школу, пошла учиться в медицинский техникум. Познакомились мы с Леонидом Ильичом на танцах. В Курске.

Он пригласил мою подружку. Отказалась. Он еще раз пригласил. Отказалась.

«А ты пойдешь, Витя?» — спросил он.

Я пошла. На другой день он опять подружку приглашает, и опять она не идет танцевать с ним. И опять идет Витя Денисова.

— Почему не пошла подружка?

— Он танцевать не умел. Я его научила. С танцев все и началось. Стал провожать. Я к нему присматривалась. Серьезный. Хорошо учился.

— Красивый был в молодости?

— Не сказать. Прическа у него была на косой пробор. Не шла ему. Я ему потом прическу придумала, он с ней всю жизнь проходил. Познакомились в двадцать пятом году, в двадцать восьмом поженились.

— А что он окончил?

— Курский землеустроительный техникум. Землемер. Потом он и металлургический институт окончил. Партийная работа, война, Малая земля. Леонид Ильич работал первым секретарем Днепропетровского обкома партии с сорок седьмого по пятидесятый. Потом в Молдавии, Первым секретарем ЦК КПСС. Потом в Казахстане. На целине. Потом — Москва. В мае шестидесятого его избрали Председателем Президиума Верховного Совета, ну, а с шестьдесят шестого — Генеральный секретарь.

— Вы работали?

— Недолго. Акушеркой. Потом Галя родилась. Юра. Леня детей почти не видел — всегда на работе. И по воскресеньям — сядем все за стол, он очень любил, чтобы вся семья сидела, и только начнем обед — звонок: вызывают. Срочное дело.

— Значит, вы стали домашней хозяйкой?

— Сначала я не умела готовить. Но как-то сразу захотела научиться. И наверно, у меня к этому делу есть способности. Леонид Ильич, дети, да и все, кто бывал у нас, всегда хвалили мои приготовления.

— Какое коронное блюдо у вас?

— Много. Леонид Ильич любил мои борщи. Знаете, украинские борщи есть разных типов: холодный и горячий, постный и на мясном наваре. Котлеты. Секрет хороших котлет в том, чтобы хорошо выбить фарш перед тем, как жарить.

Я рынки люблю. Когда на Украине жили, в конце сороковых, — Леонид Ильич там, в Днепропетровске, был Первым обкома, — я всегда сама ездила на рынок и выбирала продукты. Битую птицу никогда не брала. А вдруг она сама умерла от болезни? Выбирала живую, да самую хорошую. В клетках куры на рынках сидели. По субботам и воскресеньям — красота. Я долго выбирала, потом говорила: «Вот эту мне!»

Или рыба. Днепропетровск ведь на Днепре. Какие судаки были! Сазаны! А теперь ем все диетическое: выпаренное, вываренное, невкусное. Только и осталось вспоминать.

— У Леонида Ильича был хороший аппетит?

— Отменный. И всегда хвалил. Ему моя кухня очень подходила. «Лучше Вити никто не готовит».

— Вити?

— Меня Викторией назвали потому, что в Курске, где я родилась, было много поляков, они жили по соседству, у них было много девочек Викторий. Ну и я стала Виктория. А сокращенно он звал меня Витя с первого дня знакомства.

— Виктория Петровна, почему вы никогда не показывались рядом с Леонидом Ильичом, никуда с ним не ездили?

— Как так не ездила? Я много с ним ездила. В Индии была. С Джавахарлалом Неру встречалась. На слонах каталась. В митинге участвовала. Огромное поле — масса народа. Выступают Неру и Брежнев.

И во Франции была с Леонидом Ильичом. Там у меня конфуз вышел. Прилетели мы, торжественная встреча, а вдалеке демонстрация стоит с плакатами. И среди плакатов такое содержание: «Виктория Петровна! Вы — еврейка! Помогите своему народу! Пусть евреев отпустят на родную землю».

А мне неудобно. Я не еврейка, хотя говорили, что была очень похожа. И сказать, что не еврейка, неловко, еще подумают, что я от нации своей отказываюсь, как это у нас бывало.

Вообще я вам скажу, действительно не любила я эти поездки и, если можно не ехать, не ездила. Ничего в них не видишь. Сидишь в машине, и слышишь экскурсовода: «Повернитесь направо — Эйфелева башня, налево — собор Парижской богоматери».

А выйти и провести хоть полчаса в соборе — нет времени. Все по верхам. Я так не люблю.

— Виктория Петровна, как вы относились к Нине Петровне Хрущевой?

— Хорошо. Она была достойная женщина. Образованная. Умная. Мы одно время в Карловых Варах вместе в одном санатории лечились.

— А потом, после шестьдесят четвертого года?

— Потом? Встречались в кремлевской поликлинике. Разговаривали. О здоровье. Мы вообще домами не дружили, но хорошие отношения между нами всегда были одинаковые, несмотря ни на что.

— Но вы ей звонили в трудные дни? Поддерживали?

— Нет.

Людмила Владимировна, жена сына Брежневых, Юрия, присоединяется к нашему разговору.

— Ты, Люся, взяла последние продукты? — спрашивает сноху Виктория Петровна.

— Там еще восемь талонов осталось. Но продукты такие, что вам нельзя: кофе, сгущенка — все не диетическое.

— Ну ладно, — кротко соглашается Виктория Петровна.

Ее сноха объясняет, что скоро, вероятно, не будет спецпайков для вдов вождей и крупных работников. Закрывается старый ленинский спецраспределитель. Беспартийные партийцы нового типа, рассыпавшие ленинско-сталинскую машину управления, рассыпают и ее «сладкий отсек», так разросшийся с ленинских времен.

Эта слепая женщина остается один на один перед надвигающейся зимой 1991 года. Ей, конечно, не много нужно. Она, конечно, продержится. Но ей, конечно, обидно, потому что у нее своя правда — жены, хозяйки, матери, бабушки, тетушки: как же они без ее продуктов останутся?

Закрывается старый распределитель — открывается новый? — вопросительно думаю я.

Иначе как же?

Не пойдут же в очередь Раиса Максимовна Горбачева и Наина Иосифовна Ельцина.

Но этот вопрос не к Виктории Петровне. Я прощаюсь с нею. Она прощается со мной, и Аня уводит ее — медленно, медленно. Виктория Петровна улыбается.

Она так проста и обыкновенна, что я, кажется, ничего не поняла в ней…

* * *

Людмила Владимировна, сноха Брежневых, моложава и приветлива. Ее тоже обходили стороной прилипчивые слухи, наверно, потому, что нечего сказать об умной, уравновешенной женщине, которая в силу обстоятельств понимает больше, чем нужно, и может сделать меньше, чем возможно. Вообще снохи — особая тема: Галина Сергеевна, сноха Каменева, Надежда Ивановна, сноха Ворошилова, Людмила Владимировна, сноха Брежнева. Они, разумеется, разные, но во всех троих есть одна черта: я бы назвала ее сосредоточенной наблюдательностью.

Они жили кремлевской жизнью, подчиняясь ее и сладким и суровым законам. Они в разной степени и в разное время, но все же узнали оборотную сторону золотой медали кремлевской жизни, когда жизнь Кремля отказала им в главных привилегиях, оставив много меньшие.

Они, все три, каждая по-своему, терпели от свекровей, облеченных громадными возможностями внутри дома: приказывать, повелевать, угнетать.

Они сегодня стараются быть объективными. Говорят, что непросто жилось им со свекровями, и все же ни одна плохо не отзывается о вельможной свекрови. А могли бы свести счеты.

Неужели все три женщины являют собой некое новое женское начало интеллигентности?

Может быть, оно — хорошо забытое старое?

— Когда мы с Юрием Леонидовичем поженились и стала я жить в семье Брежневых, они меня сразу радушно приняли. Леониду Ильичу с его широким характером я пришлась по душе. Требовал, чтобы я называла их обоих «мама» и «папа». А я сначала не могла — свои родители живы. Леонид Ильич однажды при мне говорит Виктории Петровне: «Витя, а Витя, а ведь наша сноха нас не уважает». — «Почему?» — «Не хочет «мамой» и «папой» называть».

Стала называть.

* * *

— Людмила Владимировна, помогите мне нащупать характер Виктории Петровны!

— Как вам сказать? Я много о ней думала. Характер добрый, но нелегкий.

— А как они совмещались друг с другом?

— Прекрасно. Он был в молодости очень хорош собой. Яркий, широкий, подвижный. Любил поэзию. Знал наизусть Есенина, Мережковского. Мог девушкам головы морочить. Она рядом с ним была невыигрышна. Виктория Денисова, дочка машиниста паровоза. Стеснительная. Обыкновенная. Я, когда обвыклась в доме, иногда шутила: «А не догнал ли, Виктория Петровна, Анну Владимировну, вашу маму, какой-нибудь интеллигентный еврей, пока ваш отец Петр Никанорович управлял паровозом?»

Она смеялась. Оба они — Леонид Ильич и Виктория Петровна — были люди большой родни. Общность семьи была в их характерах, и может, она так сильно сроднила их. Витя без Лени обеда не начнет, если он обещал приехать на обед. Он без нее ничего в доме не решает. И вообще — все домашние дела держатся на его фразе: «А как Витя? А что Витя скажет? Спросите у Вити, она все знает».

Виктория Петровна заботилась не только о своих детях, но и о племянниках и племянницах: как Лерочка? Поступит ли она в ординатуру? Лерочка больна, ей лекарство нужно.

Когда он ехал в отпуск, с ними отправлялся целый семейный клан: племянники, жены братьев. Он любил семейный круг.

— А какова Виктория Петровна обычно была на людях?

— Неразговорчива. Замкнута. С ней трудно начать разговор. Неконтактна. Приемы по любому поводу, в том числе и по случаю Восьмого марта, для нее бывали мучением. Она все ко мне:

«Пойди ты, Люся. Скажи ты, Люся».

Я ей говорю: «Да ведь вас же хотят слушать, а не меня, вы жена Леонида Брежнева, а я всего лишь жена его сына. Разница».

Она очень блюла место мужа в доме. Летом, на юге, после моря, после обеда хочется спать — нет, сиди за столом, жди, пока Леня приедет. Он приезжает непременно с букетом: «Это тебе, Витя».

Витя — Леня, Леня — Витя — только и слышишь. Голубки.

За столом обычно сидела не только семья, но и доктор, и медсестра, и горничная. В доме было два повара: Слава и Валера. По двадцать лет у Брежнева работают. Виктория Петровна всегда следит за их работой. И говорит:

«То, что вы на курсах прошли, хорошо, но это — ресторанная еда. А в пищу, чтобы она была отменной, всегда нужно добавлять чуточку души».

У нее, наверно, природный кулинарный талант. С утра до вечера она, как пчелка, крутилась по хозяйству: соленья, варенья, моченья, сушка лечебных трав. Помидоры и огурцы солились бочками. А за столом — пельмени, пироги с вишнями!

Было у Виктории Петровны несколько коронных блюд, а среди них — варенье из крыжовника. Долго она с ним обычно возилась, но получалось оно у нее сказочно.

Поговорить о еде в семье очень любили. Даже за столом, когда ели. Вспоминали, как родители в печке готовили. Обсуждали борщи, каши.

Она в гости ходить не любила, а он всех к себе всегда звал.

«Андрюша Громыко зовет на обед», — скажет она.

«Хорошо. Но зачем к нему идти? Пусть он к нам на обед идет».

В прессе много вранья. В «Литературке» была статья «Скот для Брежнева» — это чушь. Никто ему скот не выращивал. Ни разу в доме я не видела ни Рашидова, ни Кунаева. Щелоков — один раз был, а сплетничали, что Виктория Петровна и жена Щелокова чуть ли не сестры. Всегда в доме: Громыко, Устинов, Андропов.

Все было как-то нелогично: с одной стороны, дом — полная чаша, все посвящено плоти, с другой — подчеркнутая, я бы сказала, показная скромность: джинсы внукам нельзя носить, что люди скажут.

Мне хорошо одеться — нельзя, нужно поскромнее, чтобы не было разговоров. Сережки покупаю попроще. Брошку «нацеплять нельзя». Хорошо одеваться — некрасиво. Обнаженная Венера на картинке — это голая женщина, стыд какой. И Тэтчер приводится в пример, мол, вот она скромно одета.

На продукты им выделялось четыреста рублей. Виктория Петровна никогда не давала кусочку пропасть. Батарейку не выбросит — а вдруг ее можно еще использовать.

— Какой же у Виктории Петровны все-таки характер? — ищу я себе точку опоры.

— Непростой. Между собой они с Леонидом Ильичом никогда не ссорились. Если что ей не нравилось, она умолкала и вся фигура выражала укор. Я никогда не видела ее плачущей. Подруг у нее не было. В доме тем не менее часто бывали жены Мазурова, Кулакова, Громыко, Устинова. Обедали вместе, играли в картишки.

Конечно, вся обслуга вокруг Брежневых особенно любила Леонида Ильича. И он любил свою обслугу. Сегодня две женщины, проработавшие в брежневской семье по двадцать — двадцать пять лет, Аня и Зина, ходят, помогают Виктории Петровне. Они к ней привязаны, знают ее привычки.

— Какие сплетни я бы хотела опровергнуть? — задумывается Людмила Владимировна. — Пожалуй, о Джуне и знахарях. Никогда не видела в доме никаких врачей, кроме кремлевских. Старшие Брежневы — очень консервативные люди. Большие консерваторы. Виктория Петровна сохраняла старые рубашки Леонида Ильича — они чинились, перешивались. Круглые сутки в доме работали две женщины и сама хозяйка. Не приседая. Когда он умер, она не плакала, а как-то окаменела. На лекарствах. Три дня сидели в Колонном зале.

Она всегда верила врачам и вообще, как цветок: польют — растет. Похвалят — старается.

Она очень заземленная. Ей приходилось переезжать с дачи на дачу, когда он был у власти, и в Днепропетровске, и в Молдавии, и в Москве. Знаете, какой у нее был первый вопрос? — А есть ли там погреб? Какой он?

Когда началось выселение с дачи, она была безропотна: «Понятно, сейчас же съеду, я тут не останусь».

Всегда на кухне: перец с яблоками, перец в масле, домашние колбасы, сальтисоны, кровяная колбаса с гречкой. Вязала и внучке, и дочке Галине.

Внучку, Галину дочку, она воспитывала сама, с первых дней. Девочку и назвали Викторией в ее честь. И племянников, и сестер-братьев своих любила. Отдавала им предпочтение перед родней Леонида Ильича.

— Как она переживала последние перемены в своей жизни?

— Виду не подавала. Но голос дрожал, когда говорила, что переезжает с дачи. И еще, когда в чем-то ее ущемили, она сказала тоже срывающимся голосом: «Ну да, правильно. Я ведь виновница афганской войны».

— Она как-то вмешивалась в политику?

— Она ею вообще не интересовалась. Вот выбрать хорошую баранину или свиную рульку — это пожалуйста. Пироге вишнями замесить — пожалуйста. Его маме, Наталье Денисовне, сливки налить и яблочко на вечер приготовить — с удовольствием.

— Сливки?

— Наталья Денисовна была своеобразная женщина. Ей было около девяноста. Я как-то зашла к ней в комнату — темно. «Не зажигай свет, — говорит, — я на лицо маску из сливок положила, Витя посоветовала».

Наталья Денисовна тоже очень хорошо вязала, она на юге обычно вязала шерстяные тюбетейки от солнца: Лене, детям, охранникам.

Леонид Ильич любил заплывать далеко в море. Виктория Петровна всегда говорила: «Ну, дед опять в Турцию поплыл».

Когда бывали официальные гости, на следующий день Виктория Петровна распределяла оставшиеся казенные продукты «сем поровну: и академику Чазову, и дворнику. Конфеты, печенья. Любила делать подарки. Ехала в Карловы Вары — всегда подарки везла.

— И все-таки он был ярче ее? Увлекающаяся натура… большие возможности для мимолетных и даже серьезных ус лечений. Как она относилась? — пытаюсь я сформулировать пошлый вопрос о романах генсека.

— Он в молодости подавил ее внешностью, компанейскостью, актерством, чтением стихов, умением обаять, — великодушно говорит мне свою точку зрения сноха Брежневых. — Она с самого начала осознала разницу: кто он и кто она. И взяла его тылом — он до какого-то момента был ей признателен за чувство дома, а потом она стала его вторым «я». Во всем, что касается дома. Представьте — большой, длинный, уставленный яствами стол. Во главе стола — Витя, слева от нее — Леня. По ее сторону сидят ее родственники, по его сторону — его родственники. Как по ранжиру.

Утром за завтраком он есть, она сидит рядом. Просто сидит, и ему спокойно.

Ему делают укол инсулина — она должна быть тут. Друг без друга не могут. Вечером ждет до глубокой ночи, дремлет.

— И ничего «крамольного» не подозревает?

— У нее не поймешь. У нее защитный момент — выжидание. И огромное терпение.

* * *

Вот такой образ, такой характер. Не зря, видно, имена даются людям, они прилипают, сливаются с человеком, указуют характер.

Виктория… Победа… Но кого же и где победила эта в высшей степени домашняя хозяйка?

Мне кажется, саму Надежду Константиновну победила она. Великую Крупскую. Женщина семьи в Кремле победила к концу века женщину-созидательницу мужских миров.

Но, ведь ее семейный подвиг, увы, дал печальные результаты — сама Виктория Петровна сказала:

— Дети мне в молодости радость давали, а выросли — много горя принесли.

Не она первая, не она последняя. И все же…

Путь от кремлевской женщины общества к кремлевской женщине семьи стал дорогой, определяющей естественные ступени развития века: от могучего взрыва — к застою, от рождения эпохи через вырождение эпохи, через возрождение эпохи — к ее вырождению.

Во все века и времена крайности не приносили гармонии. И победы всех крайностей были пирровыми победами. Где же середина и есть ли она вообще, а если есть, то в чем ее суть?

Опыт Виктории Петровны Брежневой на такие вопросы не отвечает. Единственное, что может она предложить из своего жизненного опыта, — это несколько великолепных рецептов.

Рецепты Виктории Брежневой

Фаршированные помидоры. Выбрать большие или средние помидоры. Обмыть, дать высохнуть. Срезать верх, аккуратно отложить его в сторону. Вынуть внутренности помидоров чайной ложкой осторожно, чтобы не разорвать кожу овоща. Порубить эту массу ножом. Положить массу в дуршлаг. Туда же — полуотваренный рис, мелко рубленную зелень, соответственно вкусу — чеснок, соль и перец. Чеснок — на 1 кг помидоров 1–1,5 головки чеснока.

Всю массу сложить в фаянсовую посуду и перемешать с двумя столовыми ложками подсолнечного масла. Начинить ею помидоры. Уложить их в круг или ряды в соответствующую посуду на противень с крышкой и — в духовку на полчаса. По вкусу можно в начинку добавить грибы, сыр.

Варенье из крыжовника. Взять зеленый, неспелый крупный крыжовник. Отрезать попочку. Шпилькой вытащить внутренности с крайней осторожностью. 2–3 грецких ореха, предварительно очищенных и обваренных кипятком, чтобы отстала шкурка от ядрышка, мелко нарезать. И мелко нарезать кусочки лимона с цедрой.

В пустые коробочки крыжовника заложить кусочки ореха и лимона.

В массу, вынутую из крыжовника, положить 2 стакана сахару на 1 кг крыжовника. Ягоды, начиненные орехом и лимоном, держать отдельно в плоской миске, не перемешивая, Чтобы не помялись. Массу мякоти крыжовника, смешанную с сахаром, довести до кипения, снять и протереть через сито. Залить крыжовник этой жидкостью и дать постоять 3–4 часа. Слить, Оставить ягоды в миске, А эту жидкость опять 5 раз прокипятить и залить ею крыжовник. Положить крыжовник в банку вместе с жидкостью. Туда же 2–3 листочка вишневого дерева и 1–2 листочка смородины. Цвет варенья должен быть зеленовато-розовый.

Колдуны. Мясной фарш смешать с мелко нарезанным луком и хорошо растолченной картошкой, сваренной в мундирах, 2–3 картофелины. Отдельно нажарить много лука кольцами и дать ему просохнуть без масла, чтобы он стал сухой, как соломка.

Колдуны скатать в шарики, выпечь в духовке и посыпать хрустящим луком.