ПОРТРЕТЫ, ЛЮДИ И КАРТИНКИ

Я проснулась от шума моторов и лязга цепей. По деревне опять шли немецкие грузовики. Я хотела выглянуть в окно, но оконное стекло мороз разрисовал пушистыми белыми ветками. Я поскребла ногтем, начала дуть, получилось маленькое круглое окошечко. Пока я скребла и дула, шум немножечко удалился. За окном я увидела такие же, как рисунки на стекле, пушистые, со сверкающими, колючими кристалликами, ветки берез. В комнате было холодно. Я босиком добежала до печки, сунула ноги в теплые валенки, схватила в охапку одежду, накинула на плечи плед и перебежала через морозный коридор на кухню. Было всего лишь половина седьмого, в школу было еще рано, и я забралась погреться на большую печку. Бабушка испекла мне большую лепешку, дала кружку парного молока и запела, я начала подтягивать за ней:

Maa taimi olen sun tarhassaas ja varteen taivaasta luotu [25].

Пришла тетя Айно и сказала:

— Не хватит ли распевать, идем в школу.

Я оделась, побежала за девочками, и мы вместе пошли в Ковшово. Там шумели машины, всюду были слышны громкие голоса немцев, а у нас в школе прозвенел звонок, и начались уроки. Вдруг среди урока к нам в класс вошел немецкий офицер, на нем была черная форма эсэсовца, в руке у него был большой портрет Гитлера. Над доской у нас был крюк, на котором до войны висел портрет Сталина. Офицер взял табурет у нашей учительницы Ольги, повесил портрет на тот же крюк и ушел, не сказав ни слова. Но портрета Сталина я не замечала, он всегда был, не помню, чтобы я его когда-нибудь рассматривала.

Я не заметила, когда его там на крюке не стало, и, если бы его сейчас кто-нибудь ночью снова повесил, может, никто бы этого и не заметил. Гитлера я видела только на карикатурах, на плакатах, которые в начале войны вывешивали на стене правления колхоза, но сейчас, когда я стала приглядываться к его лицу, мне показалось, что он очень похож на те плакаты, особенно если чуть удлинить и еще немного заострить челку, вытянуть нос и сделать чуть провалившимися щеки…

Когда я вернулась из школы, у нас за столом сидела очень худая старая женщина и разговаривала с бабушкой, когда я вошла, ее лицо покрылось радостными морщинками. Она смотрела так, как будто узнала меня, а потом спросила:

— Неужели ты меня не узнаешь?

Голос ее мне показался знакомым, но я так и не вспомнила. Бабушка сказала, что это тетя Соня из Нуавести. Я вспомнила, что тетя Соня была уборщицей у нас в школе, приносила воду на коромысле к нам на кухню, помогала маме кормить теленка и поросенка, доила корову, когда мамы не было дома. Тетя Соня рассказала, что наша школа сгорела, и вообще в Нуавести осталось всего несколько домов, почти все люди ушли в Эстонию, потому что Нуавести с самого начала войны бомбят — ведь Нуавести между Павловском и Пушкиным, а там совсем недалеко линия фронта…

Тетя Соня прожила у нас несколько недель, она часто рассказывала о моей маме и всякие истории из нашей жизни. Она даже вспомнила, как тушили пожар в нашей квартире, когда Ройне поджег обои около печки, и как я спряталась под кровать. Она еще рассказала про большой пожар, когда сгорел дом и у людей все сгорело, а в магазинах в то время ничего нельзя было достать, и что моя мама отдала свое новое коверкотовое пальто, которое только что купил ей папа по своей партийной карточке, женщине из сгоревшего дома, а сама мама осталась в своем стареньком пальтишке. Потом она вспомнила, как им пришлось много работать, когда мама организовывала в школе приусадебный участок, и как тетя Соня варила детям обеды и что на эти обеды мама отдавала бесплатно молоко от своей коровы. А потом тетя Соня почему-то сказала, что такие люди вообще не живут долго на земле — Бог берет их к себе, и она заплакала, и мы с бабушкой тоже заплакали. Тетя Соня начала собираться в дорогу, бабушка насушила ей сухариков и, чтобы никто не видел, положила их ей в мешок. Я с бабушкой ходила ее провожать. Мы попрощались, и все трое заплакали. Она пошла, сильно согнувшись, снег уже стал рыхлым, и ей было тяжело тащить санки.

Нам привезли несколько ящиков книг из Финляндии. Мы их вывалили прямо на пол: среди книг было много молитвенников и сборников псалмов — их забрали к себе бабушки для воскресной школы, а все остальные книги тетя Айно отложила для школы. Тетя мне дала с красивыми картинками книжку сказок. Я начала ее читать, но у меня получалось медленно, было трудно читать по-фински, ведь мы осенью начали с алфавита, наши учителя писали на доске, а мы старались запомнить наизусть — книг и тетрадей у нас не было.

Утром за мной зашли Хильма и Мари, и мы пошли в школу. Только я собралась рассказать, что привезли ящики с книгами из Финляндии, как к нам подбежал маленький Антти и сказал, что ночью в лес упал самолет и что летчики, все оборванные и поцарапанные деревьями, пришли в крайний дом нашей деревни к Укон Арро, он их впустил, а потом испугался и когда они заснули, пошел к полицейскому Антти, а тот сбегал в Ковшово за немцами, и летчиков взяли в плен.

После школы мальчишки побежали в лес и стали развинчивать и растаскивать самолет по частям. Наш Арво принес много всяких железок, и еще он нашел точно такую плоскую кожаную сумку, которая висела на ремне у дяди Тойво. Через несколько дней немцы расстреляли летчиков, говорили, что полицейский Антти тоже ходил их расстреливать.

В этом году весенние каникулы наступили рано, льдины сломали мостик через речку, по дороге потекли ручьи, и стало невозможно выйти на улицу. Всегда в такие дни вся наша семья толкалась на кухне или в комнате рядом с кухней. Я со старой бабушкой помыла посуду, а потом взяла ту же книжку сказок, которую начала читать уже давно, но все громко разговаривали, я никак не могла понять, про что я читаю. Наконец я забрала книжку, пошла в маленькую комнату и села на кровать у окна, выглянула на улицу и увидела, что к нашему дому, проваливаясь в мокрый снег, в больших бутсах быстро шагает немец. В руке у него была большая четырехугольная фанерная доска, а под мышкой бумажный рулон. Он остановился около нашего дома, будто о чем-то подумал, и направился к нашему амбару. Я вышла на веранду посмотреть, что он будет делать.

Немец вытащил из ранца молоток и гвозди, развернул рулон, приколотил к доске большой плакат. Он ушел, я надела дедушкины сапоги и пошла посмотреть, что там на плакате. На маленьких фотографиях были красивые комнаты с цветами на подоконниках и столиках, картины висели на стенах. На одной было сфотографировано окно, а у окна висели клетки с птичками, молодая женщина с завитыми волосами сыпала из совочка еду в клетку, внизу были надписи на русском языке. Там было написано, чтобы девушки ехали в Германию в такие красивые дома в прислуги. Несколько дней к доске подходили люди и, медленно шевеля губами, читали, долго рассматривали фотографии, а потом надписи смылись дождями, а фотографии выцвели на весеннем солнце, но доска еще долго висела на стене нашего амбара.

Подсохла земля, дядя Антти и Ройне начали пахать, но лошадь уставала, не было овса, а работа была тяжелой. Лошадь приходилось еще одалживать родственникам, лошадей в деревне было мало, а землю надо было всем вспахать. Дядя Антти даже не разрешал Арво скакать на ней, когда он угонял ее в табун. Из Гатчины приехал немецкий офицер с переводчиком и велел собрать людей в бывшем правлении колхоза. Он сказал, что каждая деревня обязана будет выделить несколько молодых ребят в обоз и несколько девушек на строительство дорог, что немецкое командование даст пайки, и никто не будет голодать, но если будет трудно найти желающих, то чтобы староста составил списки всех ребят и девушек от семнадцати до девятнадцати лет. Племянница старшей тети Люти Виркки попала в эти списки. Тетя отправилась в Гатчину к какому-то немецкому начальнику. Она взяла с собой банку меда, чтобы тот вычеркнул Люти из списков, но немец закричал на нее, затопал ногами и схватился за револьвер, тетя в жутком перепуге пришла домой. Но девушек не пришли забирать. Ребята же были отправлены в обоз. У моей подруги Лиды ушло тогда три брата: Тойво, Эйно и Виктор. По списку должны были забрать одного Эйно, но у Лиды было шесть братьев, их отца забрали тогда же, когда забрали и моего отца. Лидина мама была двоюродной сестрой моей бабушки. Она всегда была усталая и больная и часто приходила лечиться к моей старой бабушке. Теперь у нее взяли трех сыновей… Она пришла к нам и с порога сказала, что не находит себе места и пришла просто посидеть. Она все время вытирала слезы, а мои бабушки и тетя Айно говорили, что ее сыновья теперь будут сыты, на фронт их не пошлют, им даже формы не дали. Говорят, они будут работать около Гатчины, но когда она ушла, тетя Айно сказала:

— Бедная, дома их ей не прокормить, все высоченные выросли, еды на них не напастись, а отпустить их из дома в такое время…