ПЕРВЫЙ РЖАНОЙ ХЛЕБ

Обе тети и Юуонекслан Ольга уехали на велосипедах в Гатчину на педагогическую конференцию. Вернулись они на следующий день к вечеру и рассказали, что у нас откроются финские школы, а в Гатчине будет даже гимназия, куда можно отправить Ройне. Учителям обещали небольшие пайки продуктов. Тети собрали родительское собрание в здании бывшей казармы, которое было на опушке ковшовского леса, в доме же, где была раньше наша школа, жили немцы. Учиться мы начали в казарме. Мы сидели на длинных скамейках, которые сколотили из досок родители, в окнах не было стекол, но решили заниматься, пока тепло, здесь. Школу открыли в конце августа. Вначале учителя просто читали нам рассказы из финских книжек, мы пели финские песни, особенно нам нравилась песня «Honkain keskelec mwkini seisoo» [23]. Раньше мальчишки никогда не пели, а только баловались и срывали урок пения. Теперь они сидели тихо, но петь им было как-то неловко; им казалось — не мальчишечье это дело петь песни, как старухи на собраниях, даже когда кто-нибудь и начинал тихонько подпевать, оглядывался — не видели ли другие. Наш Арво первый начал петь вместе с нами, его дразнили, он все равно не стеснялся и пел вместе с девочками, он просто очень любил петь.

Немцы на время ушли из наших деревень, родители устроили ремонт и уборку школы, вытащили из сарая парты. На многих партах были вырезаны плохие слова, а краски не было, чтобы закрасить. Родителям пришлось соскабливать и срезать эти места в партах. Классов было четыре, а учителей трое. Младшая тетя Айно взяла два класса — второй и четвертый, а старшая — первый класс, и еще она захотела стать заведующей в нашей школе. Я попала к Ольге Купри в третий класс и была рада — я боялась, что попаду к старшей тете.

Было трудно сидеть тихо на уроках, хотелось спать. По-фински никто не умел ни читать, ни писать. Тети и Ольга собирались у нас дома, обсуждали, как нас учить, когда нет бумаги и учебников и вообще ничего нет.

Уроков нам не задавали, все ребята после школы шли работать в поле или отправлялись в лес за ягодами и грибами. За грибами любили ходить все. Настоящие грибники — такие, как мой дедушка, уходили в лес рано утром, когда было еще темно. Но дед, после того как его контузило, уже не ходил в лес, да и грибы-то теперь были нужны только для себя, их солили, сушили и мариновали на зиму. Может, дедушка и мог бы пойти еще за грибами, но для него теперь стало неинтересно.

Мы ходили в лес после школы почти каждый день, а в воскресенье выходили рано утром, когда трава была покрыта белым инеем. Идти приходилось очень быстро, мерзли ноги. А в лесу было чуть теплее, и инея в глубине леса не было, но ноги были красные, как у женщин руки, когда они зимой полоскали белье в проруби, их можно было согреть, если пописать в мох и встать на это место, но это совсем ненадолго, потом еще больше мерзли.

В октябре земля замерзла, в лес перестали ходить, но у взрослых было много работы, они сушили в риге сжатую рожь, пшеницу и овес. Молотили вручную цепами, положив снопы на пол риги колосками вместе, а сами становились в круг и красиво крутили палки, к концу которых на цепи были прикреплены деревянные, как длинный огурец, колотушки. Этими колотушками выколачивали зерно из высушенных в печке риги снопов, а колхозные машины, молотилки и веялки стояли сломанные, ржавели рядом в сараях.

Первое зерно мы смололи на ручных жерновах. Бабушка отмочила засохшую кадку и замесила хлеб. Кадку поставила с тестом на ночь на печку, а утром вымесила тесто руками и сделала большие круглые караваи, которые она большой деревянной лопатой ловко забрасывала в печку. Мы никак не могли дождаться, когда они испекутся — просили бабушку приоткрыть заслон и заглянуть в печь, но она ответила нам: «Malttaa se koyhaki keittaa, vaikei valva jahyttaa» [24].

Наконец дождались, бабушка вытащила хлебы и положила их остывать под полотенце, мы еле упросили вынести один хлеб стынуть в чулан. Бабушка принесла большой глиняный горшок холодного молока, перемешала его и налила нам всем по кружке и наконец положила теплый хлеб на стол. Разрезал его дядя Антти и дал всем по большому ломтю, верхняя корка была румяная, тонкая и хрустела на зубах, а нижняя толстая, потверже и мучнистая. Я впервые в жизни съела ржаной хлеб, который испекли сами в печке.

В деревне было тихо. Уже давно ни у нас, ни в Ковшове не было немцев. Выпал первый снег — белый и легкий, как пена, которая получалась в подойнике, когда бабушка доила корову. Наши деревенские мужчины впрягли лошадей в сани и начали ездить в лес за дровами.

Зажужжали моторы машин, опять нашу улицу колеса и гусеницы размолотили в черное месиво, всюду была слышна громкая отрывистая немецкая речь. Но нам в этот раз повезло, в нашем дворе расположилась кухня, у нас стали жить повара. В первый же день они предложили нам чистить картошку, за это они обещали давать еду: мясной суп и кашу. Один из поваров оказался русским и сказал, что очистки и пищевые отходы останутся для нашего скота. У нас были три курицы, и удалось скопить немного яиц, которые теперь обменяли у поваров на сахар. Бабушка стала печь по воскресеньям сладкие брусничные пироги.