ПОЕЗДКА К РОДСТВЕННИКАМ

Во время летних каникул, до сенокоса тети решили съездить к нашим в Подборовское, в Псковскую область, а по дороге погостить на острове Пирисааре на Чудском озере. Там работала учительницей наша родственница Анни. Меня они тоже обещали взять с собой. Бабушка еще весной уехала к дяде Антти, у него родилась дочь, она поехала нянчить. Туда, на торфоразработки, много наших сослали.

Мы вышли из дому в четыре часа утра и отправились к поднимающемуся на горизонте большому оранжевому шару солнца, за нашими спинами оставалась угасающая ночь с бледно-немощной, в темных пятнах луной. Лесная дорога была по-ночному холодной, мелкие камешки больно кололи подошвы босых ног.

На узкоколейке мы доехали до Тарту навестить дедушку.

В больнице медсестра открыла дверь палаты, махнула рукой на койку возле окна и ушла. Младшая тетя сказала:

— Is? [41] …

Он вздрогнул.

— Наконец-то…

Слезы покатились по его щекам, они капали с бороды на одеяло. Младшая тетя наклонилась к нему, он вскрикнул:

— Колени, осторожно…

Тетя приподняла одеяло. Его ноги лежали, как два рахитичных ребенка, колени большие, а ноги бледные и тонкие. Она осторожно накрыла их.

— Они должны лечить меня, раз я здесь, а они вытягивают мне руки и ноги, медленно убивают…

Тетя перебила его:

— Мы тебя возьмем, как только вернемся из Пскова, а сейчас скажем, чтобы не лечили тебя.

* * *

На том острове Пирисааре жили русские, которые никогда не были в России, они жили там и при эстонской власти, и при немцах и были будто бы и не русскими. Может быть, все русские в деревнях были бы такими же, если бы не было революции. У них там была церковь, и туда ходили не только древние старики, а мужчины и даже молодые парни и девушки там крестились и венчались. Наша Анни говорила, что это какие-то первобытные люди, ничего не знают, как там в России живут. Их не интересует, что там происходит, не хотят и слышать. Они называют себя раскольниками-старообрядцами и живут домостроем, будто и не в двадцатом веке. И язык-то у них какой-то не совсем русский — Анни нам все это рассказала в первый же вечер за ужином.

Сама Анни была совсем обрусевшая, она рано вышла замуж и прожила много лет в Кировской области. Муж ее был русский, ее теперь не выслали. Она говорила, что сама бы уехала отсюда, не привыкла жить с такими людьми. Но у нее было четверо маленьких детей, а муж ее оставил, вернее, с ним произошла какая-то история, он, кажется, за что-то нехорошее сидел в тюрьме, и у него будто еще до посадки была другая жена. А Анни взяла своих детей и поехала в дом своего отца в Виркино. Но хотя у нее и была русская фамилия и ее дети говорили только по-русски, ей тоже, как и всем нашим, дали двадцать четыре часа, чтобы она убралась. У нее не было денег и ей некуда было убираться, да и сил больше не было двигаться. Она начала ходить на виркинские луга за щавелем, а потом — в лес за ягодами и грибами и возила все, что насобирает, в Ленинград на рынок. Так она прожила лето, но на работу она не смогла устроиться, ее не прописывали, но насильно не выгнали. Там же, в Виркине, она узнала, что финны перебираются в Эстонию, и в конце августа она все же добралась до города Тарту, а оттуда из РОНО ее направили учительницей в русскую начальную школу в Пирисааре.

Мы прожили неделю на острове на Чудском озере. Были жаркие дни, иногда под вечер мы ходили купаться, гуляли. Днем сидели, перешивали из старых вещей, которые старшая тетя привезла, одежду для детей Анни.

Нам надо было ехать дальше, на болото в Псковскую область. Рано утром мы отправились на пристань. Было солнечно и тихо, но мужик в намазанных дегтем сапогах, который катил по шатким доскам на борт небольшие бочонки с рыбой и солеными огурцами, сказал, что будет непогода. На корабле было много мужиков и баб с острова. Они ехали в Псков продавать продукты. Но скоро как бы ни с того ни с сего подул сильный ветер, поднялись волны, кораблик начало качать. Стало холодно, люди начали спускаться в трюм. Многих тошнило. У меня страшно разболелся зуб. Я ушла в трюм, прижалась щекой к горячей трубе. Зуб немного успокоился, но начало тошнить. Я выкарабкалась обратно на палубу, пароход сильно качнуло, я оказалась на бочке с огурцами, дно провалилось, и у меня весь зад промок в рассоле. Опять заломило зуб. Я снова спустилась в трюм, на полу на коленях, держась одной рукой за скамейку, молилась, крестилась и низко, до полу, кланялась баба в белом платочке. Я прижалась к трубе задом, чтобы подсушиться, не могла понять, о чем ее молитва, хотя слова были русские.

К вечеру мы приплыли в устье реки Великой, буря утихла, а зуб болел так, будто кроме зубной боли на свете ничего не было. Наконец тети нашли пункт «скорой помощи», мне что-то затолкали в дупло, боль затихла.

В Пскове мы переночевали в доме крестьянина, младшая тетя Айно всю ночь гоняла клопов от Жени, а я сказала, что клопы не любят трудновоспитуемых. Им стало смешно, хотя они уже давно меня так не называли.

В Подборовское ехали долго, разбрызгивал лужи и подпрыгивая на бугорках в маленьком синем автобусе. Потом шли пешком по мягкой торфяной дороге и наконец увидели бараки, построенные из свежевырубленных желтоватых бревен, которые стояли на столбах.

— Видно, в половодье здесь затопляет, — указала на столбы старшая тетя.

Мы поднялись наверх, остановились у порога. Все помещение было, как большой сарай, в котором по двум сторонам возле стен стояли ящики, накрытые одеялами, а вокруг ведра, котлы и вообще все, что человеку в жизни надо. По углам барака было четыре плиты, возле одной из них я увидела бабушку, она подкладывала дрова в плиту. Бабушка выпрямилась, заметила нас и запричитала:

— Боже мой, Боже мой, я вас уже вчера ждала. Наши на работе, они на обед придут…

Нас окружили старухи. Вытирая распаренные руки о передники, они по очереди протягивали их нам. Для теть вообще не было незнакомых, каким-то образом все друг друга знали, если даже никогда не виделись, все равно знали деревню, откуда человек, чей он родственник и из чьего он дома.

Поздоровавшись и порасспросив про Эстонию, старухи разбрелись обратно к своим плитам готовить еду для работавших на торфоразработках детей.

Первым прибежал Ройне, ему передали, что мы приехали. Не успев толком поздороваться, он рассказал, что научился работать на тракторе и еще на какой-то не то черпалке, не то копалке и начал уже перевыполнять норму. Арво с отцом работал на лошади, ему было только шестнадцать лет и машин ему еще не доверяли, хотя он и говорит, что уже умеет водить трактор и что это совсем не трудно. Ройне рассказал, что на болоте много змей, и иногда они попадают в черпалку. Если бросить змею в костер, то она вздувается и лопается с треском… Все, перебивая друг друга, говорили весь вечер, получалось будто тут даже весело, а у меня опять сильно заныл зуб. Я уже не соображала, про что они говорят. Наконец бабушка подошла ко мне, положила теплую ладонь на голову и спросила:

— Что у тебя болит? Я показала на зуб.

— Подожди немножко, — сказала она и куда-то направилась. Вернулась она быстро, поманила меня пальцем к себе и повела к двери, там стояла старуха с кружкой воды. Она начала шептать в кружку, потом поливала этой водой шарниры в дверях, остановившимися, будто стеклянными глазами смотрела на меня, брызгала воду изо рта в лицо, открыла дверь, дула на улицу и все твердила одни и те же слова в рифму, будто читала стихи.

У старухи была какая-то страшная сила. Когда я пошла обратно, у меня ноги еле двигались, будто я жутко устала. Старшая тетя с ехидством спросила:

— Ну что, колдовство помогло?

Все заулыбались, я легла. Дядя Антти, смеясь, проговорил:

— Ну вот, живем себе при коммунизме, чуть ли не спим под общим одеялом, а колдуны не переводятся.

Странно, зуб мой перестал болеть, может быть, это просто совпадение, как думает старшая тетя. Я и сама не верила, что от заговора может прекратиться боль. Моя старая бабка тоже всегда что-то шептала, когда лечила, но у нее и лекарства были, которые она сама готовила, но эта старуха ничего не положила на зуб, а просто колдовала. Про моего прадеда тоже говорили, что у него такая сила была, без всяких лекарств любую порчу мог напустить или вылечить — не только человека, но и скотину. А старая бабка, когда он умирал, сказала, что такие люди всегда перед смертью с ума сходят, все колдуны — безбожники, с нечистой силой связаны. Себя же она считала лекарем. Прадед действительно недели за две до смерти стронулся. Он кричал про коров, которые будто увязли в болоте, что их за хвосты надо вытаскивать оттуда и все советы давал, как тянуть. А старая бабка будто чему-то радовалась и все повторяла:

— Вот-вот, они ему и явились, коровы, которых он околдовал, напустил понос на животных.

Старая бабушка не выносила родню своего мужа, с которой была дважды в родне. Младшая бабушка, ее дочь, вышла замуж за своего двоюродного брата, сына этого безбожника и колдуна. Но мой дед тоже ни во что не верит. Может быть, если бы он верил, ему было бы легче там в больнице.

Арво, как и раньше, первый начал клевать носом. Дядя Антти взглянул на него, улыбнулся, встал и сказал:

— Пора спать, мы с Лизой и маленькой пойдем ночевать к Майкки, ее сыновья уйдут в другой барак.

Старшая тетя пошла спать к Аппо Виркки, а мы легли на место тети Лизы и дяди Антти.