3. Игра в «скажу — не скажу»

3. Игра в «скажу — не скажу»

И вдруг торжество разоблачительной угрозы в глазах Хрущева стало по мере возрастания патриотического воя сменяться опасливым презрением к залу. Хрущев поднял руку, утихомиривая спровоцированный им самим всплеск агрессивного подхалимства.

— Нет, товарищи, — сказал он, отрицательно мотнув головой. — Мало ли какую информацию нам подсовывают — иногда и ложную. Так что я не буду называть имени.

Но разбушевавшаяся камарилья не унималась, скандируя:

— И-мя! И-мя!

— Ну что, сказать, что ли… — заколебался Хрущев.

— Сказать! — заревела камарилья, упиваясь брезжущей возможностью кого-то разорвать на куски.

— Нет, все же не скажу… — остановился Хрущев и вдруг опять почти швырнул ожидаемую кость. — А ну как скажу?!

Он азартно поиграл еще немножко в эту веселую полупытку-полуигру «скажу — не скажу» и наконец с решительным вздохом сказал:

— Нет, товарищи. Все-таки так нельзя. Если это правда, то, может быть, этот писатель одумается. А что, если это просто ложный донос? Нет, товарищи, к тому проклятому времени, когда по ложным доносам арестовывали и даже уничтожали советских людей, возврата нет и не будет!

И что бы вы думали: тот частично детский писатель опять первым вскочил и бешено зааплодировал. Сидевший рядом со мной Шостакович, что-то беспрерывно черкающий в записной книжке, раскрытой на коленях, сбивчиво зашептал мне:

— У меня свой метод, Евгений Александрович, чтобы не аплодировать. Делаю вид, что записываю эти великие мысли. Слава Богу, все видят, что руки-то у меня заняты.

Но все это происходило на «второй исторической встрече». А перед этим была первая.