V

V

Мы жили на одном перекрестке улицы

Троицкой в Ленинграде.

Раза два-три-четыре в неделю

он заходил ко мне,

чаще всего утром,

прогуливая фокстерьера Глашу.

Стертые дерюжные брюки,

какая-то блуза из Парижа,

солдатские ботинки.

У меня часто бывало пиво —

сидели, сидели.

Но пиво было ему не по нраву,

он предпочитал грубые, тяжелые вина

«Солнцедар», «Агдам», «Три семерки».

Говорили, говорили, говорили.

Тогда он говорил лучше, чем записывал,

а потом писал лучше, чем говорил.

А. Битов. 1978 г.

Но больше всего — больше «Агдама»

и «Трех семерок», больше острот своих,

которые уже тогда повторяли,

он любил американскую прозу.

Хемингуэй, Дос-Пассос,

Том Вулф, Фолкнер, Апдайк, Джон Чивер.

Тут его сбить было невозможно.

Жили мы вместе в Эстонии,

жили в заповеднике Святогорском.

Рассыпали книгу его рассказов,

рассказов, ради которых

он так полюбил американскую прозу.

И тогда он уехал. Правильно сделал.

«Правильно сделал, правильно сделал», —

все повторяло литературное эхо.

И долго, долго не было вести.

И. Авербах, А. Кушнер, Е. Рейн.

А потом пришли американские журналы

и там же, где Хемингуэй, Апдайк и Чивер,

были напечатаны его рассказы.

Десять лет, десять лет только

не было его на Троицкой и в Святогорье.

Теперь уже не прилетит на «Panam»,

не доберется даже Аэрофлотом.

Неужели никогда, никогда больше?