36. В. Ф. Ходасевич — С. В. Киссину

36. В. Ф. Ходасевич — С. В. Киссину

Милый Муни,

прости меня: ей-Богу, не мог писать. Меня донимали хлопоты по пустякам. Последнюю неделю, кроме того, я, собственно, провел у Верочки Брахман, высиживая у нее по 3–4 часа в день — и не в приемной, а на кресле. Несколько раз уставал почти до дурноты. Зато теперь у меня блестящая (даже буквально, ибо изнутри золотая) верхняя челюсть, ослепительной белизны, способная жевать вкусную пищу, не вынимающаяся, не мешающая — и, для полной иллюзии, даже слегка побаливающая: вспухли надкостницы над корнями, в которые она ввинчена. Но это пройдет.

Со вчерашнего вечера я в Гирееве, у Торлецких, где пробуду неделю. Нюра получила девятидневный отпуск и поехала в Царское Село, а оттуда в Финляндию к Валентине[151].

Внутреннего самочувствия у меня нет: попробую попитать тебя сплетнями.

Я послал Гершензону оттиск пушкинской своей статьи[152]. В ответ получил письмо, набитое комплиментами, похвалами, приветствиями и другими пряностями, но хорошее и простое. Старик мне мил. Он напечатал в «Невском Альманахе» (вышел такой, дряни в прозе, и в стихах») прекрасную статью о евреях[153].

Антибрюсовское ополчение растет и ширится. Бальмонт в Москве, негласно интригует. Я засветил лампаду и жду, чем кончится[154]. В столице на Неве поголовное Лукоморство[155]. Кузмин с Городецким играют в патриотическую чехарду. Бальмонт с ними. Блок и Чулков (?!)[156] к Суворину не пошли, Брюсова не звали. Остальные все там, кроме Мережковских, которые не там, ибо не сошлись насчет серебренников: меньше тридцати одного не берут. Меня (ого!) звали официально. Я отказался официально. Собственно, мне на всех наплевать, но: 1) Городецкого не люблю; 2) Рус<ские> Вед<омости> со временем дадут мне 32 серебренника. Нынче труд так вздорожал, что даже добродетель отлично оплачивается. Я же в Русских Ведомостях — вроде валдайской.….: Голос Москвы забыт.

В «Пользе» — реставрация Бурбонов: Васин и Трауб. Я им кончил 2-ю часть Пшибышевского романа, заглавный лист которого пожертвовал на выставку автографов (была такая на Пасхе). Какой-то кретин купил бумажонку за сорок целковых. Другая (А. П. Рерберг) купила яйцо с моим автографом за 25[157]. Безумие и ужас…

Ну, будь здоров. Утешать тебя не буду. Ты утешайся и служи, служи, служи вовсю, ибо: 1) тебе же выгоднее, 2) я не хочу осаждаться в немецкой колбе. Ну — для меня.

Целую тебя. Садовской[158] кланяется.

Гарик тоже. Нюра тебе напишет из Петрополя.

Твой Владислав.

Гиреево, 19 июня 915.