МАЙЯ

МАЙЯ

На пароходе «Новая Земля» каюта третьего штурмана была на шлюпочной палубе по левому борту. Мы стояли в Таллинне на судоремонтном заводе «Коопли». Штурманские вахты были суточными, как обычно при стоянке в порту.

Утром в 8 часов я сменился, позавтракал в кают-компании и лег на койку с книгой в руке (всю жизнь перед сном нужна была книга). Уже глаза стали слипаться, как раздался стук в дверь. Вошла лаборантка Майя, хрупкая, лет под тридцать женщина. Для меня, двадцатидвухлетнего, она была старухой. «Ой, извините, можно я попечатаю на машинке акты анализов?» — спросила она. «Какие вопросы, садитесь, печатайте, что вам нужно, и чувствуйте себя, как в своей каюте». Она мило улыбнулась, взглянув на меня, лежащего в одних трусах, но за полузатянутыми занавесками койки. Не стук клавишей машинки, а что-то другое отогнало начисто сон. Женщина в каюте, и мы одни. Инстинктивно в голову вошли шальные мысли и кое-что воспрянуло. Желание в таком возрасте не заставляет себя ждать. Минут через десять печатание закончилось, я выглянул за штору — Майя собирала листки. «Что нового на вашей палубе?» — спросил я у нее. Она встала с кресла и подошла поближе ко мне. «Что там может быть нового, комиссар сейчас хороший, не лазает по вечерам с проверкой женских кают». — «Присядьте сюда, не бойтесь», — сказал я, чуточку отодвигаясь к переборке, давая место сесть ей, благо койка была низкой. Майя села, оставив листки бумаги на столе. А дальше сработал природный инстинкт: я чуть приподнялся, обнял, сжал, схватил Майю, и она уже лежала на койке. Было небольшое сопротивление, обычное для женщины в такой ситуации, но мне так хотелось, моя гиперсексуальность рвалась наружу с такой мощью, что выпустить «жертву» было выше моих сил. Некогда было раздевать ее, не было времени — дверь была не заперта, и кто-нибудь мог войти. Я просто оттянул чуть в сторону низ маленьких черных трусиков. Через секунду она уже обнимала меня, забыв, что надо бы еще немножко попротестовать. Все закончилось быстро. Моя природная потребность была удовлетворена, а о партнерше я вовсе не думал, будто это была резиновая кукла. Отвалился в сторону и почти тут же захрапел, нет, нет, не захрапел, я никогда не храпел, и многие женщины были благодарны за это, помучившись годами с храпящими мужьями. Что делала и о чем думала Майя — мне было все равно, я уже забыл о ней, я уже почти спал. Сквозь дрему услышал, что она с кем-то разговаривает. Я чуть отодвинул коечную штору. У открытого иллюминатора стоял наш электромеханик Саша Москаленко. Они говорили о мужчинах и женщинах. «Ах, — слышу голос Майи, — некоторые мужчины, как животное: получили свое и уснули, им бы поласкать женщину, но они не знают, как это важно для нас». Я слушал, притаившись за задернутыми шторами, и мне стало так стыдно, так стыдно, что я на всю жизнь запомнил слова этой женщины. Это был хороший урок для меня. Все, конечно, приходит с опытом, и не сразу, но Майя помогла мне понять многое, и в будущем — не таком уж скором — я старался не быть эгоистом (не всегда, правда). Всю жизнь я был хорошим учеником в любой учебе — в школе, в мореходке, в институте, и, в конце концов, — на ложе любви. И когда партнерша говорила: «Ах, ты такой чудесный любовник», — это было как похвальная грамота. Я помню, как в наш Дом отдыха в Иодкранте («Океанрыбфлот»), где несколько друзей-капитанов отдыхали летом, приехала группа харьковчан-кагэбистов, и среди них несколько женщин. Одна из них, миловидная, лет тридцати (капитан КГБ), ходила немножко грустная. Валерий Ширпитис, клайпедский кагэбист, курирующий флот, и мой приятель, подошел ко мне: «Петя, вы…би ее, она так хочет тебя, а уже скоро уезжать. Это будет не по советскому регламенту — вернуться домой с курорта, ни с кем не переспав». Следующей ночью она благодарно обнимала меня: «Спасибо, спасибо, спасибо. Я буду помнить тебя всегда».

Доводя свою женщину ласками до мультиоргазма, когда она, уставшая, засыпала у меня на плече, я мысленно говорил: «Спасибо, Майя, за урок и прости за тот случай».

Майя все-таки похвасталась Тамаре Кругликовой, бухгалтеру плавбазы — они жили в одной каюте, — что имела меня (или я имел ее). Наверно, ей все-таки понравился мой натиск, почти насилие. Тамара Кузьминична, женщина, прошедшая огонь — войну с Японией — и медные трубы (на китобойной флотилии «Алеут»), женщина, любящая жизнь и крепких мужчин — последнее только вызывало уважение к ней, как к царице Тамаре, — на следующий день сказала мне: «Как ты мог, ведь она такая неопрятная баба». — «Разве об этом думаешь, когда сильно хочется, Тамара Кузьминична?» — «И то правда. Вы, мужики, — такая кобелятина».

• • •

В Таллинне было много приятных приключений. Однажды в центре города я встретил друзей по КМУ — двух механиков и судостроителя, с ними был грузин, тоже моряк. И вот мы, пятеро молодых парней, стояли на улице Виру, когда к нам подошли три женщины. Одна, постарше и покрупнее комплекцией, знала кого-то из нашей компании. «Ребята, нам нужен один мальчик». Грузин сразу шагнул вперед: «Берите меня, я грузин». «Подожди, — сказала лидер (как выяснилось позже, она — директор гастронома, дама с деньгами), — мне нравится вот этот скромный парнишка». И указала на меня. Я отступил в сторону: «Ребята, я никого не знаю, лучше кто-нибудь из вас». — «Нет, нет, тебя выбрали — иди». В квартире директорши были двое молодых мужчин. Меня посадили рядом с самой симпатичной и молодой девушкой. «Это твоя», — шепнул один из мужчин. Были выпивка, богатая закуска, разговор о чем- то. Я сидел молча, почти не пил. Вскоре почувствовал, что моя партнерша тискает под столом мою ногу. Я уже настроился на приятное времяпрепровождение с ней, как что-то в компании изменилось. «Ухажер» директорши стал о чем-то спорить с ней, потом подсел ко мне: «Будешь с хозяйкой, она так хочет». Я взглянул на крупнотелую «слониху» и у меня сразу упало настроение. Но что сделаешь, дареному коню в зубы не смотрят. Закончилась пьянка, пары разошлись по постелям. Я до сих пор улыбаюсь, вспоминая мою партнершу-директоршу. У нее было большое тело, и, соответственно, все было большим и широким. Она была похожа на нынешнюю Батурину, ужасно некрасивую толстую еврейку, жену Лужкова. Собственно, к старости все еврейки становятся уродливыми, возьми, к примеру, Голду Меир или Майю Плисецкую, или ту же Рапопорт, которая выступала под псевдонимом «Пугачева Алла». Последняя, правда, делала десятки косметических операций, но все равно сейчас выглядит, как корова.

• • •

В кафе «Виру», куда мы заходили иногда с друзьями после получки, один раз молодая девчушка, пришедшая туда со своим парнем, поссорилась с ним и пригласила меня танцевать. Я был в морской униформе. После танца ее партнер подошел ко мне: «Пойдем, поговорим». Обычное приглашение на драку. Мы вышли в фойе. Я напрягся, ожидая нападения. Вообще-то я не драчун, ни с кем никогда не дрался, кулаки у меня небольшие и характер не агрессивный. Эстонец был ниже меня ростом. И вдруг он улыбнулся: «Ты — моряк, и мой брат — моряк». И протянул мне руку: «А с Ульви (так звали девушку) я поссорился, и ты можешь быть с ней». Во время второго танца она попросила проводить ее домой. Она говорила с милым акцентом и, танцуя, плотно прижималась ко мне.

Перед тем, как войти в подъезд дома, мы молча, без единого слова, спустились по ступенькам, ведущим в подвал. Она сама сняла трусики. И было нам так хорошо на жестком бетоне, что через несколько минут мы снова были друг в друге. «Сколько тебе лет?» — спросил я. «Много, уже пятнадцать, я закончила восьмой класс». У эстонок немножко другая культура, чем у русских. Девочки начинают половую жизнь чуть раньше русских одногодок.

• • •

Из наших однокашников в Эстонии обосновался только Ким Лавринович, мой хороший друг. Когда-то он женился (второй раз) на молодой красивой девушке Люде из Таллинна. Люда была умницей, вскоре она уже занимала довольно высокий пост начальника АХО (административно-хозяйственного отдела) нашего предприятия. Многие друзья Кима пытались немножко флиртовать с Людой, она была лет на двенадцать моложе нас и выглядела девочкой. Но, славабогу, жена Кима была неподдающаяся. Вскоре они переехали из Клайпеды в Таллинн. Люда стала работать секретарем одного из министров в советской Эстонии. На эту должность дур не брали. Ким стал работать в Эстонском пароходстве, дошел до старшего помощника капитана на крупном судне. У них родились сын и дочка. Дочь после окончания Ленинградского института вышла замуж за еврея, который увез ее в США. Позже Люда провела несколько лет у дочери, даже работала в цветочном магазине, и мало-помалу приняла тот американский недобрый стиль жизни, который не нравится европейцам из-за идеологической жестокости режима. Мы как-то установили переписку с Людой по интернету. Читая в моих книгах высказывания против фашиствующего сионизма, Люда пишет: «В конце концов, согласно святой библии, мы все произошли от евреев». «Нет, Люда, — ответил я ей, — может быть, ты — от евреев, не случайно твой зять — еврей, но лично я произошел от обезьяны, согласно теории Дарвина, и горжусь этим».

В следующем письме Люда с возмущением пишет о русских женщинах, живущих в США, ее знакомых. «Нет, раньше (то есть в СССР), было лучше». «Что — лучше, — возмущается Люда, — вы имели машины, шикарно жили?» — «Нет, мы жили без машин, но было лучше». И невдомек ей, что при советской власти люди были счастливы, а это главное — быть счастливым. Не обязательно иметь машину, я сам заимел ее только в 45 лет, а всю жизнь был счастлив, разъезжая в поездах по бескрайним просторам необъятной Родины моей, захваченной сейчас евреями. Кое-кто из переродившихся говорит мне иногда: «Но при Советах, Петр, ты бы не имел яхты». «Да, — отвечаю я, — я бы не имел маленькой яхты, но я бы имел огромную страну — Советский Союз — и был бы счастлив, как большинство советских людей». Но должен сказать: я имел яхту в советское время — небольшой пятиметровый швербот. Мы возвращались из рейса и в Бискайском заливе подобрали выброшенную, видимо, штормом лодку, на которой я ходил по Куршскому заливу, в основном под мотором.

• • •

…Лондон. Утро. Тысячи и тысячи людей на улицах, молодые и пожилые, лысые и с шевелюрами, седые и темноволосые, европейцы и евреи, мужчины и женщины — все спешат на нелюбимую (для 95 %) работу. И лица у всех такие некрасивые — и у женщин, и у мужчин, все озабочены предстоящим днем, все озабочены мыслью о деньгах, мыслью, как бы не потерять работу. Они — абсолютное большинство из них — ничего не производят, не выращивают рожь, не разводят коров, не ловят рыбу, не строят дома, они, в основном, сидят в офисах. Но все хотят есть, и есть вкусно. Всех их кормит серп и молот, всех их кормит крестьянин и рабочий — самый бедный слой современного капиталистического общества.

Я наблюдал утренние улицы в Бразилии, Венесуэле, на Кубе — все до наоборот: люди идут, спешат, но улыбаются искренне и поэтому красивы; их лица чуточку темнее, чем у европейцев, но они ближе к радостям жизни, чем лондонцы или те же немцы — эти белые люди с банковскими счетами, все со сжатыми узкими губами. И что характерно: если мельком посмотреть на кого-нибудь, в ответ получишь короткую холодную, искусственную улыбку, которую я называю «американской»; это улыбнулся не человек, это улыбнулся запрограммированный робот, которого страшная, в своей сути полузвериная капиталистическая система научила, заставила так «улыбаться», ибо вокруг злые хищники — люди. Улыбнись! Покажи им подобие улыбки — может, они не съедят тебя сразу. Улыбка — это дар божий, которым человек показывает свою радость. Даже новорожденный ребенок свою первую радость от жизни, от мамы, склонившейся над ним, выражает через милую улыбку. Даже некоторые звери улыбаются. А на Западе улыбку сделали индустриальным знаком.

В Беларуси, в Минске, куда я езжу каждый год за подпиткой для моей славянской души, если ты улыбнешься прохожему, то в ответ получишь живую дружелюбную улыбку, несмотря на временные экономические трудности. Нет, наши люди добрее, наши люди человечнее, наши люди более естественны, чем западные. И не верьте, белорусы, что все эти западники — счастливые люди. Сейчас в Англии, к примеру, собираются выбросить на улицу 7 тысяч учителей, 6,5 тысячи врачей и даже 30 тысяч полицейских. Согласно последним официальным данным, 12 миллионов человек в Англии не умеют читать и писать. Это прямо как в джунглях Амазонки. Зато за один месяц войны с Ливией из бюджета израсходовано не боевые действия более 2 миллиардов фунтов стерлингов. Се ля ви — как говорят французы.