«SUWARROW BLUES»

«SUWARROW BLUES»

У нас заканчивался полуторагодовой срок нахождения в Венесуэле, и, по закону, нужно было покинуть страну на 45 дней. Мы подняли паруса и, весело чирикая, пошли в сторону острова Кюрасао — голландской полуколонии. По пути якорились на острове Tortuga (tortuga — черепаха), островах Los Roques (скалы) и Aves de Sotavento (птицы — подветренные). Остров Orchilla, где ЦРУ вместе с местными прихвостнями в 2002 году короткое время держало в заточении нынешнего президента Венесуэлы Уго Чавеса, мы прошли в одной миле, ночью. Здесь расположена военно-морская база, и яхтам не разрешается туда заходить.

Для ярких впечатлений нам хватило Los Roques. В этом архипелаге сконцентрировалось более 50 островков. На североамериканской карте, которой мы пользовались, некоторые из них нанесены неточно, и полагаться на WP (waypoint — пункты) для GPS было нельзя: приходилось все время идти под машиной и внимательно смотреть вперед, стараясь заметить риф, отсвечивающий своей бирюзой. После трех дней стоянки у главного острова Gran Roque, не очень спокойной и не очень комфортной из-за волнения, мы прошли между островками на запад и с трудом, опасаясь коснуться грунта, отдали якорь у острова Elbert Cay, более защищенного от восточного господствующего ветра, правильнее было бы сказать, — от пассата. Было мало радости наблюдать, как эхолот «уменьшает» глубину до 30 сантиметров под килем, но яхтенная лоция утверждала (а теперь и мы подтверждаем), что если точно выдерживать рекомендуемый пеленг на коралловый островок-скалу по корме, то можно безопасно зайти между рифами на якорную стоянку рядом с берегом, заросшим кустарником.

Мы были здесь одни, пиратов не опасались, но, увидев становившуюся на якорь в одной миле яхту, все-таки обрадовались и наладили с ней связь на 16-м канале УКВ. Сюда иногда заходят колумбийские бандиты, переправляющие на быстроходных катерах наркотики в США, и при случае грабят яхты. (50 % населения «демократических» Соединенных Штатов употребляют наркодурман; многие американские банки, принадлежащие иудеям, тайно субсидируют колумбийских наркодилеров.)

Переход к следующему «архипелагу» — Aves de Sotavento — был в солнечный день, но пассат задувал до 6 баллов, разгоняя довольно крутую волну. Гина вдруг почувствовала боль в спине. Когда-то, до эпохи портативных телевизионных камер, Гина — журналистка — помогала кинооператорам таскать тяжелые ящики с аппаратурой и травмировала позвоночник. Со временем, когда мы стали плавать на яхте, эта боль ушла на долгие годы, но вот весьма ощутимая качка на крутой попутной волне затронула успокоившийся было нерв. Из-за этого мы отложили поход в Гватемалу и Мексику. Но не беда, в Мексике мы оба уже бывали: я заходил в порт Мазатлан на судне «Пасвалис», а Гина несколько раз снимала там документальные фильмы. У нас есть будущее — было бы здоровье и желание.

Острова Aves de Barlovento (наветренные) и Aves de Sotavento (подветренные) — обитель птиц. Поэтому острова и зовутся «Птичьими» — Aves. В одном справочнике говорится, что 80 видов птиц гнездятся на этих скалах. Даже трудно поверить, что существует столько разных птиц в этих водах.

Постоянных жителей здесь нет, изредка заходят яхты, и никто не тревожит птиц. Мы подходили к «Подветренным» с юга. Подзакрутили стаксель и, не спеша, прошлись вдоль самого большого островка Isla Larga. На две трети он покрыт мангровыми зарослями, только западная часть со скалистым грунтом была голой. Манграм нужен илистый или мягкий грунт, куда они могут опустить свои «щупальца», свисающие с ветвей, чтобы вырастить из них новые стволы-деревья.

На открытом берегу стоял небольшой домик с высоким флагштоком, на котором развевался флаг Венесуэлы. Это — пост береговой охраны (guarda de costa). «Если есть пост, то вряд ли сюда заходят пираты», — подумали мы. (Хотя в Карибском море пиратом может оказаться любой, казалось бы, мирный рыбак.) Мы поднялись немножко севернее и отдали якорь у островка Palmeras, где стоял рыбацкий навес, росли три коксовые пальмы и не видно было ни одной души. Всегда моряки (а мы с Гиной тоже моряки, по-английски — sailors) радуются окончанию перехода, пусть даже однодневного, радуются заходу в порт или на якорную стоянку и предстоящему отдыху. Любое плавание под парусом по крутым волнам немножко утомляет, и ощущение тишины и покоя в закрытом от ветра месте наполняет душу невероятной радостью. Вскоре наступили сумерки, и на острове Saki-Saki зажегся маяк, посылая круговой луч каждые 8 секунд. Нам стало даже чуточку теплее от этого луча, будто что-то живое скрашивало наше присутствие в безлюдном месте, не всегда таком уж спокойном.

Пять месяцев назад наш друг Gerard — яхта «Boekrah», Голландия — по пути на Кюрасао тоже ночевал здесь. С погодой ему не повезло. Задул SW-ветер до 10 баллов в шквалах, вопреки положенному пассату от E. Пришлось ему менять место и стать на якорь с восточной стороны островка с маяком. Не так просто совершить подобную операцию в темноте при штормовом ветре. «Новое место, — говорит Gerard, — было далеко не подарком. В двух кабельтовых к N и E — коралловые рифы, на которых зловеще пенилась белыми лохмотьями вода, подсвеченная вспышками огня маяка».

К полуночи ветер немного ослаб, но начался другой кошмар: над островком и обширной коралловой отмелью сгрудились почти неподвижные зловещие черные тучи, и из них стали падать красочными зигзагами молнии. Одна за другой.

Яхта «Boekrah» — стальная. Gerard сидел со своим помощником в кокпите и со страхом ждал, когда одна из этих — в миллион вольт — молний ударит в мачту. В каких-то двадцати метрах острие молнии вонзилось в воду, и гейзер из пара зашипел, как паровоз, выпускающий излишек энергии. Светопредставление продолжалось до четырех часов утра. От близких разрядов были повреждены радиоприемник и CD-проигрыватель, и разрядился аккумулятор. Правда, утром заряд немного восстановился, и удалось запустить двигатель. У стоящего недалеко катамарана было полностью выведено из строя все электрооборудование.

«Такого страшного явления природы, — говорит Gerard, — я не мог даже представить». Возможно, на дне, в грунте, много железа, притягивающего молнии. А может, сказали бы набожные люди, это — богом проклятое место, ибо здесь 3 мая 1678 года французская эскадра из 18 военных кораблей, идущая на захват столицы Венесуэлы — Каракаса, налетела ночью на рифы. Спасся только один корабль. 1200 моряков остались в этих водах. Голландцы — а они пытались владеть этими островами — поднимали с рифов дорогие бронзовые пушки, нужные для войны (люди, вернее, правители всегда воюют). Даже сейчас любители-аквалангисты находят предметы с кораблей. Но у нас на яхте нет аквалангов, хотя Гина, когда мы были в Австралии, сумела окончить недельные курсы и лихо ныряла с аквалангом на глубину. А я довольствовался маской с трубкой. Подводные красоты, которые мы видели на Большом Барьерном рифе, — сказочные, и мы часами любовались богатой изумрудно-синей жизнью подводного царства. Я однажды тронул ластом раскрытую пасть гигантской — больше метра в диаметре — раковины. Мгновенно створки ее сомкнулись — я чудом успел выдернуть ласт. И представил, что было бы, если такая «ракушка» схватила бы ногу ныряльщика.

Перед заходом солнца пассат чуточку ослаб, но мы все-таки вытравили якорь-цепь на всю длину до жвака-галса. В бытность курсантскую это необычно звучное слово употреблялось к месту и не к месту. Если кто-то рассказывал интересную историю и вдруг прерывался, то окружающие рассказчика товарищи тут же ворчали: «Ну, давай, трави до жвака-галса», то есть рассказывай до конца. Или если кому-то во время шторма было плохо, и он «освобождал» желудок за борт, то потом «больной» говорил: «Вытравил из желудка все до жвака-галса». Короче говоря, это значило «сделать что-то до конца, до предела». Фактически, жвака-галс — это соединение якорь-цепи с корпусом судна, и делается таким, чтобы можно было легко вытравить всю цепь за борт в аварийном или экстремальном случае, рассоединив этот «жвак» прямо с палубы бака. На яхте (я имею в виду нормальные яхты, вроде нашей) якорная цепь крепится к корпусу прочным капроновым шнуром, который легко разрезать ножом при необходимости. Редкие случаи, когда якорь-цепь (или якорь) попадает под скалу и выбрать его невозможно. На больших судах можно спасти оставшуюся часть цепи, если она вытравлена не на всю длину, расклепав скобу Кентера, соединяющую смычки по 25 метров. Обычно суда отдают якорь-цепь длиной, равной трем глубинам, а яхты — пяти-шести глубинам.

Когда наша якорь-цепь на яхте «Pedroma» («Педрома») попала под скалу на шестиметровой глубине в одной из бухт острова Гренада, то выручил рыбак, который, держась за цепь, спустился вниз и освободил ее. Точно такое же происшествие случилось с нами на острове Лансароте. Тоже рыбак (здоровый негр из Сенегала!) нырнул и со второй попытки освободил нас, вытащив цепь из-под бетонного блока — мертвого якоря для швартового буя.

На рейде далекого порта Лервик (Шетландские острова) покоятся десятки якорей с цепями, утерянных в ураганы русскими (советскими) кораблями, что работали на приемке рыбы от шетландских рыбаков на так называемом «клондайке», в том числе и два якоря с моей многострадальной, едва не погибшей в ураган «Калварии».

Мне слово «жвака-галс» запомнилось задолго до первой плавательской практики не из-за курсантских шуток, а из-за одной весьма трагической истории, которую я прочел в журнале «Морской флот».

В 1902 году 8 марта на острове Мартиника произошло извержение вулкана. Был разрушен город Saint Pierre. Погибло 30 тысяч человек. Только двое чудом спаслись Один из них — негр Ciparis, сидевший в подземной камере тюрьмы. Его обнаружили спасатели через пару дней после извержения. Он был приговорен к смерти за убийство белого человека в пьяной драке и ждал экзекуции. Чудесное спасение сделало негра знаменитым, но через год он, опять по пьянке, чуть не убил человека и снова попал в тюрьму; после этого след его затерялся.

На рейде порта стояло больше дюжины кораблей. От раскаленных докрасна падающих камней несколько парусников вспыхнули. Пароход «Orsolina» 7 мая, за день до катастрофы, прекратил принимать груз, несмотря на протест таможни, и ушел в море без клиренса (от англ. «clear» — чистый) — разрешения портовых властей покинуть порт. Капитан другого парохода в день извержения, видя горящие на рейде парусники, понял, что спастись можно, если немедленно уйти в море. Времени на выборку якоря не было, капитан сам побежал на нос судна и отдал жвака-галс. Якорь-цепь ушла в воду, пароход медленно начал удаляться от огненного ада.

Я помнил эту историю всю мою капитанскую жизнь и постоянно требовал от боцмана проверять жвака-галс, чтобы он, недайбог, не заржавел из-за бездействия.

• • •

На скалистом безлесном острове Кюрасао есть две бухты с причудливо изрезанной береговой чертой, будто создававший когда-то этот клочок земли «бог» был не совсем трезв и искромсал берега острыми зигзагами. В одной из этих бухт (Schottegat) построен порт — город-столица Виллемстад (первый раз я заходил туда в 1986 году на РТМС «Ионава»). Вторая бухта называется Spaanse Water (Испанские воды) и служит многие годы укрытием для яхт.

Мы зашли сюда по пути на Кубу. С трудом нашли место для якоря среди десятков яхт разных национальностей. По соседству с нами стояла голландская яхта «Suwarrow Blues». Странное название не вызвало удивления. Я вначале даже прочитал его как «Sparrow Blues», то есть «Воробьиный блюз». Гина рассмеялась и поправила меня. Но объяснить это слово «Suwarrow», даже с ее богатой журналистской эрудицией, не смогла. За долгие годы нашего скитания по морям встречались яхты с очень замысловатыми названиями. Во французском порту Lezardrieu я как-то прочел на корме одной яхты: «No nichego mama». Мне-то, русскому, было понятно но для остальных набор этих слов был абракадаброй. Даже название нашей яхты «Pedroma» вы не найдете ни в одном словаре мира, ибо это слово сотворено из «Pedro» — «святой Петр» и «Romer» — «скиталец».

Вскоре мы подружились с голландцами. Трое детей — две девочки 12 и 10 лет и мальчик 7 лет — были членами экипажа этой дружной семьи.

«После рождения первенца, — рассказывает Wietsne, жена и мать, — нам попала в руки книга об острове-атолле Suwarrow, лежащем в Тихом океане. Большое коралловое кольцо, окружающее группу островков, безопасный вход в глубокую лагуну, белоснежные пляжи, южное солнце, легкий бриз — это стало нашей мечтой. И мы с мужем решили, что должны идти туда на яхте. Но не было денег. Только через 10 лет, когда у нас родились еще двое детей, мы продали дом, распрощались с работой и перешли жить на яхту. Наша многолетняя мечта об атолле была так сильна, что мы нарекли свое маленькое судно «Suwarrow Blues». Потихоньку, с небольшими проблемами, пересекли Атлантику. Отсюда, из Кюрасао, пойдем через Панамский канал к “нашему” острову».

Я не стал расспрашивать голландских друзей о деталях и координатах этого атолла, поскольку мы с Гиной решили не идти в Пасифик — Тихий (или Великий) океан. Я был на Большом Барьерном рифе и сделал вояж от Орегона (США) вдоль Северной и Южной Америк до Мыса Горн, а Гина в свое время побывала на некоторых островах Океании, снимая документальные фильмы. От наших друзей, пересекших Тихий, мы знали, что плавание от Панамы до Маркизских островов довольно сложное; не верьте, что на этом пути вас ждет легкий бриз пассата.

После двухмесячной стоянки в Кюрасао мы распрощались с дружной голландской семьей, пожелали им счастливого плавания к своей мечте — атоллу Suwarrow, и поспешили вернуться в Венесуэлу, где жизнь не такая скучная и не такая дорогая, как на полуколониальном Кюрасао, превращенном в военную базу США.

Может быть, мы и забыли бы о яхте «Suwarrow Blues», если бы через полтора года мне не попала в руки книга на английском языке «Suwarrow Gold» (gold — золото) новозеландского капитана James Cowan, изданная в 1936 году. Автор много лет плавал на парусниках между островами Океании и знал многочисленные истории, связанные с авантюристами, ищущими на островах золото, спрятанное пиратами. Самый большой рассказ посвящен сокровищам атолла Suwarrow. И вдруг оказалось, что Suwarrow — это «Суворов», да, да, наш Александр Васильевич. Англичане исковеркали фамилию Суворова, превратив ее в несуразное слово, будто взятое из полинезийского наречия (они мастера на такие выверты), и поместили это слово на английские адмиралтейские карты, хотя в британской энциклопедии написано «Suvorov».

В 1814 году российский корабль «Суворов» под командованием лейтенанта Лазарева «пересекал» Тихий океан. 27 сентября вахтенные матросы заметили по носу большие стаи морских птиц, которые кружились над крохотными низкими островками. На картах Британского адмиралтейства это место было «белым». Лазарев определил позицию 13°14?S и 163°50?W и нарек атолл именем Суворова. Так Александр Васильевич шагнул из России не только в Альпы и Францию, но и в Тихий океан, или, как он долго именовался у нас, — Великий океан. (Даже я застал в школе географические карты с надписью «Великий или Тихий океан».)

Коралловое кольцо, обрамляющее несколько клочков суши, протянулось почти на 50 миль (все атоллы «сооружены» на кратере вулкана кораллами, неподвижными животными — по классификации ученых). Внутри атолла самый большой остров Anchorige Island, шириной в 4 кабельтовых (?700 метров), протянулся на полторы мили. Высота его всего лишь 5 метров над уровнем моря. Но пальмовые деревья «поднимают» островок до 25 метров, и издалека атолл Суворов выглядит как плавучая роща. Второй остров Motu-To почти такой же по площади. Остальные островки очень маленькие.

Сюда во время Первой мировой войны заходили немецкие военные корабли на бункеровку углем, доставляемым транспортами, хотя в 1889 году Британская империя аннексировала остров с русским названием, и время от времени на флагштоке, установленном на Anchorige Island, развевался «Юнион Джек» — так неофициально называют английский флаг, поднимаемый на военных кораблях и в фортах.

Во время Второй мировой войны на острове находились четверо английских наблюдателей, докладывающих по радио о проходящих судах. Для них был построен домик и установлены цистерны с пресной водой.

Том Нил, бывший корабельный механик ВМС Великобритании, исколесивший Океанию и посетивший десятки островов и островков, в 1945 году увидел атолл Суворова и загорелся идеей жить здесь в одиночестве. Но только в 1952 году, когда ему исполнилось 50 лет, он решился осуществить свою мечту, договорившись с капитаном небольшого «каботажника», идущего в направлении атолла, отдав ему 30 фунтов. А на оставшиеся 40 фунтов — Том не был богатым — закупил нужное для робинзоновской жизни снабжение, взял кошку с котенком и высадился на атолл. От военных там остались куры и три свиньи, которые за 7 лет одичали. Овощи, посаженные Томом, свиньи портили, и ему пришлось убить их. Мяса хватило на несколько месяцев. А куры стали жить при доме. Основной пищей для отшельника были бананы, плоды хлебного дерева, папайя, кокосы и разнообразная рыба, которой была богата лагуна. Коты тоже объедались рыбой, но исправно ловили островных крыс, завезенных сюда каким-то судном в незапамятные времена.

Только через 10 месяцев с начала отшельнической эпопеи на атолл зашла на пару дней первая яхта. Экипаж ее подсказал «владельцу острова» идею: отремонтировать небольшой причал, который был разрушен ураганом в 1942 году. Том с энтузиазмом взялся за работу. Работа — лучшее средство от тоскливого одиночества. Когда через шесть месяцев причал был готов, налетел жестокий шторм, утром Том увидел, что от причала ничего не осталось.

В мае 1954 года у Тома был сильный приступ артрита — сдвинут диск позвоночника. Почти четыре дня он находился в полупарализованном состоянии, но, к счастью, экипаж зашедшей яхты помог ему справиться с болезнью. Позже эта яхта отплыла на остров Rarotonga, и яхтсмены поведали о бедственном положении Тома. За ним было послано суденышко, и в июле 1954 года он вернулся к людям. Через два года женился на 32-летней женщине, они имели двух детей. Но этот странный человек — по мнению окружающих его людей — в 1960 году снова отправился на свой любимый атолл, где пробыл еще 4 года. Трудно понять, что же заставляло здравого умственно мужчину жить так долго без людей. Второй раз он покинул атолл, когда туда прибыла группа ловцов жемчуга. Они не были толерантны, то есть общительны, обычно такие люди — хищники по натуре.

Через 3 года, в июне 1967, Том появился опять в своем жилище и был там до 1977 года, пока сильные боли в желудке не заставили его на попутной яхте уйти на остров Rarotonga. В госпитале у него обнаружили рак. Через 8 месяцев он умер и был похоронен на том же острове.

Сейчас я уверен, что попадись нам с Гиной книга Тома в начале нашей яхтенной жизни, мы бы тоже, по примеру голландской яхты «Suwarrow Blues», отправились на остров-атолл, носящий имя нашего великого русского земляка.

Но не довелось. Зато наши хорошие друзья Анна и Кис с австралийской яхты «Ketchup II» были там и прислали фотографии. Самое удивительное — они встречались в тех водах с «Suwarrow Blues», значит, дошли голландцы до своей мечты, а это сделать было не так просто. Мы рады за них и завидуем им светлой завистью.

Рассказ об атолле Суворова не будет полным, если не сказать, что этот маленький, затерянный кусочек суши был настоящим Островом Сокровищ. Вроде бы по логике вещей так и должно быть. Здесь обнаружены человеческие кости и испанский мушкет XVII века. Не исключено, что на атолл испанские капитаны высаживали неугодных или «мятежных» членов экипажа.

Вот один из достоверных фактов наличия золота на этом острове. Примерно в 1850 году парусный китобоец «Gem» выскочил на риф атолла. Потерпевшие крушение на спасательных шлюпках доплыли до Самоа, оттуда на попутном судне — до Таити. Капитан продал разбитый корабль с находившемся на нем грузом китового жира в бочках одной судоходной фирме, которая сразу отправила шхуну снимать дорогой груз. Надо сказать, что в те «неэлектрические» времена китовый жир был незаменим для изготовления свечей, а также для смазки трущихся частей появившихся локомотивов и других машин. Китобои вытапливали жир из ворвани, а из кашалотов брали спермовый жир. На Западе кашалотов называют «спермовыми китами», ибо первые моряки, обнаружив в голове кита огромный, до тонны, резервуар, заполненный масляным жиром, по цвету и запаху напоминающим сперму, решили, что это и есть сперма кита. Фактически этот «резервуар» жира («спермы») является сонаром, «прибором» для излучения ультразвука. Кашалоты охотятся на гигантских кальмаров, живущих на глубине до тысячи метров, а там сплошная темень, и только ультразвук, посылаемый этим сонаром-радаром, помогает видеть объект еды, объект охоты, объект жизни.

Драгоценный жир пользовался большим спросом в парфюмерной индустрии, он хорошо консервировал запах духов. Конечно, на основе китового жира выпускали и маргарин. Даже я помню, как в 80-е годы в Калининграде (я учился тогда в КТИ) сливочное масло было с большой добавкой этого жира, вкус масла был далеко не сливочный.

Когда прибывшая шхуна загрузила свой трюм и палубу бочками с китобойца, второй помощник капитана, или «суперкарго», как называют его, поскольку он отвечает за груз, отпросился у капитана на остров искать спрятанный клад. «Если найду, кое-что достанется и вам», — сказал он капитану. Взяв с собой шесть матросов с топорами и лопатами, суперкарго начал раскопки в известном только ему месте. Это было не просто. Высокий кустарник с толстыми корневищами и пальмовые деревья покрыли весь главный остров. На следующий день искатель клада с ручным компасом и картой пошел вглубь, где матросы начали копать грунт, но ничего не нашли. День за днем шлюпка ходила на шхуну за водой и продуктами. Успех пришел, когда стали копать под большим баньяновым деревом[5], раскинувшим свои ветви чуть ли не на половину острова. В десяти метрах от дерева в сторону лагуны на глубине двух метров матросы наткнулись на твердый объект. Это был не коралловый камень, это был большой железный сундук, сделанный в традиционной пиратской манере (по-моему, все эти «пиратские манеры» пришли к нам именно из приключенческих книг Стивенсона). Сундук был ржавый, но сомнительно, что он пролежал здесь столетия. Суперкарго не захотел сразу открывать сундук, дабы не соблазнять матросов блеском золота, а решил отнести его на шхуну, хотя доставить груз на борт было тяжело.

Закрывшись в каюте, владелец сокровища сломал заржавевший замок и открыл крышку. Сундук был почти полон монет, золотых и серебряных, в основном североамериканских золотых долларов. Суперкарго рассматривал монеты и подсчитал, что здесь было 15 тысяч долларов США. Как он узнал секрет этого сокровища — вопрос остается без ответа. Но случай этот подтвердил, что атолл Суворова — настоящий Остров Сокровищ.

Много лет спустя еще один искатель сокровищ встретил на Таити бармена, бывшего французского жандарма. Последний предложил «искателю» за небольшую плату карту — схему атолла с пометкой, где закопано сокровище. «Это не выдумка, это правда», — утверждал бармен. «Почему ты сам не идешь на Суворов и не заберешь золото?» — «У меня есть на то причины». «Искатель» после долгих колебаний купил карту, и после еще более долгих сборов пришел на атолл, где в указанном месте, под тем же баньяном, откопал сундучок, содержавший английские, североамериканские и канадские монеты. Большинство — доллары США, но среди них попадались и очень старинные испанские дублоны. Общая сумма была эквивалентна 2400 долларам США.

Среди шкиперов небольших шхун, совершавших рейсы к разным островам Океании за копрой и жемчугом, ходили разные легенды о золотых кладах. Кое-кто пытался искать их и на атолле Суворова. Достоверный факт, что в 1860 году мужчины-полинезийцы, ловцы жемчуга, убили, вернее, утопили троих белых. Один из них был как бы «боссом» этой «бригады» и был паскудным человеком. Как-то одна из его «жен» — там было несколько местных женщин — дала приготовленный для «босса» завтрак голодному полинезийцу. Последнего «босс» привязал к стволу пальмового дерева и начал жестоко избивать. Полинезийцы бросились на выручку земляку, связали белого, а затем и двух других белых, в общем-то, неплохих людей и утопили в лагуне. Известно, что у «босса» было золото, спрятанное в земле под домом. Но об этом кладе больше никаких известий не появлялось среди шкиперов шхун.

Время от времени на атолл «забрасывало» морем «везунчиков», наткнувшихся случайно на этот клочок суши и выживших.

В 1873 году капитан Gregory Norris на шхуне «Prima Donna» обнаружил на атолле двух мужчин, белого и полинезийца, проживших здесь два года. Полинезиец все время был в плохом настроении, в депрессии. Они питались естественной пищей — кокосы, рыба, яйца морских птиц и огромные пальмовые крабы, весом до пяти килограммов, были там в изобилии. Известно, что австралийский капитан Jeff Strickland жил на Суворове около двух лет. Постоянный шум прибоя, крик морских птиц, жгучее тропическое солнце делают этих людей полупомешанными. Но находиться в таком изолированном месте вдвоем иногда хуже, чем быть одному. В экстремальных условиях человеку часто нужна эмоциональная разрядка, и объектом для выплеска нервной молнии оказывается твой сосед, твой бывший друг, ставший в одночасье злейшим врагом.

Такова была «романтика» тех дней. «Пиастры, пиастры, пиастры!» — кричал попугай на пиратском судне, описанном в книге «Остров Сокровищ» Робертом Стивенсоном, шотландским классиком приключенческой литературы. Мы — мое поколение — знали его только по этой книге. А ведь он за свою короткую жизнь — 44 года, — а вернее, за десять лет активного творчества, написал и издал 39 книг, и все они захватывающе интересные. На столе в кабине нашей яхты рядом с толстой тетрадью, куда я записываю эти строки, лежит небольшая книжечка «The ebb-tide» («Отлив»), изданная в 1919 году. Последние четыре года Стивенсон прожил на архипелаге Самоа, он был болен туберкулезом. И «Отлив» — последняя его книга. «Остров Сокровищ» был написан на берегах Альбиона, тем не менее, мечты-фантазии об экзотических островах Полинезии жили у автора всю жизнь, и Самоа был не случайным выбором. Роберт Стивенсон был настоящим романтиком- мечтателем. Читая его книги, трудно поверить, что они написаны не профессиональным моряком. Как можно сказать, что Жюль Верн не был романтиком? Конечно, был. Хорошие люди — всегда мечтатели.

В каждой моей книге я касаюсь темы романтики, потому что она мне близка с далекого детства, когда я с парой друзей уходил за колхозные фермы, ложился в высокие травы и смотрел на плывущие высоко летние облака, и мы видели в них сказочные картины: то замки, то верблюда, то пароход, то яхту. Я стеснялся: недайбог, односельчане заметят наше занятие — засмеют ведь.

Среди моих однокашников по мореходке большинство были романтиками, ибо любили море. Володя Рыжов, Саша Макаранцев, Слава Лабекин и другие трудяги-пахари моря. Это они своим романтическим трудом, пахнущим морской рыбой, прокладывали автомагистраль Вильнюс-Клайпеда, возносили в небо Гируляйскую телевышку, строили атомную электростанцию в Снечкусе, творили добро для всех трудящихся Литвы. Это они, трудяги-романтики, давали на стол советским людям тысячи и тысячи тонн разнообразной рыбы.

Не были романтиками два наших однокашника-еврея, которые вскоре бросили море и примкнули к Золотому тельцу — символу иудейской идеологии, — и стали «намывать» золото. Среди нашего выпуска они — единственные миллионеры. Это о них и иже с ними великий Достоевский сказал: «Богатый как жид». Не был романтиком наш однокашник литовец Ричардас Лучка. Чуточку проплавав, сел в офис протирать штаны, потом без всякого рыбацкого опыта попал на Кубу, привез оттуда «Волгу», жил не бедно при Советах. Но вот вдруг «независимость», и сраный коммунист Лучка сразу превращается в гипернационалиста, у него появляется лютая ненависть к русским, которых он, по своему скудоумию, готов поубивать, включая своих однокашников.

Не был романтиком еврей Кристофорус Колумбус. Природная еврейская жадность к деньгам толкала его к авантюрам. Умер он почти нищим, всеми забытый. Так умрет когда-то и сионизм. Скорее бы. Может, тогда наступит мир на Планете. Сейчас в Латинской Америке начали сносить с пьедесталов памятники Колумбу, этому псевдооткрывателю Западного материка, названного «в шутку» Америкой. Известно, что первыми из европейцев в Новом Свете были викинги, а в 1421 году Южную и Северную Америку посетила великая Китайская флотилия.

Кое-кто из британских «сочинителей» — не настоящих писателей — пытается преподнести в качестве романтика даже кровавого пирата Френсиса Дрейка. В Англии вышли сотни книг о нем, около дюжины я прочитал или просмотрел, и могу, пожалуй, писать кандидатскую диссертацию об этом жестоком, жадном до золота человеке, в то же время — удачливом капитане. Удача часто зависит от мастерства, но иногда бывает просто «небесным» подарком, вроде плоского рифа, на который село судно Дрейка, груженое награбленным золотом. Окажись риф скалистым, — не было бы на картах пролива Дрейка, незаконно присвоенного Британским адмиралтейством, и которым Дрейк не проходил. И никто бы не знал слова «Дрейк», как мы не знаем сотни и сотни имен безвестно погибших капитанов.

Каждая эпоха создает определенный менталитет у человека, свою идеологию. Не только коммунизм, капитализм или тот же чесночный сионизм имеют право называться идеологией. На протяжении обозримой истории человечества рождались сотни идеологий-религий, большинство из которых верно служило богатым. Жившие под далеко не гуманными идеологиями люди должны были подчиняться им или погибать. Даже Магеллан, при всем моем восхищении этим скромным многострадальцем, был дитем своей эпохи. Эпохи, когда корабли поднимали паруса для поиска пряностей и золота, но не для открытия новых земель, они шли в море не ради романтики. Да и слова «романтика» в те времена не существовало. Это в конце XIX века в европейской литературе возникло направление, получившее название «романтизм», которому была характерна идеализация прошлого, главным образом, рыцарское средневековье, сказочность, увлекательность, мечтательность.

В голодное мрачное средневековье, когда свирепствовала иудейско-христианская церковь и ее «гестапо» — инквизиция (включение в «святую» библию иудейской Торы — Ветхого Завета — сразу сделало христианство зависимым от иудейской религии), никто не смел быть мечтателем. Мечтателей сжигали на кострах. В каменный век их было, несомненно, больше, чем во времена инквизиции. Мои пра-пра-предки, жившие 25 тысяч лет назад в селе Пушкари, вернее, на месте, где раскинулось мое родное село, наверняка смотрели на восход красного солнышка с высокого берега Десны-красавицы (она в те времена была красавицей) и мечтали перебраться через реку, увидеть, что водится в вербном лесу, раскинувшемся на пойменной равнине. Ни один инквизитор-палач из перекрещенных евреев не хватал молодого мечтателя, охотника за мамонтами, за руку и не тащил на костер. Документы подтверждают, что самыми страшными палачами инквизиции были крещеные евреи, как и во времена ГУЛАГа.

Были ли романтиками жители несметного количества тихоокеанских островов, которые потихоньку заселяли Гаити и прочие Фиджи с Гавайями, переправляясь с материка на примитивных плотах? Нужда в «хлебе насущном» и притеснение более сильными племенами заставляли идти в неизвестность, заставляли идти в океан в надежде найти новые, более гостеприимные земли. Но ведь надежда — это почти мечта. Значит, были среди них мечтатели, то бишь по-современному — романтики. И жили они в каменно-бронзовом веке, согласно утверждению мудрых ученых.

По моему разумению, почерпнутому из сотен перелопаченных разноязычных книг, истинно морская романтика зародилась вместе с литературным романтизмом в XIX веке, когда поутихли страсти испанских конкистадоров, убивших к тому времени 10 миллионов коренных жителей; изгои, бродяги, бандиты, подонки из европейских стран, переселившиеся в Северную Америку, уничтожили 75 % индейцев. Они — США — вместе с Израилем и полуфашистской Европой и сейчас продолжают эту практику, только районом уничтожения цивильных людей стал весь мир.

Все золотые «клондайки» к тому времени были открыты, а на смену парусам пришли паровые машины и гребные винты. Тогда и появились моряки-романтики, идущие в море не за наживой, а по велению своей души, жаждущие увидеть новые земли, жаждущие испытать свою силу воли не в убийстве братьев по разуму, а в преодолении своенравия морской стихии. Первым таким моряком был датчанин Альфред Енсен, который на шестиметровой яхте, переделанной из рыбацкой дори, в 1876 году пересек Атлантику. Он был простым рыбаком и книгу о своем плавании не написал. В английских местных газетах были только две заметки о его прибытии. Вернувшись в США на борту парохода (вместе со своей яхтой), он дал интервью журналистам и стал известен истории.

Плавание Енсена, впервые совершившего одиночный рейс через Атлантику, вызвало восторг у моряков Европы и Северной Америки. И появились последователи, не боявшиеся схватки с всесильным океаном.

Десять лет спустя капитан парусного флота Джошуа Слокам решил совершить кругосветное плавание на яхте «Спрей» в одиночку. Шестнадцатилетним юношей он сбежал в море с отцовской фермы, а в 18 лет уже был вторым помощником капитана на паруснике. В 25 лет стал капитаном. (Я стал капитаном в 26 лет, мы родились оба 20 февраля, только я на 94 года позже.) Он командовал многими судами, ходил в Австралию из Северной Америки. В Австралии Слокам женился на Виржинии Валкер, у них родились четверо детей, и вся эта дружная семья плавала со своим отцом до тех пор, пока после болезни Виржиния не умерла.

В бухте Паранагуа (Бразилия) — мы с Гиной заходили туда дважды — на его судне начался мятеж, затем — эпидемия холеры. В шторм корабль был выброшен на мель. Оказавшись со второй женой и двумя детьми без судна и без денег, Слокам строит 35-футовое дори наподобие джонки и на нем вместе с семьей направляется в США, а это 5500 миль. В Вашингтоне он издал свою первую книгу «Плавание на “Либертате”». Гина подарила мне ее еще до начала нашей яхтенной жизни, и она лежит сейчас на моем рабочем столе, заваленном рукописями, фотографиями, книгами, лекарством, — каюта на яхте такая маленькая.

Американские газеты проявили весьма большой интерес к этому плаванию, однако слава не дала Слокаму капитанской должности — были тяжелые годы, был кризис, устраиваемый периодически еврейскими банкирами. Иногда мне кажется, они делают это просто для развлечения. Сейчас, когда я пишу эти строки, — май 2009 — в мире очередной финансовый пожар, у которого греют руки Рокфеллеры, Соросы, Ротшильды, Батурина с Лужковым и мультимиллиардеры Путин с Медведевым. (По данным Wikileaks, у Путина 40 миллиардов долларов.)

Джошуа Слокам не мог найти работу, из-за этого начались проблемы в семье (читается между строк в публикациях о нем). Однажды его старый друг предложил ему устричный 35-футовый шлюп, стоявший заброшенным на берегу. Тринадцать месяцев потребовалось на ремонт суденышка, которое стало неразлучным другом на многие годы.

24 апреля 1895 года Слокам вышел из Бостона в кругосветное плавание. О своем трехлетнем вояже он рассказал потом в небольшой книге «Sailing alone around the world» («Вокруг света в одиночку»), которая и сейчас является настольной книгой каждого яхтенного моряка. Ему дважды пришлось встречаться с пиратами — в Средиземном море и в Магеллановом проливе. В Австралии ему довелось пополнить свою бедную казну за счет чтения лекций; на Кокосовых островах в Индийском океане он выбросил бетонный балласт и уложил вместо него гигантские раковины тридакны, которые, видимо, взял для продажи в Штатах; подаренная в Южной Африке молодая козочка однажды ночью съела навигационную карту. Плавание было полно приключений и романтики, ибо Слокам был Романтиком с большой буквы.

Мировая слава превопроходца-одиночки не принесла ему больших денег, и по возвращении домой Слокам одиннадцать лет продолжал плавать и жить на «Спрее». В 1909 году, когда капитану исполнилось 65 лет, он поднял паруса и направился к устью Ориноко. Из плавания он не вернулся. На вопрос последнего говорившего с ним человека: куда идете? — ответил: «Далеко». Океан уже не был безопасным, как в старые времена, как во времена парусных судов, и, возможно, стальной пароход подмял под себя небольшую яхту «Спрей».

Книга «Вокруг света в одиночку» — замечательная книга, написанная очень живым языком. Английское издание ее подарил мне в 1993 году мой друг из города Лервик (Шетландские острова), полиглот № 1 Европы Дерек Хернинг (он говорит на 33 языках). Эта книга сопровождает меня и мою жену Гину уже десять, sorry, одиннадцать лет на нашей маленькой яхте «Pedroma».

Я утверждаю, что богатый человек не может быть романтиком. Все его интересы — в деньгах, а не в удивительных закатах, зеленых лучах, пассатах. Поэтому так мало их, романтиков, среди евреев. Не был богатым Джошуа Слокам, не был богатым и второй, после Слокама, знаменитый капитан Восс. О его приключениях на маленьких яхтах мы знаем из написанной им книги «Рискованные плавания капитана Восса». Читая эту книгу, понимаешь, что он был замечательным человеком, добрым к людям. Последние годы жизни он добывал себе кусок хлеба, работая шофером маленького автобуса. И умер в бедности, всеми забытый. Но обессмертил свое имя не только рискованными плаваниями, но и тем, что написал увлекательную книгу, ставшую учебником даже для современных яхтсменов. (Издательства получают сейчас миллионные прибыли от продажи этой книги.) Я горд, что эта книга капитана Восса стоит на полке нашей яхты в ряду классиков- маринистов. Однажды мы сосчитали, и оказалось, что на борту у нас около 300 книг, поэтому ватерлиния яхты чуточку ниже допустимой.

Как ни странно, западная (капиталистическая) морская литература относит к романтикам богатого, педантичного Мак-Маллена, англичанина (а может быть, шотландца, судя по фамилии), издавшего в 1869 году книгу «Вниз по Ла-Маншу». В 23 года он становится совладельцем биржи, куда самый богатый еврей Англии Lionel Rotshild вложил 16 миллионов фунтов стерлингов[6], практически одолжив их британскому правительству (премьером был опять-таки еврей Дизраели, ради денег женившийся в свое время на женщине на 12 лет старше него), что позволило Англии начать Крымскую войну с Россией. (Как видно из истории, жиды всегда гадили русским, будь то Крым или Япония, которой те же еврейские банкиры ссудили миллиарды для войны с Россией. Через два года премьер-министром Англии будет опять-таки еврей — сейчас он лидер лейбористской партии.)

В советском издании книги Питера Хитона «Море синеет» выброшен кусочек-абзац о Ротшильде, видимо, редактировал ее «советский» еврей. У меня эта книга есть на русском и английском языках, откуда взяты эти данные.

Мак-Маллен, хоть и был богат, но любил море. Он говорит, что хождение под парусами существенно отличается от яхтенного щегольства богачей. Это — постоянный источник здоровья (мы с Гиной подтверждаем это!) и новых впечатлений, хотя и не всегда приятных. В своей книге он описывает все трудности плавания, особенно в одиночку. Умер Мак-Маллен в возрасте 61 года на борту яхты, сидя в кокпите. Яхта продолжала идти под парусом с мертвым капитаном у руля. Только через сутки французские рыбаки заметили странное рысканье яхты и подошли к ней.

Кое-кто называет плавание на яхте лучшим видом спорта. Но это зависит от того, кто и как использует лодку. Для нас с Гиной, как и для большинства яхтенных людей, это не спорт, плавание на яхте — это жизнь среди природы. Поэтому мы никогда не называем себя яхтсменами. Мы — просто яхтенные люди. Яхта — наш дом. Океан — наша Родина.

Последние несколько лет мы все реже делаем длинные переходы под парусом. Нам полюбилась Венесуэла, и многие венесуэльцы полюбили нас. В заливе Кориако (? = 10°30?N, ? = 63°45?W) мы нашли хорошее место для якорной стоянки рядом с поселком Guacarapo. Здесь у нас много друзей, в поселке живут только 700 жителей, но есть амбулатория, в которой ведет прием доктор с Кубы, или как ее зовут здесь, — doctora cubana. В Венесуэле работают 26 тысяч кубинских медиков. На острове Свободы система здравоохранения — одна из лучших в мире. В 70 странах мира трудятся кубинские врачи.

Идешь ли под парусом или стоишь на якоре — судовая (яхтенная) жизнь сродни жизни крестьянина в «дотракторные» времена. Особенно вечером. Наверное, детство — самая счастливая пора у человека, поэтому и помним его всю жизнь.

…На нашем дворе вечереет. Мама полна заботами о нашем не таком уж большом хозяйстве. «Петя, беги за водой». Я хватаю два ведра, коромысло и бегом вниз к Десне, где колодец. Мама замешивает похлебку свинке и выливает ее в корыто, и сразу слышно радостное похрюкивание. Наташа, сестра, доит Зорьку, нашу корову-кормилицу (как важно вечером получить кружку парного молока с куском черного, с отрубями хлеба). За мамой по двору чуть не вприпрыжку бегают куры, ждут свою порцию еды. Вареная цельная картошка размягчается мамиными руками, и курчата тоже со своим радостным щебетом набрасываются на кормежку. Валя, младшая сестренка, пытается что-то помочь маме. Уже почти стемнело, когда вся худоба накормлена, куры заняли насест, Зорька зачинена в пуне; мама вытирает натруженные руки о фартук, садится на колоду: «Ну и славабогу, все прибралось», и несколько минут отдыхает. И мы, дети, подошли к ней поближе, и невидимый сигнал маминой доброты передается нам. Семья у нас была дружная, хоть и бедствовали иногда без отца, погибшего на фронте.

Эта вечерняя картина из детства очень часто вспоминается на заякоренной в спокойном месте яхте. Вспоминается потому, что вечером нам нужно многое подготовить, как в селе. Хоть кур кормить не нужно, и корова не мычит: подоите меня, но нужно сходить на берег на надувной лодке (динги) за водой, затем вылить воду из 5-литровых бутылей в танк, поднять и закрепить подвесной мотор (Гина помогает), затем вытащить динги и привязать около мачты — лодка не тяжелая, я подымаю ее сам, — включить якорный огонь; поставить противомоскитные сетки на световой люк и на вход в каюту; проверить якорные цепи (мы обычно стоим на двух якорях); если цепи перекручены — ветер часто меняется, — разъединить крыж; посмотреть на ближние яхты, не сдрейфовало ли их к нам; положить два металлических стержня для запора у входа в каюту, ручной прожектор и ракеты (все это против пиратов: здесь тихо и безопасно, но после двух нападений на нас морских бандитов на Карибах — мы всегда готовы к отпору). Затем, уже почти на заходе солнца, прыгнуть в воду и десять минут поплавать вокруг яхты, заодно проверив ногами обрастание ракушками корпуса, затем помыться в кокпите с русской мочалкой, вытереться (с берега нас уже не видно — можно сидеть нагишом), символически вздохнуть и сказать: «Ну и славабогу, день закончился без больших проблем, не было шторма, не было грозы». Обнять друг друга и нежно поцеловаться. Уже небо зажглось звездами, в поселке включили огни, на душе спокойно и тихо-радостно, и хочется, чтобы эти мгновения никогда не кончались и чтобы ко всем людям приходило это «вечернее» чувство, эта «вечерняя» радость, как к нам с Гиной.