ПРИЁМНЫЙ ДЕНЬ

ПРИЁМНЫЙ ДЕНЬ

Три раза в неделю в Госиздате бывали приемные дни. Посетителей являлось много, но Воровский все же успевал принять всех. С утра он просматривал почту, отвечал на письма, диктуя их своей расторопной секретарше Шушанике Манучарьянц.

Каждый день почта приносила что-нибудь новое, интересное. Воровский всегда сам разбирал ее. Он внимательно читал письма, заявления и другие бумаги, адресованные лично ему или просто в Госиздат. За этими бумагами стояли живые люди со своими горестями и нуждами, а иногда и радостью. Надо было вникнуть в их просьбы, на минуту проникнуться их заботами и отнестись чутко. Воровский не терпел равнодушия.

А иногда почта приносила забавные вещи.

Вот письмо писательницы А. Вербицкой. Ее тревожила судьба своих книг. Тут же, в письме, она передавала мнение М. Горького и М. Андреевой о нем, Воровском. «Следите по газетам за назначением В. В. Воровского. Это европеец в лучшем смысле этого слова и высококультурный человек, — сказала жена Горького Вербицкой. — Мы говорили ему о Вас, он примет к сердцу Ваши интересы и сумеет Вас защитить».

Читая это место. Воровский невольно улыбнулся и подумал: «Щедра Мария Федоровна на похвалу. Поистине: с кем поведешься! Щедрей, чем Алексей Максимович, я, пожалуй, никого не встречал…»

Но самым интересным в сегодняшней почте было письмо А. Филиппова, председателя исполкома по делам духовенства. Ему попалась брошюра П. Орловского «Послание патриарха Тихона к архипастырям и пастырям церкви Российской». Не подозревая, что П. Орловский и В. Воровский одно и то же лицо,

А. Филиппов весьма лестно отозвался об этой брошюре.

«В брошюре Орловского есть драгоценные качества, — читал Воровский, — умение без колючек и нахрапа определить удельный вес предмета и направить мысль читателя по пути, нужному для автора, с которым уже не споришь, потому что он убедителен». Автор письма просил Госиздат отпустить Комитету по делам духовенства 20 тысяч экземпляров брошюры Орловского для распространения среди низшего духовенства.

Воровский был приятно удивлен: его брошюра, направленная против высшего духовенства, в частности против патриарха Тихона, разоблачающая его козни и контрреволюционную деятельность, удачно отвечала на вопросы дня, и на нее сразу же по выходе из печати появился спрос. Воровский улыбнулся еще раз. Он не был честолюбивым. Но когда дело касалось его литературных способностей, он не мог оставаться равнодушным. Ему всегда казалось, что литература — это святилище и вход туда возможен далеко не всякому. И если ценят его писательские таланты, ценят без лицеприятия, то нет для него награды выше, чем эта похвала…

В половине первого Воровский устраивал небольшой перерыв, чтобы отдохнуть и закусить перед приемом посетителей.

Воровский доставал небольшой сверток, который утром ему вручала жена или позднее приносила дочь Нина. Там было два небольших ломтика черного хлеба с сыром. Реже хлеб бывал с маслом. Даже в совнаркомовской столовой обеды были более чем скромны, и выкроить из них на завтрак редко что-нибудь удавалось. Страна жила впроголодь. На всем приходилось экономить.

В час дня начинался прием. В просторной комнате, где сидел секретарь Воровского, были аккуратно расставлены стулья и диваны. Здесь ожидали посетители…

…Явился работник института Маркса, полный, рыжеватый Д. Рязанов. Он тяжело дышал и вытирал пот со лба. Пришел узнать о судьбе рукописи, которую сдал в Госиздат на прошлой неделе. Воровский просмотрел ее, одобрил, но куда-то по рассеянности положил. Искал, искал — не нашел. Вызвал Шушанику Манучарьянц и сказал ей по-итальянски (в присутствии посторонних он часто с ней разговаривал на итальянском языке):

— Куда вы девали рукопись?

Манучарьянц ответила, что не трогала.

— Но ведь она была на моем столе!

— Я не видела.

— Что вы говорите об этом с восточным спокойствием, ведь посетитель ждет.

— Разрешите поискать…

Она стала рыться в бумагах, наваленных на столе и подоконнике. Наконец рукопись была найдена в книге, лежавшей на окне. От волнения Манучарьянц зарделась, вспыхнула словно спичка и вышла, не сказав ни слова.

Проводив посетителя, Воровский нажал звонок. Но секретарь не шла. Он снова позвонил, на сей раз настойчивее. И вновь никого. Делать нечего. Снял пенсне, встал из-за стола, открыл дверь и пригласил Манучарьянц к себе.

— Вы на меня сердитесь?

Она молчала.

— Извините, я был не прав…

И чтобы скрасить как-то свою вину, Воровский вынул из стола свою только что полученную из типографии брошюру «К истории марксизма в России», поставил дарственную надпись и протянул Манучарьянц. Она взяла книгу и заглянула на титульный лист. Там стояла подпись: «Шушанике Мкртычевне Манучарьянц на добрую память и поучение от сердитого автора. П. Орловский».

…В кабинет к Воровскому тихо вошел скромно одетый человек, бледный и постаревший раньше времени. Это был поэт Е. Ф. Нечаев. Его Воровский узнал сразу. Несколько месяцев назад он приносил стихи, а теперь, видимо, хотел узнать об их судьбе. Он просил аванс. Чувствовалось во всем, что Нечаев сильно нуждается. Воровский успокоил его и тут же написал записку А. В. Луначарскому.

«Известный поэт-рабочий Е. Ф. Нечаев находится в настоящее время в тяжелом материальном положении. Государственное издательство, чтобы пойти ему навстречу, приобрело у него несколько месяцев назад сборник стихов. Печатать сейчас этот сборник не представляется возможным, литературная работоспособность Нечаева очень невысока, и существовать писательством он, конечно, не может. Необходимо обеспечить его старость определенной пенсией не в том ничтожном размере, в каком выдается клиентам соцобеспечения.

Государственное издательство очень просит Вас принять экстренные меры к тому, чтобы Нечаеву выдавалось правильное вспомоществование из средств Наркомпроса, а если юридически невозможно, то чтобы соцобеспечение выплачивало ему значительно увеличенную пенсию».

Бодро стуча каблуками, в кабинет ввалились сразу три посетителя. Один из них, небольшого роста, белокурый, в косоворотке, поэт Есенин. Другой, высокий, черный, поэт Шершеневич, а позади — писатель Мариенгоф. Шершеневич важно выступил вперед и подал заявление с припиской А. В. Луначарского: «В Государственное издательство, тов. Воровскому… Прилагая при сем обращение ко мне трех имажинистов: Есенина, Шершеневича, Мариенгофа, прошу Вас вернуть мне его с Вашим письменным отзывом».

Прочитав эту приписку и заявление с жалобой на Госиздат, который, мол, не дает им бумаги, Воровский задумался.

— Я думаю, что ваши сетования на Госиздат поэтически преувеличены, — сказал Воровский. — Мы вовсе не против вас и вашей группы. Мы не собираемся вовсе лишать вас права печатать свои произведения. Но вы должны вначале объединиться в кооператив[34]. Госиздат не может иметь дело с рядом одиночек. Мы не можем допустить, чтобы вы болтались в качестве толкачей в типографиях и проталкивали свои сборники. Если вы объединились, чтобы написать челобитную, то что мешает вам объединиться в издательской работе? То же самое я и Луначарскому сообщу…

Тут же Воровский продиктовал ответ Анатолию Васильевичу на заявление имажинистов: «Бумаги мы им дать не можем, ибо на такой «ренессанс искусства» бумагу тратить не считаем себя вправе, но пока у них бумага есть и пока ее еще не отобрали, мы им пользоваться ею не препятствуем. Пусть они не нервничают и не тратят времени на хождение по мукам, а подчинятся требованиям и объединятся в кооператив, как им было предложено в Отделе печати».

С ответом Воровского Луначарский полностью согласился.

На прием к Воровскому являлось много разных писателей, поэтов, деятелей культуры, работников международного рабочего движения и т. д.

Маяковский приходил с большой суковатой палкой, клал ее на стол перепуганной секретарше и громко говорил:

— Мне к Воровскому.

Маяковский бывал в Госиздате по делу ИМО (Искусство молодых), как называли себя в то время футуристы. В эту группу входили Н. Асеев, Д. Бурлюк, А. Крученых, В. Хлебников и другие.

Воровский не был в восторге от футуристов, но Госиздат выплатил по договору, заключенному еще раньше с Наркомпросом, причитающуюся группе ИМО сумму. От дальнейшего же издания их произведений отказался. Бумаги не хватало на самое необходимое. Государство не могло ее расходовать на издание произведений футуристов. Могут издавать свои творения в частных или кооперативных типографиях. Хотя А. В. Луначарский усиленно поддерживал их, Воровский не считал себя вправе ставить их в более привилегированное положение по сравнению с другими литературными течениями.

Как-то к Воровскому на прием явился известный музыкант Гольденвейзер. Высокий, с копной пышных темных волос, Гольденвейзер держался просто и с достоинством. Он хотел издать свой дневник с воспоминаниями о Л. Н. Толстом. С ним приятно было побеседовать, поговорить о музыке.

Раза два к Воровскому заходил К. Бальмонт, предлагал свои стихи, переводы. Часто бывали Брюсов, Серафимович, Скиталец и другие литераторы.

Был на приеме и писатель Корней Чуковский. О своей встрече с В. Воровским он вспоминает: «…приехав в Москву и посетив Госиздат, во главе которого стоял тогда тов. Воровский, я был принят им так радушно, что постеснялся предъявлять рекомендательное письмо Луначарского. Радушие тов. Воровского объяснялось тем, что ему стал известен положительный отзыв В. И. Ленина о моей работе над Некрасовым.

Об этом-то отзыве он и сообщил мне при встрече. К сожалению, Вацлав Вацлавович куда-то спешил, и наше свидание продолжалось не больше пяти минут. Он произвел на меня впечатление очень подвижного, моложавого человека, но страшно утомленного, словно после долгих бессонниц.

Перед тем как войти к нему в кабинет, я слышал оттуда громкий смех: Вацлав Вацлавович говорил с кем-то по телефону и громко, от всего сердца смеялся. Следы смеха остались у него на лице, когда я вошел. Смех потух у него на усталом лице, Вацлав Вацлавович встал и, не приглашая меня сесть, заявил, что он очень торопится, и тут же сказал похвалу моей работе над Некрасовым, но похвалу довольно язвительную, что-то вроде того, что вот «никак не ожидал от вас такой дельной работы». Чувствовалось, что другие мои писания ему не очень-то нравились— отсюда его удивление. И все же у меня осталось впечатление радушия».

Навещали Воровского и его старые знакомые по революционной работе: как всегда молодцеватый и подтянутый, Яков Станиславович Ганецкий; коренастый, в шляпе пирожком Максим Максимович Литвинов; грузный, но суетливый, с мешками под глазами Григорий Васильевич Чичерин и другие.

Однажды летом к Воровскому в Госиздат зашел В. Д. Бонч-Бруевич. Протянув мягкую сухую руку, Владимир Дмитриевич сел, вытащил из кармана аккуратно сложенную газету «Правда» и, развернув ее, начал читать:

«Московский Комитет Российской Коммунистической партии устраивает 6 июня митинги в районах на тему: «Красный фронт и контрреволюция». На митингах выступят следующие товарищи: Скворцов, Владимирский, Орловский…»

— Это что же, Вацлав Вацлавович, Орловский опять, как в былые дни, в Женеве, стал на митингах выступать? — спросил, улыбаясь, Бонч-Бруевич.

— Да, с народом надо общаться, иначе прирастешь к креслу, — отшучивался Воровский.

В разговоре он поведал гостю о своих трудностях:

— Суют мне спецы различные сметы, сорта бумаги, расчеты, проекты, а я смотрю на них как гусь на молнию. Любой из них может втереть мне очки. Не хотят наши понять, что «дело мастера боится», что нельзя вот так, за здорово живешь, тянуть в любую область — володей и правь!

На сей раз приемный день кончился необычно: Воровскому позвонили от В. И. Ленина и сказали, что Владимиру Ильичу нужна библиотекарша. Не может ли Вацлав Вацлавович отпустить Манучарьянц? Воровский вызвал Шушанику Мкртычевну и сказал ей, что ее вызывает сам Владимир Ильич.

Тут же Воровский лукаво добавил, чтобы она не очень задирала нос: он отпускает ее только на время.

Манучарьянц ответила, что она боится: не справится.

— Что вы! С ним так легко работать. Многие мечтают повидать Ленина, не то чтобы вместе работать. А вы боитесь. Ну, решайте! Через полчаса будут звонить снова. Я должен сказать, согласны вы или нет.

— Согласна.

— Вот и хорошо. Но предупреждаю, не опаздывайте, Владимир Ильич любит аккуратность.

Спустя несколько минут Воровскому позвонили. Он ответил, что Манучарьянц согласна, но отпустить ее совсем он не может, она будет приходить к Владимиру Ильичу по вечерам.