„УВЫ! ПРОЩАЙТЕ, ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ…"

„УВЫ! ПРОЩАЙТЕ, ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ…"

В годы столыпинской реакции Воровский много работал в легальной демократической и либеральной прессе. Его литературно-критический талант расцвел тогда сильно и ярко. В эти годы политический кризис захватил все стороны общественной жизни: философию, литературу и искусство. Происходило своеобразное испытание на верность делу рабочего класса, делу революции. Часть мелкобуржуазной интеллигенции, так называемые «попутчики», перебегали в лагерь контрреволюции.

Следует сказать, что реакция захлестнула и отдельных нестойких членов большевистской партии — А. Луначарского, А. Богданова и других. В те тяжелые для партии дни они выступали с ревизией основ марксизма — материалистической философии. Под видом «улучшения» марксизма старались протащить идеализм. Они пытались найти и некую среднюю линию в философии, чтобы примирить материализм с идеализмом.

В. И. Ленин незамедлительно дал отповедь русским махистам в своей гениальной работе «Материализм и эмпириокритицизм». В этом глубоком философском произведении Ленин защитил от нападок ревизионистов теоретическую основу большевистской партии — диалектический материализм.

Воровский один из первых литераторов-большевиков приветствовал замечательную книгу Владимира Ильича. Обходя рогатки царской цензуры, критик-большевик воспользовался для популяризации работы Ленина рецензией на книгу зарубежного эмпириомониста Макса Ферворна. В этой рецензии Воровский писал: «Критика махизма представляет особую ценность для России, где целая серия гг. Богдановых, Базаровых, Юшкевичей, Берманов и Комп., ушедших от исторического материализма, вносит хаос в умы читателей, давая под видом марксизма «нечто невероятно сбивчивое, путаное и реакционное»…»

Быстро развивались декадентские литературные течения, возникшие, еще в 90-х годах прошлого столетия. Все они покоились на одной и той же идейной основе — идеализме.

Началась переоценка ценностей: буржуазная критика старалась в исторических экскурсах найти объяснение своей измене делу революции, оправдать свой отказ от служения общественному движению. Реакционные силы яростно атаковали М. Горького — основоположника пролетарской литературы, пытаясь оторвать его от народа, от большевистской партии. В обстановке распада буржуазной культуры перед партией большевиков, перед ее литераторами стояла большая и ответственная задача — парализовать влияние упадочничества на русское общество.

В. И. Ленин и другие писатели-большевики объявили настоящую войну декадансу на страницах нелегальной периодической прессы. Умело использовали они и легальные возможности в России. В легальных сборниках и альманахах, газетах и журналах литераторы-марксисты публиковали свои статьи против распада русской буржуазной литературы и искусства. Литературная критика в те дни была одной из легальных трибун большевиков в их борьбе с вражеской идеологией.

В этой борьбе Воровский проявил свои недюжинные способности литератора-критика. Его живой голос звучал в дни мрака и уныния грозно и уверенно. Он вселял бодрость в сердца простых людей. Злой смех Фавна выжигал каленым железом фальшь в искусстве и литературе. В своих острых, небольших по размеру фельетонах и заметках Воровский метко разил черносотенцев-громил, взяточников и карьеристов, хищных эксплуататоров русского народа.

В газете «Одесское обозрение» Воровский откликался почти на все злободневные вопросы. Обстановка для работы в газете была благоприятной. Редактор-издатель Исакович не вмешивался в редакционные дела. Всю работу в редакции в основном выполняли Д. Тальников, ответственный секретарь, и В. Воровский, член редколлегии. Часто вдвоем они составляли весь номер, подписывая свои материалы разными псевдонимами.

Фельетоны Фавна тревожили и докучали «отцам города», не давали им спокойно спать. Генерал-губернатор Толмачев нередко вызывал к себе Д. Тальникова. Потрясая кулаками, он ругал его отборными словами.

«Помню, — вспоминал Д. Тальников, — в другой раз тот же Толмачев вызвал меня к себе по поводу очередного юмористического фельетона Воровского (Фавна). Кто такой Фавн, кто такой Орловский или Воровский, генерал не знал. Он требовал объяснений от редакции, которая не умеет обуздывать своих сотрудников.

Дело в том, что накануне мы были с Вацлавом Вацлавовичем в цирке, где показывал свои замечательные номера известный укротитель Саваде. Среди диких зверей Саваде — образец мощной воли — высоко держал знамя человека, и эта острая тема, конечно, могла пригодиться для фельетона. Вацлав Вацлавович и взял ее. Описывая свои впечатления от цирка, автор, между прочим, отметил свирепых и прилизанных догов, которые удивительно быстро носились по сцене и напоминали, по образному выражению фельетониста, белоподкладочников из «Союза русского народа».

Генерал сурово требовал от перепуганного Тальникова объяснений: как мог он пропустить сравнение прекрасных юношей-монархистов с собаками. Толмачев с гордостью показал на значок «Союза русского народа», который он носил в петлице своего офицерского мундира.

— Я сам имею честь состоять в этом союзе! — кричал он, бегая по комнате. — Не забывайте, что и его императорское величество — член «Союза русского народа»…

Тальников довольно туманно объяснил генералу, что это художественная вольность фельетона. Генерал распекал, грозил, потом отпустил без последствий. Для серьезной репрессии повод был все же ничтожным.

Фельетоны Воровского-Фавна остро задевали разные политические и общественные темы, их едкий, сатирический смех возбуждал против автора представителей правящих классов.

Вскоре Воровскому пришлось распроститься с псевдонимом «Фавн». «Увы, прощайте, дорогой читатель, — писал он 8 июля 1909 года. — Мы с вами больше не будем беседовать! Не будем смеяться над человеческой глупостью и пошлостью, не будем валить в сорную кучу все поддельные добродетели, не будем разбивать насмешкой жалкое бутылочное стекло, выдающее себя по нашим временам за бриллиант. Ибо я покидаю мой пост… Прощайте же, читатель, это наша последняя беседа. Прощайте — до лучших времен».

Однако через неделю фельетоны Воровского появились за подписью «Кентавр». Тираж газеты достигал 10 тысяч экземпляров. Для того времени эта цифра была очень большой.

Осенью 1909 года в Одессе ждали приезда царя. Многие буржуазно-либеральные газеты намеревались напечатать портрет Николая II. Но редколлегия «Одесского обозрения» — Д. Тальников, В. Воровский и А. Муров — не хотела печатать портрета. Тогда редактор-издатель, не считаясь с решением редколлегии, самочинно поместил портрет царя.

На другой день Д. Тальников, В. Воровский и А. Муров в знак протеста ушли из газеты, опубликовав 15 октября в газете «Одесские новости» письмо, подписанное своими псевдонимами:

«Позвольте через посредство вашей уважаемой газеты заявить, — писали они, — что с 11 октября мы, заведующий редакцией и все сотрудники, за исключением г. В. Ткачева, вышли из состава редакции газеты «Одесское обозрение» и слагаем с себя ответственность за новое направление этой газеты, идущей вразрез с прошлой традицией… Астров, Дельта, Кентавр, Лоренцо, Я. Орловский, Псевдоним, Д. Тальников, Фавн»[19].

Испугавшись, что такое заявление о перемене направления, бывшего до этого прогрессивно-демократическим, отпугнет многих подписчиков, издатель пытался опровергнуть авторов письма. Исакович и Ткачев сообщили, что никакого, мол, нового направления нет и размолвка якобы произошла на личной почве.

17 октября в «Одесских новостях» появилось новое письмо Д. Тальникова, В. Воровского, А. Мурова. Они писали, что надо быть наивным, чтобы морочить читателя сказкой, будто вся редакция, за исключением одного человека, бросила редакцию газеты из-за «несогласия на личной почве» между официальным и фактическим редакторами. На самом деле конфликт разгорелся вследствие вмешательства редактора-издателя в редакторскую часть газеты, с которой он ничего общего не имел. Конфликт еще более обострился вследствие уклонения редактора-издателя от объяснения с редакционной коллегией по поводу возникших трений.

В этот период Воровский много работал, быстро уставал. К тому же старый процесс в позвоночнике обострился. Воровский согнулся еще ниже, но не терял присутствия духа: шутил, смеялся. Из-под стекол пенсне искрилась лукавая улыбка. Но иногда друзья замечали, как Вацлав Вацлавович отходил в сторону и, держась за поясницу, старался выпрямиться. По лицу пробегала болезненная гримаса. Спустя несколько минут Воровский вновь появлялся среди товарищей как ни в чем не бывало. Друзья советовали Воровскому отдохнуть.

— Нет, нет, — отвечал он, — работников у нас здесь мало. Нельзя теперь думать об отдыхе. Пока не подохну или не попаду в «казенную санаторию», работы не брошу.

В те годы Воровский удачно использовал возможности литературной критики, чтобы воспитывать массы в духе ленинских идей борьбы со старым строем и его порождениями в искусстве и литературе. В марксистских сборниках «Литературный распад», «О веяниях времени», «Из истории новейшей русской литературы», а также в легальной демократической прессе Воровский выступал против декадентского искусства, стремившегося отвлечь народ от революции.

В литературной критике Воровский был подлинным публицистом-ленинцем. Он объявил настоящую войну декадентским течениям в русской литературе. В своих критических статьях Воровский вскрывал фальшь «модных» произведений буржуазных писателей, а в сатирических фельетонах высмеивал причуды литераторов-модернистов. Он старался парализовать влияние упаднической литературы на широкие массы русского народа.

В блестящей статье «В ночь после битвы» критик-марксист подверг беспощадной критике роман Ф. Сологуба «Навьи чары» и рассказ Леонида Андреева «Тьма». Воровский показал, что эти писатели не случайно выступили с клеветой на революцию и ее героических участников. Оба писателя выражали идеологию той части русской интеллигенции, которая бежала в реакционный лагерь, изменила делу освобождения русского народа.

«Оба они залезают мародерскими дланями в политику, — писал Воровский, — в жизнь и дела революционеров, героев вчерашней битвы, и, когда они уходят со страниц книги, вы видите, что на «обработанных» борцах не осталось ни одного ценного предмета. Только мрачный брюнет Леонид Андреев делает это с подобающим брюнету демоническим видом, а жизнерадостный блондин Федор Сологуб, беззаботно посвистывая и подплясывая матчиш».

Воровский правильно заключал, что отход от реализма не остается безнаказанным для художника. На примере творчества Леонида Андреева критик убедительно показал, как по мере удаления писателя от реализма, от правды жизни вырождается и его художественное мастерство.

Критикуя Куприна, большого художника-реалиста, временно поддавшегося влиянию декаданса (особенно это проявилось в рассказе «Морская болезнь»), Воровский объяснял крен к модернизму аполитичностью писателя. Критик отстаивал решающую роль мировоззрения в художественном творчестве. Он еще раз иллюстрировал эту мысль на примере Бунина («Деревня») и Горького («Лето»). Классовая ограниченность тонкого художника Бунина помешала ему рассмотреть в деревне борющиеся революционные силы. Но то, чего не увидел в крестьянстве Бунин, подметил Горький, стоящий на передовых, пролетарских позициях.

В своей литературной практике Воровский продолжал путь, намеченный Белинским, Чернышевским, Плехановым. Он руководствовался правилом: «Выделять жемчужные зерна из массы суррогата и отсылать читателя, слушателя, зрителя от преходящего, суррогатного к вечному и подлинному…» Но Воровский шел дальше революционных демократов и Плеханова. Вслед за Лениным он боролся за принцип партийности литературы, отстаивал основы пролетарского искусства.

В Одессе у Воровского часто бывали писатели, журналисты, друзья. Заходили споры о литературе, о модных писателях. Вацлав Вацлавович всегда отстаивал реалистическую литературу.

Он говорил, что беда модернистов в том, что они не знают классиков, не хотят учиться у них. А все их чудачества происходят оттого, что они потеряли опору, оторвались от народа. В народной жизни надо искать источник вдохновения, а не в рюмке вина. Надо служить народу своим творчеством, бороться за человека…

Воровский и его жена быстро сдружились с Давидом Лазаревичем Тальниковым. Они вместе проводили время, втроем ходили в театры, на концерты, художественные выставки. Вацлав Вацлавович был тонким ценителем искусства, собирал репродукции картин. Он горячо откликался на все болезненные проявления в искусстве, чутко относился к культурной жизни тогдашней Одессы.

В это время в Одессе шли гастроли труппы «Кривое зеркало». Воровский с женой и Тальниковым побывали на представлении этого театра. Вацлав Вацлавович остался недоволен спектаклем. Он написал фельетон, в котором говорил, что эта труппа утратила вкус и чутье к общественным вопросам. Их смех для смеха никому не нужен. Сатира — это большое политическое оружие. А разве у нас мало плохого, всякой дряни, на что необходимо направить сатиру? Вместо этого мы видим, как комики на сцене из кожи лезут, чтобы позабавиться над своим же собратом-артистом…

А однажды Воровский побывал в художественном салоне. Он был поражен, что на выставке почти никого не было. Но, посмотрев картины, он понял причину.

— Да кто пойдет сюда, — говорил он жене, — если художники пишут только для себя. Это не салон для всех, а просто кастовый клуб старых холостяков. Подумать только, мимо этих художников прошла целая полоса общественной жизни! Как будто не было революции, не было «Потемкина», декабрьских боев…

Вечером к Воровскому зашли местные писатели:

А. Федоров, Н. Олигер, С. Юшкевич. В беседе с ними Вацлав Вацлавович не утерпел и рассказал о выставке:

— Нет, господа, — говорил он, — если вы хотите, чтобы вас читал народ, благоговел перед вами, — идите к нему, живите его думами, выражайте его интересы. Литература должна отражать подлинную жизнь. Ваши книги должны учить людей, как жить, как сделать жизнь лучше. Вы должны давать ответ народу, как найти дорогу к свету, к счастью. Надо служить угнетенным классам, не кучке снобов. Если вы это уясните, то бессмертие вам обеспечено. Если же нет, то вас быстро забудут. Будущее принадлежит тем, кто борется, а не тем, кто наслаждается. Жить — значит бороться. Уясните себе эту истину, а потом попробуйте донести ее до читателя. Если удастся это сделать — жизнь не напрасно будет прожита…

Как ни много писал Воровский, все же литературного заработка ему не хватало, чтобы прокормить семью из трех человек, внести очередную плату за прокат рояля, необходимого Доре Моисеевне, прекрасной музыкантше. Да и Воровскому не хотелось лишать себя возможности вечером, после работы, послушать Шопена или венгерский танец Брамса, которые так хорошо исполняла жена.

Вацлав Вацлавович стал искать дополнительный заработок и вскоре нашел его в «Анонимном обществе товарных складов». Благодаря прекрасному знанию многих иностранных языков он устроился туда в качестве корреспондента. За приличную плату переводил разную деловую переписку заграничных фирм.

Морального удовлетворения эта должность ему не давала. Воровский часто острил по поводу своей работы, говорил, что вот он и приказчиком стал. Сокрушался, что там жулик на жулике сидит и жуликом погоняет, да что поделаешь: честный человек теперь редко у дел. Воровский припоминал, что их старому знакомому, Радченко, также не удалось сносно устроиться в Баку. Теперь он в Харькове, но, видно, и там не сладко. Надо будет узнать, нельзя ли и его здесь устроить…

Вскоре Воровский нашел Ивану Ивановичу Радченко [20] место бухгалтера там же, где и сам служил, и написал ему. Радченко очень обрадовался.

«Муж ежедневно поет целые дифирамбы Воровскому, — записала в те дни в дневнике жена Радченко, Алиса Ивановна, — какой он умный да хороший, образованный и культурный, остроумный, деликатный и тактичный, какой необыкновенно работоспособный, до чего предан партии и Ленину! Что же, я буду очень рада за них обоих, если они в столь тяжелое время окажут друг другу взаимную поддержку».

Недолго раздумывая, Радченко приехал в Одессу, где с помощью Воровского устроился в «Анонимном обществе товарных складов».

Иван Иванович Радченко — человек большой души. Все в нем говорило о доброте и порядочности: и кроткие ласковые глаза, и скромная, застенчивая улыбка, и тихий чарующий голос. Он был на II съезде РСДРП и поддерживал там Ленина. В те годы Воровский познакомился с ним и потом поддерживал эту дружбу всю жизнь.

Вацлав Вацлавович ввел Радченко в курс партийных дел, поведал о подпольной работе в Одессе, рассказал о заграничных распрях Ленина с Богдановым и Луначарским.

Но Радченко недолго прожил в Одессе. В разговоре с Воровским Иван Иванович не раз высказывал опасения, что он своим бухгалтерским трудом якобы поддерживает эту явно жульническую фирму. На это Вацлав Вацлавович улыбался и говорил на одесский манер:

— Наивник какой! А где же лучше? Пока ведь социализма как будто нигде не построено. Так что напрасно вы волнуетесь… Да и не думайте, что только вам тяжело. А что мне, лучше? Но что же делать? Прикажете по миру идти?

Все же Радченко собрались в Петербург. В день отъезда они пришли к Воровским проститься. Дора Моисеевна смахнула не одну слезу. Она сдружилась с мягкой, рассудительной Алисой Ивановной и отзывчивым, добрым Иваном Ивановичем. Она очень жалела, что лишается их общества. Вацлав Вацлавович, как всегда, отшучивался: «И на кого вы нас покидаете, горемычных…» Но шутка не могла скрыть волнения Воровского. Он был опечален и расстроен не меньше жены, хотя и не проливал слез.