1

В конце мая 1802 года Жуковский выехал из Москвы. Впереди лежало — через Малый Ярославец, Калугу, Перемышль и Козельск — 279 верст, и последняя верста кончалась у Белёвской почтовой станции. Ему так не терпелось вырваться из «первопрестольной», что он даже надвинул на глаза картуз, когда на заставе раздалась команда «Подвысь!» и полосатое бревно шлагбаума взлетело, пропуская экипаж. Москва провожала его привычно-приятным колокольным звоном: звонили к обедне.

Дул прохладный ветер. Жуковский чувствовал и облегчение и какую-то тоску: из конторы он все же вырвался, но сколько хорошего оставил он с Москвой! Усевшись поглубже, он не то задумался, не то задремал. Повозку изрядно потряхивало.

…Прошлым летом среди членов Дружеского литературного общества пронесся слух, что Карамзин собирается издавать новый журнал под названием «Вестник Европы»; редактировать этот журнал предложил ему содержатель университетской типографии книготорговец Иван Васильевич Попов. Жуковский вспомнил этого Попова — краснолицего, в седом парике купца-чудака, вечно оживленного, говорливого и даже писавшего стихи… Попов обязался платить Карамзину три тысячи рублей в год. Вот это была новость! До этих пор редакторы были сами и издателями: доходы-расходы — как получалось… А Попов знал, что делал, он помнил успех карамзинских периодических изданий.

Карамзин стал разрабатывать планы, делать переводы, просить друзей доставлять ему сочинения. Он договаривался об этом среди прочих и с молодежью — Андреем Тургеневым, Мерзляковым, Жуковским. Тираж журнала намечен был небольшой — шестьсот экземпляров, но уже после первых номеров поднялся вдвое: книжки «Вестника», выходившего раз в две недели, зачитывались до лоскутков. Многие литераторы — Державин, Херасков, Нелединский-Мелецкий, Дмитриев, Пушкин и другие — оказывали Карамзину поддержку.

Карамзин был уже женат — на Елизавете Ивановне Протасовой; жили они всё в том же доме Шмидта на Никольской, где бывал Жуковский. Весной переехали в Свирлово,[49] невдалеке от Останкина, где поселились на летние месяцы во флигеле усадьбы помещика Высоцкого.

Жуковский сделал перевод элегии Томаса Грея «Сельское кладбище» и повез его Карамзину в надежде, что он примет его для журнала. Карамзин повел его гулять к Останкину, которое граф Петр Шереметев только что отстроил. Они прошли поле, миновали дубовую рощу и остановились на опушке: впереди раскинулся огромный пруд, осененный липами и вязами, ровный как стекло. Тут сели они на поваленное дерево, и Карамзин стал объяснять Жуковскому, чем перевод плох. «Однако, — сказал он, — у вас может получиться великолепная вещь». Он указал удавшиеся строки и вообще говорил так мягко и с таким вниманием к молодому стихотворцу, что тот ушел с твердым желанием продолжать работу над переводом элегии.

…Какое несчастье вдруг свалилось на Карамзина! В марте 1802 года жена родила дочь, которую назвали Софьей, но сама заболела и в апреле скончалась. Через всю Москву шел Карамзин к месту ее погребения — в Донской монастырь, — положив руку на крышку гроба… Но взяты были обязательства — нужно было работать: в эти-то горестные дни он писал и переводил, начал историческую повесть «Марфа Посадница».

Андрей Тургенев в ноябре 1801 года был переведен по службе в Петербург; 12-го числа Жуковский вместе со всеми Тургеневыми провожал его до станции Черная Грязь двадцать шесть верст, считая от Триумфальных ворот. Обнимая Андрея при прощании, Жуковский прослезился. Они дали друг другу слово переписываться.

С его отъездом Жуковский почувствовал себя одиноким: с Александром Тургеневым и с Мерзляковым у него не было такой глубокой откровенности.

И еще — друг не друг, но мелькнуло одно лицо: во время коронации Александра Первого в Москве Жуковский подружился с молодым человеком — Дмитрием Блудовым:[50] они оба были дежурными у Воскресенских ворот — проверяли пропуска на Красную площадь. Блудов, некрасивый, напоминавший курносого и лобастого Сократа, щегольски одевался, служил в Архиве и был уже коллежским асессором. Он знал французский, немецкий и итальянский языки, был широко начитан, а ни в каких заведениях не учился — его мать лучших московских профессоров приглашала на дом. Он обожал театр, знал наизусть целые трагедии Расина.

Блудов и Жуковский сочинили вдвоем комическое стихотворение «Объяснение портного в любви», высмеяли в нем одного молодого, спесивого чиновника из немцев, у которого отец был портным.

О ты, которая пришила

Меня к себе красы иглой

И страсть любовну закрепила.

Как самый лучший шов двойной…

Они хохотали до упаду, декламируя эти юмористические строфы… Как будто начиналась веселая юношеская дружба. Но в январе 1802 года и Блудов уехал в Петербург.

Андрей Тургенев сдержал слово, он часто писал Жуковскому. В феврале 1802 года Иван Петрович Тургенев со всей семьей отправился в Петербург добиваться разрешения для Александра учиться за границей — в Париже или Геттингене; вернулись в Москву в апреле.

Без Андрея не стало в Дружеском литературном обществе настоящего единства — пошли слишком резкие споры. Из-за этого Жуковский перестал посещать собрания. Потом уехали в Петербург Кайсаровы. Мерзляков стал приводить к Воейкову каких-то новых людей… Андрей огорчался всем этим и писал Жуковскому: «Все, видно, отстраняются, брат, от Собрания. Теперь и Кайсаровы против, и все, и ты… Всё разрушается… Как скоро прошло всё это!»

…С самого начала года Жуковский готовился к отъезду в Мишенское: укладывал и опять распаковывал книги, прибирал рукописи, не раз уже твердо намеревался подать в отставку… Но трудно было решиться ехать в Мишенское без разрешения на то Марьи Григорьевны. Она в письмах не одобряла его планов об оставлении службы. Помог случай. Мясоедов сделал Жуковскому очередной несправедливый выговор. Жуковский — впервые в жизни — вспылил, сказал что-то резкое, повернулся и — покинул контору. Дома написал он Буниной отчаянное письмо. 4 мая 1802 года Бунина отвечала: «Нечего, мой друг, сказать, а только скажу, что мне очень грустно… Теперь только осталось тебе просить отставки хорошей и ко мне приехать… Всякая служба требует терпения, а ты его не имеешь. Теперь осталось тебе ехать ко мне и ранжировать свои дела с господами книжниками».

…На станции увидел книжку «Вестника Европы», кем-то забытую. Вышел с нею во двор — там ямщик у колоды поил коней, подливая воду деревянным ведром. Небо было мирное, тихое. В книжке Жуковский нашел то, что уже знал наизусть, — стихотворение Карамзина «Меланхолия». Удивился совпадению стихов с теперешним своим настроением:

О Меланхолия! нежнейший перелив

От скорби и тоски к утехам наслажденья

Веселья нет еще, и нет уже мученья;

Отчаянье прошло… Но, слезы осушив.

Ты радостно на свет взглянуть еще не смеешь..

^{Д. Н. БЛУДОВ.}

^{Литография.}