4

4

В конце ноября 1790 года Афанасий Иванович должен был явиться на службу в Тулу. Там нанял он сроком на три года особняк, принадлежавший главному начальнику оружейного завода генерал-поручику Жукову. Вся семья, включая Васю с матерью, переехала туда. Двух Анют — Юшкову и Вельяминову — Марья Григорьевна тоже взяла с собой в этот дом, несмотря на то что у одной в Туле жили мать с отцом, а у другой вдовый отец. Обосновались на новом месте капитально, привезли из Мишенского все, что нужно для барской жизни.

Тула с 1777 года стала центром наместничества Тульского, Калужского и Рязанского, поэтому ее украшали и перестраивали. Расширялся ее знаменитый оружейный завод. Центральные улицы обстраивались барскими особняками. Дважды — в 1775 и 1787 годах — в Туле побывала Екатерина Вторая. К ее последнему посещению на башнях тульской крепости надстроили деревянные шатры с флюгерами на шпилях, их-то и увидел Вася, когда выбрался из возка в самом начале Киевской улицы.

Нанятый дом выходил фасадом на эту — главную в городе — улицу, в глубине были двор с хозяйственными строениями и сад. Дети, не раздеваясь, обежали все комнаты, выскочили в сад, заглянули в конюшню, в каретный сарай, осмотрели всё и остались довольны. Вечером съехались на новоселье родственники и знакомые — набился полный дом, до поздней ночи светились в нем заиндевевшие окна.

^ТУЛА.

^{Рис. В. А. Жуковского.}

Утром Андрей Григорьевич Жуковский повел детей гулять. По обе стороны приземистой старинной крепости — базар и торговые ряды; под зубчатыми стенами деревянные лавки — одна возле другой и чуть ли не друг на друге; Андрей Григорьевич принялся считать — насчитал более пятисот и сбился. Площадь тесная, народу много, едва можно протиснуться. Весело в Туле!

— Как в Москве! — сказал Андрей Григорьевич. — Недаром говорят: Тула-городок — Москвы уголок.

Вошли в ворота крепости. В середине — белокаменный Успенский собор, все остальное место занято четырьмя уличками: деревянные дома, деревянные тротуары, ворота, дворики, палисаднички… Вышли на Кривой мост через Упу. Река еще не замерзла, течет черная, холодная. Вдоль Упы слева, за плотиной, большой Демидовский пруд, строения оружейного завода, чистые домики Чулковой слободы. За рекой — Петровская слобода, славная постоялыми дворами.

Потом прошли по Киевской улице, которая тянется от крепости прямо на юг и кончается деревянными триумфальными воротами, оставшимися после посещения Тулы императрицей. Первые от центра четыре квартала — дворянские, остальные чиновничьи, к концу — дома победнее.

Вернулись домой в полдень.

На другой день Афанасий Иванович оделся в тульский чиновничий мундир красного цвета, накинул на плечи шубу, сел в санки и укатил в канцелярию наместника. Вернувшись к обеду, он объявил:

— Ну, барыня, — так звал он всегда Марью Григорьевну, — завтра повезу Василия в пансион Христофора Филипповича Роде; все уж обговорено. Он хоть и немец, но совсем не то, что Еким Иванович.

Для мальчика началась пора настоящего ученья.

Так как он жил от пансиона близко, его приняли полупансионером — каждое утро, еще затемно, его отвозили в пансион, а после занятий забирали домой. Полные пансионеры уезжали домой только на воскресенье. Вася оказался в пансионе самым маленьким, так как ему еще не исполнилось и семи лет, а там были дети от восьми до десяти. Васе было трудно справляться со всеми предметами, поэтому Афанасий Иванович пригласил для домашних занятий с ним одного из учителей Главного народного училища — Феофилакта Гавриловича Покровского.

Покровский, высокий и необыкновенно худой человек с впалыми щеками, был известным в Туле любителем литературы. В богатых домах, куда его приглашали для оживления вечеров умными разговорами, он с жаром рассуждал о Руссо,[24] со слезами на глазах восторгался «Наказом» Екатерины Второй,[25] называя его «человеколюбивым и нежным», проповедовал всеобщее просвещение, ибо, как он говорил, «корень всех человеческих преступлений есть невежество со всеми наперсниками своими»; декламировал оды Хераскова, стихи Михаила Муравьева, читал вслух повести мадам де Жанлис[26] из еженедельного журнала Карамзина и Петрова «Детское чтение для сердца и разума». Он и сам писал стихи и прозу. Некоторый успех имели его философские статьи, подписанные псевдонимом «Философ горы Алаунской», где он называет большие города «великолепными темницами» и считает, что только «в приятном уединении сёл не сокрушены еще жертвенники невинности и счастья».

С мальчиком, который казался ему не очень способным, ему было скучно заниматься, и он делал это единственно ради заработка.

Так прошла зима.

В марте 1791 года жестоко простудившийся Афанасий Иванович слег в постель. Наместник Михайло Никитич Кречетников, давний друг Бунина, прислал к нему своего врача. Были испробованы все доступные средства, но уже через несколько дней Бунин почувствовал, что умирает, и, позвав Андрея Григорьевича, попросил помочь ему составить духовное завещание. Он все свои имения поделил между дочерьми, предоставив супруге своей пользоваться всем, пока она жива, но без права продавать или закладывать что-либо. Васе с его матерью он не назначил ничего, но так сказал Марье Григорьевне:

— Барыня! Для этих несчастных я не сделал ничего, но поручаю их тебе и детям моим.

Марья Григорьевна отвечала:

— Будь совершенно спокоен. С Лизаветой я никогда не расстанусь, а Васенька будет моим сыном.

Бунин был похоронен в часовне на кладбище села Мишенского.

Однако и у Марьи Григорьевны не было ничего, чем она могла бы обеспечить «несчастных», и она попросила четырех своих дочерей каждую выделить для Васи по две с половиной тысячи рублей, что они и выполнили. Село Мишенское, где родился Вася, отошло по завещанию к Варваре Афанасьевне Юшковой и ее мужу, Петру Николаевичу, который ничего не стал там менять, не желая тревожить Марью Григорьевну, но взял управление хозяйством в свои руки. Дементий Голембиевский, лишившийся места управляющего, куда-то уехал.

Летом в Мишенском все было по-прежнему: Вася, Елизавета Дементьевна и Андрей Григорьевич Жуковский с супругой Ольгой Яковлевной устроились во флигеле. В большом доме и во втором флигеле разместились Юшковы, Вельяминовы, их дети и родственники и только что вернувшиеся из Кяхты сводные сестры Васи — Авдотья и Екатерина Афанасьевны. Маленьких девочек — внучек Марьи Григорьевны — было семь. К ним часто присоединялись дети соседних помещиков — Черкасовых и Вендрихов. Несмотря на траур, в исполнение которого Марья Григорьевна каждый день водила все семейство в церковь к обедне, дети провели лето в шумных играх.

Осенью 1791 года Марья Григорьевна возвратилась в Тулу, в нанятый Буниным дом. Васю отдали в пансион полным пансионером: его привозили домой в субботу после обеда, а отвозили ранним утром в понедельник. Анюта Юшкова по-прежнему жила у Буниной и воскресенья проводила вместе с Васей.

Каждую субботу Марья Григорьевна давала детям по десять копеек медью, они их сберегали, и, когда накапливалось восемьдесят копеек, Вася устраивал праздник: он покупал грецкие орехи и церковные свечки, искусно разнимал ножичком скорлупу, наливал половинки ее воском и вставлял фитильки. Этими плошечками дети освещали детскую комнату, а всю игрушечную посуду Анюты Елизавета Дементьевна наполняла разным вареньем. На эти воскресные праздники Вася приглашал своих приятелей из пансиона. Слава об этих праздниках разнеслась между всеми ребятишками, многие хотели быть приглашенными.

Однажды пришли два очень шумных мальчика — братья Игнатьевы. Они подняли крик и беготню, один из них налетел нечаянно на Анюту, робко стоявшую у дверей, и сказал:

— Зачем эта девчонка здесь? Вон ее! Другой закричал:

— Прибьем ее!

Вася посадил Анюту на бабушкину кровать, взял длинную линейку и сказал:

— Не дам бить Анюту.

— Так пусть эта кровать будет крепостью, — закричали мальчики, — мы возьмем ее приступом!

— Васенька, они и тебя побьют! — пищала Анюта за пологом. Начался штурм. Вася ловко отбивался линейкой, и крепость так и не пала, может быть, еще и потому, что на шум пришла Елизавета Дементьевна.

…Когда вышел срок найма, Марья Григорьевна совсем оставила особняк на Киевской улице и перевезла все в Мишенское.

Летом в Мишенское Юшковы приехали с Феофилактом Гавриловичем Покровским — его все звали Филатом Гавриловичем; он должен был заниматься с девочками и с Васей. Вася готовился к поступлению в Главное народное училище в Туле, так как пансион Роде закрылся. Покровский считал мальчика шалуном и лентяем, а тот и правда скучал на его уроках и всегда стремился убежать в парк, нарядиться в плащ рыцаря Гюона и сражаться с чудовищами и великанами.

Осенью Юшковы взяли Васю с собой в Тулу. Он жил у них и учился в Главном народном училище, но очень недолго он там проучился: Покровский, который сделался в училище главным наставником, исключил его «за неспособность». Но в доме Юшковых была своя «школа» — здесь давались домашние уроки многочисленным детям: четырем дочерям Юшковых, воспитаннице француженки-гувернантки, одной дальней родственнице Буниных, жившей в доме бедной дворянской девице Сергеевой, а две девочки приходили на занятия в дом Юшковых — дочь какого-то чиновника Павлова и дочь тульского полицмейстера Голубкова. Кроме того, пожелали заниматься вместе с детьми три взрослые девицы лет по семнадцать, а также мальчик — сын домашнего доктора Юшковых Риккера. Учеников набралось шестнадцать человек. В дом ходил целый штат учителей, а с ними… все тот же Феофилакт Гаврилович Покровский. Он с неудовольствием смотрел на Васю, а тот смущался и вовсе терял память и соображение, чувствуя на себе осуждающий взгляд строгого преподавателя.

Изредка в Тулу приезжала к дочери Марья Григорьевна, а с ней к сыну — Елизавета Дементьевна. Пока они выбирались из возка, Вася выбегал на крыльцо. Осыпанные снегом лошади мотали головами, ветер задувал фонарь в руке спешащего к саням лакея, наконец, кто в чем, сбегали с крыльца взрослые, поднимался шум. Увидев раздетого сына, Елизавета Дементьевна вскрикивала и тотчас набрасывала на него полу своей морозной шубы.