4
4
Перевод сентиментального романа Коцебу «Мальчик у ручья, или Постоянная любовь» вышел в 1801 году в четырех небольших томах. Литератор М. А. Дмитриев — племянник поэта Ивана Дмитриева, — рассказывая о том, что читали у них в доме в те времена, не забыл этой книги: «Вся семья по вечерам садилась в кружок, кто-нибудь читал, другие слушали… „Страдания Ортенберговой фамилии“ и „Мальчик у ручья“ Коцебу — решительно извлекали слезы!»
Книгопродавец Зеленников попросил Жуковского перевести для него что-нибудь еще из Коцебу. Жуковский выбрал повесть «Королева Ильдигерда».
Ильдигерда — молодая норвежская воительница, богатырка, которую полюбил сын королевы Торы Свенд. Однажды в Норвегию приехал шведский король, и Ильдигерда вызвала его на турнирный поединок. Очарованный ее красотой и ловкостью, король предложил ей стать его наложницей. Она отказалась. Тем временем королева Тора умерла, и Свенд, занявший престол, решил жениться на Ильдигерде. Узнав об этом, шведский король двинул в Норвегию войско и разбил Свенда, который и сам пал в битве. «Сюда, барды! — воскликнула узнавшая об этом Ильдигерда. — Настройте военные звуки!» Один старый рыцарь надел ей на голову шлем убитого Свенда. Она собрала армию из норвежских женщин… И так далее — словом, это была красивая псевдоисторическая рыцарская повесть, в которой своеобразно отразились и мрачно-мужественный дух песен Оссиана и чувствительность Ричардсона.
ТИТУЛЬНЫЙ ЛИСТ ПОВЕСТИ А. КОЦЕБУ «КОРОЛЕВА ИЛЬДИГЕРДА» В ПЕРЕВОДЕ В. А. ЖУКОВСКОГО.
Исполнив эту работу, Жуковский начал перевод — тоже для Зеленникова — двух повестей Флориана:[46] «Вильгельм Телль» и «Розальба». Романы Флориана — дальнего родственника Вольтера — Жуковскому были знакомы с детства: у Юшковых, еще в Туле, читал он его «Нуму Помпилия», «Гонзальва Кордуанского», переделку романа Сервантеса «Галатея». Флориан писал еще пьесы и стихи; басни его — наряду с баснями Лафонтена — с успехом переводил на русский язык Иван Дмитриев. Почти все, что создал Флориан, было переведено в конце восемнадцатого — начале девятнадцатого века на русский язык.
В 1801 году двоюродный брат поэта Дмитриева Платон Бекетов — просвещенный аристократ, собиратель книг и гравюр[47] — завел в своем роскошном доме на Кузнецком мосту типографию и книжную лавку с типографщиками и книгопродавцами из числа собственных крепостных, чтобы по примеру Новикова содействовать развитию отечественной словесности. Но отечественных произведений было мало, а талантливых и того меньше, и Бекетов, вложивший в это предприятие значительную часть своего состояния, стал искать хороших переводчиков. Дмитриев указал ему на Жуковского. Бекетов обратился к Жуковскому и предоставил ему самому выбрать оригинал для перевода. Дома, раздумывая об этом, Жуковский взглянул на книжные полки и подскочил от радости: да вот оно — шесть томиков «Дон Кишота» Михаилы Серванта во французской переделке Флориана!
П. П. БЕКЕТОВ.
Гравюра.
Бекетов одобрил выбор. Он задумал издать это произведение с гравюрами и портретами.
В один вечер Жуковский перевел «Предисловие» Флориана, где сказано, что «Дон Кишот — сумасшедший делами, мудрец мыслями. Он добр; его любят; смеются ему и всюду охотно за ним следуют». Потом принялся за статью Флориана «Жизнь и сочинения Серванта», которая следовала за предисловием. Эта работа Жуковского растянулась на несколько лет: первый том «Дон Кишота» был набран в 1803-м, а вышел в 1804 году. Последний — 6-й — отпечатан был в 1806-м. В 1815 году Бекетов выпустил «Дон Кишота» вторым изданием.
ЖАН-ПЬЕР ФЛОРИАН.
Литография.
ТИТУЛЬНЫЙ ЛИСТ ПОВЕСТИ ФЛОРИАНА «ВИЛЬГЕЛЬМ ТЕЛЛЬ» В ПЕРЕВОДЕ В. А. ЖУКОВСКОГО.
А ведь надо было служить: Мясоедов спуску не давал. И Жуковский изо дня в день ходил в ненавистную Соляную контору. Ему до отчаяния хотелось покинуть ее, он готов был жить как угодно скромно, чтобы только не видеть брезгливой физиономии «пресмыкающегося животного», как называли в Москве Мясоедова — подлеца или холуя, смотря по обстоятельствам.
Жуковский мечтал уехать в Петербург, найти там службу получше. Даже написал об этом в Мишенское. Елизавета Дементьевна ответила ему (она продиктовала письмо одной из сестер Юшковых): «Отъезд твой в Петербург не принес бы мне утешения: ты, мой друг, уже не маленький. Я желала бы, если бы ты в Москве старался себя основать хорошенько, в нынешнем месте твоем найтить линию к дальнейшему счастию. Мне кажется, зависит больше от искания; можно, мой друг, в необходимом случае иногда и гибкость употребить: ты видишь, что и знатней тебя не отвергают сего средства».
У Жуковского сердце сжималось от жалости к матери: пленница, турчанка, рабыня… Нехитрая, добрая женщина. С детства научена покоряться силе. Да и сейчас-то что она? Не служанка и не барыня… Вся в зависимости от Марьи Григорьевны Буниной. А плохо зависеть — даже и от доброго, порядочного человека!
Нет, Жуковский не собирался «гибкость употреблять».
Посмотрел на подпись: «Лисавета Жуковская»… Подумал: «Не хочет писаться Турчаниновой, моею фамилией пишется… Ах, бедная!»
Письмо матери было ворчливое: всё о деньгах: «Посылаю при сём с Максимом денег 50 р., из коих я приказывала купить мне мех зайчий и ножичек, а оставшие тебе; да при отъезде моем оставила я тебе 15 р. и у тебя было еще столько же, почему и полагаю я достаточно для тебя будет для исправления своих нужд. А советую и прошу тебя, друг мой, оставить мундир свой делать до приезда нашего. Это прихоть, Васинька, не согласующаяся с твоим состоянием… Не мотай, пожалуйста». Но «мундир», то есть фрак и панталоны по моде, Жуковскому был необходим, — звали на балы, в пансион на концерты приглашали, а еще он с Тургеневыми навещал своего пансионского товарища Сережу Соковнина, жившего на углу Пречистенки и Девичьего поля: у Сережи были сестры-красавицы — Анна, Катерина и Варвара. Все вместе они ходили в театр, на гулянья… А сшить одни панталоны стоило двадцать рублей! А башмаки, шляпа, рубашки… Много денег уходило на книги: «Вы, конечно, меня в том простите, — писал он матери, — я уверен в этом совершенно, ибо, учивши меня столько времени тому-сему, вы не захотите, чтоб я это забыл и все деньги, которые вы за меня платили в пансион, были брошены понапрасну».
Жуковский жаловался матери на свою службу и говорил, что хочет оставить контору. «Ибо я хотя и пустился в статские скрипоперы, — писал он, — но ничего такого написать не умею».
…И снова: «А ты, мой друг, все еще не перестаешь мотать. Вспомни, как ты, рассчитывая оставленные у тебя деньги, полагал, что будет довольно и на книги. А ныне принялся за новую трату». Жуковский вздыхал и откладывал письмо. Мать боялась нужды. Он понимал ее.