Дорогу осилит идущий

Дорогу осилит идущий

Противник пытается штурмом овладеть Сталинградом, бросает в бой все новые и новые наземные дивизии, авиацию. На город нацелены тысячи орудий, минометов, дождем сыплются сотни бомб, но Сталинград стоит и обороняется. Мы, как и раньше, по нескольку раз в день отражаем атаки врага, штурмуем его аэродромы, вылетаем на перехват, ввязываемся в одиночные схватки. Успеха в последних достигают пока далеко не все летчики.

Стремясь нанести советской авиации как можно больший урон, гитлеровцы решают блокировать аэродромы. Ими разработан план, главная цель которого — держать нашу авиацию «под колпаком», не давать ей возможности взлетать.

Высоко в небе кружатся фашистские асы. Воздушные схватки начинаются с рассветом. Пара за парой враги утюжат воздух с утра до вечера, мелькая черными крестами. Как только взлетают наши машины, вражеские истребители на огромной скорости бросаются на них. И все же мы ходим на перехваты, сопровождаем штурмовики и бомбардировщики.

Поиски способов борьбы с вражескими асами, наконец, приводят к целесообразному решению. Командование 8-й воздушной армии создает группу специального назначения и перебрасывает ее на другой аэродром. В состав группы из нашего полка вошли Владимир Лавриненков, Алексей Рязанов, Борис Бугарчев, Иван Борисов, Амет-Хан Султан, Иван Степаненко.

Командир полка, прощаясь с нами, напутствует:

— Теперь вы, ребята, гроза для немецких асов. На вас наша надежда: или справитесь с ними, или оставаться нам под «колпаком»… Командовать вашей группой назначен полковник Додонов, командир соседнего полка.

Конечно, Морозов преувеличивал нашу роль. Однако мы были преисполнены желания победить и понимали всю ответственность возложенной на нас задачи. Группе надлежало нападать на противника из засад, сбивать его с первой атаки, наращивать бой наших истребителей.

Первый такой вылет состоялся 7 сентября 1942 года. Мы с Амет-Ханом поднялись на перехват «Фокке-Вульфа-189», так называемой «рамы». Этот самолет хорошо был известен нашим солдатам: его появление над позициями артиллеристов, скоплениями танков или пехоты всегда предвещало налет авиации или обстрел вражеской артиллерии.

Уничтожить «раму» считалось большим делом, которое выполнить мог только опытный и бесстрашный боец. Этот разведчик прекрасно маневрировал, имел как впереди, так и сзади мощные огневые средства.

«Раму» прикрывают два «мессершмитта». Набираем высоту.

— Иду на «мессера», — слышу голос Амет-Хана. — «Рама» твоя.

На мгновение теряюсь, ведь ведущий Амет-Хан. Но раздумывать некогда. Все решит внезапность, удар с ходу. Противник, как видно, не ожидал нашей атаки и не успел еще занять оборону. В течение нескольких секунд свалился «мессер», вспыхнула, закружив к земле, и «моя» «рама».

— Скорость не сбавлять, идем на посадку, — командует Амет-Хан.

Заруливаем в свои капониры, выключаем двигатели. Оба понимаем, что передышка кратковременна. Вряд ли противник простит нам такой удар. Гитлеровские асы появляются минут через тридцать. Снизившись до бреющего, два «мессера» на высоте десяти метров вихрем проносятся над нашим аэродромом. Первая очередь приходится по стартеру-финишеру у посадочного знака «Т». Солдат тут же падает замертво. Под вторую попадает Як-1. Самолет вспыхивает и тут же взрывается. Пираты, набирая высоту, уходят в направлении солнца.

Эффект от неожиданного нападения был поистине впечатляющим. Молниеносное появление, точный удар… Такой удар достигается ценой огромных усилий, систематическими тренировками с десятками, сотнями вылетов…

— Вот это да!.. — вырвалось у Амет-Хана. Он погрозил кулаком фашистам, которые уже исчезли в небе.

— Сегодня нам повезло, — со вздохом заметил ведущий. — Потому что воспользовались скоростью и высотой. Сыграла роль и внезапность. В который раз убеждаюсь: высота и скорость — предпосылки успеха.

— Вот и экономь горючее… — перебил я с досадой Амет-Хана. — Разве при экономии поднимешься на большую высоту, наберешь скорость? Сбережешь килограммы, а потеряешь больше. Самолет погубишь, а то и жизнь…

О необходимости экономии горючего много говорилось на собраниях, совещаниях, семинарах. На практике это нередко оборачивалось против нас.

Вечером на разборе Амет-Хан еще раз высказал нашу общую мысль, ссылаясь и на сегодняшний полет. Его поддержал Лавриненков. Горючее следует расходовать в таком объеме, какой необходим для достижения наиболее полной внезапности в борьбе против фашистских асов.

— Экономия — дело полезное, но основная наша задача — уничтожать врага, — подвел итог беседе командир Додонов.

В его полку мы были всего несколько дней, после чего возвратились в 4-й истребительный авиационный полк.

14 сентября сигнальная ракета подняла в небо нас с Мишей Погореловым. Курс — на юго-запад от Сталинграда. Две пары «мессеров» не заставили себя долго ждать. Высота такая же, как и у нас. Уклоняться от боя — не в наших правилах. Итак — атака! Михаил ждет команды. Я ведущий. От меня в большой степени зависит успех схватки. Очень важно определить момент атаки, выбрать позицию.

Одна пара «мессеров» вдруг отвернула в сторону. Очевидно, хочет проследить, нет ли поблизости еще наших самолетов. Другая разворачивается для атаки. Эх! Нам не хватило нескольких секунд, чтобы набрать достаточную высоту и броситься им наперерез. Погорелов прикрывает меня сзади, ждет, когда я ударю очередью в лоб по одному стервятнику, затем бьет по фюзеляжу второго.

Мой товарищ проявляет столько смелости, сметки, находчивости, что я окончательно убеждаюсь: у меня вполне надежный ведомый, способный драться с противником в любых, самых сложных условиях. Истребители хорошо знают, что значит быть уверенным в своем ведомом, полностью полагаться на него.

29 сентября, после перерыва, снова вместе с Погореловым сбиваем еще двух Ме-109— одного на юге Сталинграда, другого над Верхней Погромной. Лавриненков и Амет-Хан Султан, Борисов, Бугарчев провели бои на более высоком уровне: они сбили по нескольку самолетов противника.

С каким, однако, трудом дается победа! После каждого полета в машине насчитываем более десятка пробоин. У меня оказался пробитым даже фонарь кабины. Пуля прошила его всего в трех сантиметрах от моей головы. Механик Михаил Борисовец, осмотрев машину, покачал головой и сказал:

— Долго жить будешь, командир.

В следующем бою пуля снова прошила пол кабины между ног и вылетела через фонарь.

Сколько смертей уже, миновало меня? Вот и сегодня опять повезло. Ни с одной не пересеклись наши пути. Хотелось бы верить, что встреча эта так и не состоится.

Все чаще после посадки замечаю на радиаторе ледовую корку. Откуда и почему образуется лед? Характерно, что раньше подобного явления не было. Инженеры предполагают: налет льда образуется от подтека радиатора при снижении самолета на большой скорости, как результат трения и перепада температур воздуха. На высоте пять-семь тысяч метров она достигает минус 30–50 градусов.

Первые успехи наших авиаторов в борьбе с фашистскими асами придают уверенность нашим действиям. В то же время становится ясно, что до победы еще ох как неблизко и добывать ее придется колоссальным напряжением сил.

Раньше я уже говорил о тех гитлеровских асах, которые сначала наводили ужас на Европу, а затем разбойничали над нашими городами и селами. Но то была, так сказать, точка зрения фашистской пропаганды. Теперь же мы смогли взглянуть на одного из них воочию.

Пара «мессершмиттов» прорвалась к аэродрому за легкой добычей. Тут на нее набросились «яки». Самолет ведущего задымил, снизился и сел на фюзеляж недалеко от взлетного поля. Техники и механики с винтовками и пистолетами бросились к дымящей машине.

В воздухе, снизившись, кружил фашист-ведомый. Он уже выпустил шасси, пытаясь сесть и увезти своего напарника, но опоздал — бойцы подобрались к поврежденному самолету совсем близко. Увидев это, ведомый, обстреляв их, улетел.

Сбитый фашистский ас имел при себе пистолет, но сопротивления не оказал. Старший лейтенант Дроздов и несколько бойцов доставили его к командиру. Как выяснилось, был он не обычной «птицей». В глаза бросались шлемофон с тонкой сеткой, похожей на дамскую вуаль, и большой фашистский орел со свастикой на френче защитного цвета. Рукава засучены, как у мясника. Волосы белокурые, лицо холеное.

По сравнению с асом, которого взял в плен Морозов под Кишиневом, этот имел вид довольно молодцеватый и воинственный. Не иначе, как из «бриллиантовой» эскадры. На нас смотрел с презрением, отвечать на вопросы отказался. И только когда из землянки вышли командир полка Герой Советского Союза подполковник Морозов и комиссар Миронов с орденами на гимнастерках, фашистский летчик изменился в лице. Первая просьба, с которой он обратился к командованию, была: «Не расстреливайте меня».

Командиру 8-го отряда 52-й истребительной эскадры Отто Деккеру исполнилось 27 лет. Помнится, тому, сбитому под Кишиневом, тоже было двадцать семь. Но какая огромная разница во внешнем виде обоих! Отто Деккер — выходец из богатой семьи: отец — технический директор авиационного завода «Даймлер-Бенц», изготовляющего двигатели для «мессершмиттов». На самолет сына он поставил двигатель высшего класса мощности. Деккер-младший немало поразбойничал до того, как был переброшен под Сталинград: Гитлер наградил его железными крестами первой и второй степени.

— Какое имели задание? — спросил командир полка через переводчика.

— Свободная охота.

— Что с вашим самолетом?

— Повреждены трубопроводы, заклинило мотор.

— О вынужденной посадке сообщили командованию? — Доложит ведомый.

— Кто он?

— Отказываюсь сообщить.

— Небось, влетит ему по первое число за то, что не смог вас защитить?

— Яволь…

Пленный подробно рассказал об особенностях «свободной охоты», охарактеризовал командиров, дал сведения относительно тактики воздушных боев, применяемой гитлеровцами. За время разговора куда и девался его гонор, он нервничал, лицо подергивалось.

— Расскажите подробнее о самолете, на котором вы летали, — приказал подполковник.

— Это машина последней модификации, Ме-109 г-2. Предназначена в основном для асов.

— А остальные «мессершмитты» разве хуже?

— На этом самолете стоит не одна, а три пушки и два пулемета. Все, кто попадает под его огонь, чувствуют себя плохо…

Фашисты всегда кичились своей силой и мощью. Деккер не составлял исключения.

— Вы знаете Графа? — вдруг спросил командир полка.

Деккер оживился и повторил несколько раз:

107

— О, Граф!.. Зеер гут Граф! Зеер гут, зеер гут. Имя Графа было широко известно в германских военно-воздушных силах. Он считался национальным героем, о нем много трубила геббельсовская пропаганда. Пребывание Графа в 4-м германском военно-воздушном флоте у Сталинграда никто не скрывал. Наоборот, фашисты всячески рекламировали этот факт с целью запугивания противника и поднятия духа собственных авиаторов. Графу приписывалось едва ли не первое место по числу уничтоженных самолетов в индивидуальных и групповых боях.

Забегая вперед, скажу: Граф довольно долго бесчинствовал и над Сталинградским фронтом. За его появлением следили наши летчики, но сбить не смогли. И все-таки ему не удалось избежать кары за все злодеяния. Чуть позже в небе Крыма командир эскадрильи капитан П. М. Камозин, ставший впоследствии дважды Героем Советского Союза, по заслугам рассчитался с воздушным пиратом.

Я рассказываю об этом не из интереса к биографиям завоевателей. Нет. Говорю о них потому, чтобы читатель лучше представил себе, с кем мы имели дело под Сталинградом и на других участках фронта. В этой связи позволю себе процитировать слова Маршала Советского Союза Г. К. Жукова, приведенные К. М. Симоновым в «Литературной газете» (1974, 24 июля, с. 7) в статье «Халхингольская страница».

«…Я противник того, чтобы отзываться о враге, унижая его. Это не презрение к врагу, это недооценка его. А в итоге не только недооценка врага, а и недооценка самих себя». «Потому что эта оценка должна неотъемлемо входить в расчеты и планы. С такими вещами надо считаться, и при оценке противника, и при оценке собственных возможностей… Недооценив все это, нетрудно впасть в ошибки и просчеты».

…Вскоре у истребителей появились надежные помощники. Однажды, когда мы начали воздушный бой, неожиданно услышали по радио приятный девичий голос.

— «Яки», смотрите: вам в хвост заходят «мессеры»! А потом:

— Идите прямо — впереди «юнкерсы»! И, еще:

— Я «Белочка», я «Белочка». Слева «рама», атакуйте! Понятно, что радистка выполняла указания офицера наведения, передавала его команды, которые так помогали нам.

Потом вместо голоса «Белочки» возник другой — мужской голос — требовательный, решительный. Здесь и нужен был именно такой, который бы наставлял, советовал со знанием дела.

Офицерами наведения назначались в большинстве случаев бывшие летчики, не имеющие возможности по каким-либо причинам подняться в небо. Их работа была не менее опасной, чем наша, так как фашисты прежде всего стремились запеленговать и уничтожить станции наведения.

Ежедневно выполняем по нескольку боевых вылетов. Несем тяжелые потери в технике и людях. Производим подробный анализ успехов и особенно ошибок. Овладеваем способами внезапного сближения с противником во время атак, блокирования аэродромов, выхода из боя, захода на посадку при наличии противника в воздухе.

Правду говорят: дорогу осилит идущий. Человек не всегда сознает, вырос ли он, насколько поднялся над тем уровнем, на котором находился ранее. Он начинает понимать, ощущать свой рост тогда, когда пристальнее всмотрится в далекое или близкое прошлое, сравнит отдельные события, сопоставит свои позиции, результаты собственной деятельности.

Нередко вспоминаю своего первого командира звена капитана А. Д. Рыбакина. Алексей Дмитриевич, на счету которого уже было немало воздушных боев с фашистами, закалял нас, как железо в огне. Очень тяжело было работать с ним в воздухе. От перегрузок иногда темнело в глазах, стучало в висках от нервного перенапряжения. Но Рыбакин будто не замечал этого и требовал: действовать, действовать! Теперь здесь, у Сталинграда, обстановка вынуждала преодолевать еще большие перегрузки. Как же пригодились нам те тренировки, та закалка Рыбакина! Без них мы не смогли бы сражаться с сильным, отлично обученным противником. Для этого необходимы физическая сила, боевая сноровка.

Каждое утро проводим физическую зарядку. Владимир Лавриненков после разминки берется за двухпудовую гирю — выжимает ее то левой, то правой рукой. Мы с Мишей Погореловым тоже занимаемся гирями. Потом штанга, перекладина. Михаил выполняет упражнения четко и красиво, помогает нам советами. Он отличный спортсмен.

Сопоставляя прежние боевые результаты с нынешними, мы убеждаемся, что воюем намного успешнее, чем в начале Сталинградской битвы. Фашистские пираты не запугали нас «колпаком»: он распадался, не выдерживая наших ударов. И даже более того — мы готовили для фашистов свой «колпак». Для этого, конечно, требовалась высшая степень выучки, высший класс подготовки. Но чтобы выйти на такой уровень, следовало выдержать нелегкий экзамен — суровые испытания на грани жизни и смерти.

Немецко-фашистские войска все упорнее прижимают к Волге измотанные неравными боями наши полки и дивизии. Ожесточенные схватки развертываются на подступах к основным магистралям и объектам, господствующим над местностью: Мамаевым курганом, тракторным заводом, заводом «Баррикады», «Красный Октябрь». Истекая кровью, враг маневрирует, перегруппировует силы, вводит в действие все новые подразделения.

В сложившихся условиях наше командование большое внимание уделяет разведке. Она возлагается на истребители, так как специальным разведывательным самолетам прорваться к цели тяжело, порой просто невозможно. Фашисты, как правило, перехватывают их и сбивают.

Опыт таких полетов, приобретенный в районе Ельца, теперь очень кстати. Взлетаем, правда, не эскадрильями, как это было на «харрикейнах», а парами и поодиночке. К тому же, есть кое-что новое и в оснащении наших машин. На Як-7б, например, поставлена разведывательная аппаратура. С ее помощью можно производить аэрофотосъемку объектов. Ранее с фотоаппаратурой на борту никто не летал, и мне пришлось накануне боевого вылета опробовать свою над аэродромом. Работает отлично.

Напарником ко мне выделен молодой летчик, недавно прибывший из Качинской летной школы, сержант Владимир Владимирович Мочалин. Помню, при встрече на меня произвел особое впечатление его внешний вид, поразили ботинки с обмотками.

— Ты, Володя, не запутаешься в них в кабине? — в шутку спросил Рязанов

— Нет, товарищ командир, я ведь уже летал не раз, — весело, без тени смущения отчеканил Мочалин.

После проверки техники пилотирования на учебно-боевом истребителе я остался доволен напарником. Летал Володя хорошо.

6 октября мы вылетели на задание в направлении железнодорожной станции Абганерово. По донесению фронтовой разведки, там только что выгрузился свежий корпус противника. Наша задача — подтвердить сведения фотоснимками.

Линию фронта прошли на значительной высоте. Внизу просматривается железнодорожное полотно, оно и приводит нас к нужному объекту.

Не обращая внимания на густые шапки разрывов зенитных снарядов, пролетаем над Абганерово первый, второй раз. Под нами в паутине рельсов мечутся солдаты: там разгружаются части румынских войск. Фотоаппарат на моем самолете четко фиксирует вагоны, машины, лошадей, танки, орудия.

Главное сделано. Возвращаемся назад. На параллельном курсе с левой стороны ложится полоса разрывов — это зенитная артиллерия противника наводит на нашу пару свои истребители. Вскоре появляются четыре Me-109, приближаются к нам на форсаже.

Передаю Мочалину:

— Держись ниже, не отставай, за нами «мессеры». Мы прибавляем обороты и со снижением уходим в сторону. «Мессеры» догоняют нас уже над линией фронта. Уклониться от боя мы не можем: они подстрелят нас, как куропаток, на прямой погоне, и тогда главная наша задача — доставить разведданные — окажется невыполненной. Решаюсь принять неравный бой. Тревожусь за Мочалина — ведь у него сегодня первый боевой вылет. Справится ли? Но иного выхода нет. Противник уже заходит нам в хвост. Выполняю резкий разворот и иду в лобовую атаку на ведущего. Тот, уклоняясь, свечой уходит вверх.

И завертелась карусель… С разворота атакую следующего, он переворачивается и падает. Уже легче. Слышу голос Мочалина:

— Машина повреждена.

— Иди на посадку в поле, я прикрою!

— Понял, выполняю.

Отбивая атаки «мессеров», слежу за посадкой ведомого. Мочалин приземляется нормально. Но тут на меня с разных сторон наваливаются три истребителя противника. Вхожу в глубокий вираж, тяну ручку на себя — в глазах темнеет от перегрузки.

Стрелка бензиномера прыгает, приближаясь к черте, за которой — критический остаток. Положение незавидное.

Фашисты вцепились в меня, как осы, жалят со всех сторон, и, кажется, никакой возможности выскользнуть. В кабине жара, я весь мокрый, в горле пересохло. А гитлеровцы все сжимают клещи, один заходит спереди, два сзади.

Вспоминается подвиг Анатолия Морозова. Его таран на встречном курсе в бою под Кишиневом. Иду в лобовую. Фашист попался заядлый — не сворачивает. Еще миг! До боли в пальцах жму на гашетки пушки и пулемета. Передо мной вспыхивает сноп огня, слышу треск и хлопанье.

Оглядываюсь назад: горящий «мессер» кувыркается вниз. Мой двигатель работает с перебоями, кабину заволакивает паром. Чувствую, что ранен.

Пока не поздно, надо выходить из боя. Пикирую к земле, на бреющем выпускаю шасси, сажусь в поле, выскакиваю из кабины. В глазах плывут оранжевые круги, земля будто ускользает из-под йог, и я падаю как подкошенный.

Сколько минут пролежал? Минуту, десять… Слышу голоса:

— Подымай его, ставь на ноги.

— Не надо, слабый он.

Солдаты перевязывают раны, я с трудом поднимаюсь. Двигатель самолета работает на малом газу. Опираясь на плечи бойцов, подхожу и выключаю. На лопасти винта большая дыра — пробоина от снаряда фашистского аса. Достаю кассету с фотопленкой.

— Передайте своему командиру, — прошу сержанта, — пусть побыстрее отправит на аэродром.

От сильной слабости подламываются ноги, и я сажусь на землю. На подводе меня отвозят в соседнее село Солодники.

От нервного перенапряжения я слег на целую неделю. Добрые, душевные люди ухаживали за мной, как за родным сыном. Временами, в полузабытьи, мне казалось, «то я снова в родном селе. Вот-вот скрипнет дверь и войдут мать, отец, сестра…

В один из дней меня навестил сержант Мочалин. Мы долго с ним говорили, обсуждали бой. Оба пришли к выводу: принимать его нам не следовало. Хотя и уклониться от боя нам было бы тяжелее, чем принять его. Мы уже научились драться с противником, превосходящим нас по численности, и потому очень трудно побороть в себе стремление дать врагу решительный отпор.

Это была моя последняя вынужденная посадка на израненной противником машине. С того дня ни одному стервятнику не удавалось повредить мой самолет до такой степени, чтобы он не подчинился мне в полете. Это была как бы та незримая грань, перевалив за которую, я добивался в последующих схватках только победы.

Наверное, многим летчикам знакомо это чувство «черты», «грани», переступив которую, они как бы переходят в более высший класс мастерства и профессионального совершенства и им теперь только «везет». Лично я ощутил это при последней лобовой атаке, в которую пошел, по-видимому, на незаурядного аса.

С каждым днем нарастало напряжение воздушных боев. Никто никому не хотел уступать. Лобовые атаки участились. Противник изо всех сил цеплялся за прежние позиции, но мы понимали, что за этим наступит перелом в нашу пользу.

Бои под Сталинградом продолжаются. Впереди — и новые горькие утраты, и победы. Летчики будут равняться на моих боевых товарищей, бывалых, закаленных воздушных асов Лавриненкова, Амет-Хан Султана, Рязанова, молодых пилотов Погорелова, Лещенко, Борисова… Последнее время количество сбитых моими товарищами вражеских самолетов значительно возросло. Я не считался лучшим, но и у меня на личном счету 9 фашистских машин.

И хоть как тяжело бороться за преимущество в воздухе, наши успехи налицо.