«ЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ» В РОССИЙСКО-АНГЛИЙСКИХ ОТНОШЕНИЯХ

«ЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ» В РОССИЙСКО-АНГЛИЙСКИХ ОТНОШЕНИЯХ

В июне 1987 г. в Лондоне происходила встреча советских и английских историков. Английскую группу возглавлял известный историк Г. Баркер, много делающий для взаимных связей историков двух стран. Выступая на встрече, Баркер заявил, что в XIX столетии в Европе не было войн, что Крымская война — это «частный случай» и что присущая людям агрессивность была направлена на другие континенты. Утверждение Баркера не частный случай для английской историографии. Так Дэвид Томсон писал в 1963 г., что XIX век после наполеоновских войн, «если исключить эпизод (выделено мной. — В. Т.) Крымской войны (1854–1856), был для Британии периодом мира». Такие заниженные оценки Крымской войны кажутся спорными, если учитывать ее размах, задействованные в ней силы, а также последствия для участников, и прежде всего России и Англии.

Возникновению войны предшествовала ее идеологическая и психологическая подготовка. Это делается всегда, когда замышляются крупные военные действия. Для Англии это особенно важно, учитывая ее демократические традиции и роль общественного мнения. Поэтому несколько успокоившиеся во второй половине 40-х годов русофобы в начале 50-х усилили свою пропаганду, и к 1853 г. она по накалу страстей превзошла уровень 1839–1840 гг.

Опять в ее основе лежал «восточный вопрос» — начавшийся в 1850 г. спор между Россией и Францией из-за святых мест в Иерусалиме, находившемся тогда во владениях Турции. В британском правительстве наиболее сильной фигурой был Пальмерстон, он же был и наиболее рьяным русофобом. Антирусская пропаганда быстро смыла положительные следы визита царя в Англию, и вскоре даже королева Виктория, как свидетельствует вышедшая недавно в свет ее биография, «была одержима глубокой ненавистью к России». Русофобия была особым явлением в английской общественной жизни, но время от времени фобия возникала и в отношении других стран. У. Черчилль в 1899 г. издал книгу «Речная война», в которой шла речь о войне Англии против Судана. Он делает следующее обобщение: «Есть много людей в Англии и, вероятно, в других местах, которые, кажется, не способны предпринять военные действия для достижения определенных политических целей, покуда не убедят себя в том, что их враг является исключительно и безнадежно подлым».

Здесь Черчилль отмечает важную черту любой враждебной другим странам и народам пропаганды. Те, кто ее ведут, в конце концов сами проникаются ее аргументами и начинают верить в концепцию, поначалу предназначавшуюся только для воздействия на общественное мнение. В результате происходит отход от реальности, что делает политику, проводимую такими министрами, весьма уязвимой.

Фобия — это всегда оскорбление другого народа, и, естественно, она встречает с его стороны соответствующую реакцию. Применение в Англии термина «русофобия» вызвало появление в российской печати и общественной жизни выражения «коварный Альбион». Известный поэт В. А. Жуковский, как и многие другие в России, был озабочен таким состоянием русско-английских отношений. Он считал, и в этом не ошибался, что с английской стороны главную вину несет Пальмерстон; его Жуковский именовал «злым гением нашего времени». Важно, что Жуковский не обвинял в русофобии весь английский народ: «Не обвиняю еще в этом всемирном преступлении всей благородной нации… Но на беду нашего века и к бесчестию английского народа, рулем ее корабля управляет рука, недостойная такой чести и власти».

Русофобия обогатила английский язык новым словом. Оно вошло в употребление в середине XIX в. и прочно закрепилось с тех пор в английской лексике. Это слово — «джинго» (jingo). Новый словарь английского языка Вебстера гласит, что слова «О, джинго» — это «бессмысленное восклицание, произносимое с целью провозгласить особенно эмоционально какое-то голословное утверждение, неожиданно и сильно поразив воображение слушателей и т. п.». Возможно, в строго научном плане англоязычные лингвисты и правы, но в политическом аспекте это выражение имело и имеет до сих пор глубокий, далеко не невинный смысл. Тот же словарь поясняет, что «джинго — это человек, который похваляется своим патриотизмом и выступает за агрессивную, угрожающую, воинственную внешнюю политику, шовинист». Это выражение вызвало к жизни и понятие джингоизма, означающее особую внешнюю политику — политику разнузданных угроз в адрес определенных государств, воспроизводящую требования и эмоции тех, кто является джинго, — джингоистов. Джингоизм в английской внешней политике — это явление долговременное, и оно придавало политическую и эмоциональную окраску не только англо-русским отношениям, но и отношениям Англии с некоторыми другими странами.

Накануне и в период Крымской войны в английском парламенте в составе крупных политических группировок активно действовали группы джинго. Джингоисты имелись во всех политических партиях. Так, например, в среде радикалов большую активность развил джингоист Дж. Робак.

Американский историк Глисон предпринял попытку проанализировать, кто же больше виновен в русофобии и в негативном развитии русско-английских отношений, приведших к Крымской войне, — Россия или Англия. Его вывод определен: «Эта проблема обострилась тем фактом, что на протяжении всего периода, о котором идет речь (1815–1854), политика Великобритании в основном была более провоцирующая, чем политика России. Великобританские агенты усердствовали на Балканах, Кавказе, в Афганистане и Персии, равно как и в Константинополе, Сирии и Египте; они действовали намного более успешно, чем их русские коллеги. Расширялась не русская, а британская сфера влияния. Британские государственные деятели настаивали, что они преследуют оборонительные цели, но русские судили не по словам, которыми англичане оперировали в отношении их, а по делам англичан. Беспристрастный арбитр должен был бы, вероятно, вынести вердикт в пользу русских».

Англо-русские противоречия крайне обострились в начале 50-х годов, что и явилось одной из главных причин Крымской войны 1853–1856 гг. Несмотря на традиционные противоречия между Англией и Францией и трения в связи с тем, что в Париже вновь появился император Наполеон, на этот раз Наполеон III, английское правительство, в котором главной политической силой был Пальмерстон, сумело договориться с Францией о совместных действиях против России. Им удалось вытеснить русские товары с ближневосточных рынков и утвердить свое влияние в Турции.

Царь Николай совершил двойную ошибку. Он наивно пытался в 1844 г. договориться с Англией о разделе сфер влияния на Ближнем Востоке. Когда же стало ясно, что в Лондоне его перехитрили, он попытался силой добиться своей цели. Лондонские деятели в сотрудничестве с французским правительством прилагали усилия к тому, чтобы конфликт между Россией и Турцией не был урегулирован мирными средствами. Им нужна была война, в ходе которой Россия была бы ослаблена, у нее были бы отторгнуты Крым, Кавказ и ряд других территорий крупного стратегического значения.

Когда в 1852 г. католические и православные священнослужители перессорились друг с другом в Иерусалиме из-за того, кому должны принадлежать там святые места, Николай использовал этот предлог и потребовал от турецкого султана, чтобы все его православные подданные были поставлены под особое покровительство русского царя как его единоверцы. Подстрекаемое из Лондона и Парижа турецкое правительство заняло жесткую позицию. В мае 1853 г. Россия разорвала дипломатические отношения с Турцией. Началась цепная реакция. Турция впустила в проливы англо-французскую эскадру. В июле Россия ввела войска в Молдавию и Валахию, которые находились под номинальным суверенитетом султана. 16 октября 1853 г. Турция объявила войну России. 4 января англо-французский флот прошел в Черное море явно для борьбы против России, и 21 февраля 1854 г. Россия объявила войну Англии и Франции.

Ход войны показал, для чего Англии нужно было хозяйничать в проливах и на Черном море. Россию обложили со всех сторон. Военные действия шли в Закавказье, на Черном море, в Крыму, на Дунае, в Добрудже, на Балтийском, Белом море и даже на Дальнем Востоке, на Камчатке. Чрезвычайно упорные сражения развернулись в Крыму. В историю вошла героическая оборона Севастополя, продолжавшаяся 349 дней и ночей. В конце августа 1855 г. Севастополь пал. Оставшиеся русские корабли были затоплены русским командованием.

Поражение в Крымской войне — крупный просчет царского правительства, которое не смогло правильно оценить возможные политические и военные действия Англии и Франции и, следовательно, своевременно учесть, перед лицом каких сил оно должно было оказаться. У противников России было безусловное материальное преимущество. Промышленная революция значительно усилила их военно-морской флот, артиллерию, стрелковое вооружение. Россия же в области модернизации вооружений делала только первые шаги. Ее экономическое и внутриполитическое положение также не содействовало успеху ее военных усилий.

Царскому правительству пришлось закончить войну Парижским мирным договором 1856 г., по которому Россия была вынуждена согласиться на нейтрализацию Черного моря, ей запрещалось иметь там военный флот и базы, она уступала Турции южную часть Бессарабии. Пришлось сделать и другие серьезные уступки.

Отношение Дизраэли к Крымской войне было сложным. Когда в июне 1854 г. английское правительство приняло фатальное решение о вторжении в Крым, а затем в сентябре англо-французский флот приступил к реализации этого решения, Дизраэли воспринял эти акции с тревогой и сильными опасениями. Интуиция его не обманула: военные действия развертывались не так, как планировали в Лондоне. Англичане и французы встретили ожесточенное сопротивление со стороны русских солдат и матросов. Последовавшие сражения были кровопролитными, но решающих успехов вторгшимся не принесли.

В Англии заговорили о плохом командовании, о нехватке боеприпасов, продовольствия, о неудовлетворительной медицинской службе, о плохом руководстве войной вообще. Оценивая положение дел в Крыму, Дизраэли писал: «Похоже, мы ввязались в еще одно нехорошее дело. По моему мнению, министров следовало бы привлечь к ответственности». Так думали и некоторые другие. Радикал-джингоист Робак в конце декабря официально заговорил о необходимости создать специальный комитет для расследования деятельности правительства по ведению войны. Когда в январе 1855 г. парламент обсуждал предложение Робака, Дерби и Дизраэли приняли активное участие в атаке на правительство. Они правильно оценили, насколько широко распространилось в стране недовольство ходом военных действий против России. При голосовании за предложение Робака было подано 305 голосов, а против — всего 148. Итоги были неожиданными и для парламентариев, и для общественности. Но они продемонстрировали, как низко оценивались военные усилия английского правительства в самой Англии. И нельзя сказать, что эта оценка была неверной.

Правительство оказалось вынужденным подать в отставку. Королева предложила Дерби принять власть, но он ответил, что станет премьер-министром лишь при условии, что Пальмерстон согласится войти в его правительство. Дерби заявил: «Вся страна требует включения Пальмерстона, как единственного человека, способного вести войну успешно. Поэтому Пальмерстон должен быть в составе правительства». Началась активная закулисная возня вокруг формирования правительства. Но и Пальмерстон понимал, что его престиж среди воинственных, шовинистических кругов очень высок, и поэтому отказался сотрудничать с Дерби. Он рассчитал правильно. Королева послала за Пальмерстоном, и он стал премьер-министром. Пальмерстон был убежденный русофоб, выступал за ведение войны против России до победного конца, чего бы это ни стоило. Такая позиция импонировала одержимым шовинистическим угаром слоям общества. И эти слои шумно требовали поставить их кумира у власти.

Английская историография пустила в оборот утверждение: «Пальмерстон был Черчиллем для своего времени». Однако это суждение следует оспорить. Оно основано лишь на внешних чертах прихода этих деятелей к власти. Что же касается существа их позиций, то здесь видится разительное принципиальное различие: Черчилль в 1940–1945 гг. руководил справедливой освободительной войной против Германии и ее союзников, тогда как Пальмерстон руководил агрессивными военными действиями против России, явно преследуя экспансионистские цели.

Дизраэли был в бешенстве. Он глубоко возмущался поведением Дерби, которому не следовало торговаться с королевой и Пальмерстоном, а надлежало немедленно «поцеловать ее ручки», т. е. согласиться сформировать правительство. Его можно понять: согласись Пальмерстон служить под Дерби, Дизраэли был бы автоматически отодвинут на второй план. А если бы Дерби воспользовался случаем и создал свое правительство, то Дизраэли стал бы министром и играл бы вторую, а со временем и первую роль в управлении страной. Стремление Дерби и кое-кого еще из консервативной верхушки заполучить динамичного империалиста Пальмерстона в свою среду сделало двух политиков — Дизраэли и Пальмерстона — ожесточенными врагами. Пальмерстон прочно встал на пути Дизраэли к власти, и отныне их борьба вышла из стадии парламентских политических игр, превратилась в ожесточенную схватку за власть. Документы свидетельствуют о глубине ненависти Дизраэли к Пальмерстону, укоренившейся в то время. 2 февраля 1855 г. он писал своей приятельнице леди Лондондерри: «Это уже третий раз на протяжении шести лет, когда я возглавлял оппозицию в палате общин и штурмовал скамьи, на которых восседают члены правительства. Дважды этот штурм был безрезультатным, а в третий раз мне на хвост привязали пустой металлический чайник, что сделало мои усилия безнадежными. Поэтому вам не следует удивляться, что я несколько устал от этих пустых, безрезультатных побед, побед вроде тех, что были одержаны у Альмы, Инкермана и Балаклавы, которые, может быть, и являются славными, но, безусловно, не имеют никакого значения». Здесь сквозит крайнее раздражение тем, что его заслуги в борьбе против коалиционного правительства не были вознаграждены должным образом. Что касается пустого чайника (у нас обычно этот образ связан с пустой консервной банкой, привязываемой мальчишками кошке на хвост), то в данном случае это прямое указание на Дерби, полностью девальвировавшего все усилия Дизраэли по свержению коалиционного правительства. Безусловно, важна здесь также оценка таким информированным человеком, как Дизраэли, побед, одержанных англичанами и их союзниками в Крыму.

Далее Дизраэли пишет маркизе, что наиболее раздражающим в деле формирования правительства является то, что весь «двор был за нас», т. е. за Дерби и Дизраэли, и тем не менее к власти придет «всегда вызывающий отвращение Пальмерстон». «Именно он, кажется, сейчас определенно является тем человеком, который создаст правительство. И это несмотря на то, что он в действительности жулик, совершенно не имеет физических сил, это в лучшем случае имбирный лимонад, а отнюдь не шампанское; сейчас он… очень глохнет, очень плохо видит, у него искусственная челюсть, которая так и грозит вывалиться изо рта, когда он пытается говорить. И у него имя, которое страна полна решимости ассоциировать с энергией, мудростью и красноречием. О нем так и будут думать, пока жизнь не проверит его и он не провалится…» Да, такое мог написать о своем коллеге по палате общин только человек, преисполненный злобы и ненависти. История не подтвердила оценку Дизраэли. Десять лет еще Пальмерстон оставался эффективным, энергичным лидером, «провел страну через испытания Крымской войны и продолжал провозглашать принципы либерального национализма», — пишет в 1987 г. Л. Стречи, биограф королевы Виктории. Он же отмечает, что «либеральный национализм Пальмерстона разделяли многие его соотечественники». С этим можно согласиться, заменив лишь слово «либеральный» словом «шовинистический». Неудивительно, что во время войны шовинизм в Англии подогревался всеми политическими и психологическими средствами.

Удивительно другое. Дизраэли почти ежедневно видел Пальмерстона в палате общин. Он знал, что его корреспондентка встречается с Пальмерстоном в свете и прекрасно осведомлена о его состоянии. Как же он мог таким подробнейшим образом живописать маркизе «старческую немощь и дряхлость» Пальмерстона, т. е. рисовать явно нереалистическую картину? Психологическая загадка. Объяснение, вероятно, состоит в том, что эмоциональное состояние Дизраэли было таково, что он неосознанно поддался соблазну принять желаемое за действительное и описал своего недруга таким, каким ему хотелось бы его видеть, а не таким, каким он был в то время в действительности. Пройдет немного времени, и Дизраэли столкнется с убедительным, хотя и своеобразным свидетельством хорошего физического состояния и жизнелюбия Пальмерстона.

Пальмерстон оказался энергичным, уверенным в себе премьер-министром. При нем министры имели возможность по своему разумению руководить своими департаментами, но все важные вопросы Пальмерстон решал сам. Ему сопутствовало везение: англичанам и их союзникам наконец ценой огромных жертв удалось взять Севастополь. Дизраэли в душе завидовал ему. Успех и сила всегда вызывали в нем зависть.

Когда война разразилась, Дизраэли занял позицию патриотической поддержки своего правительства и его военных усилий. Об этом он официально заявил в палате общин от имени своей партии и собственного. В то же время он считал эту войну ненужной и, как лидер оппозиции, не упускал случая покритиковать правительство, когда оно допускало промахи и ошибки в руководстве военными действиями. В этой области его расхождения с премьер-министром Пальмерстоном были серьезными. После падения Севастополя Дизраэли начал выступать за заключение мира, тогда как крайне агрессивный Пальмерстон хотел добиться безоговорочной капитуляции России. Не вполне совпадали взгляды Дизраэли и на то, как закончить войну с Россией, с позицией его шефа. Дерби находился где-то между Дизраэли и Пальмерстоном, Он заявлял, что «никогда не пойдет на то, чтобы ослаблять правительство, против которого он выступает, увеличивая его затруднения в ведении войны». Дизраэли же полагал, что если не ограничить как-то Пальмерстона, то он «будет вести эту войну столько же, сколько продолжалась Пелопоннесская война или Тридцатилетняя война в Германии». Но если оценить ситуацию в целом, то все эти расхождения во мнениях были лишь оттенками, тактическими вариациями главного — и оппозиция в лице консерваторов, и правительство Пальмерстона выступали за выгодное для Англии завершение Крымской войны. В парламенте господствовала двухпартийная политическая линия по этому вопросу.

Дизраэли хотел знать как можно больше и точнее, что происходит в недрах правительства: точная и исчерпывающая информация дает политику очень большое преимущество. В стремлении заполучить это преимущество Дизраэли шел на рискованные и весьма сомнительные шаги. Он вступил в тайный сговор с человеком, который присутствовал на заседаниях правительства и был в курсе всех дискуссий. От него Дизраэли регулярно получал ценную информацию. Иногда, чтобы произвести выгодное впечатление на Дерби, Дизраэли сообщал ему некоторые добытые этим путем сведения. Но что это был за путь? Сегодня, вероятно, действия Дизраэли определили бы как шпионаж в среде правительства собственной страны. Но тогда скандала не произошло. Агентурная разведка Дизраэли была сохранена в тайне.

В конце концов оборонительные усилия России, и прежде всего героизм ее солдат и моряков, привели к тому, что Пальмерстон был вынужден признать необходимость отказа от своих максималистских замыслов, а Наполеон III был сыт по горло этой войной. Война оказалась совсем не такой, как ее планировали в Лондоне и Париже.

Считается, что военная и экономическая отсталость феодальной России обусловила ее поражение в Крымской войне. Но следует рассмотреть войну всесторонне и не преувеличивать весомость слова «поражение». По существу англичане и французы выиграли сражение лишь за Севастополь. Но нужно учитывать, какой ценой, а также то, что, заняв разрушенный город, они тут же проявили озабоченность, как из него выбраться. Английский историк С. Штейнберг писал в 1963 г., что в английских войсках, действовавших в Крыму, «свирепствовали болезни, они страдали от холода, плохого снабжения. Из-за этого они несли тяжкие потери… Ужасающие условия в Крыму вызвали бурю возмущения в Англии и отставку премьер-министра лорда Абердина». После подписания Парижского мира Дизраэли, уже с известной исторической дистанции, говорил, что война велась Англией так плохо, что «он, со своей стороны, после всего, что он видел, был склонен приветствовать любой мир, лишь бы он не был постыдным». В 1987 г. Л. Стречи, оценивая роль Англии в Крымской войне, констатировал: «Крымская война была первой войной Англии в Европе после борьбы против Наполеона. Ее войска, показавшие себя ловкими и четко организованными на плацах парадов, действовали очень плохо на вражеской территории. Ими плохо командовали, их неудовлетворительно снабжали, они погибали тысячами…» Все это не тот язык, каким говорят победители. О безусловной победе не говорит и С. Штейнберг. У него читаем: «Русские эвакуировали Севастополь. Хотя их сухопутная армия не была разбита, падение Севастополя в конечном итоге привело к окончанию войны».

Поражение России в Крымской войне связано не только и, возможно, не столько с ходом военных действий, в которых ее армия, несмотря на известную отсталость от армий противников, сражалась неплохо, сколько с Парижским конгрессом 1856 г. За столом мирных переговоров русскими дипломатами не было одержано побед, соответствующих тому, что показали русские солдаты в войне. Да и условия для них складывались сложные. Они оказались перед лицом единого фронта своих противников — Англии, Франции, Турции и Сардинии, а также Австрии и Пруссии, проводивших в годы войны политику, враждебную России. России были навязаны невыгодные для нее условия мира, но этот успех ее противников не решал проблемы. Он был недолговечным и сеял семена грядущих конфликтов.