«ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ ДОНЖУАН»

«ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ ДОНЖУАН»

К достижению Бенджамином совершеннолетия и случившемуся к тому времени краху его биржевой и газетной авантюр честолюбивая идея стать великим человеком уже прочно утвердилась в нем. Две неудачные попытки на этом пути не ослабили веру Дизраэли в себя; наоборот, они закалили его волю и решимость, которые теперь уже подкреплялись существенным жизненным опытом, знанием мира, в котором ему предстояло действовать, и основательным постижением человеческой натуры.

Но путей могло быть много, какой из них избрать? Реальная жизнь предложила выбор. Дом и среда, в которой вращался Бенджамин, подсказали два варианта: карьера литератора или карьера политического деятеля. Занятия и образ жизни отца привили интерес к литературе. Собиравшиеся в доме люди были в основном литераторами; так же было и во время обедов и вечеров у Мэррея. Бесконечные разговоры на литературные темы, суждения о том, кто чего достиг в этой области, а также все еще гремевшая слава великого Байрона, помноженные на основательное знание литературы — от сочинений древнего мира до современных авторов, склоняли Бенджамина к тому, чтобы попробовать свои силы на литературном поприще. Байрон здесь упомянут не случайно: в доме он был кумиром, а весьма уверенный в своих силах Дизраэли не мог не задавать себе вопрос: а почему я не смогу достичь того же, чего достиг Байрон?

«Среда обитания» юного Дизраэли дышала не только литературой, но и политикой. За столом или у камина рядом с литераторами сидели профессиональные политические деятели, пока еще не самые крупные, но уже почти пробившиеся на самый верх. Не только бесконечные беседы на политические темы, сводившиеся обычно к тому, как кто делает карьеру в этой области, но и развившийся у Бенджамина повышенный интерес к политике во время его упорных усилий по самообразованию подсказывали второй путь — карьеру политика. Характер Дизраэли, как и характер любого человека, был сложным и противоречивым. У него были данные и для занятий литературой, и бесспорные способности к политической деятельности в существовавших в Англии условиях.

Тогда Дизраэли сделал выбор в пользу литературы. Хотя к этому времени он едва достиг 21 года, но он уже был изрядно побит жизнью. Два его начинания закончились катастрофой. В погоне за мечтой стать богатым и приобрести влияние и власть — все это в больших размерах, которые только и могли его устроить, — Бенджамин действовал вместе с финансовыми воротилами, считал, что его поддерживают министры (Каннинг), планировал проведение в парламент своих людей и даже создание влиятельной политической партии, и вдруг все это развеялось как дым. Он неожиданно обнаружил, что судьба его не только не продвинула вперед, но и сильно отбросила назад. Теперь он был просто молодым человеком с подпорченной репутацией и большим долгом, возможности выплаты которого представлялись весьма проблематичными. Несмотря на это, Дизраэли не впал в пессимизм, не поддался отчаянию, но принял решение обратиться к литературной деятельности и этим путем добиться славы и добыть так необходимые ему деньги.

Первый его роман — «Вивиан Грей» — был выпущен в свет в двух томах 22 апреля 1826 г. Случилось так, что одновременно были опубликованы и такие вещи, как романы «Вудсток» Вальтера Скотта и «Последний из могикан» Фенимора Купера. Это свидетельствовало, что путь в литературу для Бенджамина будет нелегким.

В те времена литераторы работали напряженно и быстро, примером чего может служить продуктивность Чарлза Диккенса. Сам Дизраэли вспоминал, что он написал свое первое произведение за четыре месяца. Темпы немыслимые по современным стандартам. Биографы, как они это делают часто в связи со свидетельствами Дизраэли, оспаривают достоверность этого утверждения, но не в отношении того, сколько месяцев работал автор. Они согласны с тем, что роман был написан за несколько месяцев, но сомневаются, что эти месяцы приходятся на конец 1825 г. — ведь тогда автор был занят реализацией газетного проекта. Воля, трудолюбие, огромная работоспособность приносили свои плоды. Они были характерны для всех лет литературной деятельности Дизраэли, которая прекратилась лишь с его кончиной.

Карьеру Дизраэли-писателя можно разделить в известной степени условно на три этапа. Первый приходится на 20—30-е годы. Это — этап автобиографический в том смысле, что герои произведений в очень большой степени списаны с самого автора. Да иначе и быть не могло: молодой человек имел небольшой жизненный опыт, чтобы писать не о собственной персоне. На этом этапе были созданы романы «Вивиан Грей» (его продолжение издается в 1827 г.), «Молодой герцог» (1831 г.), «Контарини Флеминг» (1832 г.) и «Алрой», увидевший свет в 1833 г. К автобиографическому циклу примыкают и такие произведения, как «Генриетта Темпл» и «Венеция, или Дочь поэта» (1837 г.). В них уже речь идет о любви, и опять-таки читатели находят, что автор знакомит их прежде всего с собственным опытом.

Всякое литературное произведение в определенном смысле автобиографично. Любой автор пишет только о том, что прошло через его жизнь, что он сам пережил, что увидел, наблюдая происходящее вокруг него, что узнал от людей, с которыми его сводила судьба, что почерпнул из книг, формировавших его представление о мире относительно всех сфер человеческой деятельности, и т. д. Писатель не может повествовать о том, чего он не видел или о чем он не узнал из самых различных источников, с которыми сталкивался в жизни. Не может, ибо обо всем, что находится за этими пределами (а их границы весьма расплывчаты), он просто ничего не знает. Могут сказать: а воображение, творческая фантазия художника? И то и другое основывается на интеллектуальном, психологическом сплаве пережитого и узнанного художником. Но автобиографичность первых романов Дизраэли особая — он не только дает крупные куски из своей жизни, но и сообщает читателю свои самые сокровенные мысли.

Читатели, которые общались с Бенджамином в те немногие годы, легко узнавали очерки его собственной деятельности и формулы его высказываний. Биографы единодушно принимают тезис о явной автобиографичности этих романов Дизраэли и пользуются их текстами, когда живописуют ранние годы своего героя. Здесь они отступают от популяризируемого в наше время принципа, гласящего, что нельзя ставить знака равенства между высказываниями действующих лиц произведения и убеждениями его автора. Автор интересной книги «Молодой Дизраэли» американец Б. Жермен пишет, что «Дизраэли безусловно рисует героев „Контарини Флеминга“ и „Алроя“ до некоторой степени с самого себя». А Р. Блэйк, рассматривая первый роман этого цикла, категорически утверждает, что «Вивиан Грей» — это история создания газеты «Репрезентатив», изложенная не в журналистском, а в политическом ключе. «Сам Вивиан — это молодой Бенджамин; его отец Хорос — это Исаак. И что бы изобретательные защитники Дизраэли ни говорили, не может быть сомнения, что Вивиан с его безрассудством, не знающий угрызений совести, со всепожирающей амбицией и бесстыдной наглостью — это автопортрет».

Спорить против этого пусть весьма сурового для понимания личности Дизраэли мнения невозможно. Особенно после того, как исследователям стал известен его так называемый фрагментарный дневник, который он вел несколько лет. В 1833 г. после выхода в свет последнего автобиографического романа Дизраэли записывает в дневнике, что больше писать о самом себе он не будет. «Поэзия — это клапан безопасности для моих страстей. И я хочу действовать так, как я описываю. Мои книги — это выражение моих чувств. В „Вивиане Грее“ я нарисовал мои динамичные и истинные честолюбивые цели. „Контарини Флеминг“ показывает развитие моей поэтической натуры. Эта трилогия является секретной историей моих чувств».

Второй этап в литературном творчестве Дизраэли — это политические романы. Первый из них — «Конингсби» — увидел свет в 1844 г. Затем последовал наиболее выдающийся роман из этой серии — «Сибил», вскоре увидел свет «Танкред» и, наконец, в 1851 г. Дизраэли издал политическую биографию «Лорд Джордж Бентинк». Обращение к политической теме было связано прежде всего с тем, что в это время уже четко определился жизненный путь Дизраэли. Он избрал карьеру политического деятеля и добился на этом пути существенного успеха — хотя и с большим трудом, но стал членом парламента. Естественным поэтому было желание глубоко проанализировать политические проблемы, современную ему политическую жизнь Англии. Он сделал эго пером уже зрелого мастера. В этом виде литературного творчества Дизраэли был пионером, и, как замечает один из его биографов, «Дизраэли принадлежит заслуга создателя жанра англоязычного политического романа».

Третий этап в литературном творчестве Дизраэли приходится на последние годы его жизни. Знаменательно, что, будучи обременен большими государственными делами, с ослабленным годами и недугами здоровьем он продолжает литературную работу, ставшую, бесспорно, после политики второй любовью Дизраэли. Этот этап ознаменовался появлением в 1870 г. романа «Лотар» и в 1880 г. — «Эндимиона». Увидели свет книги-размышления, отразившие жизненный опыт и многолетнюю работу мысли автора.

За свою жизнь Дизраэли написал очень много. Произведения, названные выше, это лишь наиболее выдающиеся вещи. Он писал стихи, поэмы, рассказы, очерки, политические памфлеты, брошюры и многое другое. Однако наибольшую сенсацию вызвало его самое первое произведение — «Вивиан Грей». И в конце XX в. биографы уделяют этому роману больше внимания, чем какому-либо другому произведению Дизраэли. Объясняется это двумя причинами. Ни одна книга Дизраэли не вызвала в обществе такого шума, как эта. Успех был очень велик, это был скандальный успех. Ни в одном другом произведении автор не показал себя более откровенно, цинично и даже бесстыдно, просто вывернув душу наизнанку, как в «Вивиане Грее», и тем самым обеспечил самому себе на многие годы скандальную репутацию. Его литературные и политические противники десятилетиями извлекали из «Вивиана Грея» откровения Бенджамина и использовали их в своих усилиях дискредитировать автора. Многие знакомые и друзья Дизраэли узнавали себя в действующих лицах романа, где они изображались зачастую в весьма неприглядном свете. Это породило неприязнь к автору, который, как утверждали, нарушил нормы приличий — недопустимо злоупотребил доверием друзей. Недовольные и обиженные усиливали отрицательную критику романа. Вероятно, для их недовольства были основания; скорее не юношеской неосмотрительностью, а желанием отомстить тем, кого Бенджамин считал повинным в его катастрофической неудаче с игрой на бирже и с участием в создании газеты, объясняется то, что ряд важных лиц, участвовавших в обеих авантюрах, были выведены в романе с весьма негативными чертами. Имена, разумеется, были иными, но по описанию многие узнали себя, а тем, кто не смог этого сделать сам, подсказала критика. Это нетрудно было заметить, так как автор точно описывал дома, действующих лиц, их одежду, обстановку в домах, обеды, на которых он присутствовал, и даже разговоры за столом.

В те годы, когда Дизраэли выступил со своим первым литературным произведением, фешенебельные кварталы Лондона отличались тем, что появившийся после наполеоновских войн мощный слой новых богачей стремился проникнуть в сферу аристократии, срастись с ней, породниться, с тем чтобы разделить власть в стране, бурно богатевшей и обладавшей большим влиянием в международных делах. Р. Блэйк замечает о том времени: «Годы после Ватерлоо были периодом аморальности, хвастовства, демонстративной роскоши, экстравагантности и снобизма». Развитие этих нравов породило спрос на определенную литературу, рисующую жизнь в высшем свете. «Новые богачи» стремились узнать в деталях, каков же в действительности этот высший свет, в который они страстно жаждут внедриться. Ответа они искали в романах, живописующих высший свет. Аристократам также было приятно прочесть, что о них пишут, так ли каждый из них живет, как равные ему по рангу и титулу. Отсюда и повышенный спрос на подобную литературу. «Вивиан Грей» был далеко не первым в ряду этих произведений.

Роман увидел свет довольно необычным путем. На осень 1825 г. отец Бенджамина снял загородный дом для семьи, который назывался Хайд-хауз, вблизи Амершема. Владелец дома Р. Уорд, средней руки политик и литератор, только что анонимно опубликовал роман из жизни высшего света «Тримейн». Напечатал роман издатель Г. Колборн. Секрет публикации этого первого в Англии так называемого «романа общества» был известен Б. Остину, поверенному из Сити, и его жене Саре. И произведение Уорда, и Сара Остин воодушевили Дизраэли (а как оказалось вскоре, не его одного) последовать примеру Уорда. Семейство Остин было дружно с семьей Бенджамина и принимало на протяжении многих лет участие в судьбе молодого Дизраэли. Сара помогала Бенджамину в его литературных делах, а ее муж — в финансовых. Сара Остин вызывает симпатию, хотя некоторые биографы и говорят, что «это была женщина честолюбивая, умная, привлекательная и бездетная, в общем синий чулок». Ей было 29 лет, и она весьма сочувствовала 21-летнему Бенджамину, обжегшемуся на двух авантюрах.

Дизраэли был еще очень наивен. Он считал, что его неудачи объясняются тем, что соратники, «люди общества», его просто обыграли, одурачили. Теперь он жаждал мести. Он им покажет! Какую неприятную для них историю он поведает миру! И с каким остроумием и сарказмом! «Это будет, — считал он, — величайшее, самое фантастическое разоблачение после разоблачений, предпринятых Байроном». Общество будет ему признательно, примет в свои объятия и провозгласит его, Бенджамина, новым Байроном. Можно понять, что юный Бенджамин не догадывался, что высший свет ответит враждебностью тому, кто покажет его истинное лицо. Но как этого не предвидели многоопытные Остины и отец Бенджамина, остается загадкой. Ведь они-то хорошо знали, как реагировали верхи общества, когда Джордж Байрон показал, что он о них думает.

Можно предположить (сведения, сообщаемые Бенджамином на этот счет, биографы берут под сомнение), что он начал работать над романом в 1825 г., когда почувствовал приближение катастрофы. В самом начале 1826 г. он посвятил в свои намерения Сару Остин, сказав, что втайне пишет роман, остроумное, саркастическое произведение о приключениях умного молодого человека в обществе. Нельзя ли будет напечатать роман анонимно, как вышел «Тримейн»? Сара попросила готовую часть рукописи, прочла ее, пришла в восторг и загорелась желанием провернуть это дело через того же Колборна.

Дальше начинается издательская история, кажущаяся в наши дни невероятной. Бенджамин лихорадочно строчит роман по многу страниц в день, разбрасывая готовые листы веером по полу. Сара его торопит, читает готовые страницы, предлагает изменения. «Она советовала ему убрать или изменить отдельные куски, которые не отвечали требованиям хорошего вкуса», — пишет Жермен. Таким образом, вопреки бытующему примитивному взгляду и в те времена существовала редактура, даже в Англии. Затем Сара переписывала текст своей рукой начисто. Это делалось для того, чтобы издатель не узнал, чье произведение он печатает. Поначалу Колборн действительно не ведал, кто автор; ему было лишь сказано, что это человек, хорошо знающий жизнь высшего света. И Колборн, не зная, у кого он покупает кота в мешке, выплачивает гонорар в сумме 200 фунтов стерлингов. Правда, прежде он в свою очередь просмотрел кусок рукописи и чутьем бизнесмена уловил, что экономически дело стоящее. Тогда и такое было возможно.

Сара Остин и Бенджамин для обеспечения секретности не встречались, хотя их дома были почти рядом, поддерживали связь при помощи писем и записок. С непонятной наивностью Сара убеждала Бенджамина, что секрет будет сохранен. «Вы находитесь, — писала она, — в полной безопасности и навсегда останетесь в таком положении».

Бизнес и в литературе бизнес. Колборн, естественно, стремился заработать на издании анонимного романа. У него были деловые связи с некоторыми периодическими изданиями, и он использовал их в полную меру для предварительной рекламы. Были задействованы и другие каналы. На рекламу готовящейся к выходу в свет книги издатель израсходовал 100 фунтов стерлингов, сумму, равную половине авторского гонорара. И эти расходы оправдали себя.

Когда «Вивиан Грей» вышел в свет, высшее общество Лондона сочло, что книга написана каким-то видным деятелем, хорошо приняло ее и сразу же начало строить предположения о том, кто ее автор и кто в действительности изображен писателем. В печати появились намеки, с кого списано то или иное действующее лицо. Впоследствии биографы утверждали, что сам Дизраэли инспирировал некоторые такие намеки. В салонах и гостиных строили самые невероятные предположения о том, кто мог в действительности быть этим отступником из мира «высокопоставленных лиц и крупных состояний». Назывались самые невероятные имена, и среди них уже знакомые нам Локарт и Уорд. 16 мая 1826 г. Уорд писал Саре Остин: «Все только и говорят, что о „Вивиане Грее“. Общее мнение исключительно благоприятное, и книга, кажется, нормально распространяется и привлекает к себе внимание». Уорд предупреждал, что книга вызывает как любопытство, так и возмущение: «Она испугала многих людей, которые опасаются, что их вывели на страницах романа. Вам следует быть весьма осторожной и не открывать фамилии автора. Самого Вивиана Грея поносят за его лицемерие и в то же время с большим чувством воспринимают его обаяние». Позднее Уорд сообщал Саре, что эту книгу мог написать только очень умный человек. Сам Бенджамин и его друзья одновременно упивались успехом романа и с тревогой ожидали последствий.

Первые недели после выхода романа в свет отзывы были положительными. Рецензенты в общем без предвзятости говорили об анонимном авторе и верно подмечали сильные стороны его таланта. В рецензии, появившейся в вечерней газете «Стар» за 11 мая, отмечалось «неожиданное появление в литературе нового типа романа, что вызвало очень большой восторг. Речь идет о романах, описывающих жизнь фешенебельных кругов нашего общества». Публикация ряда из них стала выдающимся событием, например таких, как «Матильда», «Тримейн», «Гранби» и др. Все эти произведения были написаны людьми высоких рангов или большого богатства, которые имели наилучшие возможности для изучения предмета, о котором они писали. «Мы не претендуем на то, что знаем, кто является автором „Вивиана Грея“, но то, что он яркий, состоявшийся писатель, видно сразу же по ознакомлении с его романом. Автор детально прорисовывает приключения честолюбивого молодого человека при различных обстоятельствах и часто в весьма критических ситуациях. Он продемонстрировал большую изобретательность при построении повествования, а также оригинальность в изложении событий. Характеры выписаны очень хорошо, и, несомненно, имеются прототипы в реальной жизни. Манера повествования весьма приятная и разнообразная. В целом произведение вызывает большой интерес, и поэтому „Вивиан Грей“ непременно будет популярен в самых различных кругах читателей».

В целом это и с позиций современности вполне объективная оценка первого романа Бенджамина. Сегодняшний читатель наряду с прочим обязательно отметит четкий, краткий, предельно ясный и простой стиль изложения. Манера письма Дизраэли выигрывает по сравнению с языком, которым сегодня пишутся многие романы и в Англии, и у нас. Когда читателю чуть ли не автоматически с первого взгляда на фразу становится ясен ее смысл, ему не нужно прилагать усилия для понимания того, что может скрываться у автора за претенциозно-вычурными выражениями. Поэтому и сегодня книги Дизраэли многими читаются с удовольствием. Манеру письма, проявившуюся в первом произведении, автор сохранил до конца дней своих. Поистине, если верно утверждение, что простота — сестра таланта, то оно приложимо уже к первому произведению Дизраэли.

Коммерчески роман шел хорошо. «Колборн вполне удовлетворен, как книга расходится. Он ни разу не назвал вашего имени», — пишет в мае Сара Остин Бенджамину. Фраза знаменательная, — следовательно, Колборн уже знает автора книги, приносящей ему неплохой доход. Но тайну, как почти все тайны, удалось сохранить недолго. Уже 15 июня газета «Джон Буль» сообщала, что у нее есть достоверные данные, что «занимательный роман „Вивиан Грей“ является произведением Дизраэли», причем «молодого Дизраэли, а не его отца, как полагали некоторые».

Люди не терпят, если их обманывают. Когда обман обнаруживается, они по возможности бунтуют. А в данном случае обманутой оказалась верхушка английского общества, которой Колборн не без участия Бенджамина в целях коммерческой рекламы внушил, что роман написан человеком «высокого ранга и крупного состояния». Теперь же обнаружилось, что автор — мальчишка из среднего класса, отличившийся пока лишь участием в двух сомнительных предприятиях.

Ветер критики сразу изменился на 180 градусов. У Колборна были враги (у кого их нет!), и они использовали открывшуюся возможность для крайне злобных нападок на издателя, стремясь изничтожить его за введение в заблуждение общественного мнения. В то время в выражениях не стеснялись, и весьма сочные эпитеты сыпались на голову Колборна. О самом романе забыли. Атаки сосредоточились также на персоне автора. Бенджамина били по самому больному месту; ему было бы легче переносить нападки на произведение, чем на себя как личность с безграничным самомнением и самолюбием. В статье (она не была единственной), опубликованной в «Мансли мэгэзин», подчеркивалось, что «автор „Вивиана Грея“ не является сколько-нибудь известным человеком» и, если он хочет избежать «вечных насмешек», ему следует «удовлетвориться погружением в вечное забвение». Больнее всего ударила по Дизраэли рецензия, опубликованная в июле в журнале «Блэквудс», в которой утверждалось, что «Вивиан Грей» был написан «темной личностью, которая никого не интересует». Бенджамин так оценивал ситуацию: «Я стал посмешищем. Пришло время умереть».

Так он говорил, но, конечно, думал иначе. Дизраэли задумал и написал «Вивиана Грея», чтобы показать свет и тех, с кем он сотрудничал в своих предприятиях, с самой неприглядной стороны. Это было не что иное, как нередко встречавшееся в жизни у самолюбивых и энергичных людей желание «хлопнуть дверью», т. е. отомстить тем, кого он считал виноватым в постигших его неудачах и несчастьях. Как правило, такие эмоциональные акции не имеют успеха и вредят в основном тем, кто их предпринимает. Так получилось и на этот раз. Дизраэли допустил при этом две серьезные ошибки. Он не рассчитал, что его литературный демарш не принесет вреда тем, против кого он был задуман; более того, демарш будет иметь плохие последствия для самого Дизраэли, поскольку поссорит его с теми общественными кругами, проникнуть в которые было его страстным желанием.

Показав высший свет Англии порочным и аморальным, Дизраэли изложил также формулу успеха для тех, кто намерен действовать в этих сферах. Эта формула была в высшей степени аморальна. Поскольку он вложил ее в уста главного героя, а публика без труда вскоре установила, что Вивиан Грей списан с самого автора, то мысли и идеи Грея стали считать мыслями самого Дизраэли. Это было в основном правильно и принесло Бенджамину неисчислимые неприятности в будущем, хотя он и прилагал большие усилия к тому, чтобы публика забыла о «Вивиане Грее». В довершение всего, когда летом 1826 г. пресса ополчилась против Дизраэли, он, вместо того чтобы отмолчаться, что было бы разумным в сложившейся ситуации, начал предпринимать нервные и неубедительные попытки оправдаться. Его никто не хотел слушать, усилия были напрасны, но они подливали масла в огонь критики. В конце концов Дизраэли прекратил попытки как-то обелить себя.

Все это происходило, когда Бенджамину только что исполнилось 20 лет. Примерно в те же годы Чарлз Диккенс приблизительно в том же возрасте написал «Пиквикский клуб». Поэтому неудивительно, что, как замечает Фрод, «Дизраэли, как и Байрон, уснув однажды никому не известным юношей почти 21 года от роду, проснулся и обнаружил, что он прославился».

Каково же было содержание первого романа Дизраэли, принесшего ему скандальную славу?

Прежде всего читатели увидели, какую цель в жизни ставит перед собой Вивиан Грей, и не без основания приписали ее автору. «В ранние годы жизни Дизраэли, — замечает Р. Левин, — в его характере мы видим такие черты, как эгоцентризм, самоуверенность, честолюбие, яркость ума, склонного к романтическому мистицизму. В мыслях молодого Бенджамина не было вопроса о том, каким человеком он хочет быть, — только великим человеком». Хотя поначалу пути к этой цели были не совсем ясны, но сама цель была бесспорна. В «Вивиане Грее» Дизраэли рисует своего героя как «выдающегося, бесстрашного, находчивого молодого человека, рожденного быть лидером и преобразователем. Он — уникальное существо, появившееся на земном шаре, чтобы руководить и управлять менее счастливыми его жителями». Эта линия превосходства и величия, проходящая через весь характер Вивиана, в мыслях читателя замыкалась на авторе романа.

Автор ярко показывает средства, которыми его герой намерен прокладывать путь в жизни. Орудием должен служить мощный интеллект, им автор наделяет Вивиана, вернее, уверенностью, что он обладает им. «Как много сейчас благородных, весьма влиятельных людей, которым не хватает только ума, чтобы стать министрами, — пишет Дизраэли. — И что требуется Вивиану Грею, чтобы достигнуть этой цели? Использовать в своих интересах влияние этих благородных персон».

Не простое это дело — заставить высокопоставленных, влиятельных людей работать на карьеру молодого честолюбца, ничего не имеющего за душой. Причем сделать таким образом, чтобы эти влиятельные персоны не догадывались о сути дела, чтобы они думали, что работают на собственное возвышение, а молодой человек лишь скромный советник и помощник, у которого одна мечта — содействовать преуспеванию своего патрона.

Но как это сделать в реальной жизни? Вивиан Грей говорит, что у него есть концепция реализации замысла. Она весьма проста: во-первых, использовать свою изобретательность и невероятную способность убеждать людей, чтобы они действовали в нужном ему направлении, и, во-вторых, действовать при этом с не знающим границ мужеством и, мы бы сказали, с величайшей дерзостью. «Требуется, — продолжает Вивиан, — еще только одно — смелость, простая, великолепная отвага», и он, Грей, обладает ею в полной мере, не знает страха.

Придя к такому заключению, Вивиану удается установить контакт с лицом высокого положения, и он тут же пытается реализовать через него свой замысел. (Нашему читателю, возможно, покажется забавным, что это лицо — маркиз — имело фамилию Карабас, популярную в изданиях для детей самого младшего возраста.) Однажды во время обеда у отца Вивиана маркиз в присутствии многочисленных гостей начал высказываться о политике. Карабас нес явную чепуху; один член парламента и профессор, присутствовавшие при этом, стали его зло высмеивать; маркиз начал возражать, приводить аргументы в свою пользу, но у него достало ума понять, что он поставил себя в смешное, глупое положение. Подобное положение всегда травмирует людей, а для высокопоставленных оно просто невыносимо. И вот в этот момент, когда Карабас почувствовал, что он в отчаянной ситуации, с другого конца стола раздался твердый и уверенный голос доселе хранившего полное молчание молодого человека. Говоривший понимал, что маркиз городит явные глупости, и тем не менее он заявил: «По моему мнению, его лордство был неправильно понят». И Вивиан двинул в защиту маркиза всю силу своего таланта убеждать людей. Он говорил о том, что часто мешает людям правильно понять мысли и идеи собеседника, и в заключение привел высказывание Болингброка, известного английского политика и оратора первой половины XVIII в., чтобы твердо заявить, что «мнение благородного маркиза Карабаса — одно из самых здравых, мудрых и в высшей степени убедительных соображений, когда-либо высказанных простыми смертными». Цитата из Болингброка была придумана самим Греем. У него было твердое правило «никогда не высказывать какое-либо соображение как свое собственное мнение. Его система состояла в том, чтобы выдвигать какую-то мысль как принадлежащую тому или иному выдающемуся, важному деятелю». Поэтому Грей слыл в обществе человеком, обладающим необыкновенной памятью, что обеспечивало ему безусловную победу в любом споре, победу, гарантированную «привлечением авторитета великих имен для подкрепления своих аргументов».

Душа маркиза была покорена. Последовали его регулярные встречи с Вивианом, который мог интересно говорить о любых житейских делах, вроде того, как лучше пить мозельское вино, рассказывал анекдоты и сплетни о жизни известных, но не очень влиятельных людей и т. д. и т. п. Он тонко восхвалял маркиза и льстил ему, приводя выдержки из его заявлений и утверждая, что Карабас превосходно владеет искусством беседы. Тонко играя на тщеславии маркиза, Вивиан добился того, что стал его близким другом, о котором Карабас говорил, что Вивиан «на удивление умный и поразительно совершенный молодой человек».

«Поразительно совершенный» Вивиан распространил свою тактику завоевания сердец и на близких и друзей маркиза. Ему нужна была массированная поддержка для реализации своих замыслов. Его приглашают в загородный дом, точнее, замок маркиза, где собирается большое общество. Грею нужно получить поддержку маркизы, и «он говорит комплименты пуделю маркизы», приводит выдержки из германских авторов в беседах с ее компаньонкой, учит маркиза, с каким соусом есть особый сорт пудинга, и рассказывает бесконечные истории, скандальные и сентиментальные: простые истории — для одной маркизы, скандальные — для другой и сентиментальные — для сестры маркизы.

Когда читаешь в «Вивиане Грее», что главный герой с коварным умыслом расхваливает пуделя маркизы, на ум приходит известное сочинение А. С. Грибоедова. Молчалин и Грей действуют в одно время — и пьеса и роман написаны в начале XIX в., причем один автор не знал о произведении другого. И тем не менее у Грибоедова Молчалин говорит влиятельной старухе:

Ваш шпиц — прелестный шпиц, не более наперстка,

Я гладил все его: как шелковая, шерстка.

А Чацкий комментирует:

Молчалин! — Кто другой так мирно все уладит!

Там моську вовремя погладит,

То впору карточку вотрет!

Оба автора, не зная о сочинениях друг друга, тем не менее одинаково сформулировали тактику деланья карьеры и в Англии, и в России. Конечно, масштабность задуманных карьер была различной — куда уж скромному Молчалину до строящего грандиозные планы Вивиана Грея. Одинаковость тактики, намеченной обоими авторами, объясняется их хорошим знанием человеческой натуры, которая в одинаковых условиях проявляется почти идентично. Оба они также хорошо знали методы и средства, господствовавшие в их странах в то время и применявшиеся для продвижения наверх. Было бы неверным полагать, что все это кануло в вечность вместе с XIX в. И «Горе от ума», и «Вивиан Грей» весьма современны сегодня. Методы Молчалина и Грея можно наблюдать и сейчас у беспринципных карьеристов, стремящихся «вверх». Вероятно, это объясняется тем, что человеческая натура в области, о которой идет речь, увы, не претерпела существенных изменений.

Когда Вивиан решил, что маркиз и его окружение созрели для решительных действий, он выступил с грандиозным планом. Вивиан обещал им высокие посты, власть, возможность назначать на большие должности угодных им людей. Для этого необходимо создать свою партию и действовать в соответствии с принципами, которые он, Грей, выдвигает. Маркиз, торжествуя, заявлял: «Разве я вам не говорил, что Грей необыкновенно умный парень?» Собеседники Вивиана прочили «необыкновенно умного парня» в лидеры палаты общин, после того как планируемая партия добьется победы на парламентских выборах. У Вивиана хватило здравого смысла предложить на этот важный пост вместо себя некоего Кливленда, человека более зрелого и опытного в политике. Интересна беседа Грея с Кливлендом. Выслушав идеалистические соображения молодого человека, Кливленд заметил: «Нет, Грей. Заставь их бояться тебя, и они будут целовать тебе ноги. Нет такого предательства и низости, на которые не была бы способна политическая партия, ибо в политике нет честности».

В конце концов замысел Грея терпит крах. Его предает женщина, про которую он думал, что использует ее в своих целях. Маркиз Карабас порывает с ним и отказывает от дома; ссора с Кливлендом дополняет картину полного краха. Автор весьма невысокого мнения о том времени в жизни английского общества, когда писался роман. Не случайно Вивиан Грей, пытаясь осмыслить свое поведение, замечает, что ему пришлось действовать в «этот виновный век».

Для Дизраэли этот век далеко не безликий. Читая роман, нельзя не заметить, что у автора неидентичное отношение к различным слоям английского общества. Он критически относится к аристократии крови и денег, иронизирует и высмеивает ее. По молодости, в состоянии аффекта он допускает перехлест в критике высших слоев, и это ему впоследствии никогда не забыли и не простили. Но он не идет на полный разрыв с этими слоями, ибо его мечтой остается желание прорваться в высший свет, слиться с ним, так как иного пути к власти не существует. Отсюда и развиваемый Вивианом план создания именно этими кругами новой политической партии, которая, следуя предначертаниям Грея, изменит положение в стране в лучшую сторону. Жажда власти для Грея — самое главное. Все остальное — второстепенное. Объясняя, почему он добивался сотрудничества с маркизом Карабасом и его покровительства, Грей замечает: «Конечно, я руководствовался при этом собственными интересами».

Совершенно иное отношение у автора к низам общества — рабочим, фермерам, к обездоленным людям. Он их глубоко презирает, оскорбительно именует «стадом», которым призваны управлять люди из высших классов, и прежде всего он, Дизраэли. Разумеется, к «стаду» он принадлежать не хочет. Это совершенно четкая концепция «стада» — толпы — и вождя. Дизраэли будет придерживаться ее всю жизнь. Однако, когда он займется практически политикой, он лучше поймет значение и роль низов и в своих политических романах будет осторожнее в выражениях по их адресу. Он даже начнет заигрывать с ними. Но до этого времени пройдет пара десятилетий.

Человеческая натура сложна, и ее определенные черты могут одинаково проявляться у различных народов, ведь читаем же мы во второй главе «Евгения Онегина» (роман в стихах А. С. Пушкина вышел в том же, 1826 г.) следующее:

Все предрассудки истребя,

Мы почитаем всех нулями,

А единицами себя,

Мы все глядим в Наполеоны;

Двуногих тварей миллионы

Для нас орудие одно…

Дизраэли в «Вивиане Грее» не всегда последователен и в какой-то мере противоречив. Придерживаясь концепции вождя и толпы, он тем не менее приводит своего героя к полному краху. Правда, крах вызван не напором снизу, а неразумными действиями людей из высших слоев общества. Автор заставляет Вивиана обнажить перед читателем свою душу. Грей говорит, подводя итог своей деятельности: «Не являюсь ли я, таким образом, интеллектуальным донжуаном, обращающимся с душами людей так, как он обращался с их телами? Не являюсь ли я духовным распутником?»

Биограф Дизраэли О’Коннор, заключая анализ романа, писал: «Таков, значит, Вивиан Грей… Мое мнение о характере лорда Биконсфилда[2] состоит в том, что это по существу двойник характера Вивиана Грея. И мое видение политической карьеры лорда Биконсфилда говорит, что он делал ее теми же методами, какие практиковал герой его самого раннего романа». Нет оснований для неприятия этой оценки.

Напряжение, потребовавшееся для быстрого написания романа, а также воздействие злобной критики вызвали у Дизраэли нервный срыв. Он заболел летом 1826 г. Утверждали, что это заболевание вызвано «перенапряжением мозга» при создании романа. Больному было предписано постоянное пребывание в темной комнате; врачи настаивали на полном отдыхе и перемене обстановки.

Сара Остин убедила мужа провести отпуск летом 1826 г. на континенте и взять с собой Дизраэли. Выехали в начале августа во Францию, затем через Швейцарию в Италию. Это традиционный маршрут для состоятельных английских путешественников. Сара Остин часто писала в дороге сестре Бенджамина — Саре. Интересно ее письмо, свидетельствующее о спесивости и высокомерии богатых англичан по отношению к нравам и обычаям тех стран, где они отдыхали и путешествовали. «Я боюсь, — писала Остин, — что привезу домой ужасные привычки, которые обычаи этих странных государств превращают во вторую натуру».

Сам Бенджамин с гордостью писал отцу, что в Швейцарии — это было на Женевском озере — он совершил «величественную» прогулку в лодке, которой управлял «лодочник Байрона». Образ Байрона гипнотизировал Дизраэли. Он был недоволен, что был в лодке не один, а с Остином. Он хотел от него избавиться, но не мог, ибо они перед поездкой «выпили изрядное количество бургундского».

В путешествии Бенджамин был как бы гостем Остинов, они за все платили. Но в конце октября (путешествие, таким образом, было не столь уж продолжительным), по возвращении в Лондон, Остин вручил Бенджамину подробнейший реестр всех произведенных расходов, включая самые мелкие, до одного пенса. Предлагалось разделить расходы на три равные части, и на долю Дизраэли пришелся 151 фунт стерлингов. Кажется, для Бенджамина такой педантизм юриста-бизнесмена был несколько неожиданным и не совсем приятным. Но что поделаешь? В богатой Англии умеют считать деньги, и это совсем неплохая черта английского характера.

Скандал вокруг первых двух томов «Вивиана Грея» стимулировал спрос на это произведение. Часто бывает так, что отрицательная рецензия резко повышает интерес читателя к книге, т. е. имеет результат, обратный тому, который преследовали рецензент или те, кто за ним стоял. Издатель настойчиво просил Дизраэли написать продолжение романа. Бенджамин написал три завершающих тома, известные под общим названием «Возвращение Вивиана Грея». Критики и биографы сходятся в том, что эта часть романа «поразительно скучна». На этот раз романист пытался оправдать своего героя и снять с него все пороки, с которыми он предстал перед читателем в первых двух томах. Это было самооправдание, ибо критика и читатели прониклись твердым убеждением, что Вивиан — это сам Дизраэли. Потуги самооправдания результатов не дали. Все продолжали считать, что агрессивный, циничный Вивиан — это портрет самого автора. Часто так бывает, что однажды установившееся мнение о человеке остается при нем на всю жизнь. Так было и в данном случае.

Попытки Дизраэли оправдаться и внушить читателю свою концепцию, проводимую во второй части «Вивиана Грея», сопровождались примечательным эпизодом. Он написал статью, в которой подробно раскрывал смысл одной из сцен. Через Сару Остин (она по-прежнему играла активнейшую роль в продвижении в печать творений Бенджамина) и через Колборна статья была вручена редактору важного издания «Нью-Мансли мэгэзин». Редактор, как водилось и тогда, передал материал своему сотруднику, некоему «поэту-редактору» Тому Кэмпбеллу для редактирования и подготовки его к печати. В результате, как писал Колборн Саре, статья была «искорежена и испорчена». Кэмпбелл счел, что материал слишком велик, и возвратил его автору для сокращения. В общем, окончательное решение оказалось за рабочим редактором.

Следующий роман Дизраэли — «Молодой герцог» — не стал сенсацией. Биографы полагают, что «несомненно побудительным фактором для написания этого романа была нужда в деньгах…» Здесь автор более сдержан и серьезен, он пытается разобраться в самом себе. В «Молодом герцоге» уже пробиваются, пока еще робко, серьезные политические мотивы, которые зазвучат в творчестве Дизраэли через полтора десятка лет.

Дизраэли писал быстро, и через год, в 1832-м, появляется следующий роман — «Контарини Флеминг». А еще через год вышло в свет последнее сочинение из автобиографической серии — роман «Алрой». «Контарини Флеминг» привлек большее внимание. В нем особенно силен автобиографический мотив. Автор излил «всю горечь своего сердца, связанную с несчастным существованием в кругах, проникнутых фальшью». Рисуя жизнь общества, автор, по его собственному признанию, «неожиданно обратился к самой убийственной сатире и превратился даже в злобную личность». Бенджамин полагал, что он скрывает свою духовную связь со своим героем. Он дал ему и другим действующим лицам немецкие имена, действие развертывалось, судя по некоторым описаниям, где-то в одном из немецких княжеств, но его выдавала схожесть приключений главного героя с тем, что произошло с самим Бенджамином в его спекуляциях на бирже и в попытке создать новую газету. Жермен справедливо замечает, что «Дизраэли, безусловно, рисовал героев „Контарини Флеминга“ и „Алроя“ до некоторой степени с самого себя». После написания этих романов Дизраэли решает больше не создавать биографических произведений и уже не отступает от принятого решения.

Советское литературоведение уделило определенное внимание Дизраэли как писателю. В издании, посвященном истории английской литературы, ему отведен специальный раздел, что свидетельствует о признании нашими литературоведами его вклада в английскую литературу. Творчество Дизраэли второй половины 20-х годов XIX в., т. е. его первые шаги как романиста, рассматривается как продолжение романтических традиций в английской литературе. «Атмосфера ложной необычности, исключительности, псевдоромантической незаурядности окружает безгранично честолюбивого и беззастенчиво эгоистического героя Дизраэли», — отмечается в «Истории английской литературы». Для первых романов Дизраэли характерны апология эгоизма «выдающейся» личности, презрительно отвергающей нормы человеческой морали, воинствующий аристократизм духа, тяготение к фешенебельным сюжетам и персонажам. Литературная позиция Дизраэли тем самым отличается от линии английских писателей-демократов того времени. Герои произведений Дизраэли не имеют высоких гражданских идеалов, для них цель жизни — это личная свобода и счастье себялюбца, карьера, стремление занять в обществе руководящее положение.

Вряд ли, однако, можно согласиться с утверждением, что он «гримировался под революционного поэта». Он много писал о революционных событиях, есть даже его незавершенная поэма, где центральное место должна была занимать Великая Французская революция, но трибуном революции он не был. Он не прикидывался революционным поэтом, а просто говорил о революции так, как она ему представлялась. У него было свое видение революции.

Долгое время воображение Дизраэли занимал Байрон, но его привлекал не революционный романтизм, а судьба великого поэта, то, что Байрон был героем для образованного общества не только Англии, но и других стран. Дизраэли завидовал славе Байрона и мечтал о чем-то подобном для себя. Однако он не занимал идентичной Байрону позиции не только в своих литературных произведениях, но и в политике, например в отношении освободительных движений народов, о чем речь пойдет ниже. И тем не менее Байрон долго оставался его кумиром.

Зарубежная историография знает и другие оценки Дизраэли как литератора. Так, американец Жермен в 1960 г. безапелляционно утверждал, что «не может быть сомнений в том, что Дизраэли по существу английский романтик, фактически Байрон позднего периода». Раннее творчество Дизраэли противоречиво и поэтому порождает различные оценки. На следующем, «политическом» этапе оно станет более определенным.