ПРОИСХОЖДЕНИЕ — ТРУДНЕЙШЕЕ ПРЕПЯТСТВИЕ

ПРОИСХОЖДЕНИЕ — ТРУДНЕЙШЕЕ ПРЕПЯТСТВИЕ

Бенджамин Дизраэли родился 21 декабря 1804 г. в Лондоне в богатой буржуазной семье довольно известного литератора Д’Израэли, предки и родственники которого на протяжении многих десятилетий занимались финансовыми операциями и обладали крупными состояниями.

Недостатка в материалах о предках Дизраэли нет. Вопрос тщательно исследован рядом историков, и, как это часто бывает, усиленный интерес к проблеме порождает обилие версий. Автор ряда томов официальной биографии Дизраэли, насытивший свое исследование огромной массой документального материала, Уильям Монипенни начинает главу о предках своего героя несколько странным на первый взгляд утверждением: «То, что прославленный человек думает о своих дальних предках и их происхождении, часто более важно, чем сухая, буквальная правда». Далее автор приводит обширный текст, написанный самим Дизраэли, предваряющий вышедший в свет в 1849 г. сборник трудов его отца.

Версия происхождения Дизраэли, изложенная им самим, была принята рядом авторов, в том числе, например, и Дж. Фродом, опубликовавшим в 1890 г. биографию Дизраэли тиражом всего в 250 экземпляров, причем каждый экземпляр имел индивидуальный номер. По мере того как шло время и, по выражению англичан, «оседала пыль», дотошные авторы проверили факты и не согласились с рядом утверждений Дизраэли, касавшихся его предков. Монипенни назвал версию Дизраэли «генеалогической легендой». Это мнение разделяет и автор наиболее фундаментальной из научных биографий нашего героя Роберт Блэйк.

Рассказ Дизраэли преследует цель доказать, что его предки были аристократами высокого ранга. К концу XVII в. в Лондоне образовалась колония евреев — выходцев в основном из Испании и Португалии. Это были не только в значительной части богатые люди, сумевшие вопреки превратностям судьбы сохранить свои деньги, но и знатные вельможи. Многие из них, жившие в Испании и Португалии в период владычества там мавров, породнились с местной знатью, получили дворянские титулы и в Англии держались с соответствующим высокомерием. В их числе историки называют семьи Вилла-Реаль, Медина, Лара и ряд других.

Легенда о принадлежности к подобному семейству нужна была Дизраэли для того, чтобы ощущать себя аристократом с древнейшими корнями, равным по происхождению самым родовитым фамилиям Англии. Здесь и объяснение приведенной выше фразы Монипенни. Дизраэли чувствовал себя таким, хотел быть таким, какими он рисовал своих предков.

Но «сухая правда», какой она предстала перед исследователями, состоит в том, что его предки переселились в Италию не из Испании или Португалии, а из Леванта. И никаких следов аристократизма у этих левантийцев не установлено.

Дизраэли утверждал, что во время изгнания евреев из Испании в 1492 г. его предки направились в Венецию и на протяжении двух столетий процветали как купцы в этой торговой республике «под охраной льва Святого Марка». Лев и до сих пор стоит на краю площади Святого Марка, но тщательные изыскания историков показали, что имя Дизраэли «незнакомо венецианским архивам». Более того, было установлено, что дед Дизраэли прибыл в Англию не из Венеции, а из Ченто, близ Феррары, которая находилась во владениях папы римского. Все это Дизраэли мог бы легко установить из сохранившихся бумаг своей семьи. Венецианская версия, замечает Блэйк, «была порождена воображением Дизраэли». Вероятно, ему импонировала связь с венецианской аристократией, на которую он неоднократно ссылался впоследствии.

Наконец, о фамилии. Дизраэли утверждал, что, добравшись из Испании до Венеции, его предки отказались от своей готской фамилии и в знак благодарности спасшему их Господу взяли имя Израэли, символизировавшее их национальную принадлежность, причем подобной фамилии ни ранее, ни впоследствии не было ни у одного человека. Биографы свидетельствуют, что и «эта версия в значительной степени мифическая». В действительности имя Израэли арабского происхождения, им пользовались мавры в Испании, а также жители Леванта, чтобы отличать тех евреев, которые вступали в контакт с местными жителями.

Такова фантастическая версия Дизраэли о своих предках, записанная им в возрасте 45 лет, и мнение его биографов на этот счет. Присущие Дизраэли бурная фантазия, буйное воображение, неодолимая тяга к высшим аристократическим кругам водили его пером, когда он писал введение к избранным трудам отца.

Достоверность начинается с его деда, тоже Бенджамина, эмигрировавшего в Англию из Италии в 1748 г. Дед нашего героя, Бенджамин Д’Израэли, родился в 1730 г. в Италии и в 18 лет отправился в Англию. Дело не в том, что ему нравился английский климат или образ жизни — Италия в этом отношении была ему больше по душе. Семья смотрела в будущее, вычисляла возможные перспективы, которые сулила Англия, и молодой Бенджамин прибыл в эту страну, причем явно не с пустыми руками. Об этом говорит как то, что он сразу же смог заняться бизнесом, пусть не очень крупным, так и его женитьба в 1756 г. на девушке из очень богатой семьи. Через восемь лет жена умерла, и вскоре Д’Израэли женился вторично, на этот раз на дочери богатого купца из Сити, уроженца итальянского города Ливорно. Женитьба принесла ему солидные деньги в виде приданого и, что очень важно в деловой деятельности, устойчивый кредит. Он удачно действовал как биржевой маклер и оставил после своей кончины в 1816 г. солидное по тем временам наследство в 35 тыс. фунтов стерлингов.

Уже в семье деда обнаружилась тенденция, которая не могла не повлиять впоследствии на позицию отца и самого Бенджамина-младшего в очень важном вопросе для будущего политического деятеля. Бенджамин-старший был лояльным членом еврейской общины, объединявшей финансовую аристократию, делал регулярные взносы. Однако его жену Сару, женщину жесткого характера и твердой воли, по словам французского писателя-биографа Андре Моруа, «бесила мысль, что она родилась еврейкой и что фамилия ее мужа почти символична. Она была богата, красива и очень честолюбива. Всю жизнь Сару терзала мысль, что, родись она с этими данными христианкой, она занимала бы видное положение среди высшей аристократической прослойки лондонского света». Сара была одержима своеобразным комплексом неполноценности, чувствовала себя несправедливо наказанной судьбой и не скрывала своего презрения ко всему еврейскому.

Муж, старый Бенджамин, остро переживал этот своеобразный разлад в семье и, чтобы задобрить жену, старался не посещать синагогу, делал ей богатые подарки. Но это ее не смягчало. Недоброжелательное отношение Сары распространялось и на ее сына, и на внуков. Бенджамин-младший чувствовал, что бабушка не любит его и других внуков и относится к ним с плохо скрытой ненавистью. Много лет спустя он, вообще очень редко вспоминавший бабушку, как будто ее не существовало, рассказывал, какой тягостной процедурой были еженедельные воскресные походы внуков к бабушке: «она не заботилась о том, чтобы дети могли приехать на общественном транспорте, не обнаруживала никакой доброты, даже не угощала чаем и не давала денежной мелочи на карманные расходы — ничего». Вероятно, в силу характерной для Дизраэли склонности к преувеличениям он в старости называл в разговорах с доверенными людьми бабушку «демоном». Приверженец эффектных образов, Дизраэли утверждал, что бабушка «может быть сравнена только с Сарой, герцогиней Мальборо, Френсис Анной, маркизой Лондондерри и, возможно, с Екатериной из России». Здесь он явно перехватил, отбирая для сравнения женщин, вошедших в историю благодаря сильной воле и уму. Это сравнение далеко от истины, но оно дает представление о том, как относился к своей бабушке и что думал о ней Бенджамин-младший.

В роду Д’Израэли многие были долгожителями. Как замечает Андре Моруа, «дедушка Д’Израэли умер, сумев, несмотря на отвратительную жену и не оправдавшего его ожиданий сына, сохранить до девяноста лет свою солнечную жизнерадостность». Единственный ребенок Бенджамина и Сары — сын Исаак — родился в 1766 г. Родители считали, что с сыном им очень не повезло. Он приносил им сплошные огорчения. Семья владела значительным состоянием, дела шли успешно, и, естественно, большие надежды возлагались на сына, который со временем возьмет дело в свои руки, увеличит еще больше состояние и прославит фирму. В общем, им требовался умный, смелый, ловкий и энергичный наследник-бизнесмен.

Но уже с колыбели стало ясно, что природа наделила Исаака прямо противоположными качествами. Он рос бледным тихим ребенком, с огромными мечтательными карими глазами, длинными, ниспадающими волосами. Весь его вид и поведение резко контрастировали с полной энергии и удовольствий жизнью, бившей ключом в доме. Было ясно, что он сотворен из другого теста, чем его родители и их друзья, — робкий, чувствительный, постоянно погруженный в какие-то мечты, любящий одиночество. Для него лучшим компаньоном и собеседником являлись книги.

По мере того как эти черты характера ребенка определялись и закреплялись, росли раздражение и неприязнь к нему со стороны родителей. Отец был человеком мягким и старался скрывать свое отношение, хотя в душе нарастала тревога — как же такой сын сможет взять в свои руки семейную фирму?

У матери был другой характер. К долговременному, уже на всю жизнь, недовольству и отчаянию из-за неприемлемой для нее собственной национальности прибавился еще совершенно несуразный сын, явный недотепа. Ей было чуждо проявление хотя бы тени нежности к своему ребенку. Мало того, она изливала на него крайнее раздражение. Это, естественно, имело обратное действие — мальчик все больше и больше уходил в себя. Когда сын подрос, его отдали в школу, чтобы он хотя бы днем не раздражал родителей. Но вечером он возвращался домой. В довершение всего Исаак однажды написал стихи. И отец серьезно забеспокоился. Для него это было намного большее горе, чем если бы он потерял в море большое торговое судно с товарами.

Нужно было что-то срочно предпринимать. И впечатлительного юношу устроили на службу в торговую контору в Голландии. Там его держали несколько лет, не разрешая появляться дома в Лондоне. Отец навещал его крайне редко. Родители надеялись, что такие условия заставят сына образумиться и взяться за серьезное дело. Возможно, при других обстоятельствах этот метод и дал бы желаемые результаты — если бы семья была небогата и Исаак знал, что ему придется зарабатывать хлеб насущный собственными руками и головой. Но он понимал, что является единственным ребенком и наследником богатых родителей, так что вопрос о хлебе насущном ни сейчас, ни в будущем его не беспокоил. Поэтому вместо изучения коммерческой документации и торгового дела он погрузился в чтение Вольтера, Руссо и других авторов. Причем все, что касалось литературы, он делал углубленно и основательно.

Наконец Исааку было разрешено приехать домой. Он рисовал в мечтах нежную встречу с матерью, сопровождающуюся объятиями, слезами. Однако когда мать увидела человека странной внешности, изможденного, с возбужденными, нервными движениями, длинноволосого, в неуклюжем, далеко не модном костюме, то разразилась громким смехом. Вскоре обстановка в доме стала такой, будто случилось большое несчастье.

Отец старался смягчить ситуацию. Как обычно в таких случаях, он пытался втолковать сыну, что родители желают только одного — сделать его счастливым, и просил попробовать вновь заняться бизнесом, на этот раз во Франции, в Бордо. В ответ сын робко заметил отцу, что он написал поэму, направленную против торговли, «которая представляет собой не что иное, как разложение человека». Это был еще один удар по мечтам и планам родителей. Он сделал их глубоко несчастными.

Нужно было принимать важное решение. Держать Исаака дома с такими настроениями, которые показывали, что он, видимо, окончательно наметил для себя путь в жизни, отрицающий все, что было самым важным и главным для отца и матери, стало не просто бесполезно, но и невозможно. И сына отпустили во Францию, с тем чтобы он там занимался, чем ему угодно. На надеждах сделать из него коммерсанта поставили крест.

Исаак уехал в Париж, работал там в библиотеках, завязал знакомства в литературных кругах. Вскоре его начали тревожить нараставшие революционные события во Франции, и он вернулся в Англию, подальше от опасности. Теперь он целиком посвятил себя литературным занятиям. Днем работал с завидной регулярностью в библиотеке Британского музея, посещал лавки букинистов и охотился за редкими и интересными книгами, а по вечерам занимался в своей обширной библиотеке, богатой ценными книгами. Иногда в доме собирались литераторы, политики, велись интересные разговоры. В 1791 г. Исаак опубликовал «Курьезы литературы». Книга выдержала несколько изданий. Это привлекло к нему внимание Джорджа Байрона, великого английского поэта. Они встречались и ценили друг друга, каждый по-своему. Байрон говорил, что Исаак Д’Израэли понял его: «Я был молод и дерзок и, вероятно, написал кое-что, совсем не думая, что эти мои замечания сделает известными автор, чьи способности я всегда уважал и чьи труды я читал, вероятно, чаще, чем произведения каких бы то ни было других английских писателей…» Американский автор Б. Жермен, исследовавший ранние годы младшего Бенджамина, замечает: «Если Исаак Д’Израэли сумел проникнуть в сложную сущность натуры Байрона, то, естественно, возникает вопрос, насколько хорошо он понимал сына, бывшего его правой рукой, который так походил на Байрона во многих отношениях». Впоследствии Бенджамин-младший скажет, что его отец «никогда как следует не понимал его». Исаак был умным, проницательным человеком и, безусловно, понимал сына лучше, чем тому казалось, хотя и не представлял, как сложится его жизненный путь. Вероятно, это замечание Бенджамина можно расценить как свидетельство того, что у отца с сыном не было духовной близости.

Литературные занятия Исаака были весьма плодотворны и многообразны. Он писал сатиру и стихи. Есть свидетельства, что его стихи читал и ценил Вальтер Скотт. Пробовал он свое перо и на романах и рассказах. Однако большую популярность и определенное место в истории английской литературы обеспечило Исааку Д’Израэли необычное произведение «Курьезы литературы». Это была увлекательная антология занимательных историй из жизни литераторов — краткие рассказы о них. К этому добавлялись интересные замечания по истории литературы. Все это излагалось в изящном, элегантном стиле. Популярность книги была велика: первый том выдержал 12 изданий, за ним последовало еще пять томов, последний из них увидел свет в 1834 г.

В первой половине XIX в. литературные круги Англии пристально следили за развитием политических событий в стране. Время было бурным. Общество, собиравшееся у Исаака или у друзей, которых он посещал, испытывало крайнюю озабоченность положением в стране. Кроме литераторов у него бывали крупные политики и государственные деятели, хотя и не самые верхи правительства, не руководители оппозиции, несколько меньшие фигуры, но такие, как заместители министров и известные члены парламента. Политика и слухи вокруг нее являлись главной темой разговоров в гостиной. Исаака эта тема совершенно не интересовала. Его безразличное отношение к политическим делам было настолько очевидным, что это отмечают все мемуаристы и биографы. Некоторые, правда, констатируют, что симпатии его были на стороне тори — консерваторов, хотя он избегал демонстрировать это.

Исаак был женат на Марии из богатой семьи Басеви, имевшей родственные связи с некоторыми аристократическими фамилиями, корни которых прослеживались в средневековой Испании и Португалии. Непонятно, как и почему Бенджамин-младший в поисках своего аристократического происхождения совершенно не уделил внимания этой родственной линии, которая могла бы дать ему кое-какие аргументы в пользу его притязаний. Мария была скромной женщиной, «не поражала мир своим интеллектом», как выразился Жермен, но была самоотверженной, заботливой женой и матерью. Исаак препоручил ее заботам ведение всех дел по дому и семье, посвятив себя исключительно любимым занятиям. И она хорошо вела эти дела. Матерью Бенджамин в конечном итоге был недоволен, полагая, что она оказывала ему недостаточно любви и нежности. Вряд ли это было так. Просто ему всегда хотелось большего, чем могла дать жизнь. Тем более что кроме него были еще дети. Двумя годами старше Бенджамина — дочь Сара, родившаяся 29 декабря 1802 г. Затем родились три сына: в 1807 г. — Нафтали, умерший в младенчестве, в 1809-м — Ральф и в 1813 г. — Джеймс. Младшие братья были заурядными людьми. Сестра отличалась острым умом, о чем свидетельствуют ее многочисленные письма. По существу всю свою жизнь она посвятила заботе об отце и брате Бенджамине. Это была самоотверженная женщина, считавшая своим долгом служить близким. Она находила несправедливым, что Бенджамин был равнодушно-пренебрежителен к матери. Когда она прочла очерк, написанный в 1849 г. Бенджамином об отце, ее поразило полное отсутствие упоминаний о матери. Она посетовала ему, что у него нет «ни одного нежного слова» о матери. Сама Сара очень много сделала в жизни для Бенджамина, но в ответ получила спокойное равнодушие. Это дало основание одному из авторов заметить: «Са (т. е. Сара), как и ее мать, отдала свою жизнь ему и их отцу. Самое лучшее, что он смог сделать для сестры, — это посвятить ей один из своих худших романов». Все это свидетельствует о том, что Бенджамин никого в своей семье не любил.

1817 год отмечен важными событиями в жизни всей семьи Д’Израэли. В конце предшествующего года скончался дедушка — старший Бенджамин. Его состояние унаследовал Исаак. Семья стала намного богаче. Это проявилось прежде всего в том, что сменили дом. Новый дом был более просторным, престижным, расположен в прекрасном районе города, по существу рядом с Британским музеем, что было очень удобно для литературных занятий Исаака.

Кончина отца открыла для Исаака возможность решить вопрос, долго мучивший его самого, жену и мать. Англия тех дней, хотя уже и тогда претендовавшая на роль лидера среди свободных государств, в действительности придерживалась жесткой дискриминации в области религиозных убеждений. Не только евреи, но и католики и диссиденты подвергались ограничениям в различных сферах жизни. В семье было ясно, что принадлежность к иудейской религии резко ограничивает возможности детям сделать карьеру. Снять это препятствие в значительной мере можно было переводом детей в лоно англиканской церкви.

Уход из жизни правоверного Бенджамина открыл такую возможность. Бабушка всю жизнь тяготилась своей национальностью, жена Исаака и дети были также за переход в христианство. Сам Исаак придерживался весьма свободных взглядов на религию. Он не верил ни в иудейского, ни в христианского, ни в магометанского бога, хотя и вносил определенный взнос в синагогу, не желая создавать конфликтной ситуации. Как раз к этому времени старейшины общины избрали его на один общественный пост. Он категорически отказался. Тогда его оштрафовали на 40 фунтов стерлингов; штраф он не намерен был платить. После кончины отца Исаак официально порвал с иудейской религией и не присоединился ни к какой другой. В таком же положении была и его жена.

Друзья дома убеждали Исаака, что детей нужно крестить и тем самым расчистить для них дорогу в жизни. Ссылались на исторические прецеденты, на пример испанских евреев, которые не останавливались перед тем, чтобы принять веру местного населения и вступать с ним в родственные отношения. Так предки породнились со знатными кастильскими фамилиями. В результате некоторые из них смогли достичь самых высоких постов в государстве и даже в католической церкви. 2 июля 1817 г. историк Шарон Тернер в конце концов убедил Исаака, и они вместе с тринадцатилетним Бенджамином отправились в церковь Святого Андрея, где Бенджамин и был крещен. Крестным отцом был Тернер. Отныне религиозная принадлежность Бенджамина — англиканская церковь. Этот акт имел очень большое значение для будущей судьбы мальчика.

Существует рассказ самого Бенджамина об этом событии, относящийся к более позднему времени. Он утверждает, что все дети были крещены в один день. В действительности же двое его братьев крестились ранее, а сестра — позже. Эти детали несущественны, однако они красноречиво свидетельствуют, сколь осторожно и критически необходимо относиться исследователю к документам и фактам, исходящим даже из первых рук. Блэйк называет упомянутый рассказ Бенджамина о его крестинах «неправильным», а Монипенни замечает, что, «как многие автобиографические воспоминания, он неточен в деталях».

Второй, и далеко не простой, проблемой, занимавшей родителей, был вопрос о том, какое образование дать Бенджамину. То, что он растет способным и одновременно избалованным, весьма активным ребенком, было ясно.

Родители, естественно, присматривались к ребенку и задавали друг другу обычный для всех семей вопрос: что из него получится, кем он станет, когда вырастет? Думали, конечно, о политической карьере, но черты характера Бенджамина явно не предвещали успеха на этом поприще, ибо, как заявил отец, «он никогда не лжет».

Бенджамина отдали в школу, когда ему было шесть лет. Обстоятельно обсуждался вопрос о выборе школы. Семья имела достаточно денег, чтобы поместить его в одну из самых фешенебельных, но это сделать было нельзя. Как замечает Фрод, «английские ребята были грубые и предубежденные, и у еврейского парня была бы трудная жизнь в их среде. Ни один из друзей Исаака Д’Израэли, кто знал, какими в то время были английские закрытые средние школы для мальчиков, не посоветовал бы ему обречь своего сына на грубое обращение, которому он подвергся бы в Итоне или Винчестере». Поэтому было решено отдать Бенджамина в небольшую частную школу.

Мальчик дома рос среди книг, слышал интересные беседы о литературе, приобрел навыки быстрого чтения и усвоения прочитанного — весьма ценные качества. В школе он был добр к товарищам, особенно к тем, кто был слабее. Любил вдвоем читать книгу и всегда терпеливо ожидал, пока его партнер доберется до конца страницы. Был активен в играх и всегда стремился быть первым. Не чужды ему были и такие веками держащиеся в школах нравы, как стремление обмениваться вещами и перепродавать их товарищам.

После перехода в христианство Бенджамин был помещен в школу некоего д-ра Когана в Уолтэмстоу. 70 учеников настороженно встретили новичка с необычной внешностью. Ожидая подвоха и неприязненных действий, Бенджамин держался в постоянной готовности к отпору. Он уже по собственному опыту и внемля разговорам дома знал о том, с какими школьными нравами он здесь встретится. Современник Дизраэли, выдающийся английский мыслитель Томас Карлейль в философском романе «Сартор Резартус» описывает преследования в гимназии мальчика компанией себялюбивых и жестоких сверстников, которые «повиновались импульсу грубой природы, заставляющей стадо оленей набрасываться на раненого сородича, а стадо уток — убивать своего брата или сестру, сломавших крыло». Карлейль отмечал позднее в воспоминаниях, что в этом романе он не сказал и половины того, что ему самому пришлось перенести от этих «грубых, неуправляемых и жестоких зверенышей». Эти свидетельства честного и реалистически мыслящего автора, между прочим, говорят о том, что жестокие нравы в школах отнюдь не являются исключительным достижением цивилизации XX в.

Будучи сильным, смелым и гордым юношей, Бенджамин отнюдь не намерен был склонять голову перед агрессивными соучениками. Чтобы постоять за себя, он на протяжении трех лет в глубокой тайне тренировал свои мышцы и осваивал приемы бокса.

Человеческой натуре свойственно стремление к превосходству. Особенно оно проявляется в детском и юношеском возрасте, когда сильные подчиняют себе более слабых. Эта тенденция в школе преподобного Когана получала дополнительный стимул. Там почти все внимание уделялось изучению греческого языка и латыни, а это означало освоение текстов, в которых речь шла почти исключительно о героизме, героических делах, героях, великих людях. Дома у Бенджамина также много говорилось на эти темы. Это был период романтизма в литературной, идеологической жизни Англии. Джордж Байрон был еще жив, и его слава гремела в стране и за ее пределами. В глазах английской интеллектуальной молодежи Байрон был велик и вызывал стремление к подражанию. Таков был психологический микроклимат, в котором развивалось стремление Бенджамина во всем быть первым, зарождались мечты о достижении великих целей.

В школе преподобного Когана, нонконформиста, Бенджамин пробыл сравнительно недолго. Сам он впоследствии утверждал, что «оставался там на протяжении четырех лет и был вполне подготовлен, чтобы пойти в университет». В этой связи Монипенни замечает, что «сведения, которые сообщает Дизраэли о ранних годах своей жизни в отрывках автобиографии, в письмах, заметках, разговорах, дошедших до нас, нелегко согласовать». Действительно, эти сведения (как многие, исходящие от Дизраэли) неточны, противоречивы. Биографы, проводившие соответствующие исследования, приходят к выводу, что Бенджамин пробыл в школе Когана не более двух-трех лет, вероятнее всего с тринадцати до пятнадцати лет.

Подготовка Бенджамина не соответствовала знаниям учеников, в среду которых он вошел. Они сообразно уклону преподавания, принятому в школе, были сильны в знании греческого и латыни. Бенджамин явно отставал от них. Но когда приходилось писать сочинения, здесь его преимущество было бесспорным. Сочинения отражали широту его кругозора, богатство мысли, более совершенную форму изложения, чем у других учеников. Это, конечно, свидетельствовало о природной остроте ума и воздействии психологической обстановки, царившей дома благодаря интеллектуальным занятиям отца. Слабость подготовки в области мертвых языков (в конце концов латынь он освоил лучше, чем греческий) сказывалась на протяжении многих лет.

Высказывания Бенджамина как в сочинениях, так и в разговорах привлекали его товарищей обилием интересных мыслей. К тому же он пробовал писать стихи, что не все умели. И в спорте его успехи были заметны. В результате он приобрел положение лидера среди соучеников. Но всякая медаль имеет и обратную сторону. Как справедливо замечает Фрод, «превосходство порождает зависть». А от себя мы можем добавить, что всякая зависть неотвратимо вызывает ненависть. «Мальчишки, — продолжает Фрод, — никогда не прощают товарищу того, что он не похож на них». К сожалению, приходится констатировать, что формула «зависть — ненависть» продолжает действовать и в зрелом возрасте, принимая иные, весьма разнообразные формы, и отравлять существование многим людям. Особенно действует эта негативная черта человеческой натуры в интеллектуальной сфере.

Энергия Бенджамина искала выхода. Преподавание его не удовлетворяло. Нужно было заучивать слова, выражения. Ему это было неинтересно, ему хотелось мыслей, соображений, идей, рассуждений. Их он находил в книгах.

Всякий большой государственный деятель в той или иной степени актер, ведь ему надо иметь дело с массами и в его интересах представать перед ними в выгодном виде. Актерские способности Бенджамин обнаружил уже в школьные годы. Он набрал группу товарищей единомышленников и организовал нечто вроде неофициального школьного, как мы сказали бы сегодня, самодеятельного театра. В разучиваемых представлениях он был и режиссером, и актером, причем неизменно на героических ролях.

Растущая популярность Бенджамина умножала число его друзей и одновременно рождала новых врагов. В школе Когана существовал порядок: ученики старших классов были надзирателями в младших и средних классах; их авторитет и власть там были абсолютными. И вот вызов этому порядку был брошен Бенджамином, пользующимся положением неформального лидера среди сверстников. Конфликт не мог не возникнуть и не привести к скандалу. Надзиратели рассказали пребывавшему в неведении Когану о существовании самодеятельного театра и о том, что Бенджамин нарушил традиции школы, организовав ученическую труппу. Владелец школы был возмущен тем, что подобные вещи в его владениях творятся без его ведома и согласия, и заявил, что так нарушать традиции и порядок школы могут только чуждые ей по духу ученики.

Имя Дизраэли Коган не назвал, но все знали, кто имелся в виду, и надзиратели начали преследование виновного, с тем чтобы подчинить его своей воле. Бенджамин понял, что дело идет к решительному столкновению, которое в среде мальчишек-школьников могло быть не чем иным, как большой дракой. Он подтянулся, напрягся и психологически и физически готовился себя защитить. Вскоре случай представился. Когда среди толпы учеников его задели и Бенджамин спросил, кто это сделал, то самый старший и сильный из надзирателей, намного выше и массивнее Бенджамина, заявил, что это он. В ответ Бенджамин в полную силу ударил его прямо в лицо. Началась отчаянная драка, появилась кровь. Казалось, победу одержит более мощный и сильный старший ученик над выглядевшим явно слабее его Бенджамином. Но вскоре пораженные ученики увидели, что надзиратель свалился на пол, окровавленный и теряя сознание. Полная победа была за Дизраэли. Это был убедительный результат трехлетних занятий боксом и свидетельство того, как полезно и важно любому владеть средствами и приемами самообороны. Победа в мальчишеской драке потрясла режим и порядок, существовавший в школе, и преподобный Коган потребовал от отца Бенджамина, чтобы его сын немедленно покинул школу. На том и закончилось школьное образование будущего премьер-министра Англии.

Успехами в постижении наук в школе Когана Бенджамин не мог похвастать. На этот счет есть его собственные, весьма самокритичные высказывания. Он продвинулся в изучении школьных дисциплин меньше, чем другие ученики его возраста, — «никогда не мог добраться до первого (самого старшего. — В. Т.) класса». Правда, это сумел осуществить лишь один ученик — Страттон. Далее не без иронии Дизраэли замечает, что этот юноша учился затем в Тринити-колледже в Кембридже, постиг там все, что было нужно, но «впоследствии я ничего о нем не слышал», т. е. он не сделал ничего заметного в жизни. Здесь нам представляется уместным отступление: опыт показывает, что первые, самые лучшие ученики и студенты в дальнейшей жизни нередко добиваются меньшего успеха, чем «середняки», обладающие трудолюбием, волей, настойчивостью в достижении поставленной цели. Почему так происходит в реальной жизни, вероятно, смогут разобраться педагоги и психологи. Во всяком случае, этот парадокс характерен для образования Дизраэли. «Я никогда не добрался до первого класса и не выделялся во втором. Я в те годы изучал или скорее читал очень много». Прочел многих древнегреческих и римских авторов.

Сама по себе мальчишеская драка в школе — событие частое и заурядное. Подобные инциденты происходили всегда, и вряд ли на этом событии следовало останавливаться в жизнеописании Дизраэли, если бы оно не стало важным поворотным моментом в его жизни. Покинув школу Когана, Дизраэли прекратил попытки получить нормальное, систематическое образование. С шестнадцати лет у него начался этап упорного, настойчивого самообразования. Он хотел познать мир, разобраться, как он возник и развился, понять, что такое человек и чем диктуются его поступки. Это не было отвлеченной жаждой знаний. Знания требовались юноше, чтобы решить, какой путь избрать в жизни, что делать и кем стать.

Условия для самообразования были идеальные — библиотека отца насчитывала 25 тыс. томов. Это были лучшие из существовавших книг, причем они тематически отвечали интересам молодого человека, что объяснялось совпадением научных и познавательных интересов отца и сына.

Бенджамин работал со страстью, запоем, не отвлекаясь, по 12 часов в сутки. Так он преодолел недостатки школьного образования и существенно продвинулся вперед в освоении всех основных трудов, находившихся на вооружении наиболее образованных людей того времени. Он изучал древнегреческих и древнеримских авторов, корифеев эпохи Просвещения, мыслителей, идеологически и психологически подготовивших Великую Французскую революцию. Она произошла совсем недавно, ее дыхание сильно чувствовалось во всем мире, и прежде всего в Англии, а долговременные последствия только-только намечались. Как ранее в школе, так и особенно сейчас, когда Бенджамин, нагрузившись книгами в библиотеке отца, уединялся в своей комнате, он проделывал сложную интеллектуальную работу — узнавал и усваивал фактический материал, рисовал в своем воображении величественную картину развития человечества и самостоятельно анализировал его, оценивал и делал свои выводы, не удовлетворяясь авторскими концепциями и оценками. Такое творческое восприятие лучших и многосторонних результатов выдающихся интеллектов ряда стран и народов заметно обогащало интеллект самого Бенджамина, формировало его идеологию, мировоззрение, вооружало знаниями и идеями, которые сыграли такую важную роль в его последующей деятельности.

Бенджамин говорил, что его чтение распространялось в основном на три области: историю, теологию и творения классиков. Есть основания полагать, что при этом преимущество отдавалось истории. Об этом свидетельствуют как будущие литературные произведения Бенджамина, в которых присутствуют элементы основательных исторических знаний (естественно, на уровне тогдашнего состояния этой науки), так и его политические концепции, сформулированные впоследствии. Сравнивая жизнь Дизраэли с судьбами выдающихся исторических фигур, нельзя не заметить знаменательные совпадения. Как и Бенджамин Дизраэли, Уинстон Черчилль, крупнейший английский деятель, действовавший через сто лет после Дизраэли, не получил даже законченного среднего образования, был далеко не первым учеником и затем чтением — самообразованием — приобрел большие знания в области, пользуясь сегодняшними терминами, общественных наук; он уделял при этом приоритетное внимание истории. Хорошее знание истории в самом широком ее объеме — необходимый и весьма важный элемент формирования личности крупных государственных деятелей.

Дизраэли познавал историю через жизнеописания выдающихся деятелей прошлого, считая такой метод наилучшим для постижения исторической истины. Вероятно, это следствие воздействия древних авторов, например таких, как Плутарх и другие, а также господствовавших в первой половине XIX в. в Англии идей романтизма. Такой подход приводил Дизраэли к некоторому методологическому перекосу: он преувеличивал роль героев в истории и, следовательно, недооценивал значение народных масс. Производным от этого убеждения была особая любовь Бенджамина к историческим биографиям, жизнеописаниям выдающихся деятелей. В одном из его ранних романов, «Контарини Флеминг», говорится: «Не читайте книг по истории, ничего не читайте, кроме биографий, ибо только в них отражена жизнь без каких-либо теорий». Итак, познание истории прежде всего и исключительно через жизнеописания действовавших в ней выдающихся людей. Конечно, такие взгляды были присущи не одному Дизраэли. Примерно в то же время Томас Карлейль в книге «Сартор Резартус» напишет о значении биографий великих людей: «Биография по природе своей наиболее полезная и приятная из вещей, в особенности биография выдающихся личностей».

Интересно, что при всем этом Дизраэли довольно реалистически оценивал отношения между «великим людьми» и народными массами, что следует занести в его актив. Великие люди, говорил он, — «это люди огромной энергии, неудержимой воли, которые рассматривают подобные себе человеческие создания просто как инструменты, при помощи которых они могут построить пьедестал для своего исключительного памятника».

Изучая историю, становление различных идеологий, схоластику, литературу, Дизраэли все это подчинял изучению политики. Американский автор Хаскет Пирсон замечает, что в эти два года, посвященные Бенджамином упорному самообразованию, «ему большее удовольствие, чем что-либо иное, доставляло изучение политики». За короткий срок Бенджамин не только восполнил крупные пробелы в образовании, но и основательно подготовился к политической деятельности в будущем. Уже здесь проявились его острый ум, целенаправленная работоспособность, сильная воля. Однако в то время еще далеко не ясно было, чему послужат приложенные Бенджамином усилия. Чем он будет заниматься в жизни, не знал ни он сам, ни его родители.