Прощай, Черное море! 

Прощай, Черное море! 

Утром 9 марта 1944 года меня вызвал к себе командир дивизиона и на словах передал приказ о срочном откомандировании экипажа «Малютки».

— Завтра вы со своими людьми должны быть в Поти, во флотском экипаже базы.

— Так быстро? — спросил я, удивленный новостью.

— Война, Ярослав Константинович! — коротко, но многозначительно ответил комдив.

— Кому прикажете передавать корабль?

— Мне. Специалисты уже пошли на лодку для проверки.

— Куда же нас направляют, товарищ капитан второго ранта? — решился спросить я, видя, что комдив не собирается говорить об этом.

— Если бы я знал, то не забыл бы вам об этом сказать. Но дело в том, что начальство после моего такого же вопроса только упрекнуло меня в излишнем любопытстве.

Комдив развел руками и, улыбаясь, посмотрел мне в глаза.

— Думаю, что на нашем театре войны скоро для подводников — штыки в землю... А на других театрах еще придется повоевать. Почему бы, например, черноморцу не попробовать свои силы на Балтике или на Севере?.. Однако это мои догадки, — предупредил комдив.

Выйдя из каюты, я сразу попал в окружение командиров подводных лодок. Они каким-то путем уже были осведомлены об откомандировании нашего экипажа и теперь интересовались подробностями.

— Тебе повезло, я прямо завидую, — дружески хлопнул меня по плечу Астан Кесаев. На его продолговатом, женственно-красивом лице и на самом деле обозначалось что-то похожее на зависть. — Я не шучу! Вы наверняка поедете на Север... Там настоящая подводная война. В море ходят не баржи, а транспорты! А наш противник не имеет ничего порядочного. Одна труха, даже торпед жалко.

С начала войны подводники Северного флота ежемесячно пускали ко дну холодного моря Баренца вражеские транспорты и боевые корабли.

В северной Норвегии дорожная сеть развита слабо. Снабжение северной группировки немецко-фашистских войск шло почти исключительно морским путем. Наши подводные лодки прерывали коммуникации врага, не давали фашистам накапливать силы для наступательных действий на сухопутье, ослабляли их войска. Немецко-фашистское командование в конце концов оказалось не в состоянии подвозить людское пополнение, технику, боеприпасы и питание войскам своего левого фланга и прекратило всякие наступательные действия на этом важном участке фронта.

На Черном же море фашисты не располагали большим транспортным флотом. К 1944 году все более или менее крупные их транспорты уже были потоплены. Наши подводники вынуждены были воевать в основном против самоходных барж, буксиров, землечерпалок и других мелких судов.

Ранним утром следующего дня на верхней палубе плавбазы застыли фигуры матросов и офицеров кораблей, находившихся в тот день:в базе. Вдоль берега выстроились такие же неподвижные ряды — моряки береговых учреждений и баз провожали наш экипаж.

В подводной службе, особенно во время войны, есть много своеобразий. Они определяются главным образом тем, что все члены экипажа корабля делят одну судьбу. Случаи ранения на лодке очень редки, — разве что во время бомбежки ударится кто-либо о переборку или крышку люка.

За два с лишним года состав экипажа «Малютки» почти не изменился. Разумеется, это были уже не те матросы, которых я застал в первый день моего прибытия на лодку. Два года войны закалили подводников, люди возмужали, окрепли, экипаж сплотился настолько, что его члены понимали друг друга буквально с полуслова.

Церемониальным маршем, четко печатая шаг, экипаж лодки прошел вдоль строя сперва на плавбазе «Эльбрус», затем по берегу.

Мы уходили на маленьком быстроходном судне. У трапа строй нарушился, сгрудились провожающие.

— Разреши абращатца к тебе, начальник! — услышал я позади себя коверканные русские слова.

Это был высокий, сухопарый грузин, убеленный сединами Бесо.

— Чем могу служить? Здравствуйте! — ответил я по-грузински.

— Куда идете? Можно сказать мне? — его висячие и белые как лунь усы зашевелились.

— А вам... зачем это знать?

— Как зачем? Я должен знать, куда идет жених моей единственной дочери!

— Какой жених? Ничего не понимаю...

— Владимир... жених.

— Какой Владимир? Их у нас три.

— Трапезников Владимир.

— Ах, вот оно что!.. Вашу дочь зовут Тинико?

— Да-а, Тинико, — старик улыбнулся горделиво и любовно.

— Здравствуйте! — из-за спины собеседника вдруг вырос старый украинец Григорий Фомич Григоренко. Мы все знали его уже два года — после скандала, который учинил в его доме Поедайло.

— Пришли нас провожать?

— У него тоже жених дочери... уходит с вами, — пояснил Бесо.

— Да ну?! Кто же?

— Поедайло! — не без гордости ответил Григорий Фомич.

— Поздравляю. Он хороший матрос.

— А Владимир плахой, да? — воскликнул Бесо, не на шутку встревожившись, так как услышал похвалу по адресу только одного матроса.

— О присутствующих не говорят, — я показал на Трапезникова, который, переминаясь с ноги на ногу, стоял невдалеке.

— Тогда скажи мне и Грише Фомичу, куда вы идете? — Бесо упорно старался говорить по-русски.

— Не знаю.

— Тайна, наверна. Ну, тогда скажи, далика или не далика идешь?

Убедившись в бесплодности допроса, недовольные старики простились сперва со мной, затем обняли смущенных женихов.

— Ярослав Константинович! — из толпы вынырнул Метелев. — Ты что ж это? Не простившись, уходишь?

— Вот... прощаемся. — Я пожал руку дяди Ефима. — За нашим воспитанником Васей прошу, дядя Ефим... посмотрите за ним. Нам не разрешили взять его с собой... Он к вам привязан как к родному человеку и...

— Не беспокойся, он здесь дома. Смотри за своими людьми в оба: дорога, видать, у вас длинная. Будь требовательным. Молодежь есть молодежь. Иногда баловство может до беды... Сейчас война!

— Это верно он говорит, — из-за спины Ефима  Ефимовича выросла знакомая фигура Селиванова. — Но за «малюточников» можно не беспокоиться.

— Время вышло, Ярослав Константинович, — вслед за рабочими торопливо пожал нам руки Лев Петрович.

Судно отошло от берега. На базе заиграл оркестр. Все шире и шире становилась полоса воды, отделявшая нас от остальных кораблей.

Кто-то, кажется Терлецкий, затянул, и остальные немедленно подхватили песню:

Прощай, любимый город!

Уходим завтра в море...

— Товарищ командир! — воскликнул Цесевич, указывая пальцем на одиноко стоявшую у северной стенки «Малютку». — Это наш Вася!

Экипаж был тронут вдруг поднявшимся над «Малюткой» сигналом: «Прощайте, боевые друзья! Счастливого плавания!» Звуки песни оборвались. Все мы с горечью смотрели на судно.

Набегавшая волна мягко покачивала его. Порт скрылся за горизонтом.

Я стоял у борта. Ко мне подошел Свиридов и рассказал, что накануне ночью он видел, как старшина Терлецкий, полагая, что его никто не видит, долго стоял около торпедного аппарата, потом прислонился к нему, прижался щекой.

Подслушивать его разговор с аппаратом Свиридов не стал и тихонько вышел из отсека.

— А как вы там ночью очутились? — спросил я.

Усмешка, с которой рассказывал все это Свиридов, тотчас же исчезла с его лица. Лицо его стало задумчивым и смущенным.

Оказалось, что он зашел ночью в отсек, чтобы положить в торпедный аппарат записку своему неизвестному преемнику.

— Я написал, что для наших аппаратов манжеты перепускных атмосферных клапанов надо менять через каждый месяц. Их принято менять через три месяца, а у нас так нельзя. Потом писал, что нужно особенно следить за нажимными блок-коробками. Иногда они отходят и могут вызвать срыв выстрела.

Потом... что после выстрела нужно проследить за посадкой боевых клапанов...

— И длинное у вас получилось письмо?

— Четыре страницы. Иначе нельзя, товарищ командир! — горячо объяснил Свиридов. — В инструкциях этого нет, а новый человек придет...

— Не спорю, — согласился я. — Думаю, что ваш преемник будет доволен.

Позже я узнал, что такие же записки были оставлены и в дизельном отсеке, и у электромоторов, и почти у каждого из многочисленных аппаратов и приборов подводной лодки...

Во флотском экипаже было шумно и многолюдно. Оказалось, что по таким же срочным вызовам прибыли экипажи нескольких миноносцев, крейсера и подводной лодки «Щука». Всего собралось около двух тысяч человек.

Командир базы объявил, что мне приказано срочно сформировать железнодорожный эшелон из моряков Черноморского флота и что меня назначили возглавлять его.

Порядок поведения в пути пришлось установить весьма жесткий: ни одному человеку не разрешалось без моего ведома выходить на остановках, переходить из вагона в вагон, покупать на станциях продовольствие.

Ночью эшелон вышел со станции Поти. Он должен был следовать по маршруту Поти — Туапсе — Ростов — Москва — Мурманск.

В Туапсе нас ждали первые неприятности.

— Мост через реку Пшиш уничтожен. Ведутся работы. Вам придется стоять в городе. Другого выхода нет, — сухо доложил мне комендант вокзала. По его словам, ранее 22 марта и думать не придется о продолжении пути.

Узнав, что в Туапсе находится начальник дороги, я по наивности обратился к нему с просьбой поскорее закончить ремонт моста, потому что наш эшелон имеет срочное назначение. Он мне ответил:

— Молодой человек, я понимаю вас. Меня не нужно  убеждать. Кроме вас, дорогу ждут и другие. Есть составы с более срочным назначением, чем ваш.

Так закончился разговор с генерал-директором тяги.

Перспектива недельной остановки не на шутку пугала меня.

Мы принялись совещаться и решили попытаться использовать личный состав эшелона на работах по восстановлению моста.

К счастью, я еще застал на вокзале начальника дороги и добился его согласия. В ту же ночь эшелон был перегнан в район реки Пшиш.

Начальник строительства объяснил мне, что восстановлению моста придается огромное значение и что он каждые три часа докладывает о ходе работ по прямому проводу в Москву.

Было решено разбить наших людей на три смены. Во главе каждой смены стояли офицеры-подводники. Смены, в свою очередь, делились на группы, по двадцати пяти человек каждая.

Уже через час после нашего прибытия работа закипела.

Наибольшие трудности представляло возведение трех быков. Стальной каркас их был заложен еще до нас. Теперь шли бетонные работы. Строительные материалы поступали своевременно. Стены плотины, которая возводилась для изменения профиля .водостока, буквально росли на глазах.

— Поворачивайся, черноморская медуза, видишь, наша половина отстала, — шутливо бранил загорелый детина щуплого на вид матроса-подводника Сахарова, тянувшего вместе с ним вагонетку, груженную битым камнем.

— Пощадите его, — вмешался начальник строительства, — он ведь намного слабее вас.

— Он моим начальников назначен — значит, тяни, не отставай. У нас, у куниковцев, такой закон, — скаля в улыбке крепкие зубы, возразил здоровяк, вытирая с лица пот.

Куниковцами называли матросов, воевавших в отрядах морской пехоты под командованием Цезаря  Куникова, прославившего себя и своих людей в горячих схватках с врагом. Одно упоминание этого имени приводило в ужас фашистских оккупантов. К этому времени Куников пал смертью храбрых. Его место занял отважный Ботылев, упорно называвший себя и своих подчиненных куниковцами.

— Я хорошо знал Куникова, — неожиданно сказал начальник строительства. — Это был действительно воин. Необыкновенной храбрости человек!

Здоровяк матрос, пристально посмотрев на начальника строительства, остановил свою вагонетку.

— Я вас припоминаю теперь. Вы у нас в гостях были. Я с Куниковым с первого дня войны сражался...

— В Новороссийске? — с интересом спросил начальник строительства.

— Да, я вас еще до автомобиля провожал, помните? Остапчук моя фамилия...

— Как же, помню! Вы тогда нас всех спасли, — и он горячо пожал руку матросу.

Как это всегда бывает в подобных случаях, начались воспоминания.

— К «бате» я попал с крейсера «Красный Кавказ», где служил комендором, — не без гордости объяснял моряк. — Пришлось воевать на сухопутье... Но ничего, поработали мы и на берегу...

— Нас называешь медузами, — вдруг вспомнил свою недавнюю обиду Сахаров, — а ты сам-то, оказывается, глухарь.

«Глухарями» на войне именовали артиллеристов.

Я ходил по строительной площадке, приглядываясь к работающим матросам. Большинство из них участвовало в конвейерных цепочках. По их рукам камни, словно по волшебству, скачками перепрыгивали к месту назначения.

— Как работается, орлы? — спросил я, подойдя к одной из цепочек.

— Нормально, товарищ капитан третьего ранга, — ответило сразу несколько голосов.

— Работать лучше, чем ждать торпеду от ваших коллег — подводников, — сострил кто-то.

— Или огребать глубинные бомбы от ваших коллег — надводников, — добавил какой-то подводник.

Шутливая перебранка всех оживила. А в ста метрах от реки на небольшой площадке работали с лесоматериалами, пилили, строгали... Невдалеке тарахтела бетономешалка. Около нее тоже виднелась большая группа матросов.

Работы не прекращались круглые сутки...

Через шесть дней наш эшелон первым прошел по восстановленному мосту. Дорога Армавир — Туапсе на три дня раньше срока вошла в действие. Мы немало гордились своим участием в ее восстановлении и, надо сказать, не без оснований.

По случаю окончания работ на станции Белореченская был проведен митинг. В приказе начальника дороги всем морякам выносилась благодарность, а тридцать три человека из нашего эшелона получили значки «Отличный восстановитель» и «Почетный железнодорожник».

Наш поезд помчался по освобожденному Донбассу. Мелькали сожженные станции, взорванные мосты, развалины разрушенных городов, черные пепелища на месте недавних селений.

Острая ненависть к врагу с новой силой овладевала моряками.

Одно дело, когда человек знает о чем-либо из книг, газет, журналов, и совершенно другое, когда он воочию убеждается в этом же. Мы были потрясены картинами разрушений. При отступлении под натиском наших войск фашисты уничтожали и предавали огню все, что могло быть уничтожено и сожжено.

— Вот из каких мест Вася к нам прибыл, — припомнил нашего воспитанника Свиридов, глядя в окно вагона. — Где-то он теперь?

Подобрали мы Васю год назад в одном из приморских городов, подожженных фашистской авиацией.

Лодка стояла в порту неподалеку от судоремонтного завода, когда начался очередной налет противника.

Фашистские бомбы падали на санатории и дачи, поражали мирное население.

Гитлеровцам удалось поджечь один из цехов судоремонтного завода и потопить несколько рыбачьих лодок, стоявших около пирса. Пожары возникли и в самом городе. На территории завода лежали убитые, стонали раненые.

Как только был дан отбой боевой тревоги, все свободные от вахты офицеры и матросы вместе с пожарными бросились тушить загоревшийся цех.

— Вот, товарищ командир, подобрал. Отличный парнишка, — возбужденно доложил мне комсорг Свиридов, — нам бы такого на лодку...

Осиротевших по вине гитлеровцев детей было множество, и матросское сердце не могло мириться с тем, ?то по развалинам бродит запуганный, голодный мальчуган.

— Замечательный парнишка, — расхваливал Свиридов, заискивающе поглядывая на меня.

— Откуда вы знаете, хороший он или плохой? — спросил я.

— Да я этих мальчишек насквозь вижу, — настаивал Свиридов, не выпуская, впрочем, крепко зажатого в руке воротника измазанной рубашонки. — Вы на слезы его поглядите. Такие слезы только у настоящих мужчин бывают... — привел комсорг новый и неожиданный аргумент.

— Вы сами еще не настоящий мужчина, — поддразнил я Свиридова.

Мальчуган исподлобья поглядел на матроса и, перестав плакать, рассмеялся.

Подошли другие матросы и вместе со Свиридовым начали уговаривать меня.

— Неужели мы одного мальчонку не сможем воспитать? — говорили матросы.

— За ребенком уход нужен. А когда же нам этим заниматься? — возражали.

— Я не ребенок, — неожиданно сказал чумазый мальчуган, — и ухода за мной никакого не надо. А страх меня тоже не берет. Вы не думайте, что я от  страха плакал. От обиды, товарищ командир, ей-богу, от обиды...

Парнишке, видимо, очень хотелось попасть на лодку, и Свиридов совершенно напрасно боялся, что он убежит.

— Товарищ командир, конечно, пользы от меня будет мало, — рассудительно продолжал мальчик, — так ведь я и мешать никому не стану. И ем-то я почти совсем ничего. Правда, дяденька, — взмолился он, — взяли бы меня...

Через несколько минут мы узнали несложную биографию мальчика и причину его понравившихся Свиридову «взрослых» слез. Плакал Вася, как звали мальчика, потому, что увидел убитую бомбой женщину. А она напомнила Васе погибшую под бомбежкой мать. Отец его погиб на фронте, и, когда бежавшую от гитлеровцев мать вместе с младшей сестренкой убило сброшенной с фашистского самолета бомбой, осиротевший мальчуган устремился куда глаза глядят. После долгого бродяжничества он добрался до Черноморского побережья.

Вася стал членом нашего экипажа. Взять его с собой нам не разрешили.

— Разве все это быстро восстановишь? — поглядывая на развалины, качая головой, говорил кок Щекин.

— Трудно, но восстановим! — отзывался Каркоцкий. — И не только восстановим — лучше построим! Дай только уничтожить фашистов!

— Ну, фашистов уж теперь как-нибудь дожмём, еще месяц-два — и... .

— Я уже сроки перестал устанавливать, но знаю, что скоро им хана...

Шел четвертый год ожесточенной войны. За это время столько было всяких неудачных догадок и предположений относительно сроков окончания войны, что мало кто уже набирался смелости делать какие-либо прогнозы, хотя близость краха фашистской военной машины ощущалась всеми.

В конце марта эшелон прибыл в Москву. Мне было приказано явиться с докладом к заместителю Наркома  Военно-Морского Флота генерал-майору Николаю Васильевичу Малышеву.

Невысокий, сухощавый генерал выглядел очень утомленным, но, несмотря на это, встретил он меня приветливо и задал много вопросов о матросах, старшинах и офицерах эшелона.

— Хотел приехать к вам, поговорить с людьми, но, к сожалению, не нашел времени, — генерал говорил, прохаживаясь по кабинету. — Прошу вас передать морякам мой привет и пожелание успехов в выполнении священного долга перед Родиной. Встретимся после войны. Нет ли у вас вопросов?

— Все хотят знать, куда нас везут.

— Этого не скажем, — лицо Малышева стало строгим и непроницаемым.

Мое внимание привлекли фотокарточки, лежавшие на рабочем столе генерала. На одной из них я увидел своего товарища по Военно-морскому училищу Павла Кузьмина.

— Знаете этих подводников? — перехватил генерал мой взгляд.

— Это мой товарищ Паша Кузьмин.

— Погиб, — Малышев опустился на стул и взял в руки карточку. — Геройской смертью погиб.

— Когда? При каких обстоятельствах?

— Только недавно нам стали известны подробности. Но со времени его гибели прошло два года.

И генерал рассказал обстоятельства гибели Павла Кузьмина и его товарищей...

Подводная лодка «Салака» должна была действовать в западной Балтике. Она успешно прошла Финский залив, преодолела многочисленные минные поля, сетевые заграждения, форсировала большую часть специальных противолодочных барражей и всплыла в надводное положение западнее острова Гогланд, чтобы зарядить аккумуляторы.

Командир корабля капитан-лейтенант Павел Кузьмин стоял, прислонившись к крылу козырька рубки, и в ночной бинокль внимательно оглядывал горизонт.

Стояла хотя и облачная, но довольно ясная ночь. Несмотря на трехбалльную волну и легкую дымку,  которой была окутана восточная часть горизонта, подводная лодка могла быть обнаружена с береговых постов наблюдения или катерами-охотниками, рыскавшими в районе противолодочных барражей. Однако запасы электроэнергии были почти полностью израсходованы, и всплыть было необходимо.

Со стороны острова Гогланд появился луч прожектора. Он двигался в сторону подводной лодки, однако не дошел до нее и исчез. Темнота сразу же сгустилась.

Это насторожило подводников. Было похоже, что прожектор кому-то сигналил. Командир подводной лодки по направлению луча прожектора определил, откуда можно ждать объектов атаки, и приказал изменить курс.

«Салака» развернулась и легла на заданный румб.

Противник не показывался. Прошел час.

— Боевая тревога! Надводная торпедная атака! — раздалась команда.

Это боцман заметил силуэты появившихся с запада кораблей. «Салака» устремилась навстречу конвою.

В его составе подводники различили силуэты двух больших транспортов, двух миноносцев и более десяти катеров-охотников. Силы были неравными, но советских моряков это не могло смутить.

Они были охвачены лишь одним желанием: во что бы то ни стало нанести врагу смертельный удар! Подводники знали, что транспорты везли подкрепление войскам, осаждавшим Ленинград.

«Салака» проскочила сквозь кольцо охранения, проникла внутрь конвоя, но не успела еще занять позицию для залпа, как головной миноносец обнаружил присутствие подводной лодки и артиллерийской стрельбой поднял тревогу. Одновременно он осветил борт «Салаки» прожектором. Примеру эсминца последовали остальные корабли конвоя.

Все море вокруг «Салаки» превратилось в кипящий котел. На подводную лодку были направлены сотни стволов вражеских орудий. Сквозь слепящие лучи прожекторов и плотную стену из водяных столбов Кузьмин с трудом различал контуры кораблей.

Транспорты начали разворачиваться, пытаясь уклониться от торпед.

— Левый залп, ап-па-ра-ты, пли! — прозвучала заветная команда. — Правый -залп, ап-па-ра-ты, пли!

Подводная лодка начала погружение.

Два фашистских транспорта были потоплены, но пострадала и подводная лодка. На мостике погиб от осколка вражеского снаряда сигнальщик Синельников, несколько человек были ранены. В кормовой части корабль имел значительную пробоину. Вся верхняя палуба была искорежена снарядами.

В этих условиях «Салаке» предстояло уклоняться от преследования. Весь район моря, кроме небольшого фарватера, известного только фашистам, был уставлен противолодочными минами. Катера-охотники, имея небольшие осадки, могли плавать в этом районе, а подводные лодки рисковали в любую минуту наткнуться на мину и подорваться.

«Салака» мастерски маневрировала. Ей удавалось избегать прямых попаданий вражеских глубинок. Но плотность аккумуляторов была мизерной. Электроэнергия быстро иссякала. Маневренные возможности становились все скуднее.

Глубинные бомбы настигали лодку. «Салака» с большим дифферентом на корму почти полностью лежала на правом борту — крен достигал невероятной величины, и люди вперемежку с механизмами валялись по всему отсеку. Было темно. Даже аварийное освещение вышло из строя.

Но, несмотря на все, «Салака» поднялась с грунта и двинулась вперед.

— Пробоина в дизельном отсеке! Поступает забортная вода! — докладывали из кормовой части корабля.

— Скрежет минрепа справа! — одновременно крикнуло несколько голосов из носовых отсеков.

Минреп не отставал. Он проскользил по борту до самого кормового отсека, и, когда подводники думали, что он последний раз лязгнет и оставит корабль, раздался взрыв.

Перекореженный корпус подводной лодки упал на  илистый грунт. Стрелка глубиномера показала двадцать два метра.

В отсек ввалился заместитель командира Круглое. Одежда его была разорвана. Сквозь грязь и соляр, которым было покрыто лицо, с трудом можно было признать всегда жизнерадостного офицера.

— Положение тяжелое, Павел Иванович, — сказал он командиру. — Нам нечем бороться за живучесть...

— Людей из электромоторного убрать! Отсек изолировать! — принял решение Кузьмин, не дав докончить Круглову. — Артиллерийская тревога!

— Правильно, Павел Иванович, — тихо ответил Круглое на вопросительный взгляд командира, — другого выхода нет... сразимся...

По кораблю раздались сигналы артиллерийской тревоги. Перепрыгивая через разбросанные механизмы и обгоняя друг друга, все бежали к своим местам.

— Срочное всплытие! Продуть балласт! Фашисты, очевидно, решили, что поврежденная

подводная лодка собирается сдаться в плен, и не открывали огня. Но подводники думали иначе. Меткие залпы «Салаки» с первых же выстрелов подожгли головной катер-охотник. Враг открыл ураганный огонь из всех своих пушек и пулеметов. На лодку снова обрушивались десятки вражеских снарядов. Крупнокалиберные пулеметы осыпали горячим металлом всю верхнюю палубу, мостик и надстройку мужественно сражавшегося одинокого советского корабля. Вскоре получил прямое попадание, загорелся и вышел из строя еще один фашистский охотник и два получили повреждения, но враг был многочислен. Подводники редели, каждая секунда приносила невосполнимые потери в людях и в технике.

— Шлюпки спустить с правого борта... людей на берег... Командовать кораблем Круглову! — прохрипел смертельно раненный Кузьмин и упал под козырек мостика.

Две крохотные шлюпки — штатная и резиновая надувная — отделились от «Салаки» и исчезли в густом лесу всплесков от артиллерийских снарядов.

Одинокое кормовое орудие мужественно продолжало разить врага. Потом замолкло.

Круглое и его товарищи с ужасом наблюдали, как кольцо из вражеских кораблей начало смыкаться вокруг советской подводной лодки, которая чудом еще продолжала оставаться над водой. «Салака» была освещена прожекторами катеров со всех сторон. На верхней палубе, на мостике и у орудий людей не было видно.

Катера осторожно, но упорно сближались. «Салака» кормой постепенно погружалась в воду. Но фашисты не хотели ее упустить. Они спешили захватить хотя бы трофеи, документы, оружие. И, уверенные в полной беспомощности лодки, один за другим стали подходить к борту.

Шлюпки были уже далеко. Подводники едва различали силуэты вражеских кораблей. Но они поняли, что катера подошли вплотную к «Салаке».

Прозвучал сильный взрыв.

Место, где сгруппировались вокруг «Салаки» вражеские катера, превратилось в адский котел. На острие громадного пламени высоко в воздух полетели куски раскаленного металла.

Это героическая советская подводная лодка, не пожелавшая попасть в руки врага, взорвала сама себя!

— ...О героизме подводников «Салаки», я думаю, вам следует рассказать морякам, — закончил свое повествование Николай Васильевич.

— Да, товарищ генерал, — несколько рассеянно ответил я.

Рассказ о гибели «Салаки» взволновал меня, вспоминался Кузьмин - сдержанный, чуткий, внимательный к людям, прекрасный товарищ.

— Жалко, конечно, этих замечательных людей, — генерал мгновенно уловил мое настроение, — но мы должны помнить, что тот, кто погиб ради нашего великого дела, — бессмертен.

— Так точно, товарищ генерал, — я словно бы оправдывался в своей минутной слабости, но не мог поднять на генерала взгляд. Потом усилием воли поднял голову.

— Политические информации проводите в эшелоне?

— Регулярно, товарищ генерал. Проводим беседы, информации и даже доклады.

— Так. Надо держать товарищей в курсе событий.

— Товарищ генерал, а те моряки... подчиненные Кузьмина, достигли берега?

— Да. С ними был эстонец мичман Эсавдевилль. Они воевали вместе с эстонскими партизанами. А сейчас снова на подводных лодках воюют на Балтике.

— Молодцы!

— Да, орлы. Все это на очередной политинформации расскажите товарищам в эшелоне, — уже по-деловому суховато сказал генерал.

— Сегодня же расскажу.

— Завтра. Сегодня уже день кончается, — Николай Васильевич посмотрел на огромные часы, занимавшие едва ли не половину стены перед его рабочим столом. — Скоро салют. Сегодня Москва салютует войскам Первого Украинского фронта, овладевшим городом Коломыя. Подождите немного, посмотрите салют, потом поедете. .

Генерал тепло простился со мной. Я вышел из кабинета.

На Арбатской площади, около станции метрополитена, было многолюдно. Народ собрался впотьмах около громкоговорителя.

—  «Войска Первого Украинского фронта, — доносился из рупора знакомый голос, — в результате умелого маневра танковых соединений и пехоты овладели городом и крупным железнодорожным узлом Коломыя — важным опорным пунктом обороны немцев в предгорьях Карпат...»

— Так это уже передавали, — тихо, как бы про себя, произнес я.

— Такой приказ можно сто раз слушать! — с укором бросила в мою сторону пожилая женщина с растрепанными волосами. Она так внимательно слушала слова приказа, что, казалось, даже шелест ветра ее раздражал.

С последними словами приказа раздались раскаты  мощных артиллерийских залпов, сопровождаемые тысячами разноцветных ракетных вспышек. Все вокруг озарилось. Люди поздравляли друг друга, радовались...

Более месяца продолжался наш путь по забитым военным дорогам. Далеко позади остались кипарисы и могучие эвкалипты, сочная зелень бананов и мандариновых рощ. Мы ехали на Север.

На заснеженной земле Кольского полуострова нас встретила низкорослая березка. Кончался апрель, но весны еще не чувствовалось. За окнами вагона бушевала пурга. Здесь ее называли «зарядами». Кто за Полярным кругом не знает этих «зарядов» — бурных, снежных атак, сменяющихся короткими, обманчивыми прояснениями?

Ранним сереньким утром эшелон прибыл в Мурманск. В туманной дымке было видно множество кораблей, ожидавших разгрузки и погрузки. Стрелы портовых кранов вытаскивали из трюмов океанских кораблей и ставили на причалы грузы.

Здесь, на Крайнем Севере, как и по всей нашей стране, которую мы пересекали от Черного и до Баренцева моря, шла деятельная подготовка к окончательной схватке с врагом.

Я направился в штаб, чтобы доложить командованию о прибытии нашего эшелона.

Витиеватые коридоры привели меня в глубокое подземелье. По обе стороны подземных ходов мелькали дощечки с наименованием учреждений, кабинетов, складов.

Миновали просторный зал для заседаний. Сопровождавший меня лейтенант указал на дверь, обитую черной клеенкой.

— А-а! Черноморцы прибыли, — радушие встретил меня адмирал, дружески протягивая руку. — В трусиках небось приехали?

— Нет, товарищ адмирал, в кальсонах, — совершенно серьезно ответил я.

— Во время войны вообще рекомендуется ходить в... кальсонах, — продолжал шутить адмирал.

Северным флотом командовал адмирал Арсений Григорьевич Головко. Он был самым молодым из командующих флотами, но уже пользовался большой популярностью у командиров кораблей.

Еще на Черном море я многое слышал о той славе, которую снискал на флоте «вездесущий адмирал». Такой кличкой наделили Арсения Григорьевича молодые офицеры. Адмирал действительно везде поспевал. Его можно было видеть на кораблях среди матросов и офицеров, на батареях береговой обороны, среди солдат. И в штабе, казалось, он никогда не отсутствовал.

— Здесь у нас немного холоднее, чем на Черном море, но вы не пугайтесь. Воевать можно. Особенно много дел для подводников... Я читал отчетные материалы по вашим походам. Мне они понравились... Ошибок много, но действия смелые и продуманные. Только смелым покоряются города, согласны?

— Это-то да... конечно...

— У нас только глубины очень большие. А вы, любите полежать на грунте, — продолжал адмирал. — Здесь это неудобно.

— Наоборот, товарищ адмирал. Возможность маневра по глубине удобнее, чем...

— О-о! Вы можете возражать начальству...

— Не возражаю, но свое мнение...

— Правильно! — лицо Арсения Григорьевича стало серьезным. — С самого начала нашей совместной службы хочу вас предупредить: терпеть не могу попугаев. Либо совсем своего мнения не имеют, либо боятся брать на себя ответственность, либо ради подхалимства жертвуют всем, в том числе и собственным «я». Война требует строгой дисциплины, беспрекословного подчинения младшего старшему, но и дельных рассуждений. Нужен творческий подход к решениям трудных вопросов. А творчество требует коллективной мысли, дерзания, советов. Но когда начальник принял решение, тогда все! Тогда уже своим мнениям, советам и рассуждениям конец!

Адмирал долго и подробно беседовал со мной. Мне пришлось рассказать ему автобиографию, некоторые подробности об учебных заведениях, в которых я учился,  о книгах, прочитанных мною за последние годы. По тактической подготовке он учинил мне нечто подобное экзамену. Разговор коснулся и боевых походов «Малютки» на Черном море. Здесь адмирал совершенно поразил меня. Он знал о всех боевых действиях подводной лодки и помнил такие подробности, о которых я уже успел забыть.

— Однако мы увлеклись! — как бы спохватился Арсений Григорьевич. — По вопросам тактики мы еще поговорим, когда вы вернетесь из Англии.

— Из какой Англии? — Я вытер со лба обильно выступивший пот.

— Она одна, — коротко ответил адмирал, медленно встал и, подойдя к карте на стене, показал карандашом. — Вот она, Англия!

— Зачем же я... туда?

— За подводной лодкой, — объяснил адмирал. — Итальянские фашисты капитулировали. У них остался флот. Часть кораблей полагается передать нам. Но они далеко на юге, на Средиземном море. Англичане предложили взамен итальянских судов временно отдать нам свои. Мы согласились. Вот вы и командируетесь за ними на острова.

— А много кораблей полагается получить? — спросил я.

— Хм, вам со своим экипажем полагается одна подводная лодка. Для чего вам больше? И вообще дадут нам немного... Ваша задача: довести свой экипаж до Англии, там принять подводную лодку, привести ее на Родину, подготовить для боевых действий и воевать с врагами. Просто, правда?

— Да... все ясно, конечно.

— На днях уходит в Англию конвой союзников. Вы отправитесь с ним. Переход на острова опасен. Фашистские подводные лодки действуют активно. Не исключена возможность нападения.

— Так пишут же, что немецкие подводные лодки уже деморализованы и...

— Кто пишет? Буржуазная печать. А мы с вами люди военные, нам надо исходить из реальных факторов. Лодки продолжают топить транспорты. И надо  с этим считаться... Экипаж разделите на три части, чтобы при потере одной из них, две остальные могли выполнить задачу. Каждая часть должна быть размещена на отдельном транспорте. Такая предосторожность необходима...

Первая мировая война показала, какую громадную опасность представляют для островной державы, какой является Англия, действия подводных лодок. В течение почти всей войны (за исключением ее первого года) основные морские силы Англии, Франции, Канады и других воюющих держав были заняты борьбой с германскими подводными лодками. Немецкие подводные лодки парализовали Англию. Против них странами Антанты было брошено все: мины, боны, сети гидроакустика, глубинные бомбы, суда-ловушки, надводные суда почти всех классов, подводные лодки-истребители, воздушные силы и многое другое. Но боролись они с переменным успехом.

С первых же дней второй мировой войны подводные лодки действовали почти во всех морях западного полушария. В «битве за Атлантику» вновь встал вопрос: кто кого? Многочисленный английский флот, плохо подготовленный для борьбы с подводным оружием, оказался неспособным к успешному противодействию подводной опасности. Англия стала спешно закупать всякого рода суда противолодочной обороны. Так, она купила у американцев пятьдесят старых миноносцев, уплатив за это... своими колониальными владениями в районе Карибского моря.

До вероломного нападения фашистской Германии на Советский Союз победа в «битве за Атлантику» была на стороне, в сущности, небольшого немецкого подводного флота.

Разумеется, с увеличением количества потопленных английских судов росли и потери немецких подводных лодок. Но они относительно легко восполнялись германской промышленностью до тех пор, пока в 1943 году после поражения под Сталинградом и Курском; военная машина Гитлера не затрещала. Военное производство фашистской Германии пошло вниз.

Не бомбежки германских заводов американской и  английской авиацией, о чем много шумела англо-американская пропаганда, а недостаток кадров после огромных потерь на Восточном фронте, нехватка сырья, также поглощаемого борьбой с Советской Армией, — вот что заставило гитлеровскую Германию несколько сократить выпуск подводных лодок уже в 1943–1944 годах. Кстати заметим, что и сама-то теория «сокрушения» Германии с воздуха была поводом для дальнейшего саботажа открытия второго фронта в Европе и средством давления на лидеров германской тяжелой индустрии. По признанию самих американцев, ударами с воздуха они не преследовали серьезной борьбы против германского военно-промышленного потенциала. Эти удары обрушивались главным образом на мирное население городов и лишь на те отрасли промышленности, которые конкурировали с американскими заводами. Реальный военный эффект от операций был, в сущности, незначительным. И вот в этих условиях англо-американская пресса умудрилась превозносить победы, якобы одержанные военными флотами союзников над подводными лодками немцев, стараясь одновременно всячески умалить действительную причину поражения гитлеровцев на атлантическом театре — победу советского оружия. Таким образом, количество немецких подводных лодок, действующих на море, фактически сократилось, но никакой деморализации от ужасных стратегических бомбардировок подводники не испытывали. Они топили транспорты и боевые корабли своих западных противников, хотя и в меньшем количестве, но с прежней интенсивностью и успехом.