В неизвестность

В неизвестность

Солнце еще не успело показаться над вершинами гор, оно лишь облило острие Тетнульда холодным розовым светом. Остальные горы казались голубовато-сизыми.

В ущельях чуть заметно передвигался туман.

Проснулся я, когда все взрослые были уже на ногах.

Наскоро оделся, выбежал на двор, где стояло ведро для умывания.

В воде плавали осколки льда, за ночь покрывшего воду. Холодно... Ночи в Сванетии всегда холодные. Как бы днем ни было жарко, за ночь горные ледники, будто гигантские холодильники, остужают воздух.

В наш дом начали приходить провожающие.

На проводы пришло все село. Родственники прибыли даже из окрестных сел — Мужала, Жамужа и Чолаша.

Не было среди провожающих только дядей Аббесалома и Ефрема. Наверное, они даже не знали о нашем переселении.

Дальское ущелье находилось всего лишь в ста километрах от Лахири, но при полном бездорожье преодолеть их было трудно. На этот путь обычно требовалось несколько дней; причем надо было проходить два горных перевала и несколько опаснейших мест, расположенных над кручей, где того и гляди можно было сорваться в пропасть.

Нелегко было моим родителям уходить с насиженного места. Да и будущее было неопределенным.

Слезы в это раннее утро текли без стеснения из всех глаз. Плакали женщины, мужчины и, конечно, мы, дети. Только маленькая Верочка оставалась безучастной к нашим переживаниям. 

Это обстоятельство было отмечено суеверными людьми.

— Ребенок не плачет, будет все хорошо! Не бойтесь, — прошамкала старая Даурхан, вытирая слезы рукавом. Седая, с распущенными волосами, с круглыми большими глазами навыкате, она напоминала филина.

Даурхан была самой старой женщиной в Лахири, и поэтому к ее словам всегда прислушивались.

— Да, раз ребенок не плачет, все будет хорошо.

Когда отец и мать вышли со двора, плач родственников перешел в крик. Было похоже на то, что нас хоронят заживо. Со всех сторон слышались душераздирающие выкрики:

— Уай, куда вы идете? Несчастные!

— Зачем покидаете отчий дом? Бедные вы, бедные, помогите им, боги!

— Несчастный Гиго, каких детей сегодня теряет! Остановите их, куда они идут, безумные!

Впереди вели осла Реаша, груженного скарбом. За ним на некотором расстоянии шел мой отец в сопровождении мужчин. Часть вещей, считавшихся наиболее ценными, он нес на себе в гудре[3]. Мать вместе с провожающими нас женщинами шагала позади.

За околицей нас встретил дедушка Гиго. Поднявшись еще до зари, он вышел вперед, чтобы первым встретить нас в пути, благословить на дорогу и одарить чем-нибудь. Это предвещало счастливое будущее.

Дедушкины глаза как-то необычно ярко сверкали. Он многократно расцеловал отца и вручил ему несколько медных монет. Большего дать он был не в состоянии.

Потом он расцеловал мать, меня и Верочку и, резко повернувшись, поплелся домой, сгорбившись, тяжело ступая старческими ногами. Провожать нас дальше ему не полагалось.

Я то и дело оглядывался на удалявшегося дедушку.  Как ни заманчива была перспектива дороги, как ни интересно было посмотреть место нашего нового жительства, но расставание с дедушкой Гиго было для меня тяжелым горем. Невольно в голову приходила мысль, что больше я, наверное, никогда не увижу его.

Дедушка не обернулся ни разу, но я видел, как его сгорбленная спина вздрагивала. Дедушка плакал.

— Идем, Яро! — потянула меня чья-то сильная рука. — Не плакать, а радоваться надо. Ведь ты идешь в Широкие страны! Не у всех на это смелости хватает. А твой отец молодец. Ты ему за это еще не раз в жизни спасибо скажешь!

Меня держал за руку Теупанэ. Его лицо с маленькими, вечно слезящимися глазками дышало весельем и спокойствием. Мне радостно было видеть его именно таким.

Он стал уверять меня, что люди плачут от радости больше, чем от печали. Конечно, расставаться с нами добрым людям не весело, но все знают, что в Широких странах нам будет легче и лучше жить. Ведь мы первые, кто осмелился переселиться в Дали. Если с нами будет все в порядке, то те, кто оплакивает нас сегодня, последуют нашему примеру.

— Я сам скоро приду к вам, так что ты не бойся. Там русские живут, с ними хорошо, — в заключение сказал Теупанэ и пошел вперед, к мужчинам.

Я был благодарен ему за поддержку, но так и не понял, почему не следует бояться, раз Теупанэ скоро придет к нам.

Фигура дедушки уже скрылась из виду. Я повернулся в сторону новой дороги и пошел вперед.

В Жамуже к шествию прибавилось еще немало провожающих. Начались новые крики и причитания.

Наконец мы подошли к мосту через реку Ингур. Здесь мы должны были остаться одни. Долго я обнимал Ермолая, долго обнимала меня бабушка Хошадеде, дяди и тети, знакомые. Но вот настал и конец прощанию. 

Отец, мать, я и Вера на руках отца да Реаш прошли по покачивающемуся под нашими ногами мосту. Ингур разделял нас теперь от стоявших и машущих руками родных, близких, знакомых. Криков провожающих в реве реки не было слышно.

Мы пошли берегом вниз по течению. Перед тем как дорога повернула в лесную чащу, я обернулся, чтобы в последний раз посмотреть на наше село. Оно было разбросано у подножья седых гор и издали казалось беспорядочной кучей камней. Только башни говорили о том, что там живут люди.

Потом и село скрылось из глаз. Мы вошли в темный лес. Здесь пахло сыростью и прелью. Пели птицы. Глухо доносился рев Ингура.

Что нас ждало в Дали, толком никто не знал. Не знал этого и отец. Было только известно, что земли там много, ее не надо покупать, как в других местах. Леса там никем не охранялись. Деревья можно было рубить и использовать по своему усмотрению. От Теупанэ я знал, что там живут русские и что они справедливые, честные люди.

До местийского моста мы дошли без приключений и даже без усталости. И вот уже открылась столица Сванетии Местия.

Более сорока башен поднималось над долиной, втиснутой между Ушбой и Тетнульдом — двумя высокими горами. Эти горы были видны из Лахири. Говорили, что это разлученные злыми духами жених и невеста. И действительно, Тетнульд напоминал укутанную белоснежной фатой невесту.

Около моста нам встретился вооруженный, обвешанный патронами человек. Он оказался знакомым отца. После обычных приветствий человек рассказал, что на Бальском перевале засели бандиты и грабят всех прохожих.

— Помогите нам боги! — воскликнула мать. — Надо вернуться домой.

— Никуда мы не вернемся, — властно возразил отец. — Что они могут взять у нас? Мясо тура?.. Так пусть берут!

Накануне нашего ухода из Лахири дядя Еке  принес убитого тура. Часть мяса, по обычаю, была разослана соседям. Оставшуюся половину отдали нам.

Весть о том, что наша семья уходит в Дали, достигла и Местии. Не успели мы подойти к околице, как нас встретили люди. Опять слезы, причитания, уговоры не ходить дальше.

Особенно рьяно уговаривал моего отца длинный и худой человек с закрученными вверх усами. Он взял отца под руку и сказал:

— Коция, прошу ко мне в дом, — и показал рукой на едва ли не самую высокую башню в Местии, — хлебом-солью не побрезгуй... Поговорим... Дальше идти нельзя. На перевале бандиты.

— Дорогой Георги, бандиты меня должны бояться, а не я их, — попытался пошутить отец.

Но шутка никем не была поддержана.

— Коция, шутки плохие, время баламутное, погибнуть можно как муха, — сказал кто-то.

— Не упрямься. Подожди у меня несколько дней, пока бандиты уйдут, — настаивал Георги. — Ты сын Гиго, а он всегда был упрям, как вот этот твой спутник.

Он показал на нашего Реаша, который уже успел прилечь на дороге. Реаш был действительно на редкость упрямым.

— Ждать, когда в Сванетии не станет бандитов, — это все равно, что ждать пока Ушба обнимет Тетнульда, — ответил отец, показывая на горы.

— Да, не раньше, пожалуй, — подтвердил кто-то.

После долгих споров и уговоров большинство сошлось на том, что следует нас проводить за Бальский перевал.

— Я сам с бандитами справлюсь, — возражал отец, хотя единственным его оружием был кинжал, обязательная принадлежность каждого свана.

Все же Георги и еще несколько мужчин проводили нас. Всю дорогу они наставляли отца, как вести себя с бандитами, если они попадутся на нашем пути.

Наконец провожатые повернули домой.

Тропа, по которой лежал наш путь, узкой лентой  вилась вдоль Ингура, то слегка отдаляясь от него, то подходя вплотную к обрывистым берегам. И тогда мы даже говорить друг с другом не могли, так яростно бесновался внизу в каменных объятиях злой Ингур.

Тропа была узкой, идти можно было только по одному. Когда же она проходила над обрывом, нам, детям, запрещалось смотреть вниз, чтобы не закружилась голова.

Возглавлял нашу процессию Реаш. За ним шел отец, за отцом я. Сзади, держа за руку Верочку, — мама.

В одном месте тропа была особенно опасной. Даже отец с облегчением вздохнул, когда мы миновали этот узкий карниз и вышли на небольшую площадку, расположенную между двух крутых скал.

— Стой! — вдруг послышался откуда-то сверху властный голос.

Мы все подняли головы.

— Стой! Убью, если тронешься с места! — повторил свое приказание невидимый человек. Было слышно, как он щелкнул затвором винтовки.

Мы застыли на месте. И только Реаш, который не признавал ничьей власти, кроме власти отца, продолжал невозмутимо двигаться дальше.

— Подержи осла! — распорядился тот же голос. Отец подбежал к Реашу, схватил его за уздечку и хотел было повернуть назад, но Реаш, видимо, иначе понял намерение отца и лег поперек дороги, издав при этом звук, похожий на вздох облегчения. Отец стал бить его по спине, но Реаш не шевелился.

— Не трогай осла, пусть отдыхает, — вновь приказал невидимый человек.

— Это не осел, а катер, — неожиданно тихо сказал отец.

— Катер, да? Ну пусть он нас извинит за оскорбление, — сказал неизвестный человек и спрыгнул со скалы, нависшей над нами.

Следом за ним появился и другой. Оба они были вооружены. 

Одеты бандиты были так, как обычно у нас одеваются охотники. Маленькая шапочка, короткая чоха, домотканая рубашка, такие же штаны и гетры, на ногах чувяки. Внешне они были обыкновенными людьми. Меня это огорчило. Я считал, что бандиты должны быть обязательно страшными, лохматыми, в оборванной, грязной одежде.

Как только бандиты спрыгнули со скалы, Верочка немедленно залилась слезами. Глядя на нее и на растерявшихся родителей, захныкал и я, прижавшись к маминой юбке.

— Они у тебя всегда плачут, когда видят настоящих мужчин? — спросил отца один из бандитов. Он был несколько выше своего товарища и, судя по манерам, старшим.

Отец буркнул в ответ что-то непонятное. Затем неизвестные осмотрели наши вещи, ничего не взяв, к нашему великому удивлению, и даже помогли нагрузить их снова на Реаша.

— Хотите что-нибудь взять себе? — все же спросил отец подавленным голосом.

— Что ты мелешь? За кого ты нас принимаешь? — обиделся высокий. — Мы ищем оружие. Князья охотятся за нами, натравливают всех на нас. А твой хабур-чубур пусть послужит тебе... и этим плаксам.

При этом он довольно сильно сжал мой нос двумя пальцами. Хоть слезы и готовы были вновь навернуться на мои глаза, но вместо плача я разразился смехом. Дело было в том, что я заметил на закрученных в трубочку усах высокого муху, чистившую себе лапки. Вид этой мухи и заставил меня расхохотаться.

— Вот видишь, они, оказывается, и смеяться могут, — сказал высокий своему товарищу.

— Спасибо, батоно абрег, — вежливо поблагодарил отец.

— Это мы бандиты? — возмутился товарищ  высокого. — А что, Виктор, если я все-таки пошлю одну маленькую пулю в его глупую голову?

— Не шути, — строго прервал его высокий. — Подумают, что мы и впрямь абреги.

— Я не знаю, как вас именовать... — начал было оправдываться отец и тут же замолчал.

— Кто вы? Куда идете? — после минутного молчания спросил высокий.

— Я — Иосселиани Коция. А это моя семья. Идем в Дали на новое местожительство...

— Аббесалома и Ефрема знаете? — спросил высокий, переглянувшись со своим товарищем.

— Они мои двоюродные братья. Не знаю, где они сейчас, за них трудно отвечать, — начал было оправдываться отец.

— Мало у вас имущества, очень мало! Как же так можно переселяться? С голоду помрете, — участливо сказал высокий.

Отец пожал плечами и ничего не ответил.

— Счастливого пути, Коция! — начал прощаться высокий человек. — Увидишь своих братьев, привет им передай. И никому ни слова не говори, что нас тут встретил... Понял?..

— Понял, батоно, но в Местии все знают, что... бандиты на Бальском перевале засели. Нас даже не пускали... отговаривали... Ограбят, говорят.

— Ах, собачий сын этот Габо, это его работа! Ах, собака! Только он знает, что мы здесь, — начал браниться товарищ высокого. — Видал, Виктор, а?

— Простите, какой Габо? Я знаю Габо Аблиани. Он очень плохой человек, — удивился отец.

— Да, Габо Аблиани шпион и обманщик. Мы его поймали было недавно, но он ускользнул, собака. Старался нас даже подкупить, кошелек с деньгами сунул, а когда понял, что нас не купишь, прыгнул вот сюда.

Высокий показал рукой на высокий обрыв, под которым неумолчно шумел Ингур.

— Он, конечно, погиб? — воскликнул отец.

— Уай, боги мои! — всплеснула руками мать.

— Нет, видать, выжил, — развел руками  Виктор. — И опять продолжает запугивать нами народ. Хотел по заданию князей нас поймать, выслужиться, а поймали его мы, да вот упустили... Ну, ладно, где кошелек? Отдадим Коции, ему деньги пригодятся.

— Что вы? За кого вы меня принимаете? Деньги не возьму ни за что, — упорно отказывался отец.

— Не отказывайся. Разве можно с семьей так переселяться? — Тут высокий подбросил в руках пухлый кошелек. — Деньги очень старые, не знаю, имеют ли они силу за горами. Но попробуй. Может, пригодятся.

Он сунул отцу кошелек и вместе со своим товарищем снова полез на скалы.

Когда мы были на значительном расстоянии от места встречи с неизвестными, отец начал о чем-то вполголоса говорить с матерью. Всего я услышать не мог, но одна фраза, сказанная довольно громко, долетела до меня:

— Они, наверное, борются за равенство, а я их принял за абрегов... Эх, темнота!

— Почему он сказал, что старые деньги плохие?

— Не знаю, — глухо отозвался отец.

Мы проходили Бальский перевал. Это была граница Вольной и княжеской Сванетии.

— Вот, Яро, посмотри, — подозвал меня отец. — С этого камня начинается княжеская Сванетия. Все наши предки боролись, чтобы дальше него князей не пустить. И не пустили! А князя Путу Дадешкелиани, который старался хитростью и обманом покорить вольных сванов, ушгульцы убили.

На повороте лежал большой камень, означающий границу. Он ничем не отличался от других камней.

— Коция, расскажи про Путу Дадешкелиани, — попросила мать. Видимо, ей хотелось отдохнуть и дать передышку нам, детям. Да и сама она, наверное, была не прочь послушать отца.

— Давай присядем, расскажу. Солнце уже на закате, а мы ни разу не отдыхали и не ели ничего.

У ближайшего родника устроили привал. Мать дала всем по лепешке и по куску мяса.

— Ну, слушайте, — начал отец. — Ты ведь, Яро,  наверное, знаешь, как в песне поется: «Ушгульцы звери, ушгульцы чудовища! Почему вы убиваете старого Путу?»

— Знаю.

Мать тоже утвердительно кивнула головой.

— Ну вот, эта песня о Путе Дадешкелиани, — продолжал отец. — Давно это было. В 1547 году. Все свободные сваны знают тот год. Хитрый князь Пута Дадешкелиани вздумал обманом покорить вольных сванов. Но сваны раскусили его хитрость и решили отомстить за коварство. Они пригласили к себе в гости Путу. Князь долго не соглашался и пошел только на том условии, что ушгульцы оставят у него в доме двадцать заложников во главе с сыном ушгульского старшины. Угостили его на славу. Вино лилось рекой.

Но тем временем в церкви, что стоит на ушгульском холме, шли приготовления. Каждый ушгулец отрезал кусочек свинца от своей пули, и из этих кусочков была отлита одна пуля. Весь народ, все село брало на себя позор за нарушение законов гостеприимства. Пулей этой зарядили ружье и укрепили его в церкви, а к его курку привязали длинную веревку.

Пир был в разгаре. Князь пил вино, а из церковной двери оружие ждало только сигнала. Много хитрых и лживых слов сказал Пута ушгульцам. Наконец встал тамада, приказал: «Подайте нам красного вина, хозяева!» — и ушгульцы потянули за веревку смерти. Княжеская кровь обагрила лужайку у церковной ограды.

С тех пор на страх всем, кто посягает на нашу свободу, в той церкви хранится одежда Путы Дадешкелиани, или, как его зовут у нас, Дачкелиани. Хранится и веревка, которой тянули за курок ружья. И с того года никто не мог сломить свободы нашего народа. Только царь сумел опять-таки хитростью добиться от нас присяги. С тех пор пришли к нам эти проклятые приставы.

— Несчастный Пута, где же его похоронили? — как всегда, сердобольно спросила мать.

— Не знаю. — Отец встал с места. — Я на том  пиру не был, и слава богам, что не был. Ведь это происходило триста с лишним лет назад.

Отец принялся готовиться в дальнейший путь.

И опять началась длинная, опасная дорога. Впереди снова шел Реаш, следом за ним гуськом все наше семейство.

Шли очень долго. Все молчали. Я думал о дедушке и бабушке. Наверное, они говорят о нас. Дедушка сидит в своем кресле, вздыхает, кротко приободряет бабушку, а сам печально смотрит своими выцветшими глазами куда-то в темный угол.

— Где будем ночевать? — спросила мать, когда стало темнеть.

— Скоро дойдем до села, там и переночуем, — спокойно ответил отец.

Тропа снова подвела нас к обрыву. Опять приходилось отворачиваться от головокружительной кручи. Наконец мы вышли на небольшую площадку, которую пересекал хрустально чистый ручей.

— Остановись! Убью!..

Я услышал металлический звук. Это щелкнули затворы винтовок. Два дула смотрели на нас со скалы.

Все остановились. Только Реаш, как и в прошлый раз, пошел дальше.

— Останови осла! — приказал тот же грубый голос.

Отец побежал останавливать нашего неразумного катера. В это время из ложбины показался человек, старательно укутанный башлыком. Лица его не было видно, сверкали только злые глаза.

Одет человек был по-свански.

— Коция, мы шутить не намерены! — неожиданно он назвал отца по имени. — Кто нас обманет, того ждет вот что, посмотри!

Бандит револьвером, который он держал в руке, показал в сторону от родника.

Под деревом валялись два трупа в окровавленной и растерзанной в клочья одежде. У меня в глазах потемнело,

На этот раз мы попали к настоящим бандитам. Правы были те, кто останавливал нас. 

— Все, что вам нужно от меня, берите, пожалуйста. И нас не нужно будет убивать, — сказал отец неожиданно спокойным голосом.

— Давай деньги, да поживей!

— Пожалуйста, бери! — отец протянул все медяки, которыми снабдил его дедушка Гиго.

— Больше нет?

— Можешь обыскать, — отец высоко поднял руки.

— У аи, у меня есть! — испуганно воскликнула мать и протянула кошелек, подаренный Виктором.

— Ах ты, бессовестный обманщик, — обрушился бандит на отца. — Ты хотел провести нас, бедных людей! Где у тебя совесть? Молись богам, у тебя жена разумная!

— Вот бессовестная скотина! Вот безбожник! — заворчали бандиты, сидящие за камнями с винтовками наготове. — Убить бы его, да жена выручила.

— Извините, добрые люди, — Отец, видимо, извинялся вполне искренне. — Совершенно забыл о кошельке, он у жены был...

— Как можно забыть о таких больших деньгах, что мелешь? — бандит осмотрел кошелек и, увидев большую добычу, радостно подбросил его в руке, а затем уже спрятал в карман.

— Говорят, эти деньги не имеют силы, — как на грех добавил отец, — поэтому я и не обращал на них внимания.

— Ты опять нас хочешь обмануть? Мы убьем тебя! — воскликнул бандит и начал наводить на отца револьвер.

— Стой, не стреляй! — Из-за кустов вышел человек. — Ты забыл приказ Тенну?

— Счастье тебе сопутствует, Коция, — бандит опустил свой револьвер. — Иначе был бы ты вместе с ними, — он снова показал револьвером на трупы около родника.

Мы облегченно вздохнули.

— А ну, веди своего ишака вон туда, — скомандовал он, взмахнув револьвером в сторону родника. — Там вместе с другими ляжете и будете лежать,  пока не позволим подняться. Не вздумайте между собой говорить — убьем, как собак!

Он повел нас за родник, мимо окровавленных трупов. На небольшой полянке, среди елей, лежало на земле лицом вниз человек десять. Нам было приказано лечь точно так же. Мы послушно исполнили приказание, только одна Вера долго не соглашалась ложиться вниз лицом и заработала несколько подзатыльников. Реаш спокойно развалился возле нас, не дожидаясь приглашения. При этом он, как всегда в подобных случаях, издал вздох облегчения.

Через некоторое время я, почти успокоившись после пережитых; волнений, уснул. На рассвете меня разбудили. Все мы беспощадно продрогли на голой земле.

— Нет, никого не видно! — крикнул кто-то.

— Ушли, богами проклятые, — разом проговорило несколько человек.

Оказалось, что, ограбив и уложив всех на полянке в стороне от дороги, бандиты спокойно убрались. Мы же, перепуганные, лежали до самого утра.

Ограбленный сван считает себя обесчещенным. Поэтому все пострадавшие встали, почистились от грязи и молча разошлись.

— Этот бандит тебя знает, — сказала мать, когда мы были снова в пути.

— Это, по-моему, люди Тенгиза Дадешкелиани.

— Ну, что ты опять говоришь вздор? — возразила мать. — Как может князь заниматься разбоем на дорогах? Он же князь!.. Ты, Коция, всегда говоришь опасные слова. Помни пословицу: «Никто про тебя не скажет так много плохого, сколько говоришь ты сам».

— Хе, опасные слова!.. Да ты знаешь ли, что .бессовестнее этих бандитов Дадешкелиани на свете нет, — махнул рукой отец.

— Замолчи, замолчи, — теребила его за рукав мама, пугливо озираясь вокруг, хотя услышать нас никто не мог.

— Они и друг друга убивают, травят, — не унимался отец. — Они не знают ни родства, ни богов. 

После полудня дорога увела нас в сторону от Ингура. Мы шли по могучему лесу. Вокруг в величавом спокойствии покачивались ветви елей, сосен, дубов, пихт. Стволы были затянуты плющом и ломоносом. Внизу подлесок и папоротник также образовали густые заросли, в которых легко было скрыться не только пешеходу, но и всаднику вместе с лошадью.

Только выйдя из леса, мы снова увидели яркий дневной свет.

Наш шумный спутник Ингур вновь приблизился к тропинке. Теперь его рычание было особенно яростным. Казалось, он злился на то, что горы сжали его в своих объятиях, он задыхался, бросал в них клочьями холодной пены, кричал, но горы были невозмутимы. Они не обращали внимания на неистовство реки.

Пахло сыростью. С почти отвесных скал падали ручейки. Это было мрачное царство камней. Чудилось, что мы попали к ним в плен. Куда ни глянешь — всюду камень.

Если раньше противоположный берег Ингура отходил от нас далеко, то теперь, казалось, протяни руку — и дотронешься до его уступов и скал.

От сырости, холода и страха мурашки забегали по спине.

Тропинка, выдолбленная в скалах, была здесь настолько узкой и пологой, что, казалось, могла вот-вот оборваться. И тогда мы неминуемо очутимся в объятиях разъяренного Ингура.

На тропе мог уместиться только один человек. Наш Реаш, груженный вещами, был в самом невыгодном положении.

Он каждую минуту мог задеть тюком за многочисленные выступы скал и упасть в пропасть. Его, скорее всего, спас спокойный характер. Он шел и не замечал опасности.

— Сурмилдаш — ворота в Сванетию, — пояснил отец каким-то необычным голосом, глухим, как бы тоже придавленным камнями. — Силой через них не пройдешь. Только хитрость могла проползти здесь  в Сванетию. Обманом можно и через ушко иголки проскочить. В этом месте достаточно нескольких человек с ружьями, чтобы не пропустить никого.

Наконец Сурмилдаш остался позади. Мы приободрились. С отцовского лица градом катился пот. Мать была необычно бледна. Только Верочка да Реаш были невозмутимы...

Главные трудности остались позади. Теперь можно было без опаски смотреть по сторонам. Особенно привлекали мое внимание водопады. Их здесь было много. Около каждого водопада отец тормошил меня, торопя в путь. Но оторваться от сверкающей, разбивающейся в белую пыль воды было невозможно. Еще интереснее казалось мне стоять у подножья водопада и чувствовать его нежные брызги на своем лице.

Здесь и деревья были не такими, как у нас в Лахири. Прежде я не представлял, что, кроме дубов, сосен и пихт, есть другие деревья, такие, как лавровишня и платан.

У родника, выбегающего из камней, отец решил сделать привал. Не успели мы расположиться, как к нам подошли два человека. Я не знал их имен, но помнил, что они бывали у нас в гостях.

— Коция, добрый путь тебе! — в один голос приветствовали они отца. — Куда путь держишь в такое время да еще с птенцами?

— Доброго вам пути, дорогие Ило и Косда, — отозвался отец и повторил то же, что уже говорил многим людям.

— В Дали? — переспросили путники и переглянулись.

Отцу уже надоело рассказывать о цели нашего путешествия, высказываемые всеми опасения осточертели ему. Поэтому он молча разгрузил Реаша, отвел его на полянку, поросшую сочной травой, достал из хурджина[4] закуску и только после этого сказал:

— Да, в Дали переселяюсь. 

— Ты знаешь, что все перевалы заняты бандитами? — спросил тот, которого звали Ило. У него были такие густые рыжие усы, что, когда он говорил, не было видно, открывает он рот или нет.

Но отец почему-то не обратил на это внимания, даже не улыбнулся. Я же не смог сдержать смеха. Отец цыкнул на меня и продолжал:

— Пусть грабят. У меня ничего нет.

— Убьют тебя и твоих птенцов. Бандиты — это княжеские сторонники, а братья твои, Коция, сторонники Сирбисто, — покачав головой, сказал Косда. — Об этом все знают...

— Если бы князья хотели меня убить, то сделали бы это сегодня, когда я проходил по их владениям, — возразил отец, поглядывая на мать, приготовлявшую еду.

— Ты говоришь, как поп, тебя не переговорить, — махнул рукой Ило. — Разве не знаешь, что они бьют только из-за угла? Зачем убивать при всех? Врагов нажить? Кровь задолжать? У князей совести нет, а ума хватит. Ну, как хочешь. Счастливого пути!

Путники надели шапки и, еще раз простившись, ушли.

— Давайте поедим последний раз мяса, пока бандиты не отобрали, — пошутил отец.

Но мать не была склонна к шуткам.

— Ты все шутишь. У вас в роду все такие. А я не хочу губить детей, — с необычайной решительностью проговорила она. — Завернем к моему брату Деавиту и переждем там до лучших времен.

— Ты с ума сошла? — вытаращил глаза отец. — Что с тобой?

У матери был скромный, тихий нрав. Никогда ни в чем она не перечила мужу. А теперь вдруг стала командовать:

— Ни на какие перевалы я не полезу и детей не дам!

— Говорят, разъяренный ишак льва растопчет, — махнул рукой отец после долгих споров с матерью. — Не драться же мне с тобой. Айда в Ленкхери к Деавиту! 

Деавит Чкадуа, брат моей матери, жил в Ленкхери — селе, расположенном на самой границе Сванетии и Мингрелии. Туда-то мы и повернули.