3. ПО РЕЛЬСАМ НА ВОСТОК

3. ПО РЕЛЬСАМ НА ВОСТОК

Пересылка. Захожу. Барак огромный, в несколько рядов стоят четырехместные нары-вагонки. Иду, выбираю место, но все нижние места уже заняты. Делать нечего, забираюсь наверх, ложусь. Естественно, нары — голые доски, но у меня есть одеяло, хотя уже и сильно изношенное, еле-еле держится. Уже знаю, что самые опасные места для фраеров (а я — фраер, и уже это знаю) в смысле грабежа — это пересылки и этапы. Хорошо бы подобраться здесь приличной группой, но как это практически сделать? Не будешь же ходить по баракам и провозглашать: «Казаки и прочие вояки. Набираю войско для противодействия всяким блатным элементам!» Значит, лежи и помалкивай. Что будет, того не миновать.

Осматриваюсь по соседям. Наверху у меня соседа нет, место пока пустует. Внизу на моей вагонке оба жильца лежат, закутавшись в лохмотья, неподвижно: спят или делают вид, что спят. На соседней вагонке внизу лежит высокий парень, заложив руки за голову, и смотрит вверх. Одет очень плохо, практически в лохмотьях, но лицо интеллигентное, взгляд умный.

Мы с ним перекинулись парой слов типа: «Я отойду на пять минут, ты тут присмотри». И больше ничего. Я понял, что он не расположен много разговаривать, да и у меня особой охоты не было.

Время уже склонялось к вечеру, и вот тут-то и произошло событие, которое я долго не мог понять и объяснить.

Пересылка есть пересылка, заключенные заходят, выходят. И вот в наш барак быстрым шагом входят четыре человека: впереди среднего роста хорошо для лагеря одетый молодой парень в сапогах с отвернутыми голенищами — признак блатного высокого ранга, за ним — свита. Чем понравились этой группе наши вагонки, неизвестно, но они направились прямо к нам. Нижние оборванцы моей вагонки были выселены без возражений, а с моим «приятелем» вышла осечка. На предложение освободить нары он не отреагировал, а когда главарь схватил его за руку, тот резко ее выдернул.

— Ты что, сука, хочешь, чтобы мы тебе рожу почистили? — закричал тот, в сапогах и снова дернул того за руку.

— Сука, говоришь? — говорит обиженный, и теперь уже сам, без насилия, встает с нар, забирает свой нищенский узелок и выходит из барака.

Эта четверка устраивается на освобожденных, вернее, захваченных местах, раскладывает постели, шумно переговариваются. Я думаю, что мне, пожалуй, лучше переменить место, хотя меня они и не задевали. Но просто так сразу встать и уйти не решаюсь, еще сочтут это неодобрительной демонстрацией.

Я подумал, что инцидент на этом закончился, но я ошибся. Через полчаса в барак заходит еще одна четверка, впереди — мой приятель, тот самый парень-обиженный, а за ним еще трое, неплохо одетых и на вид весьма решительных. Ну, думаю, сейчас будет схватка, а то и поножовщина. И ошибаюсь еще раз.

Пришедшие рассаживаются внизу подо мной, и начинается негромкий мирный разговор, но от разговора этого парень-обидчик бледнеет, и вид у него растерянный.

— Саня, я сука? — это голос обиженного.

— Нет, ты честный вор.

— Ленчик, я сука?

— Нет, ты честный вор.

— Жоржик, я сука?

— Нет, ты честный вор.

— Ну что, сейчас будешь получать или когда? — это уже вопрос к обидчику.

— Сейчас.

Все они выходят на свободное место в бараке, в руках у обиженного палка, довольно толстая (первую, которую принес ему мальчишка со двора, он забраковал).

— Стой здесь! Сними рубаху! Подними руки вверх!

Тот послушно все исполняет, а этот начинает его бить по спине. Бьет сильно, время от времени покрикивая: «Руки не опускай!» Казнимый, бледный, как мел, пот градом катится по лицу, но никаких криков не издает.

К тому, что с палкой, подходят вплотную все трое «судей», что-то ему говорят, по-моему, просят прекратить побоище, тот бросает палку на пол и кричит: «Убирайся отсюда, и чтобы я тебя в этом бараке не видел!»

Вся эта четверка быстро собирает свои вещички и исчезает из барака.

Мне вся эта картина совершенно непонятна, да и разговор, который велся подо мной, тоже не полностью доходил до моего сознания по причине насыщения его блатной лексикой, по которой я еще не был большим специалистом.

Позже мне соответствующие специалисты объяснили все произошедшее, и я, нарушая хронологию изложения, вкратце сообщу об этом читателю.

Воры в законе — это элита уголовного мира. У них огромные права и огромные привилегии, как на воле, так и в тюрьме или в лагере. Вместе с тем у них и ответственные обязанности. Они следят за исполнением воровских законов (а их много, и они достаточно сложные), определяют наказание и обеспечивают исполнение этих наказаний. Если же воровской закон нарушен самим вором в законе, то его «ссучивают», и он становится «сукой», то есть самым презираемым со стороны уголовников существом в лагере.

Воры в законе — тоже люди, они злятся, ругаются, ссорятся между собой и с другими людьми, но это все — преходящее и не влечет каких-либо серьезных последствий. Но Боже тебя сохрани обозвать вора в законе «сукой», хотя слово это как обычное ругательство — одно из самых распространенных в лагере. Но для вора в законе это смертельное оскорбление. Если это сделано простым фраером или некоронованным блатным, вор в законе сам определяет наказание. Если же это сделано другим вором в законе, вопрос о наказании решается сходкой нескольких воров, и чаще всего обидчик выдается обиженному с головой, и тот может с ним делать все, что угодно: избить, искалечить или даже убить.

Так что мне пришлось увидеть все стадии процесса: преступление, суд, приговор и исполнение наказания.

Нас грузят в вагоны. Эшелон огромный, вагонов сорок, а, возможно, и больше. Охраны чуть ли не целый полк. Еще бы, даже когда мы будем спать, их долг — бдительно нас охранять.

Вагон обыкновенный товарный, двухэтажные нары с двух сторон, деревянная кадка-параша, жестяной бачок для воды, почему-то очень небольшой для сорока человек, что принесет нам впоследствии немалые беды.

Коллектив дружный и вполне благоприятный: семь-восемь человек откровенно блатных, примерно столько же смирных бытовиков, остальные — вояки. Вояками в лагере называли и военную контру, и бывших военнопленных, и осужденных прямиком из Красной Армии. Советские вояки нисколько не чураются антисоветских, и почти во всех сомнительных ситуациях, коих в лагере возникает немало, все вояки, как правило, держатся вместе. Бытовики тоже склоняются на нашу сторону, если эта сторона выглядит надежно, что бывает далеко не всегда.

У нас сразу создается дружеская группа: я, урядник Юра Жерковский, командир артиллерийского орудия в Корпусе, и вахмистр Николай Иванов, но не тот Иванов, который командовал нашей группой при переезде из Цветля в Хорватию, а другой. В России много Николаев Ивановых. У нашей троицы хорошее место, на верхних нарах и возле окна — и воздуха больше, и смотреть интересно, хотя мы никому не препятствуем часами сидеть у окна и любоваться мелькающими пейзажами.

Старостой вагона избрали Николая. В углу у уголовников тоже объявился лидер, он был там в уголовной среде где-то на третьих ролях. Понятно, что за все время этапа никаких попыток со стороны уголовников грабежа или получения каких-либо привилегий за счет остальных заключенных в нашем вагоне не было. Был какой-то небольшой инцидент между одним блатным и бытовиком, но Николай немедленно прекратил его.

Остановки на станциях частые, но двух видов. Если эшелон останавливается на путях, близких к вокзалам, то двери не открываются, только стенки вагонов на каждой станции простукиваются снаружи деревянными молотками, чтобы вовремя обнаруживать возможные повреждения в целях побега. Ночью эти стуки очень надоедают. Я спрашиваю у одного уголовника, который показался мне бывалым зэком, почему не простукиваются полы, через которые убежать легче.

— Через полы не убежишь, — отвечает он. — Разве только слетишь.

— Почему же?

— А потому, что за последним вагоном тянется стальная кошка, и если ты будешь лежать между рельсами, то она разорвет тебя в клочья.

Не знаю, насколько это правда.

На некоторых станциях наш эшелон загоняют на дальний путь или в тупик, и тогда открывают двери, раздают хлеб и баланду и устраивают поверку. Процедура поверки чисто издевательская. Команда: «Все на правую сторону — марш! По одному на левую сторону бегом марш!» И всех, кто мало-мальски, по их мнению, задерживается, бьют этими самыми деревянными молотками по чем попало. Мы, которые молодые, ухитряемся проскочить, а людям постарше или послабее почти всегда по паре ударов достается.

Нас всех очень интересует, куда же нас везут. Видим, что на восток, но куда именно? На эту тему у нас ежедневно возникают дискуссии. Уголовники принимают в них самое активное участие, козыряют названиями лагерей, спорят, где лучше, где хуже, а для нас это все — темный лес. Иногда в разговорах мелькает «Колыма», постоянно в самом ужасающем смысле. А путь наш направлен пока именно в том направлении, уже проехали Красноярск, Иркутск, едем дальше.

Едем медленно, время идет медленно, скучно и нудно. Я начинаю рассказывать всякие истории из литературы, главным образом классически-приключенческой: Вальтер Скотт, Купер, Майн Рид, Гоголь. Я до сих пор хорошо помню, как я пересказывал «Страшную месть» Гоголя, напирая на всяческие ужасы и страшилки. Рассказы мои пользуются успехом, все слушают внимательно, просят «Давай, давай дальше!» Особенно примерными слушателями являются уголовники, их главарь часто подходит и просит: «Тискани романчика». Я тогда еще не знал, что звание «романиста» — достаточно почетное в лагере, и в свите крупного уголовного авторитета обязательно имеется свой придворный «романист». Тогда я рассказывал просто от души.

Ехать приходилось все тяжелее и тяжелее. Донимала жара. Вагонные двери открывали один раз в сутки для раздачи питания, поверки и угощения нас деревянными молотками. Не было воды. Если десятилитровый бачок (на 40 человек) заполнялся вечером, то к утру он был уже пустым. А днем безжалостное солнце распаляло вагон до состояния духовки, когда в ней пекут пироги. Крошечные окошечки не создавали никакой вентиляции, и жаркий и душный воздух практически не менялся. Конечно, мы понимали, что просьбы об увеличении времени открытия дверей никоим способом удовлетворены не будут и просили много раз хотя бы увеличить емкость бачков для воды, но и это не дало никаких результатов.

Один раз где-то возле Иркутска наш эшелон попал под дождь, и вагон остыл до терпимой температуры. Но это было только один раз, и больше Господь Бог не обращал внимания на наши молитвы, а молящиеся люди в вагоне, да, наверно, и во всем эшелоне были.

Проехали Байкал. Поезд ехал прямо по берегу озера, время от времени ныряя в туннели. Байкал выглядел очень красиво, и все любовались его видом.

Где-то возле Улан-Удэ и произошел бунт. Наш эшелон пришел на станцию и остановился. Видим: на соседнем пути стоит воинский эшелон, все двери вагонов, естественно, открыты настежь, солдаты бегают по всей станции, таскают ведрами воду и лакомятся мороженым. А солдаты — не зеленые новобранцы, а фронтовики с медалями.

На наш эшелон солдаты, кажется, сразу обратили внимание, но предпринимать ничего не собирались. Мало ли эшелонов с заключенными разъезжало тогда по стальным путям Советского Союза. Вот тут-то один из нас и предложил покричать, потребовать воды. Я сразу же внес дополнительное предложение: не кричать вразнобой, кто как начнет, а хором, по команде, вот таким образом: «Во-ды! Во-ды! По-ми-ра-ем! Во-ды! Во-ды! По-ми-ра-ем!»

И начали, громко и слаженно, под моим дирижированием.

Сработало это моментально. Уже через несколько секунд раздались удары прикладов в стенки вагона и истошные вопли: «Прекратить крики! Прекратить крики!» На нас это, естественно, не повлияло, не для того затевалось.

Мы продолжаем, и уже заметно, что заволновались и солдаты соседнего эшелона: они собираются кучками, оживленно переговариваются, подходят к конвоирам, что-то горячо им кричат. Уже отдельные слова доходят до нас, и слова, надо сказать, неласковые. Вдоль эшелона, выпучив глаза, бежит сержант из конвоя, держит в руке пистолет и вопит не своим голосом: «Отойти от окон, стрелять буду! Отойти от окон, стрелять буду!» А в ответ слышим, что к нам присоединяется и соседний вагон. Дело пахнет дракой, уже кричат: «Чего же вы, псы, людей терзаете!» и прочее в таком духе. Послышалось несколько выстрелов, это конвоиры стреляли в воздух, чтобы припугнуть солдат или вызвать свое начальство.

Вся эта суматоха продолжалась около получаса. Всего, конечно, из маленького окошка не увидишь, но потом, по рассказам заключенных из других вагонов, драки действительно были и некоторым конвоирам по их поганым мордам все-таки досталось. У одного конвоира даже отняли винтовку, но сразу же отдали.

Потом появились офицеры с той и другой стороны, но утихомирить расходившихся солдат сразу не удалось, и кончилось тем, что наш эшелон убрали с центрального пути и загнали куда-то на дальний путь рядом с эшелоном, груженым круглым лесом, где вообще-то и людей живых никаких не было.

Мы торжествовали, но смеется тот, кто смеется последним. В этот же вечер на поверку к нам явилось не два человека с молотками, как обычно, а человек десять — с молотками, палками и кулаками. Они нам и устроили «Варфоломеевский вечер». Сначала били всех подряд кого попало, но потом чекисты сообразили, что некоторые особо шустрые (а я тоже относился к таким) могут избежать их возмездия. Тогда они эту экзекуцию упорядочили: команда «Всем направо!», а потом «Все налево бегом, по одному!», и тут уже увернуться никак не удается. Мне, конечно, тоже.

Такую экзекуцию устроили и соседнему вагону.

С этого времени и до конца пути поверку в двух наших «прокаженных» вагонах проводили по особому «регламенту»: вместо обычных двух проверяющих в вагон входило четверо, и уже, думаю, никому не удавалось избежать одного-двух тумаков. Кроме того, пару раз нам вообще забывали пополнить запас воды. Отмщение, и аз воздам!

Эшелон уже идет по направлению к Комсомольску-на-Амуре, и наши тревоги возрастают: неужели все-таки на Колыму? Ведь мы все ближе и ближе к бухте Ванино, а это — главный пункт по формированию этапов в Магадан.

В Комсомольске наш эшелон укорачивается на несколько вагонов: их разгружают здесь. Оставшаяся часть эшелона переправляется паромом на Амур и движется на Ванино.

Нет, не доходим. На станции Хунгари из эшелона выгружаются полностью два наших грешных вагона и из других вагонов по одному-двум зэкам, видимо, тоже проштрафившихся. Строят в колонну, и идем километров шесть-семь к лагерю.

Несколько слов о лексике. Во всех лагерях применяются слова «колонна», «на колонне», «с колонны». Первое время я всем доказывал, что правильно говорить «колония», «в колонии», «из колонии». Но весь ГУЛАГ не перевоспитаешь, и я в дальнейшем буду писать «колонна» во всех падежах и числах.

Мы прибыли на первую колонну ГУЛАГа. Сколько в ту пору было лагерей и целых территорий, подведомственных НКВД, я не знаю. Александр Исаевич Солженицын нашел очень удачное слово «Архипелаг», ибо если нанести все лагеря на карту СССР, то это будет настоящий архипелаг со множеством островов.

Я прибыл на первый для меня остров Архипелага.