2 июля

2 июля

Ну и Борис! Дома у себя, в сарае, где-то под поленницей, разыскал старый радиоприемник, потом раздобыл или же сам изготовил недостававшие детали. Упорно возился вечерами с месяц — и радиоприемник начал работать, как новехонький. Ничего не скажешь, Борис — способный инженер.

И вот тайный владелец радиоприемника принес мне в загс перепечатанное сообщение Советского Информбюро за июнь. Кто перепечатывал, не сказал, да я и не допытывалась. Нужно было распространить сообщение при первой же возможности, а лучше всего в субботу.

Суббота была для меня интересным днем. Поглощенная мыслями о предстоящем путешествии на село, равнодушно делала очередные записи в книгах загса. Наспех «обвенчала» три пары, помогла нескольким женщинам вырваться из лап отдела труда и ушла домой на полчаса раньше, сославшись на головную боль. Может же у меня заболеть голова? Быстренько пообедала и, терпеливо выслушав мамино напутствие на дорогу, осталась наконец одна с дорогой, солнцем и ветром.

За санаторием водников меня догнал грузовик с людьми. Я подумала о том, что неплохо бы и мне хоть часть пути совершить на машине и сберечь силы. Грузовик мчался, но затем почему-то остановился. Я и случайная попутчица побежали и успели догнать автомобиль. Шофер, что-то там исправив, заводил мотор. Нас втащили в кузов люди. Как оказалось, машина шла в Лютиж за строевым лесом. Это сокращало мой путь на две трети. Словом, посчастливилось. Вспомнила слова мамы: «В хорошем деле всегда везет, все видимое и невидимое помогает, надо только верить в себя». Значит, доберусь до села рано, зайду в Демидов. Успею справиться со своими делами и базар посетить. Быть может, и завтра попаду на эту машину. Раз она в Лютиж, то будет же возвращаться в Киев. Мои попутчики говорят, что из Лютижа часто идут грузовики с бревнами. Оккупанты беспощадно уничтожают сосновый лес, спешат побольше награбить.

Ветер в ушах, ласковый, приятный, мысли самые оптимистичные. Закрыла глаза и мечтаю о своем, прислушиваясь к разговору соседок. Слышу: «Господи, и когда эти муки кончатся?» — «Вы скажите лучше, не напрасно ли мы мучаемся? Что, если им удастся остаться здесь навечно?» — «А может быть и так. Посмотрите, как уверенно они себя тут чувствуют, словно настоящие хозяева».

Тут я не выдерживаю и вступаю в тихую беседу. Женщины придвигаются ко мне поближе и жадно слушают. Говорю им: «Вот что я слышала. Этому можно верить…» Беседа становится откровенной. Люди уселись тесным кружком, словно утряслись в дороге, и ехать удобно, не тесно. Соседки мои спрашивают, что везу на «обмен». Говорю, что буду всем предлагать надежду на лучшие времена, и слышу в ответ дружную шутку:

— Вот это подходящий товар. Но надолго ли его хватит?

— До конца оккупации.

Приглашают к себе, село их неподалеку от Лютижа. Узнав, что я педагог, сообщают: «А нашу учительницу забрало гестапо».

От Лютижа продолжала путь пешком. По правой стороне тянулся густой, не тронутый еще оккупантами лес. Идти одной довелось недолго, вскоре меня догнал какой-то мужчина. Поравнявшись со мной, замедлил шаг, окинул всю взглядом, поздоровался и пошел рядом, потом заговорил, как с давней знакомой:

— Из Киева? Ну, как там хозяйничает немчура? Опять готовится перепись населения и трудовая мобилизация? Вот мерзавцы, повсюду конфискуют сало, даже на базаре. А как у вас дела? Мрут люди, даже не успеваете их регистрировать? А мертвые воскресают? А нерожденные рождаются?

Я с испугом поглядела на него и оглянулась. На лесной дороге — ни души. Но страх, вызванный странной речью незнакомца, тут же начал исчезать. Этого человека, или кого-то похожего на него, я определенно видела то ли в бюро метрик, то ли где-то еще. Какие знакомые глаза! Очень выразительные, синие, и я слышала об этой характерной примете, запомнила ее.

Что-то делала я для него, кто-то, кому верю, ручался за него. Но кто? Незнакомец заметил мое замешательство и улыбнулся. И может же быть такая располагающая, мгновенно вызывающая доверие улыбка!

— Не пугайтесь. Просто я вас знаю.

— Кто же вы?

— А припомните…

— Пытаюсь, но припомнить не могу.

— То-то. Ведь вы никогда меня не видели. Но вас я всегда рад видеть. Догадался еще в машине, кто вы такая.

— А кто же, по-вашему?

— Регистратор и руководитель Куреневского бюро метрик. Хотите — скажу и вашу фамилию, имя…

— Говорите. Смеюсь и удивляюсь:

— Правильно.

— А сейчас знаю, куда идете и зачем. Знаю кое-кого из ваших знакомых.

Я опять растерялась на какое-то мгновение. Сердце забилось тревожно. В самом деле, к чему эти расспросы? Друг или враг передо мною?

Разгадка не заставила себя ждать.

— Не пугайтесь, я не сделаю вам зла. Просто хочу откровенно побеседовать. Пошли дальше, несколько километров нам по пути. Веселее будет. Вы в Мышки? И не с пустыми руками?

Подержал мою сумку, жакетку. Подождал, пока разуюсь и положу босоножки в сумку.

— Вспомнили?

— Нет.

— Сертиенко Григорий Платонович, собственно — его тень, так как перед вами сейчас человек с другой фамилией и именем. Сергиенко же Григория Платоновича вы «похоронили», выдали оправку о его смерти.

— Вспомнила… Только теперь вспомнила… Смеемся вдвоем. Вот как воскресают и являются с того света мертвецы!

— А вы отчаянная. Мне рассказывали о вас.

— Так вот какой вы! — говорю я, с интересом оглядывая его с ног до головы.

— Такой, как видите.

— А где вы живете сейчас?

— Не в Киевской области. Да вот пришлось заехать сюда, в район Дымеровки. Надо.

— И давно вы тут?

— Нет. Пробуду еще дней пять. Между прочим, зайду и к вам, на Куреневку.

— У вас такая прекрасная мать…

— А разве сын плох? — пошутил он.

Беседа становилась все более откровенной. Он сказал, что работает по заданию в Житомирской области. Одно время на него охотились в Киеве, приставали к матери. Но давно уже успокоились.

Мы вышли из леса, и жаль было, что кончается наша беседа, вскоре мы попрощаемся. Пошли селом. На улице какое-то запустение, печально. Придавленное тяжким безвременьем, село притихло, затаилось.

— Прячутся люди…

— А кто и на поле.

— Да и в Германию, наверное, вывезли не одного человека.

Около Мышек попрощались.

— Навещу вас. Дело есть. До какого часа работаете?

— До пяти. Не застанете в бюро, зайдите домой. Это близко.

Называю адрес, а он машет рукой: «Знаю». Кто-то дал ему полную информацию, заочно познакомил со мной. Кто? Борис? Петр Митрофанович?

Иду и вспоминаю стихи, которые так хорошо подходят к обстановке: «Тишина немая в улицах пустых, и не слышно лая псов сторожевых». И верно, ни одна собака не залаяла — вывелись они. А вот «немая тишина» — это, конечно, преувеличение. Попадаются навстречу люди, но бредут дальше, не останавливаются, не пытаются заговорить. Но надо же мне спросить, где хата Федоры Никифоровны. Остановилась возле двух женщин.

— Голубушка, вы из Киева?

— Ой, зайдите же в хату, расскажите, как оно там, зайдите!

Двор зарос высоким бурьяном. Ни коровы, ни коня, хозяйство порушено. Хозяйка рассказывает, что ее сын умер в «Ермании», а мужа забрали немцы за то, что не отдавал им коня и в запальчивости сказал: «Уйду вот к партизанам». Хозяйка предложила мне свежей картошки, а вторая женщина пошла за ряженкой, пообещав заодно позвать Федору Никифоровну, которая, оказывается, живет с ней по соседству.

Не успела хозяйка рассказать мне о своем горе, показать бумажку о смерти сына, как прибежала Федора Никифоровна, а за нею и та молодуха с ряженкой.

— …А он, голубушка, не мог умереть от хвори, здоровый же был парнюга. Убило его, должно быть, во время бомбежки…

Рассматриваю фотокарточку. На меня смотрит красивое, пышущее здоровьем лицо хлопца лет шестнадцати. Мать плачет, мы, как можем, успокаиваем ее.

— И моя дочка там, и ее ждет такая же судьба. Но захлебнутся они, людоеды, в крови людской, ой, захлебнутся!

— Не плачьте, кума. Может, эта женщина расскажет нам что-нибудь радостное, на горе она уже насмотрелась и наслушалась.

…Рассказываю им о радостном. Говорю долго и, по-моему, убедительно. Главное сейчас, внушаю им, — вытерпеть, одолеть врага выдержкой, характером и не погибнуть. Будем твердо надеяться на Красную Армию. Тут я рассказываю о новостях с фронта. Слушают внимательно, просят кое-что повторить.

Увлекшись, забыла о том, что хочу есть. Забыли и они об угощении, о правиле, требующем прежде всего накормить гостя.

Мать погибшего вытерла слезы, снова повесила на стену фотографию сына.

Наступили сумерки. Женщины спохватились:

— Голубушка, да вы же с дороги, а мы вас и покормить забыли, ой, горюшко!

— Это еще не горюшко, — успокаиваю их. Была уже ночь, когда я ушла с Федорой Никифоровной. Хозяйка Матрена Емельяновна не отпускала, уговаривала ночевать в ее хате. Я обещала снова прийти при первой же возможности.

— Приходите, будем ждать, а то у нас одна из Киева такое наплела…

— Так то ведь гадалка, врала ради картошки и прочего и не о том, что нам интересно.

— А вы гадалок не слушайте.

— Да уж лучше бы просто, без вранья, попросила картошки. Дали бы и так.

— Приходите, обязательно приходите, как только будет у вас что-нибудь радостное.

— Тогда соберемся всем колхозом…

— Ну, это пока что еще невозможно, — смеюсь я. — Вы расскажите на селе о новостях, а обо мне умолчите.

— Не беспокойтесь, не проговоримся.

У Федоры Никифоровны собрались несколько женщин, и мы засиделись допоздна. Утром я ушла, оставив несколько перепечатанных экземпляров сообщения Совинформбюро за июнь. Скоро они найдут читателей. Хозяйка моя говорит:

— Завтра на базаре я дам своей куме из соседнего села. Вот обрадуется!

А у Федоры Никифоровны не одна «кума». О том, что узнают, расскажут соседям, и ближним и дальним.

В Демидов не успела зайти. Прямо с базара пошла домой. От Лютижа ехала.

Когда шла из Мышек, все ждала, что нагонит меня Григорий Платонович, но новая наша встреча состоялась позже. Он пришел в среду домой. Помогла ему в одном деле.