26 июня

26 июня

Три часа.

Полчаса тому назад были минуты, которые хотелось остановить, растянуть в часы, дни: били бешено и испуганно зенитки, гудели, завывая и захлебываясь от злобы, «длиннохвостые», вылетевшие в дозор. А где-то высоко летели наши самолеты.

Незаметно, украдкой, под каким-нибудь предлогом, молодежь выбегала во дворы и смотрела в небо. Наклеив на дверь бюро записку: «Сейчас вернусь», вышла и я, направляясь к террасе.

Зенитки замолкли. «Длиннохвостые» куда-то исчезли. И небо было чистое, близкое, свое. Люди поднимали к нему головы и, переглядываясь, тайком улыбались. Как не хочется идти в бюро!

Глаз не оторвешь от неба. Вон там, за этим высоким и недосягаемым завитком дымчатого облачка, промчались они, наши самолеты, промелькнули короткой надеждой и исчезли.

В помещение бюро торопливо вошла Нюся:

— Слышали?

— Слышала.

— Видели?

— Нет. А вы?

— Была как раз во дворе. Высоко, очень высоко, около самого солнца, летали они, наши ястребки!

— Мы для них еще далекий-далекий тыл…

— А через год они будут появляться чаще. Ой, будут, вот увидите!

Нюся исчезает, появляется Зина. И снова звучит:

— Слышали? Видели?

Но это оживление вновь омрачали смерти. Они напоминали, что радость еще преждевременна и не все доживут до дня освобождения.

За какой-нибудь час зарегистрировала четыре смерти. Повесилась, не желая служить Германии, Галя Федосеева; изорван в клочки миной восьмилетний мальчик; подкошен болезнью М. Д. Корниенко. А учителя Матвея Ефимовича Пономаренко, моего бывшего коллегу по 4-й школе, постигла страшная смерть. Он был зарезан в Пуще-Водице, возле бывшего первого детского санатория. Кто будет сейчас искать убийцу?

Оттого что не терпится как можно скорее вырваться на огород, в сад, минуты тянутся невыносимо медленно, но вот наконец-то можно уходить. Я уже закрывала бюро, когда какая-то женщина попросила:

— Примите меня.

Зашли в комнату. Вынимаю книги, чтобы в одной из них сделать запись.

— Что у вас? Рождение?

Не голосит, не каменеет, не замирает, — значит, рождение, или, может быть, будет иной разговор? Присматриваюсь — незнакомое лицо.

— Впишите, пожалуйста, в паспорт моего ребенка.

На руках у этой миловидной, хотя и очень бледной женщины завернутый в белое младенец. Почему-то глаза мои задержались на небрежно застегнутой кофте. Должно быть, кормила малютку где-то наспех, перед тем как зайти ко мне. Она перехватила мой взгляд, застегнула кнопки на блузке.

— Метрику носить с собою жалко — истреплется, а без нее могут схватить во время облавы и послать на работы куда-нибудь к черту в зубы или же в Германию. А как докажешь без метрики или без записи в паспорте, что у тебя ребенок?

— А где ваш муж?

— Где же? Воюет. А Володю вы же и регистрировали.

— А приходили, должно быть, не вы?

— Сестра.

— То-то я вас не помню.

Разглядываю метрику и узнаю свой почерк. Беру паспорт. В дверях появляется еще одна женщина с ребенком. Это знакомая, Пелагея Григорьевна.

— Впишите и мне. Все некогда зайти.

Садится на диван в ожидании очереди.

Вписываю Володю в паспорт и ставлю печать. Младенец спит. Он чистенький, хорошенький, глаз не отведешь. Заметно, что мать и в лихую годину бережет ребенка, отдает ему все, что может.